Текст книги "Перегруженный ковчег. Гончие Бафута. Зоопарк в моем багаже"

– Сторож, этот зверь убежал.

– Да, я его не вижу, сэр, – пробормотал сторож.

– Я знаю, что ты его не можешь видеть, потому что ты плохо выполняешь свои обязанности. Этот зверь передвигается медленно, он сейчас где-нибудь здесь в кустах. Возьми свой фонарь и ищи его. Если ты его не найдешь, я удержу из твоего жалованья пять шиллингов.

Сторож забрал фонарь и копье и отправился на поиски. Я слышал, как он в течение часа бродил по кустам, тяжело вздыхал и, чтобы поднять себе настроение, громко разговаривал сам с собой. Я уже засыпал, когда раздался его торжествующий крик:

– Я нашел его здесь, я нашел его здесь в кустах!

– Хорошо, принеси его быстрее.

Вскоре он появился, держа панголина за хвост и сияя от удовольствия. Я отнес панголина к ящику, отметив про себя, что панголин как будто значительно вырос. Открыв ящик, я стал перестилать на дне его сухие банановые листья; неожиданно моя рука наткнулась на что-то круглое, твердое и теплое. Свернувшись под банановыми листьями, в ящике лежал панголин. Оказалось, что сторож поймал совершенно другого представителя этой породы. Я закрыл в ящике обоих панголинов и вернулся в палатку. По установленным правилам я должен был заплатить сторожу за пойманного им зверя. Но признаваться в своей ошибке я не хотел, так как это испортило бы впечатление от преподанного урока. Поэтому я решил промолчать и успокоил свою совесть, крупно переплатив ему впоследствии за принесенных лягушек. Через несколько дней аналогичная история случилась со сбежавшим огромным пауком. На этот раз паук действительно сбежал, и сторож, разыскивая его в кустах, нашел другого громадного паука гораздо более редкой разновидности. Посадив пойманного паука на конец палки и направляясь к коллекции коробок с насекомыми, сторож чуть не раздавил ползавшего по земле в самом центре нашего лагеря первого паука.

Огромные пальмовые пауки всегда вызывали у меня отвращение. Туловище их величиной с яйцо, длинные ноги легко обхватывают большую тарелку. Обычный цвет этих пауков темно-коричневый, сверху они покрыты густым светло-коричневым мехом. Взгляд их маленьких блестящих глаз казался мне злобно вызывающим. Большинство пауков, если к ним подходят или начинают щекотать прутиком, пытаются убежать, но некоторые из них переходят в нападение. Пауки могут прыгать на расстояние до двух футов, отрываясь при этом от земли на шесть-семь дюймов. Во время прыжка они сжимаются и пытаются вцепиться в противника большими изогнутыми челюстями и обхватить его мохнатыми передними лапами. Я знал, что укус паука ядовит, но полагал, что при всей его болезненности он не представляет опасности для жизни человека.

Однажды ко мне пришел человек с двумя плетеными корзинками в руках; в одной корзинке находилась толстая красивая и смертельно ядовитая гадюка, в другой – отвратительный пальмовый паук. Когда я приобрел содержимое обеих корзинок, мужчина обратился ко мне с просьбой помочь ему и протянул руку, обмотанную грязной тряпкой. На большом пальце была глубокая рана, палец распух и посинел. Осмотрев палец, я промыл его и наложил чистую повязку. Затем я заинтересовался происхождением его раны.

– Зверь меня укусил, – лаконично ответил охотник, кивнув в сторону корзинок.

– Какой зверь? Змея или паук? – испуганно вскрикнул я.

– Нет, сэр, не змея, другой зверь. Мне очень больно, вы не дадите мне какое-нибудь лекарство от укуса, сэр?

Я дал ему две таблетки аспирина, стакан желтого лимонного сока и заверил его, что все кончится благополучно. Он поблагодарил меня и вернулся на следующий день с просьбой снова дать ему лекарство, которое так хорошо помогает ему. Я предложил еще два порошка аспирина, но охотник от них отказался. Нет, он хочет не это лекарство, а другое, желтое, так как именно оно и помогло ему так быстро выздороветь.

