Текст книги "Четвертое июня. Пекин, площадь Тяньаньмэнь. Протесты"

Чэнь Юнь использовал другую метафору, чтобы описать роль Дэна как диктатора. В конце мая 1989 года Чэнь Юнь попросил старейшин Центральной консультационной комиссии поднять руки, чтобы поддержать позицию Дэна как «крестного отца» (тоуцзы)1010
  Здесь в значении руководителя мафиозной структуры. – Прим. пер.


[Закрыть] Центрального комитета. Секретарь Чэня Сюй Юнъюэ, когда высказывания Чэнь Юня были опубликованы, заменил этот разоблачительный ярлык словом «ядро» (хэсинь) Центрального комитета [Цяо 2006: 16–17]. В минуту кризиса КПК пожилые коллеги Дэна склонились и поцеловали руку «крестного отца» Китая.

Служба под руководством «крестного отца» поставила Ху Яобана (генеральный секретарь с 1982 по 1987 год) и Чжао Цзыяна (премьер с 1982 по 1987 год и генеральный секретарь с 1987 по 1989 год) в безвыходное положение. Младшим лидерам, отвечающим за текущее руководство, не хватало автономии; им часто приходилось гадать, чего хотел Дэн. У Дэна были плохой слух и плохая память, и даже в начале 1980-х ему уже не хватало сил работать целый день. Один из собеседников Фредерика Тейвеса рассказал, что «однажды Дэн попросил о встрече с руководителями провинций, но когда они собрались у него дома, он потребовал объяснений, что они делают там [у него дома] и отправил их обратно» [Teiwes 1995: 71].

Работать в политической системе старейшин было трудно. И не только потому, что Дэн, главный старец, был на особом положении, но и потому, что остальные старейшины продолжали вмешиваться в дела и в результате объединились сначала против Ху Яобана, а затем Чжао Цзыяна. По словам Чжун Яньлинь, Ху Яобан постоянно заискивал перед Пэн Чжэнем, говоря, что они «должны пользоваться тем же политическим отношением и расходами на проживание», что и члены ПКП. Ху также «обязал Центральный отдел пропаганды уделить особое внимание девяти ветеранам-революционерам», включая Чэнь Юня, Пэн Чжэня и Ван Чжэня. Но старейшины считали, что Ху Яобан слишком слаб в борьбе с «буржуазной либерализацией» и «духовным осквернением». Они обвинили Ху во вспышке протестов в 1986 году. Когда старейшины Бо Ибо, Пэн Чжэнь, Ян Шанкунь и Ван Чжэнь почувствовали, что поддержка Ху Яобана Дэн Сяопином ослабла, они всячески пытались убедить Дэна заставить Ху уйти в отставку. Чун сообщает, что старейшины пришли в дом Дэна 27 декабря 1986 года, «чтобы выразить свою серьезную обеспокоенность по поводу студенческого движения». Они говорили, что студенческие демонстрации – вина Ху Яобана как слабого лидера и он слишком снисходителен по отношению к интеллигенции [Chung 2019: 110]. Через неделю Ху сняли с поста генерального секретаря.

Это не было институционализированной политикой, основанной на консенсусе. И это не было битвой между сторонниками реформ и консерваторами. Это была система, в которой пожилые мужчины считали себя незаменимыми стражами. Старейшины не доверяли младшим по возрасту лидерам выполнение руководящей работы и не позволяли им учиться на собственных ошибках. Это означало, что политическое выживание зависело не от проявления инициативы или понимания и симпатии к различным социальным группам. Выживание зависело от понимания настроений Дэн Сяопина и задабривания политически активных старейшин вокруг него. В этом отношении премьер Ли Пэн не имел себе равных.

