Текст книги "Песнь Хомейны"

Сторр появился мгновенно – вылетел из леска и, как радостный пес, бросился прямо в объятия Финна. Тот опустился на одно колено в снег, словно забыв о холоде, и бросил быстрый оценивающий взгляд на харчевню – проверить, не видит ли кто. Я подумал, что навряд ли кому-нибудь придет в голову пялиться на нас.

Убедившись в этом, Финн протянул руку и обнял Сторра за шею, притянув его к себе.

Я не очень-то понимаю, что соединяет их. Знаю только то, что рассказал мне сам Финн: волк – часть его сердца, разума и души. Без Сторра, сказал мне Финн, он сам – не более, чем тень, не наделенная никакими дарами, неспособная даже выжить. Странная это штука, если подумать. Одновременно есть в этом и величие, и что-то неестественно-отталкивающее – когда можешь жить лишь в магической связи со своим животным, но спорить с тем, что работало так явно и заметно, не приходилось. Я уже не однажды видел встречу Финна с его волком, и всегда чувствовал себя в чем-то ущербным – чего-то не хватало душе, что ли. А может, во мне просыпалось что-то вроде ревности: то, что испытывал Финн при таких встречах, недоступно никому, кроме Чэйсули. Да, у меня были и собаки, и любимые лошади, но все это было не то. Это я понимал по тому, как изменялось лицо Финна, когда при встрече он словно бы сливался со Сторром в единое целое.

Новая лошадка Финна, караковой масти, купленная нами у хозяина харчевни, натянула повод. Я придержал ее и проследил за тем, чтобы она не спуталась поводом с моим пони-степнячком. Вновь взглянув на Финна, я увидел, как тот дружески хлопает Сторра по плечу и начинает пробираться назад ко мне, поминутно проваливаясь в снег. Я передал ему поводья. – Ну, и как он?

– В порядке.

Странная ласковая полуулыбка держалась на лице Финна несколько мгновений, словно он все еще говорил с волком. Раз или два у меня возникала мысль, что это напоминает выражение лица удовлетворенного мужчины после соития с женщиной, сейчас лицо у моего Чэйсули было именно таким.

– Сторр говорит, что хочет отправиться домой.

– Не больше, чем я.

Мысль о Хомейне – после всех этих чужих земель – заставило все перевернуться у меня внутри. Боги, подумать только – снова вернуться домой…

Я перебросил поводья на спину пони и влез в седло, малыш при этом, как всегда, фыркнул. Что ж, удивляться тут нечему – я тяжелее, чем степные всадники, к которым он привык.

– Думаю, мы сможем добраться до Хомейны еще сегодня, если только погода будет ясной, – я взглянул в небо, привычно щурясь. – Может, отправимся в Обитель?

Финн, устраивавшийся в седле, пристально посмотрел на меня. Как и я, он предпочитал не надевать капюшон, и золотая серьга его в солнечных лучах отбрасывала на. смуглую кожу мягкие светлые отблески.

– Так скоро? Я рассмеялся:

– Ты разве не торопишься увидеть своего братца? Финн сдвинул брови:

– Ты прекрасно знаешь, я вовсе не прочь увидеть Дункана. Но я не думал, что мы сразу отправимся в земли Чэйсули.

Я пожал плечами:

– Мы и так почти там. Обитель – на границе, а нам все равно ее пересекать здесь ли, там… Да, к тому же, думаю, мы оба не прочь увидеть Аликс.

Финн отвел взгляд, стараясь не встречаться со мной глазами. Странно было видеть, что все эти годы, проведенные вдали от Хомейны, не охладили его страсть к жене брата… Впрочем, и мое влечение к ней тоже, кажется, меньше не стало.

В конце концов, он снова взглянул мне в лицо:

– Ты меня хочешь к ней привести, или следуешь собственному желанию?

Я улыбнулся, стараясь скрыть от него мои истинные чувства:

– Она замужем и счастлива. В ее жизни я останусь всего лишь ее дядюшкой.

– А я – рухолли.

Финн горько рассмеялся, насмешка была и в его взгляде, обращенном на меня.

Нет, все-таки мне трудно что-либо от него скрыть, даже если я очень стараюсь.