Через несколько дней после этого случая мне вновь пришлось столкнуться со своеобразной логикой местных жителей. Маленький мальчуган принес мне черепаху, в панцире которой было пробито большое отверстие. Такой экземпляр меня не устраивал, и я вернул черепаху владельцу, объяснив ему причину моего отказа. Через полчаса другой юнец принес ту же самую черепаху. Решив, что первый продавец по малолетству не понял моих объяснений, я снова рассказал, по каким причинам эта черепаха мне не нужна. Вскоре эту же черепаху принес в лагерь новый продавец. В течение всего дня множество людей разных возрастов, от карапузов до глухих стариков, предлагали мне купить эту искалеченную черепаху. Я не выдержал и спросил последнего продавца, зачем мне приносят черепаху, которую я уже несколько раз отказывался покупать, объясняя каждому приходившему, почему она мне не нужна.

– Быть может, если маса не купит черепаху у меня, он купит ее у другого, – ответил временный владелец черепахи.

– Друг мой, скажи всем, что я не куплю эту черепаху.

– Да, сэр, – улыбнулся мой собеседник, – маса ее не купит.

Больше я этой черепахи не видел.

Другой характерной чертой мышления охотников было твердое убеждение, что, как бы ни был искалечен и изуродован принесенный ими зверь, меня можно уговорить купить его, без конца повторяя, что зверь этот совершенно здоров и будет жить еще много лет. В особенности это относилось к птицам. В первое время ребятишки, ватагами бродившие по зарослям, подрезая лианы и собирая появлявшуюся в надрезах белую жидкость, используемую для изготовления клея, считали, что мне нужны любые птицы в любом состоянии. Главное, чтобы птица еще дышала, а на отсутствие большинства перьев или на перелом одной или обеих ног продавцы не обращали ни малейшего внимания. Потребовалось много времени и разговоров, прежде чем ребята поняли, каковы мои требования. Окончательно убедил их случай с карликовым коростелем.

Однажды утром, осматривая принесенных мне ребятишками искалеченных птиц, я читал им лекцию о бережном обращении с пойманными экземплярами. Пока я изливал свой гнев и раздражение птицеловам, в лагерь вошла крохотная шестилетняя девочка с небольшим, хитро сплетенным гнездом из сухой травы и листьев в руке.

Она подошла, молча осмотрела меня оценивающим взглядом и протянула гнездо.

– Что это? – спросил я.

– Птицы, сэр, – пискнула она в ответ.

Я взял из ее рук гнездо и заглянул внутрь, ожидая увидеть еще нескольких изувеченных птиц. В гнезде притаились три красивые маленькие пташки, без всяких ссадин и переломов, с нетронутым оперением. У них были тоненькие ножки и длинные хрупкие пальцы, которые давно уже были бы переломаны мальчишками-птицеловами. Ни одно перышко у птичек не пострадало, а мальчики первым делом вырывали у пойманных птиц перья, чтобы лишить их возможности улететь. Принесенные девочкой птицы находились в прекрасном состоянии. Я решил использовать представившуюся мне возможность. Вытащив из гнезда одного карликового коростеля, я показал его собравшимся мальчишкам.

– Смотрите, – обратился я к ним, – девочка лучше вас ловит птиц. У этой птицы нет ни одной раны, ноги ее не порезаны веревками. Эту птицу я куплю, так как она будет жить. Почему же женщина лучше вас, мужчин, умеет ловить птиц? Вы увидите теперь, сколько я заплачу за хороших птиц.

Повернувшись к девочке, я спросил ее, сколько она просит за птиц. Девочка запросила по два шиллинга за птицу.