Ли Пэн стал премьером в 1987 году, после того как Ху Яобан был вынужден уйти в отставку, а Чжао Цзыян стал генеральным секретарем. После неудачной реформы цен и всплеска инфляции в 1988 году перспективы дальнейших экономических преобразований были сомнительны. Ли Пэн почувствовал, что можно организовать интриги в этот раз вокруг Чжао Цзыяна. Простые люди, интересовавшиеся политикой в 1988 и 1989 годах, все чаще связывали проблемы Китая 1980-х со старейшинами, не желавшими уходить из власти. Способность Ли Пэна побеждать в политике старцев сделала Ли, наряду с Дэн Сяопином, одной из основных мишеней общественного гнева, вылившегося в 1989 году в протесты.

Глава 3
Восьмидесятые в Китае. Альтернативный путь

Что можно было сделать в 1980-х, чтобы дать людям возможность вздохнуть свободно? Как сложилась бы жизнь в Китае, если бы старейшины, оттеснившие Ху Яобана в конце 1986-го и плетущие интриги для ослабления позиции Чжао Цзыяна в 1988 и 1989 годах, ушли в отставку и остались вне политики? Существовал ли в 1989 году другой выход? Ответ – да. Но тогда Дэн Сяопин должен был бы отказаться от привычного образа действий.

Когда речь идет о различных путях развития, в центре всегда находится Дэн. Именно его революционный опыт сделал возможными большие изменения в стране. Без поддержки Дэна более молодые лидеры, такие как Ху Яобан и Чжао Цзыян, возможно, сочли бы невозможным проведение рыночных реформ. Представьте себе, что с начала 1980-х Дэн ушел бы в отставку и отказался от участия в судьбоносных решениях. Чтобы Чэнь Юнь и другие старейшины не сопротивлялись проведению экономических реформ, Дэн должен был убедить Чэня и других пожилых товарищей по партии отступить, хранить молчание и держаться в стороне от создаваемой Ху и Чжао программы реформ.

Возможный сценарий, в который не были бы вписаны старейшины, не включил бы в себя жесткие кампании по борьбе с преступностью, которые затронули Чжао Хунляна и Лу Дэчэна. В этот сценарий не вошли бы движения, выступающие против буржуазной либерализации и духовного осквернения, что позволило бы таким критическим мыслителям, как Фан Личжи, открыто выступать за политические реформы снизу и участвовать в выборах на местном уровне. Что еще более важно, Ху Яобан продолжал бы оставаться генеральным секретарем после января 1987 года. Когда в апреле 1989 года Ху умер, некоторые из скорбящих предположили, что его унизительная отставка ускорила его смерть. Если бы Ху Яобан не подвергся партийной чистке и умер на занимаемом посту, панихида по нему стала бы возможностью отметить стремление его преемников к прогрессу, а не поводом выплеснуть гнев из-за стагнации реформ. Многие проблемы, породившие народный гнев в 1980-х годах, в том числе произвольные санкции со стороны руководителей рабочих подразделений, коррупция и репрессии, не исчезли бы, конечно, в одночасье, но совещательные и прозрачные системы, сторонниками которых были Ху и Чжао, могли бы дать людям надежду на скорое решение их проблем и позитивные политические изменения.

Дэн Сяопин действительно хотел уйти в отставку и пытался повлиять на пожилых товарищей по партии, чтобы те отошли в сторону и не вмешивались в проведение реформ. Однако он не нашел верного способа осуществить это. В мае 1986 года, когда Дэн рассказал Ху Яобану о своем плане уйти в отставку в 1987 году, поддержка Ху этой идеи стала ударом для Дэна – мысль, что Дэн заменим, была политически некорректной. После того как Чжао Цзыян занял пост генерального секретаря, он продемонстрировал «усвоение этого урока», заявив, что партии повезло, потому что Дэн Сяопин, Ли Сяньнянь, Чэнь Юнь, Пэн Чжэнь и другие высокопоставленные революционеры все еще «живы и здоровы» и готовы дать инструкции и предложить помощь. 2 ноября 1987 года Чжао заявил, что хотя Дэн и отказался от большинства своих официальных должностей,

его положение и роль как лица, принимающего решения в Китае по ключевым вопросам, не изменились. Нам по-прежнему нужен товарищ Сяопин у руля в решающие моменты. Постоянный комитет Политбюро считает, что всякий раз, когда мы сталкиваемся с серьезной проблемой, мы должны обращаться к товарищу Сяопину за инструкциями, и товарищ Сяопин все еще может вызвать нас на встречу [Чжао 2016, 4: 255].