Он резким движением отбросил длинные черные волосы, полускрывавшие его острое лицо:

– Не странно ли, как боги играют нашими желаниями и страстями? Сердце Аликс принадлежало тебе, а ты и не догадывался об этом, хотя ей-то нужно было всего лишь одно твое слово. И тогда я украл ее у тебя, чтобы сделать моей мэйхой. Но Дункан… Да, Дункан похитил ее у нас обоих.

Он тяжело склонил голову и поднял руку в жесте, который я начинал ненавидеть, несмотря на множество значений, скрытых в нем – а может, именно благодаря этому.

– Толмоора, – несколько желчно откликнулся я. – Да, Финн, я тоже нахожу это странным. И мне это не слишком-то нравится.

Финн рассмеялся и стиснул руку в кулак:

– Нравится? Богам безразлично, нравится нам это, или нет. Нет. Им нужно лишь, чтобы мы этому служили.

– Вот вы и служите! Не нужно мне это ваше пророчество, я не Чэйсули, я Хомейнский принц!

– А станешь Хомейнским королем… и помогут тебе в этом Чэйсули.

Царствующий Дом Хомейны удерживался на Троне Львов без малого четыре сотни лет – вовсе недолго, в глазах Чэйсули. Их история насчитывала несколько тысячелетий, уходя корнями в те времена, когда Хомэйнов и в помине не было только Перворожденные, праотцы Чэйсули, обладавшие искусством Изменения.

И силой совладать с Пророчеством, правящим теперь судьбами целого народа.

– Тогда – туда, – указал Финн и ударил коня пятками в бока.

– А ты уверен? – мне вовсе не хотелось заблудиться, тем более теперь, когда Хомейна была так близко.

Финн смерил меня презрительным взглядом:

– Мы ведь направляемся в Обитель? Мне ли не знать дороги, Кэриллон – ведь когда-то там был мой дом.

Я умолк. Временами Финн просто не оставляет мне другого выхода.

Глава 4

Погода держалась хорошая, но нам это не слишком помогло в пути. Мы ушли с торной дороги, уводящей на запад к границе Хомейны и двигались теперь по малозаметным лесным тропам. Хотя в Эллас Чэйсули и не преследовали, более того – относились к ним вполне терпимо, они все же предпочитали не показываться на глаза. Я сомневался в том, что Верховный Король Родри знал, что за люди нашли убежище в его лесах. Они предпочитали быть незаметными – а потому были окружены еще большей тайной, чем прежде. Навряд ли мы найдем прямую дорогу к Обители Клана.

Наконец на закате мы оставили наши поиски и остановились на ночлег среди деревьев. Хомейне и Обители Придется подождать нас до завтра.

Финн спрыгнул с коня.

– Разводи огонь, а я пока добуду мяса. Хватит с меня дорожных сухарей – я снова попробовал настоящего мяса! – весело заявил он, бросил мне поводья и растворился среди березовых и дубовых стволов рощицы. Сторр, как всегда, сопровождал его.

Сперва я занялся лошадьми – снял с них нехитрую поклажу, расседлал и накормил остатками наших скудных запасов. Потом настало время заняться костром.

Я разыскал камни, твердо решив сделать подобие нормального очага. Конечно, довольно часто нам приходилось обходиться и вовсе без костра во время наших ночлегов под открытым небом, но я все же предпочитал горячую пишу дорожным запасам и хотел хотя бы эту ночь провести в тепле.

Довольно быстро мне удалось соорудить очаг. Я разжег хворост – мы возили его с собой – и удостоверился в том, что огонь не собирается гаснуть, после чего развернул одеяла, которые снял с коней. Строго говоря, это были попоны: каждый конь был накрыт двумя такими попонами, ворсом наружу. По ночам пони служили нам с Финном одеялами: конечно, от них разило конской шкурой и конским потом, зато, завернувшись в них, было тепло спать. Теперь я расстелил их на снегу: поужинав, мы сможем положить под них горячие камни и немного согреть их.

Позади меня раздался звук. Шаги в глубокому снегу. Моя рука метнулась к рукояти меча, я вырвал клинок из ножен и резко обернулся, готовый к нападению.

Заходящее солнце наполнило живым пламенем врезанную в клинок рунную вязь.