– Слышите? – снова обратился я к мальчикам. – Девочка просит за эту птицу два шиллинга. Это хорошая цена. Девочка увидела птичку, поймала ее очень осторожно, не ушибла ее, не связала ей ноги веревками. Так как она ловит птиц лучше вас всех, я даю ей по пять шиллингов за каждую птицу.

Из толпы ребятишек послышались удивленные и завистливые восклицания. Девочка, ничего не понявшая в моей назидательной речи, удивилась, что я дал ей значительно больше запрошенной суммы, схватила деньги, прижала руки к груди и со всей быстротой, на какую только были способны ее толстые маленькие ножки, побежала из лагеря, опасаясь, очевидно, что я могу передумать. Оживленная, жестикулирующая толпа детей последовала за ней.

С того дня птицы, за редкими исключениями, стали поступать ко мне в лагерь в хорошем состоянии. Маленькие жители деревни начали получать заработанные деньги, а мои клетки стали заполняться пойманными интересными экспонатами.

Ребята применяли два способа ловли птиц. Оба были достаточно хороши, но лучшим я считал способ с применением клея. Надрезав кору одной из разновидностей растущих в лесу лиан, ребята добывают густой белый сок. Этот сок смешивают с соком удивительного красного плода, по вкусу почти ничем не отличающегося от лимона, и полученную смесь кипятят в течение двух часов на медленном огне. Застывая, смесь превращается в упругую клейкую массу. После этого птицеловы вырезают из листьев пальмовых деревьев длинные тонкие волоски и покрывают их полученной пастой. В лесу, в тех местах, где водится много птиц, ребята веерообразно втыкают эти полоски в песке около небольших водоемов. По каким-то малопонятным причинам птицы, прилетающие пить воду, садятся обычно не на песок, а на эти похожие на ветки полоски. Ножки птицы приклеиваются к пасте, пытаясь вырваться, она бьется крыльями и приклеивается перьями к находящимся рядом полоскам.

Через несколько часов этот птичий клей засыхает на перьях, и птицы легко счищают его клювом. Кроме сетей, я не знаю другого такого простого и безболезненного способа ловли птиц.

Второй способ связан с применением интересной и довольно хитроумной ловушки. Гибкая палка стягивается бечевкой, наподобие лука. Небольшой прут оттягивает тетиву примерно около середины палки. К одному из концов прута прикрепляется приманка, на прут накидывается скользящая растянутая петля, соединенная с основной бечевкой. Это приспособление устанавливается или подвешивается в лесу.

Когда птица, привлеченная приманкой, садится на прут, он выскакивает из распорок, палка расправляется, бечевка удлиняется и стягивает петлю вокруг ног птицы. Этот способ довольно эффективен, но допускает многочисленные случаи увечий птиц. Если петля стягивается слишком туго, она может раздробить птице ноги. Во многих случаях птица повисает вниз головой, и попытки вернуться в нормальное положение также обычно приводят к переломам ног. Из двух описанных способов я предпочитал первый и скоро стал покупать только птиц, пойманных при помощи птичьего клея. Этим способом были пойманы и доставлены мне самые различные представители мира пернатых: алые и черные малимбусы с бледно-голубыми, как у зяблика, клювиками; каменки с белыми полосками около глаз и с ярко-голубыми, как у сойки, пятнами на крыльях; лесные малиновки, очень похожие по размерам и окраске на английских малиновок, только коричневые спинки у камерунских несколько темнее, грудь их более яркого оранжево-красного цвета, а на щеках, у основания клювиков, находятся два небольших белых пятнышка. В моих клетках появились голуби – изящные серые и желтовато-коричневые птицы с переливающимися ярко-зелеными перьями на крыльях, представители других видов голубей, блестящие карликовые зимородки, голубые зимородки и другие представители многочисленных видов птиц, обитающих в тропических лесах Камеруна.