Чжао оказался в ловушке. Поскольку его положение зависело не только от поддержки, но и от похвалы мудрости и высшей власти Дэн Сяопина, у Чжао не было возможности уйти от политики старейшин. Точно так же, как глубина экономических реформ Китая в 1980-х годах зависела от полной поддержки Дэна, жесткие ограничения политических изменений в течение десятилетия были обусловлены непримиримой приверженностью Дэна к однопартийной системе. В этом отношении Дэн отличался от Цзян Цзинго, который как лидер Китайской Республики на Тайване терпимо относился к оппозиционным партиям в 1986 году, и от Михаила Горбачева, допустившего альтернативные выборы в законодательные органы Советского Союза в 1989 году. Начиная с 1980-х годов Тайвань и СССР шли разными путями, но в обоих случаях политические перемены происходили благодаря тому, что высшие лидеры добровольно ослабляли диктаторские полномочия.

Дэн и его окружение отказывались от политической открытости, потому что рассматривали ее как предательство революции, с молодости определившей их жизнь и карьеру. Воздать должное этому прошлому было для них важнее, чем настоящее или будущее Китая. Вот почему в 1989 году старейшины, например Чэнь Юнь, упоминали кровь, пролитую революционерами во имя диктатуры Коммунистической партии. Чэнь Юнь даже подсчитал: более 24 миллионов человек, включая его личного телохранителя во время Великого похода, погибли во имя победы социализма в Китае. Их память, говорил Чэнь, нужно «лелеять», поддерживая верховное положение Дэна [Цяо 2006: 16–17]. Дэн Сяопин и Чэнь Юнь не задавались вопросом, хотели бы миллионы погибших революционеров, чтобы их имена служили поддержке политики стариков. Отказавшись уйти из политики, пожилые властители Китая создали ситуацию, которая к 1989 году стала взрывоопасной.

Как изменилась бы жизнь Чай Лин, Лу Дэчэна и других, если бы Китай в 1980-х годах пошел другим путем? Чай Лин мечтала учиться в Соединенных Штатах. В апреле 1989 года она подала документы в аспирантуру по специальности «детская психология» в Педагогический колледж Колумбийского университета. Месяц спустя муж Чай Фэн Цундэ узнал, что его приняли в аспирантуру Бостонского университета; Чай могла бы поехать с ним – независимо от результата рассмотрения ее собственного заявления. Если бы Ху Яобан оставался на своем посту до 1989 года, маловероятно, что Чай и Фэн отказались бы от «американской мечты» и бросились бы с головой в демократическое движение за «китайскую мечту», ставшую в то время приоритетной [Chai 2011: 90, 181]. Они могли бы продолжить академическую карьеру.

А травмы, перенесенные Чай Лин, Лу Дэчэном и Ван Цюпин из-за ограничений рождаемости, приведших к массовым абортам вместо использования противозачаточных средств? Ограничений, по мнению Лу Дэчэна, ставших причиной смерти его маленького сына. Какие изменения могли бы позволить Чай Лин избежать незапланированных беременностей или позволили бы Лу и Ван пожениться и создать семью, не подвергаясь притеснениям и жестокому обращению чиновников, отвечающих за работу по планированию семьи?