Передо мной из сгущающейся тени вынырнули три человека с мечами наготове, позади было еще несколько – сколько, я не знал, на это у меня не осталось времени. Я подумал о том, где сейчас может быть Финн – а потом перестал думать и об этом: на размышления у меня тоже не осталось времени.

Первого из нападавших я убил легко, успев только заметить выражение изумления на его лице, когда мой меч рассек шерсть, кожу и меха и перерубил кость предплечья, вонзившись в грудную клетку. Он еще оседал на снег, когда я вырвал меч из раны, приготовившись к новой атаке.

Я успел расправиться со вторым нападавшим, когда остальные сделали то, что и должны были сделать с самого начала. Они навалились на меня все вместе: даже если бы я успел достать мечом одного из них, остальные без труда справились бы со мной. Я не сомневался в том, что заберу с собой на тот свет еще одного, а может, и двоих – Финн был хорошим учителем, да и жизнь наемника оказалась для меня неплохой школой – но это ничего не изменило бы в моей собственной судьбе.

Я буду мертв, и Беллэм сможет наконец получить голову самозваного принца.

Холодная сталь коснулась моей шеи – чуть ниже ямки под затылком. Второй клинок был приставлен к моему горлу, третий упирался мне в живот – я чувствовал острие меча даже сквозь зимнюю одежду. Значит, у меня осталось четверо противников: трое взяли меня в кольцо, четвертый – вернее, шестой в этой шайке, поскольку еще двое были мертвы – пристально разглядывал меня, стоя чуть в стороне. Похоже, он был предводителем этой шайки. Его лицо было забрызгано кровью, но он явно не был ранен.

– А ну, стой и не рыпайся, – проговорил вожак. Говорил он по-хомэйнски, и в его голосе явно слышался страх.

Я жестом указал на свой пояс:

– Мое золото вот тут.

– Твое золото нам не нужно, – поспешно проговорил вожак. – Нам нужно кой-чего другое. Он улыбнулся:

– Но уж коли ты сам предложил, твое золото мы возьмем тоже.

Я все еще сжимал в руке меч – но меня быстро обезоружили, один из нападавших забрал его у меня и отшвырнул его в сторону – меч лег поперек очага, звякнув о камни. Пламя охватило кожаную обмотку рукояти, и я понял, что пройдет совсем немного времени – и на свет явится гербовый золотой лев… – Так чье же золото вам тогда нужно?

Я говорил по-хомэйнски, но с выговором Кэйлдон.

– Золото Беллэма, – ухмыльнулся предводитель. Я яростно выругался про себя. Легко же меня поймал проклятый Солиндец!.. а я ведь даже не успел еще добраться до границ Хомейны…

Однако на лице я достаточно убедительно изобразил недоверчивое удивление:

– Что нужно Беллэму от наемника? Он может купить сотни таких, как я!

– Ты путешествуешь с оборотнем, – заявил главарь.

Я все еще хмурился, словно бы в глубоком раздумье:

– Да. Ну и что с того? Что, Беллэм объявил это незаконным? Я не хомэйн, я

– кэйлдонец, и выбираю в спутники кого захочу.

Краем глаза я следил за рукоятью меча: кожаная обмотка почернела и сморщилась. Не пройдет и нескольких мгновений, как они поймут, кто я. Если еще не поняли. Если не знали этого с самого начала.

– Чэйсули приговорены к смерти, – ответил хомэйн. – Беллэм поддерживает эту политику со времен Шейна.

Я позволил себе выразить удивление и даже слегка присвистнул:

– Это что же, значит, вы признаете Беллэма королем? Хотя вы сами хомэйны?

Главарь бросил взгляд на остальных. Их лица были мне знакомы: в прошлый вечер я всех их видел в харчевне. Они слышали послание Беллэма, которое читал арфист… Я не знал только одного: когда и чем успел выдать себя.

Человек сплюнул в снег:

– Мы признаем золото Беллэма, потому как больше нам неоткуда взять денег.

Пока он предлагает плату за каждого убитого Чэйсули, мы будем служить ему. Вот и все дела.

Теперь мое удивление было искренним. Охота снова шла не за мной. Им нужен был Финн – но поймали-то они меня, принца, голова которого в глазах Беллэма стоит пяти сотен убитых Чэйсули.

Но во всем мире не нашлось бы пяти сотен Чэйсули. Мой дядюшка постарался на славу.