Обеспечить всех насекомоядных птиц достаточным количеством пищи было серьезной проблемой, которую мне все же удалось решить. Собрав человек двадцать ребятишек, я снабдил их бутылками и отправил ловить кузнечиков. Платил сдельно, по результатам работы. Обычная моя цена – одно пенни за тридцать насекомых. Другую группу ребят я посылал в лес искать муравьиные гнезда. Такие гнезда, похожие по форме на крупные грибы, часто встречались в темных густых уголках лесной чащи. Если расколоть такое гнездо, слепленное из твердой коричневой глины, обнажается лабиринт крохотных туннелей и отверстий, в которых мечутся тысячи маленьких муравьев и лежит множество мягких белых яичек. Эти яички служат любимой пищей для птиц. В лагере всегда был большой запас муравьиных гнезд: в течение дня непрерывным потоком приходили ребятишки с этими грибоподобными глиняными сооружениями на головах. Цепочка движущихся по извилистой лесной тропинке детей с большими грибами на курчавых головках, их громкий смех и веселая, оживленная перекличка производили необычное впечатление и немного напоминали мне шествия сказочных гномов.

В поисках муравьиных гнезд юные охотники иногда находили в лесу и других представителей животного мира, которых они с торжествующими криками приносили мне. Чаще всего им попадались хамелеоны, которых местные жители считают смертельно ядовитыми; ребята со страхом несли этих пресмыкающихся на конце длинной палки и отчаянно вскрикивали, когда хамелеон совершал какое-либо движение, пытаясь к ним приблизиться. Наиболее распространенной разновидностью были вислошеие хамелеоны длиной около восьми дюймов, обычно с ярко-зеленой окраской. Представители этой разновидности хамелеонов отличались воинственным характером: попав в плен, они меняли окраску на грязно-серую, со зловещими коричневыми пятнами. Раскачиваясь из стороны в сторону, они громко шипели, широко раскрывая рот, и при благоприятной возможности наносили короткий острый укус, который, однако, не вызывал кровотечения. Когда этих хамелеонов несли на палке, они шипели, раскачивались, бешено вращали большими выпуклыми глазами, стремясь рассмотреть все вокруг, и крепко обхватывали палку своими изогнутыми лапами.

Маленькие искатели муравейников однажды принесли мне рогатого хамелеона – существо настолько фантастическое, что я не сразу поверил своим глазам. По величине он несколько меньше вислошеего хамелеона, на голове у него нет того большого шлема с блестящей голубой кожей, который есть у последнего, окраска его скромнее и равномернее. Но морду этого хамелеона описать почти невозможно. От носа растут два заостренных искривленных рога длиной по полдюйма. Они похожи на приподнятые хоботы игрушечных слоников. Между двумя рогами от самого кончика носа растет еще один рог. Он длиннее остальных и совершенно прямой. Из-за этого рогового заслона удивительно осмысленным взглядом смотрели большие выпуклые глаза. Хамелеон был окрашен в приятный перламутрово-серый цвет с крупными коричневыми пятнами. Рассердившись, хамелеон менял окраску на темную, почти черную, с ржаво-красными пятнами, напоминающими отпечатки больших пальцев рук. Я предположил, что рога служат хамелеонам в качестве оборонительного средства. Когда у меня нашлось время, я проделал с хамелеонами этого вида несколько опытов. Прежде всего я начал дразнить хамелеона, но, хотя он и пытался, разозлившись, укусить меня, он вопреки моим предположениям совершенно не применял рога для борьбы. Решив, что хамелеон недостаточно рассержен, я положил его на землю и стал щекотать веткой. Хамелеон шипел, менял цвет, пытался схватить ветку, но при всех своих движениях не нанес ни одного удара рогами. Тогда я предположил, что хамелеон использует рога лишь для схваток со своими соплеменниками. Когда у меня появился второй экземпляр рогатого хамелеона, я поместил обоих на одной ветке мордами друг к другу на расстоянии примерно трех футов. Хамелеоны страшно удивились неожиданной встрече, и это удивление немедленно отразилось на их окраске. После того как у них восстановился первоначальный цвет, хамелеоны медленно двинулись навстречу друг другу. Я с нетерпением ожидал начала боя. Когда они столкнулись мордами, один из хамелеонов прополз по спине второго с характерным для пресмыкающихся невозмутимым видом. Я снова разместил их в исходном положении, и все повторилось в прежней последовательности. Несмотря на все попытки, я так и не определил, каково назначение этих странных рогов. Ни разу за все время пребывания рогатых хамелеонов в моем лагере я не видел каких-либо действий, при которых эти пресмыкающиеся использовали бы рога.