Высшее руководство Китая считало необходимым сдерживать рост населения – споры велись лишь по вопросу количества детей в семье – один или двое. Тем не менее даже политика «одна семья – два ребенка», инициированная демографом Лян Чжунтаном, запрещала бы рождение третьего и требовала бы от пар достижения определенного возраста для вступления в брак. В 1984 году, потрясенный принудительными абортами и стерилизацией, сопровождавшими введение политики «одна семья – один ребенок» в сельских районах Китая, Лян Чжунтан обратился к Ху Яобану и Чжао Цзыяну с призывом ограничить рождаемость хотя бы двумя детьми. Еще в 1981 году Чжао Цзыян поддерживал положение о том, что сельские семьи, у которых первый ребенок девочка, могут иметь второго ребенка. Чжао сказал, что во избежание излишнего принуждения и сопротивления деревенских жителей «нам нужно проводить политику, приемлемую для сельского населения» [Чжао 2016, 1: 274]. Спустя три года Чжао Цзыян и Ху Яобан одобрили предложение Лян Чжунтана о разрешении на второго ребенка [Чжао 2016, 2: 446]. На практике политика «одна семья – один ребенок» стала более гибкой. Репрессии продолжались, но они уже не были такими массовыми, как в 1983 году, когда 21 млн женщин подверглись стерилизации, было сделано 14 млн абортов. Несмотря на поддержку Чжао и Ху, чиновники из Национальной комиссии по планированию семьи отказали в распространении в стране пилотной программы, включающей рождение двух детей, которую Лян продвигал в уезде Ичэн провинции Шаньси [Пяо & Хуан & Ли 2015].

Но политика двух детей также была ограничительной. Это не решило бы коренным образом проблемы, травмировавшие Чай Лин, Лу Дэчэна и Ван Цюпин. Лян Чжунтан выступал за отсрочку вступления в брак и рождение детей – согласно политике двух детей, Лу и Ван все еще были бы слишком молоды и, возможно, имели бы стимулы обманным путем зарегистрировать свой брак и скрыть беременность. Улучшение полового воспитания и более легкий доступ к противозачаточным средствам, в том числе для молодежи вне брака, сделали бы гораздо больше, чтобы помочь Чай Лин, Лу Дэчэну и Ван Цюпин. Альтернативный путь, предлагающий эти, казалось бы, простые решения, потребовал бы культурного сдвига, выходящего за рамки договоренностей Ху Яобана и Чжао Цзыяна в 1984 году.

В годы правления Мао нормальное сексуальное поведение зачастую рассматривалось как буржуазный декаданс или распущенность и наказывалось внесудебно, а иногда с применением уголовной статьи [Diamant 2000; Yang 2015: 19–50]. Политические лидеры не могли выступать за изменения, которые поощряли бы добрачный или внебрачный секс. Но если бы Чжао Цзыян, как и во второй половине 1980-х, продолжил настаивать на политических реформах, сдвиг в культурных нормах мог бы в конечном итоге произойти. Хотя для Чай Лин, Лу Дэчэна и Ван Цюпин это было бы слишком поздно.

Выбор в пользу постепенных, а не радикальных реформ мог быть более реалистичным сценарием, доступным Ху Яобану и Чжао Цзыяну. Но эта постепенность не могла помочь людям, живущим в бедности, испытывающим унижение на работе и вынужденным идти на насильственную стерилизацию и аборты. Апрель 1989 года давал надежду на лучшую жизнь.

Часть вторая
ПРОТЕСТЫ НА ПЛОЩАДИ ТЯНЬАНЬМЭНЬ

Глава 4
События на Тяньаньмэнь как часть истории

Несколько лет назад я встретился с пожилой парой из Китая. Когда я сказал, что работаю над книгой о событиях 1989 года, они обрадовались. Женщина рассказала, что во времена протестного движения люди в Пекине были счастливы, полны надежд и работали над общей задачей.

Ее муж встал, подошел к книжной полке и вынул фото в рамке, обращенное вовнутрь, к книгам. Это была фотография десятков тысяч людей, стоявших на площади Тяньаньмэнь и размахивавших красными знаменами. Шел разгар голодовки – май 1989-го. Хозяева не выставляли эту фотографию напоказ. Случайные посетители или соседи не заметили бы ее. Но иногда воспоминания о полном энергии и надежд времени, ожидании перемен становились центром их гостиной.