– Вы перешли границу, охотясь на Чэйсули? – поинтересовался я. Вожак улыбнулся:

– В Хомейне их нелегко разыскать, а элласийский король приютил их – потому мы их здесь и ищем. А ты что, знаешь другой способ заработать золото?

– Тогда зачем вы разоружили меня? – очень спокойно спросил я. – Я-то здесь причем?

– Ты шел с этим оборотнем. Мы схватили тебя – значит, схватим и его. Пока твоя жизнь в наших руках, он не перекинется зверем.

Я рассмеялся:

– Вы рассчитываете на то, чего нет. Этот Чэйсули – просто мой попутчик, мы ничем не обязаны друг другу. С моей смерти вам не будет никакого толку, – я помолчал. – А вы ведь собираетесь меня убить, верно?

Хомэйны переглянулись . На мгновение в голубых глазах вожака возникла нерешительность, потом он пожал плечами – должно быть, принял окончательное решение:

– Ты убил двоих моих людей. Ты должен заплатить за это.

Тут я услышал звон конской сбруи, далеко разносящийся по притихшему лесу.

Хомэйны насторожились – и тут из-за деревьев показался всадник. ему дорогу. С другой стороны к арфисту тихо приблизился Сторр.

И чары пали.

Я протянул руку и, перехватив меч за клинок, высвободил его из осторожных руг Лахлэна. Меч был все еще горячим – но не настолько, чтобы обжечь меня. Это просто напомнило мне о том, что произошло здесь несколько минут назад.

Лахлэн стоял неподвижно – теперь в его руках оставались только свернутые рукавицы. Он ждал – молча, но я чувствовал, что с каждым шагом Сторра и Финна его напряжение растет. Я сам, напротив, успокоился: ситуация была теперь в наших руках. И чародей-арфист ничего не мог сделать с нами.

Финн остановился прямо перед Лахлэном:

– Остальные мертвы.

– Ты убил их? – начал арфист растерянно. – Но я поручил им…

– Да, – насмешливо согласился Финн. – Я предпочитаю не рисковать.

Лахлэн хотел было возразить, но передумал. Я видел, как застыло на миг его лицо. Затем он снова попытался объяснить:

– Ты отнял четверых людей у армии Кэриллона. И в бою вы недосчитаетесь четверых солдат. Финн улыбнулся – но как-то невесело:

– Лучше армия Кэриллона потеряет четверых солдат, чем самого Кэриллона.

Лахлэн бросил на меня острый взгляд:

– Вы не верите мне, когда я говорю, что хочу только помочь вам. Что ж, я понимаю это. Но он – Чэйсули. Он может выведать у меня правду. Мне ведомы его дары – ибо я обладаю своими дарами…

– И, обладая ими, ты можешь противостоять мне, – заметил Финн.

Лахлэн покачал головой:

– Когда в моих руках нет арфы, я лишен и магической силы. И я не Айлини, потому ты можешь не опасаться утратить силу.

Мгновенно руки Финна взлетели к голове арфиста – Лахлэн не успел отcтранитьcя. Ладони Чэйсули легли на виски арфиста, словно он хотел раздавить Лахлэну череп – но не сделал этого. Лахлэн поднял руки, словно хотел освободиться, отстранить Финна – но замер, руки его безвольно упали вдоль тела.

…Когда взгляд Финна снова стал осмысленным, мой ленник посмотрел на меня:

– Он арфист, целитель и священник. Это я сумел понять. Но – больше ничего.

Возможно он только старался уверить нас в чистоте своих намерений, но, во всяком случае, его разум хорошо защищен.

– Служит ли он Беллэму или Тинстару?

– По видимости, нет, – Финн дал мне ясно понять, что вовсе не уверен в этом до конца.

Я принялся счищать с клинка копоть и пепел:

– Если он не служит ни Тинстару, ни Беллэму, тогда – кому же? Он вполне мог убить меня с помощью своей арфы или отнять у меня разум… он вполне мог бы получить от Беллэма награду золотом – за труп или за безумца, – эта мысль заставила меня болезненно поморщиться. – Он мог даже использовать этих хомэйнов в качестве почетного эскорта – такую власть имеет его арфа. Но он не сделал ничего подобного…

– Мне убить его?