Я всегда считал, что содержать в неволе хамелеонов очень легкая вещь; но мне пришлось убедиться, что временами они бывают не менее капризны, чем обезьяны или дукеры. В клетках хамелеонам часто не хватает воздуха или света. Один раз я поместил их в сравнительно открытом месте, и они вскоре погибли от солнечного удара. После многочисленных опытов я нашел наиболее надежный способ содержания хамелеонов. Над четырьмя молодыми деревцами на краю лагеря я велел соорудить навес из пальмовых листьев, а под ним поместил хамелеонов, привязав их к веткам сплетенными травяными жгутами. Разместили мы их таким образом, чтобы они не могли подползать друг к другу и запутываться в веревках. Около каждого хамелеона мы положили по куску тухлого мяса, запах которого привлекал сотни мух. Хамелеоны резкими движениями выбрасывали свои шестидюймовые языки и каждый раз захватывали одну или несколько мух. Три раза в день мы поливали хамелеонов водой; эта процедура им не очень нравилась, но без нее они быстро слабели и погибали.

В Камеруне встречается и третья разновидность хамелеонов. Впервые я увидел такого хамелеона при не совсем обычных обстоятельствах. В один из сравнительно свободных дней я решил обследовать несколько крупных муравейников, находившихся на полях и в мелком кустарнике поблизости от деревни. Со мной пошло около двадцати человек, так как только при большом количестве помощников можно сплошным кольцом закрыть сетями муравейник и своевременно обнаружить попадающих в сети животных. Подойдя к первому муравейнику – массивному бугру из красной глины высотой около двенадцати футов и до тридцати футов по диаметру основания, – мы начали вырубать окружающую муравейник растительность, очищая полосу открытого пространства вокруг него. По кромке этой полосы мы подвесили сети вокруг муравейника, на некотором расстоянии друг от друга расположились мои многочисленные помощники, взволнованные и возбужденные. После того как значительная часть входных отверстий муравейника была законопачена, мы зажгли охапку сухой травы и подбросили ее к одному из отверстий. Дым постепенно распространялся по внутренним переходам и вскоре начал появляться в других отверстиях; по мере того как мы подбрасывали в огонь новые охапки травы, тонкие струйки дыма сменялись густыми клубами. В напряженной тишине все следили за муравейником. Прошло четверть часа, а в муравейнике не видно было никаких признаков жизни. Я уже решил, что муравейник пуст, как вдруг с противоположной от меня стороны круга раздались громкие крики. Обежав муравейник, я застал Элиаса и Плотника в припадке неудержимого смеха. Давясь от хохота, они показывали в сторону большого отверстия, из которого выползал маленький, длиной не более трех дюймов, хамелеон.

– Маса, мы сегодня поймали крупную добычу, – закатывался в восторге Элиас, хлопая себя по пухлым бедрам.