Мои собеседники с болью отозвались о расправе на площади, положившей конец протестному движению и послужившей началом витка циничной коррупции и репрессий. С волнением и ностальгией вспоминали они события, запечатленные на фото. Собеседники рассказывали о надеждах, которыми они жили в самом начале протестов и чуть позже. Сотни мемуаров, научных исследований и документальных фильмов не дают столь полного и эмоционального представления о событиях по сравнению с одной-единственной фотографией, озаряющей надеждой дом пожилой пары. Цель протестов 1989 года – изменить положение в Китае. И на короткое время – всего на несколько недель – жизнь в чем-то действительно стала лучше.

По сравнению с позитивом пожилой пары документальный фильм о студенческом движении «Врата Небесного Спокойствия»1111
  Тяньаньмэнь переводится с китайского как «Врата Небесного Спокойствия». – Прим. пер.


[Закрыть] выглядит мрачно. Я упоминаю об этом фильме, потому что он зачастую является основным источником, на который ссылаются молодые люди в Китае и за рубежом, оспаривая историю протестов на площади Тяньаньмэнь. Когда я впервые в январе 1999 года посмотрел «Врата Небесного Спокойствия» в большом зале Портлендского государственного университета и прослушал выступление одного из режиссеров – Кармы Хинтон – о фильме, у меня была та же реакция, что и у студентов, увидевших фильм на лекциях в Университете Саймона Фрейзера, где я преподаю. Я почувствовал обреченность. Я увидел ошибки студенческих лидеров, казалось, именно эти ошибки и спровоцировали жесткую ответную реакцию КПК. Мне сейчас стыдно признаться, что я ненавидел Чай Лин – женщину, изображенную как жаждущую и ждущую кровопролития. Но она была слишком напугана, чтобы быть свидетелем расправы. После просмотра этого фильма я старался больше узнавать о событиях 1989 года, все сильнее мне хотелось выступить против шаблонных нарративов, сосредоточенных на ошибках и обвиняющих активистов, участников и свидетелей в том, в чем они не виноваты.

Печатному слову трудно конкурировать с мощными образами документалистики, но мемуары, научные исследования полнее передают волнение и положительную энергию протестов.

В книге «Ни боги, ни императоры» социолога Крейга Кэлхуна рассказывается об успехах студенческих лидеров, объясняется, как студенты и наблюдатели понимали демократию, и убедительно доказывается, что поражение движения было неизбежным [Сalhoun 1994]. В работе социолога Динсинь Чжао «Сила Тяньаньмэнь» сообщается, что студенческие лидеры действовали спонтанно и индивидуально, каждый из них пытался привлечь к себе внимание [Zhao 2001].

Историки Джозеф В. Эшерик и Джеффри Н. Вассерстром и политолог Элизабет Дж. Перри вместе с другими авторами книги о протесте и политической культуре прослеживают символизм студенческих петиций, маршей и сидячих забастовок, отсылая к более ранним периодам китайской истории [Esherick & Wasserstrom 1994; Perry 1994]. А в недавно опубликованной книге «Последний секрет: последние документы репрессий Четвертого июня» писатель, использующий псевдоним У Юйлунь, дает наиболее актуальный отчет о том, как высокопоставленные чиновники КПК реагировали на протестное движение [Wu 2019].

В своей книге, говоря об истории протестов, я опираюсь на указанные и другие работы. Мне хотелось бы показать, что не стоит фокусировать все внимание исключительно на студенческом движении и, конечно, студенты не должны быть объектом обвинения, как им стала Чай Лин. Это были студенты, а не профессиональные политики или опытные организаторы. Они были умны и сообразительны, но они выросли в ленинской политической культуре и не имели опыта управления организацией и демократических навыков. Огромное количество материалов, написанных студентами и/или о студенческом движении начиная с 1989 года, дает ограниченное представление о реальных событиях. Теперь мы можем прочесть воспоминания Ли Пэна и Чжао Цзыяна, в которых они описывают борьбу с протестами середины апреля – конца мая 1989 года. И конечно, история протестов должна включать голоса других людей, которые не были ни студентами, ни чиновниками. Это заводские рабочие, клерки, бизнесмены, бабушки и дедушки – все они по-разному участвовали и реагировали, это были и тревога, и замешательство, и надежды весны 1989 года. Их участие и их чувства так же важны, как участие и чувства студентов и политиков. Надежда – она породила и направляла это движение. Вот почему живые свидетели событий хранят фотографии на книжной полке три десятилетия спустя.