Прищурившись, я смотрел на рубин, становившийся все темнее по мере того, как вокруг нас сгущались сумерки.

– Обычно арфисты не бывают наемными убийцами. Они вполне способны на мелкие интриги – кажется, это у них в крови – но я еще никогда не слышал, чтобы хоть один из них запятнал себя кровью.

– Любого человека можно купить за золото – было бы золота достаточно.

Я поднял брови и ухмыльнулся:

– И Чэйсули тоже, а?

Финн поморщился. И что сказать, его браслеты и серьга были настоящим сокровищем – навряд ли золото могло стать для него большим искушением. Как и для любого другого воина.

– Он не Чэйсули, – последовал краткий ответ, я прекрасно понимал, что имел в виду Финн.

– Нет, – со вздохом согласился я. – Но, возможно, он – всего лишь соглядатай, а не наемный убийца. С соглядатаями можно иметь дело, временами они даже полезны. Иначе как бы мы сумели все эти пять лет водить за нос Беллэма?

Я снова улыбнулся. Беллэм действительно посылал соглядатаев по нашему следу. Пятеро из них даже разыскали нас. Мы предлагали каждому из них выполнить наше задание: сообщить Беллэму, что мы находимся в совершенно другом месте, обычно в нескольких тысячах лиг от нашего действительного местонахождения. Трое из них согласились.

Остальных мы убили.

– То есть, ты хочешь его использовать, – ровным голосом сказал Финн – но я прочел в его глазах недовольство.

– Мы возьмем его с собой и посмотрим, каковы его истинные намерения.

– Ты пошел по скользкой дорожке, Кэриллон.

– Она и без того достаточно скользкая. Одной опасностью больше, одной меньше. – выражение, возникшее на лице Финна, заставило меня сперва улыбнуться, потом рассмеяться. – А заодно и ты потренируешься, ленник мой. Ты слишком уж медлил прийти мне на помощь – Прежде чем я добрался до арфы, мне пришлось убить четверых.

Несмотря на вызов, прозвучавший в этих словах, Финн нахмурился. Я понял, что мои слова задели его – ведь он действительно помедлил. Появился быстрее, чем это мог бы сделать любой другой – и все же недостаточно быстро для воина Чэйсули.

– Ты стареешь, Финн, – я развел руками. – Отпустим нашего арфиста.

Посмотрим, что он станет делать.

Финн повиновался. Лахлэн пошатнулся, но выпрямился, осторожно ощупывая голову. Его взгляд все еще оставался мутным.

– Вы закончили?

– Более чем, – уверил его я. – А теперь расскажи нам, с чего это ты вдруг собрался помогать мне. Арфист потер лоб, пытаясь собраться с мыслями.

– Вся жизнь арфиста в том, чтобы слагать песни о героях и великих деяниях Вы оба – вы и ваш Чэйсули – одновременно и герои, и сама история. Если бы вы слышали, что рассказывают о вас… – он широко улыбнулся, похоже, окончательно придя в себя.

– Слава арфиста – в том, чтобы прославлять других. И отправиться в путь с Кэриллоном Хомейнским и его ленником-Чэйсули – не самое скверное, что можно пожелать арфисту.

– Верно, не самое худшее, – согласился я, пусть его думает об этих словах, что хочет.

Мгновением позже Лахлэн указал в сторону очага:

– Костер погас, если вы того пожелаете, я могу снова разжечь его.

Он был прав во время битвы с хомэйнами мы умудрились навалить в очаг достаточно снега.

– У меня есть кресало, – сказал я.

– Дрова отсырели. Я сумею разжечь костер с гораздо меньшим трудом, чем вы, – Лахлэн повернулся к коню, намереваясь взять арфу, но Сторр преградил ему путь. Арфист побледнел и взглянул на меня.

Я улыбнулся:

– Сторр обычно исполняет волю Финна – когда у него нет на этот счет другого мнения.

Лахлэн не сдвинулся с места. Он ждал. В конце концов Сторр отступил, давая ему дорогу. Арфист снял с седла футляр и шагнул к костру, бережно прижимая к груди надежно защищенную от снега и холода Леди.

– Вы боитесь, что я использую против вас чары?

– И не без оснований, – заметил я.