Подняв хамелеона, я положил его на ладонь. Маленький, полуторадюймовый, плотный хвост хамелеона был свернут наподобие пружины, на кончике вздернутого кверху носа находился небольшой рог, придававший хамелеону гордо-пренебрежительное выражение, какое часто можно увидеть у верблюда. На светло-коричневом туловище слегка выделялись ржаво-красные пятна и полосы. Это был мой первый карликовый хамелеон, и я восхищался его размерами, неторопливыми плавными движениями и пренебрежительным выражением на морде. Каким образом это живущее на деревьях пресмыкающееся попало в лабиринт муравейника, понять трудно, но тем не менее оно оказалось там. Позднее, когда я ближе познакомился с хамелеоном, я обнаружил у него много любопытных особенностей. Так, например, я никогда не видел его за едой, но, судя по тому, что он продолжительное время находился в прекрасном состоянии, он должен был все-таки что-то есть. Я не мог заставить его менять окраску, ни раздражая его, ни помещая попеременно в различные условия. Только ночью, закрыв глаза, он приобретал красивый пепельно-серый цвет и очень походил в это время на маленький, упавший с дерева лист. Постепенно у меня появились четыре таких хамелеона. Мне, однако, ни разу не довелось встретить их в естественном состоянии, так как пойманного в муравейнике хамелеона тоже трудно принимать в счет. Каждый раз я спрашивал продавца, где он поймал хамелеона, и каждый раз оказывалось, что хамелеон был пойман на земле, обычно на какой-нибудь проторенной тропе. Все мои попытки хитрыми вопросами опровергнуть эти утверждения не увенчались успехом. Пытаясь узнать, действительно ли эти пресмыкающиеся живут исключительно на деревьях, как это принято считать, я решил проделать опыт с четырьмя имевшимися у меня экземплярами. Их поместили в клетку с многочисленными ветками и с густым ковром сухих листьев и хвороста на полу. Как только хамелеоны обнаружили эту подстилку, они немедленно покинули ветки и переселились на пол, переползая и укрываясь между листьями.

Единственная привычка, сближавшая карликовых хамелеонов с их более крупными сородичами, – это танцы. Это исключительно забавное развлечение, которое хамелеоны изредка доставляют зрителям, можно полностью оценить, лишь увидев его собственными глазами. Находясь на ветке или на земле, хамелеон на минуту совершенно замирает и только медленно вращает глазами. Затем он плавно поднимает в воздух одну переднюю и одну заднюю лапу и начинает ритмично раскачиваться вперед и назад. Сделав шаг и снова застыв на месте, хамелеон поднимает другую пару лап и повторяет все сначала. При этом хамелеон все время вращает своими большими выпуклыми глазами – вверх, вниз, вперед и назад.

Ни местные жители, ни обезьяны из моей коллекции не любили хамелеонов. Для местных жителей они были одинаково бесполезны как в живом, так и в мертвом состоянии, и при виде того, как я возился с хамелеонами и как они меня кусали, зрители стонали и взволнованно щелкали пальцами. Они считали хамелеонов ядовитыми тварями, и никакие мои доводы не могли убедить их в противном. Обезьяны тоже откровенно не любили и боялись хамелеонов, но эти чувства проявлялись у них не так, как по отношению к змеям. Хамелеоны одновременно и привлекали и отталкивали обезьян. Обезьяны, размещавшиеся недалеко от клетки, где находились хамелеоны, внимательно следили за всеми движениями пресмыкающихся. Каждый раз, когда хамелеон выбрасывал язык, пытаясь поймать муху, обезьяны шарахались в сторону и издавали пронзительные крики изумления и восхищения.

К описываемому периоду моя коллекция обезьян состояла из красноухого гвенона, четырех белоносых гвенонов и шести дрилов. Однажды, когда один из хамелеонов издох, я принес его труп к обезьянам. Те почтительно окружили меня и стали с большим интересом разглядывать дохлого хамелеона. Набравшись смелости, старший из дрилов слегка коснулся лапой хамелеона, отдернул ее и стал быстро вытирать о землю. Гвеноны так и не решились подойти ближе к трупу хамелеона. Дрилы же постепенно расхрабрились, схватили труп и стали пугать им гвенонов, которые разбежались с пронзительными криками. Пришлось прекратить эту игру, так как дрилы начали вести себя неприлично, а гвеноны были уже основательно запуганы и жалобными стонами выражали свои обиды. После этого я проделал новый эксперимент, пустив к обезьянам крупного живого хамелеона. Обезьяны отступали при его приближении, вскрикивали, корчили гримасы, но не казались очень испуганными. Затем я достал большого ужа и тоже подбросил его к обезьянам. Охваченные паническим страхом, они взметнулись к верхушкам своих столбов и отчаянно визжали там до тех пор, пока я не убрал змею.