– Я этого не сделаю, – он тряхнул головой, его тусклые темные волосы рассыпались по плечам при этом движении. – Больше никогда. Только ради вас, если вы пожелаете – но не против. Никогда. У нас слишком много общего.

– Что общего может быть у наемника и арфиста? Лахлэн ухмыльнулся. На лице его возникло то самое выражение, которое я уже видел в прошлый вечер – тихая улыбка, обращенная вовнутрь, словно бы он знал то, что было скрыто от меня, и предпочитал, чтобы так оно и оставалось впредь.

– Я могу быть разным. Кое-что вы уже знаете: арфист, целитель… И однажды придет день, когда вы узнаете остальное.

Я поднял меч и вложил его в ножны – но не сразу, дав Лахлэну возможность рассмотреть рунную вязь на клинке, едва заметную в сумерках.

– Если ты решил совершить преступление, – мягко проговорил я, – лучше остерегись.

Улыбка покинула лицо Лахлэна. Он покачал головой, по-прежнему прижимая арфу к груди:

– Если бы я пожелал вашей смерти, ваш Чэйсули убил бы меня, – он бросил быстрый взгляд на Финна. – Здесь Эллас. Мы уже несколько лет даем приют Чэйсули. Если вы полагаете, что я недооцениваю Финна, смею вас заверить, вы ошибаетесь. В его присутствии вам не нужно опасаться меня. Я все равно ничего не смог бы сделать.

Я указал на футляр в его руках:

– А это?

– Моя Леди? – он удивленно приподнял брови, потом улыбнулся. – О, да. В ней есть магия. Но она ниспослана Лодхи, и я не могу использовать ее для убийства.

– Тогда покажи нам, для чего ты можешь использовать ее, – приказал я. Покажи, что может твоя магия, кроме как возвращать нам наши воспоминания и лишать нас воли.

Лахлэн снова взглянул на Финна – тот почти растворился в темноте.

– С вами это было нелегко. Большинство людей – как мелкая речушка: недалеко до дна. Но вы… ваши души словно бы многослойны. Некоторые тонки, их легко снять – но под ними металл. Железо, – задумчиво проговорил он. – Я сравнил бы вас с железом. Прочное, твердое и холодное.

Финн сделал жест в сторону очага:

– Покажи нам, арфист.

Лахлэн опустился на колени подле угасшего костра, медленно открыл футляр арфы – снаружи он был из кожи, пропитанной неведомым мне составом, делавшим кожу твердой, как камень, а внутри устлан мягкой тканью – и извлек оттуда свою Леди. Струны, казавшиеся такими тонкими и непрочными, поблескивали даже в сумерках, мягким зеленым светом светился камень. Быть может, сама арфа была сделана из какого-нибудь волшебного дерева?

Арфист опустился на колени в снег, словно не замечал холода, и начал наигрывать простенькую мелодию. Она была тихой, почти неслышной – и все же необыкновенной, несмотря на свою кажущуюся простоту. Пальцы Лахлэна все быстрее летали по струнам – и я вдруг увидел, как на мокрых черных головнях вспыхнула искорка – разрослась в огонек – в пламя, охватившее дрова…

Мелодия умолкла. Лахлэн поднял на меня глаза.

– Готово, – тихо проговорил он.

– Верно, и со мной ничего не случилось. Я протянул ему руку в перчатке, помогая подняться, и с удивлением ощутил, насколько сильны его пальцы. Это было настоящим мужским рукопожатием, признаюсь, я не ожидал такого от арфиста.

Когда мы отпустили руки друг друга, Лахлэн улыбнулся. Я подумал, что он тоже оценивал меня по рукопожатию, как и я его . Однако он не сказал ничего да нам и нечего было говорить. Мы были чужими друг другу – хотя что-то подсказывало мне, что так будет не всегда.

– Твой конь – чистых кровей, – проговорил я, бросив взгляд на серого в яблоках жеребца.

– Верно, – спокойно подтвердил Лахлэн. – Королю нравится моя музыка. Он подарил мне этого коня в прошлом году.

– Тебя принимают в Регхед? – спросил я, размышляя о том, что это может значить для нас.

– Арфистов принимают везде, – ответил он, натягивая рукавицы. – не сомневаюсь, что и Беллэм в Хомейне-Мухаар принял бы меня, если бы я пришел туда. Он с вызовом посмотрел на меня. Я ответил ему улыбкой – но Финн хранил серьезность.