Дрилы были уличными мальчишками в моей обезьяньей коллекции. Любой предмет, попадавший к ним в лапы, прежде всего проверялся на его съедобность или несъедобность. Если предмет оказывался несъедобным, он использовался некоторое время в качестве игрушки, но вскоре дрилы теряли к нему всякий интерес. Съедобные вещи (а к таковым дрилы относили большинство попадавших к ним предметов) использовались двумя способами. Деликатесы, например кузнечики, отправлялись в рот с максимальной быстротой, дабы никто не успел отнять это лакомство. С менее привлекательными предметами устраивалась длительная игра, в ходе которой дрилы постепенно откусывали кусок за куском до тех пор, пока все не оказывалось съеденным. Дрилы, довольно угловатые по сравнению с другими обезьянами, обладали, однако, своеобразной привлекательностью. Мне нравилась их развалистая, похожая на собачью походка, привычка, оскаливая два ряда мелких зубов, морщить нос в невообразимой гримасе, которая должна обозначать приветливость, манера двигаться задом, обнажая ярко-розовое седалище. Многое в дрилах нравилось мне, но особенно таяло мое сердце, когда эти маленькие обезьянки, завидев меня, бросались ко мне, обхватывали лапами мои ноги, восторженно вскрикивали и доверчиво заглядывали в глаза.

Приобретенные мною шесть дрилов долгое время командовали другими, более робкими обезьянами. Хрупкие нервные гвеноны всегда уступали развязным дрилам сочных и вкусных кузнечиков и лишь недовольно ворчали и кашляли, наблюдая за трапезой своих обидчиков. Но в один прекрасный день господству дрилов настал конец: в лагере появился крупный, почти взрослый детеныш бабуина. Несмотря на молодость, он был по меньшей мере в три раза больше самого крупного дрила и со времени своего появления в лагере стал признанным начальником обезьяньей колонии. Бабуин был покрыт косматым желтоватым мехом, у него были большие зубы и длинный хвост, несколько напоминавший хвост льва. Казалось, что хвост бабуина внушал дрилам особое почтение; они долго, с глубоким интересом рассматривали его, время от времени оглядываясь и сравнивая его со своими короткими загнутыми хвостиками. Бабуин, которому я дал кличку Джордж, обращался с остальными обезьянами мягко и деликатно, не разрешая им, однако, никаких вольностей. Изредка он даже позволял гвенонам слизывать со своей шкуры соль, в эти минуты он растягивался во весь рост на земле и лежал с блаженным выражением на морде. В первый день по прибытии Джорджа в лагерь дрилы сделали попытку общими силами отколотить его и утвердить свое господство, но Джордж оказался на высоте положения и вышел из этой схватки победителем. После этого случая дрилы почтительно склонились перед новым владыкой. Начиная преследования гвенонов, дрилы предварительно всегда выясняли, далеко ли находится Джордж, так как у последнего был простой способ прекращения споров – он кидался к месту драки и без разбора наносил сильные укусы всем ее участникам.

Джордж, быстро сделавшись ручным и податливым, стал в лагере общим любимцем и значительную часть времени проводил на кухне. Вскоре, однако, мне пришлось его из кухни убрать, так как он постоянно оказывался виновником всех и всяких недоразумений. Если запаздывал обед, мне говорили, что Джордж опрокинул сковороду. Если что-либо пропадало, находилось по меньшей мере три свидетеля, подтверждавшие, что в последний раз пропавший предмет они видели у Джорджа. Джордж был возвращен в общество обезьян, которыми он и стал руководить с мягкостью и тактом. Эти его качества поражали меня, так как в подавляющем большинстве случаев обезьяны, замечая уважение и страх своих сородичей, становятся отвратительными, наглыми существами. Удивил нас Джордж и другой своей особенностью. Решив, что, как и прочие обезьяны, он боится хамелеонов, я привязал его к столбу довольно длинной цепочкой. Заметив поблизости хамелеона, Джордж добрался до него, что стало возможным благодаря длине цепочки, одним ударом сбил его с ветки и принялся уплетать с видимым удовольствием. Пришлось срочно укорачивать привязь.