– Верно. Вот уж в этом я как раз нимало не сомневаюсь, – я обернулся к Финну. – У нас есть еда?

– Что-то вроде того имеется, – ответил он, пожимая плечами, – но только если ты станешь есть крольчатину. Дичи в лесах по зиме немного. Я вздохнул:

– Не то чтобы я любил кроликов – но лучше крольчатина, чем ничего. Финн рассмеялся:

– Значит, по крайней мере чему-то мне удалось научить тебя за эти годы. В прежние времена ты потребовал бы оленину.

– Это было в другой жизни, – я покачал головой. – Когда принц лишается титула, он внезапно выясняет, что способен есть ту же пищу, что и простые смертные – особенно когда в животе пусто.

Лахлэн бережно убирал арфу в футляр.

– Какого титула? – поинтересовался он. – Принц – или Мухаар?

– Какая, разница? Беллэм отнял у меня оба.

Когда от кроликов не осталось ничего, кроме горстки костей и хрящей – а Сторр мгновенно уничтожил и эти остатки – Лахлэн вытащил из седельной сумки мехи с крепким вином и протянул их мне. Я сидел, скрестив ноги, на одеялах, стараясь не замечать ночного холода, пробиравшего меня до костей. Вино было горьковатым, но приятно согревало, отпив солидный глоток, я передал мехи Финну.

Он принял их – почти торжественно – и проговорил что-то, призывая богов Чэйсули. Лахлэн внимательно посмотрел на него, словно бы изучал. Вечная насмешливость Финна не слишком хорошо помогала ему в отношениях с людьми, у него почти не было друзей – но они ему и не были нужны. Ему хватало Сторра.

В конце концов Лахлэн тоже выпил вина и снова передал мехи мне:

– Не расскажете ли вы мне то, что мне нужно знать? Саги не придумываются они вырастают из живой истории. Расскажите мне, как случилось, что король решил истребить целый народ, прежде столь верно служивший ему и его Дому?

– Финн расскажет об этом лучше меня.

Если расскажет, конечно.

Сидевший на одеялах Финн пожал плечами, при этом движении в его ухе сверкнула серьга. В сумерках он казался порождением ночи, духом ночи – Сторр, прижавшийся к его боку, только усиливал это впечатление.

– А что тут можно сказать? Шейн объявил нам кумаалин – без серьезной на то причины… и мы умерли, – он помолчал. – Многие из нас.

– Но ты жив, – заметил Лахлэн.

Финн улыбнулся – вернее сказать, оскалил зубы в подобии улыбки:

– Боги уготовили мне иной путь. Моя толмоора была в том, чтобы служить Пророчеству, а не в том, чтобы умереть еще беспомощным ребенком.

Его пальцы зарылись в густую серебристую шерсть на загривке Сторра.

Лахлэн задумался, прижимая футляр с арфой к груди.

– Могу я все же услышать, как все это началось? – наконец, осторожно спросил он. Финн горько рассмеялся.

– Как это все началось, арфист? Я не могу этого сказать – хотя и сам был частью начала, – мгновение он смотрел на меня – очень пристально, словно бы вспоминая.

И я тоже вспомнил.

– Вся беда была в непомерной гордости одного-единственного человека…

Право, я не знал, как еще можно начать.

– Мой дядя, Мухаар Шейн… хотел иметь сына, но сыновей у него не было, а потому он собирался выдать свою дочь за Эллика Солиндского, сына Беллэма, в надежде положить конец войне между Хомейной и Солиндой. Но дочь его избрала другого человека – воина Чэйсули, ленника самого Мухаара. Она отвергла жениха и сам этот союз, и разорвала помолвку. Она бежала от отца – из Хомейны-Мухаар – и ушла вместе с воином…

– С моим жехааном, – проговорил Финн, прервав мой рассказ. – Ты бы сказал

– отец. Хэйл было его имя. Он изменил толмоору Линдир и создал новую толмоору для них обоих. Для всех нас, и это окончилось бедой.

Финн, не отрываясь, смотрел в огонь.

– Гордость короля была задета – гордыня душила его, покуда это не стало для него нестерпимым. И когда его собственная чэйсула умерла от поветрия, а вторая оказалась бесплодной, он решил, что это Чэйсули прокляли его Дом.

Он еле заметно покачал головой – с печалью и сожалением.

– И тогда он объявил нам кумаалин. Лахлэн сосредоточенно хмурил лоб:

– Итак, женщина. С нее все и началось.

– Линдир, – подтвердил я. – Моя двоюродная сестра. Она достаточно походила на Шейна мужеством и силой воли, чтобы быть его сыном: беда в том, что она была женщиной. И гордость подтолкнула ее к бегству.

– А что она думала о том, что последовало за этим бегством?

Я покачал головой:

– Этого никто не знает. Она вернулась к отцу через восемь лет, когда носила ребенка Хэйла – Хэйл был мертв, и ей больше некуда было идти. Шейн принял ее, потому что ему нужен был внук – наследник престола, когда родилась девочка, он повелел отнести ее в лес на растерзание диким зверям. Но Аликс выжила – потому что мастер меча при дворе Шейна и сама Королева Хомейны умолили Мухаара отдать ее не зверям, а человеку, – я передернул плечами. – Линдир умерла, подарив жизнь Аликс. Я не знаю, что она думала о кумаалин – но священное истребление отняло жизнь у ее мужа и едва не уничтожило его народ.

Лахлэн долго обдумывал сказанное. Потом поднял глаза на Финна:

– Как же случилось, что ты служить Кэриллону? Ведь Мухаар Шейн был его дядей.

Финн поднял руку в знакомом жесте:

– Вот поэтому. Толмоора. У меня нет. выбора, – он еле заметно улыбнулся. Можешь называть это роком, судьбой… как там это звучит по-элласийски? Мы верим, что каждый ребенок рождается с толмоорой, которой нельзя пренебречь, когда боги дают о ней знать. Пророчество Перворожденного гласит, что придет день, когда человек всех кровей объединит в мире четыре враждующих государства и два народа магов. Кэриллон – часть этого Пророчества.

Финн покачал головой, его лицо в свете костра было серьезным, почти суровым:

– Если бы у меня был выбор, я отказался бы от такой службы – она обязывает слишком ко многому, но я Чэйсули, а Чэйсули не делают подобных вещей.

– Враги становятся друзьями, – медленно кивнул Лахлэн, глядя в огонь, словно уже слышал мелодию новой песни. – Это будет прекрасная песня-сказание.

Этот рассказ будет ранить сердца и души, и покажет другим, что все их беды ничто в сравнении с тем, что претерпели Чэйсули. Если ты позволишь мне, Финн, я…

– …и что ты сделаешь? – резко спросил Финн. – Приукрасишь правду?

Изменишь рассказ ради ритма и рифмы? Нет. Я отказываю тебе в этом. То, что пережил я и мой клан – не для чужих ушей.

Я стиснул руки, впился ногтями .в кожу перчаток. Финн почти никогда не говорил о своем прошлом или о своих чувствах – он предпочитал оставлять все это при себе – но теперь, когда он заговорил, я услышал в его голосе живое чувство и живую боль. Словно вновь открылась незажившая за годы рана.

Лахлэн встретился с ним глазами:

– Когда правда такова, нечего приукрашать, – тихо промолвил он. – Думаю, в этом не будет нужды.

Финн сказал что-то на Древнем Языке – на языке Чэйсули. За прошедшие годы я сумел выучить несколько слов и фраз, но когда Финн начинал говорить так – в гневе, в отчаянье – я ничего не мог понять. Звуки и слова сливались в нечто целое – впрочем, прекрасно передававшее чувства Финна. Я невольно поежился, должно быть, Лахлэн сейчас чувствовал то же, что и я.

Но Финн внезапно умолк. Он не закричал – но наступившая внезапно тишина подействовала на нас не слабее. Правда, теперь эта тишина была какой-то иной и только взглянув в ничего не выражающее лицо Финна, заметив его отстраненный, погруженный в себя взгляд, я понял, что он говорит со Сторром.

Не знаю, что сказал ему волк, но лицо Финна внезапно потемнело, словно от гнева, потом побелело и приобрело угрюмое выражение. Наконец он заговорил:

– Я был еще мальчиком…

Его голос был так тих, что я с трудом мог разобрать слова.