Самой очаровательной обезьянкой в моей коллекции был красноухий гвенон величиной с небольшую кошку, с нежной желто-зеленой окраской, с желтыми полосками на щеках, бахромой красновато-коричневых волос под ушами и большим сердцевидным пятном красных волос на морде. Весь он был хрупкий и изящный, худые, костлявые пальцы на лапках напоминали мне пальцы очень старых людей. Ежедневно каждая обезьяна получала свою порцию кузнечиков – любимую пищу обезьян. Когда красноухий гвенон замечал меня, он становился на ноги, издавал пронзительные, тонкие крики, напоминавшие щебетание птиц, и умоляюще протягивал руки с тонкими дрожащими пальцами. Наполнив рот и обе руки кузнечиками, гвенон быстро съедал их, а затем начинал внимательно, с напряженным выражением в светло-коричневых глазах рассматривать свои лапы и землю около себя в надежде обнаружить какого-нибудь затерявшегося кузнечика. Никогда еще я не встречал более милой обезьянки. Даже ее крики, напоминавшие мягкое щебетание птиц, и протяжное воркование, которым она стремилась привлечь к себе внимание, резко отличались от утробного ворчания и громких, пронзительных криков дрилов или от металлических, скрипучих голосов белоносых гвенонов. Джордж разделял мои симпатии к красноухому гвенону, а тот, в свою очередь, был очень привязан к бабуину. Выглядывая из-за заросшего шерстью плеча Джорджа, маленький гвенон даже позволял себе корчить гримасы дрилам.

В полдень солнце беспощадно обжигает лес и лагерь, в давящей духоте и жаре не слышно даже птичьих голосов. Лишь из прохладных глубин леса доносится слабый, отдаленный звон цикад. Птицы с закрытыми глазами дремлют в своих клетках, крысы перевернулись на спинки и тоже заснули, слегка подергивая лапками во сне. На теплой земле под укрытием из пальмовых листьев вытянулись во весь рост обезьяны, они мирно спят с кротким невинным выражением на маленьких мордочках. Единственным бодрствующим в такие часы обычно бывал тот же красноухий гвенон; он пристраивался к отдыхавшему бабуину, энергично чистил ему мех, время от времени подбадривая себя тонкими мягкими выкриками, и проделывал свою работу с таким же самозабвением, с каким сидит иногда за вязанием пожилая одинокая женщина. Длинными пальцами гвенон разглаживал и расправлял мех бабуина. При этом гвенон не искал блох, которые вообще редко встречаются у обезьян. Конечно, если во время поисков попадется и блоха, она будет немедленно съедена, но основной целью поисков являются кристаллики соли, появляющиеся в шерсти обезьяны после того, как у нее испаряется пот. Эти кристаллики соли считаются у обезьян первосортным лакомством. Ищущий вознаграждается вкусным лакомством, а тот, у кого ищут соль, испытывает приятное, сладостное ощущение, когда мягкие ласковые пальцы расчесывают и приглаживают его мех. Иногда стороны меняются ролями, тогда гвенон лежит на земле с закрытыми в блаженном экстазе глазами, а Джордж обшаривает его мягкий пушистый мех большими черными неуклюжими пальцами. Временами Джордж увлекается и забывает, что имеет дело не с обезьяной своей комплекции, тогда движения его сильных рук причиняют боль маленькому гвенону. Раздается жалобный тонкий крик, и в ответ слышится глухое, но виноватое бурчание Джорджа.