Глава 5
Требования и ответные действия

После того как в январе 1987 года Дэн Сяопин вынудил Ху Яобана уйти в отставку с поста генерального секретаря, недовольство народа усилилось. Возмущение вызывали коррупция, инфляция и репрессии. Сам Ху Яобан решил остаться членом Политбюро с понижением должности. Его присутствие в высшем партийном органе, возможно, вселяло надежду на возвращение относительно толерантной политики, которую он проводил ранее. В начале 1989 года демократический активист из провинции Аньхой посетил Шэнь Туна в Пекинском университете. Он задал вопрос: «Кого мы выдвинем на смену Дэн Сяопину, если нам удастся избавиться от него?» Затем он предложил Ху Яобана и Чжао Цзыяна как возможных кандидатов. Шэнь вспоминал: «Мы все согласились, что Ху Яобан, вероятно, был лучшим из предложенных» [Shen 1990: 159–160].

Но сбыться этому было не суждено. Во время заседания Политбюро по вопросам политики в области образования 8 апреля 1989 года Ху Яобан почувствовал себя плохо. Он встал, попросил Чжао Цзыяна извинить его и упал. Это был сердечный приступ. Ху Яобана срочно доставили в пекинскую больницу, где он, казалось, пошел на поправку1212
  [У 2014: 6–7]. Ли Пэн посетил Ху Яобана в больнице 9 апреля и в своих мемуарах рассказал миру другую историю: Ли вспоминал, что Ху не любил постоянно находиться в постели, как предписывали врачи. Ли услышал, что 15 апреля, после того как врач не позволил Ху встать с постели, чтобы воспользоваться туалетом, попытка Ху опорожнить кишечник лежа обернулась сильной нагрузкой на сердце и он умер [Чжан 2010: 56].


[Закрыть].

По словам его сына, утром 15 апреля, после того как Ху Яобан выпил арбузный сок и позавтракал, случился еще один приступ. Ху умер через несколько мгновений.

Студенты, интеллигенция, рабочие и высшие лидеры Коммунистической партии по-разному отреагировали на смерть бывшего генсека. 15 апреля официально стало известно о смерти Ху Яобана. Шэнь Тун и его друзья вывесили перед окном общежития Пекинского университета плакат с надписью «Яобана больше нет. Мы скорбим». В тот же день чуть позже Шэнь столкнулся с группой студентов-журналистов из Народного университета и сказал им: «Смерть Ху Яобана может стать началом студенческого движения». В действительности движение уже началось. Один из студентов Народного университета сказал Шэню, что у них в кампусе «становится интересно… Кто-то нарисовал Ли Пэна в виде свиньи выставил на всеобщее обозрение» [там же: 167–168].

17 апреля У Жэньхуа, преподаватель Китайского университета политических наук и права принял участие в марше памяти (всего было около 500 человек). Марш начался около студенческого городка и шел и до площади Тяньаньмэнь. В тот день около четырех тысяч студентов Пекинского университета вышли на площадь и скандировали: «Долой коррумпированных чиновников!», «Да здравствует демократия!», «Да здравствует свобода!», «Омолодим Китай!» [У 2014: 20; Хэ 1989: 1]. У Жэньхуа рассказал мне, что его поразило, насколько молниеносно после смерти Ху студенты и преподаватели покинули кампус и вышли на площадь. До этого студенческие волнения ощущались только в студгородке, но в апреле студенты вышли на улицы, маршируя по 6–9 миль:

от университетов в северо-западной части города до площади Тяньаньмэнь в центре Пекина.

17 апреля на площади Тяньаньмэнь собралась небольшая группа рабочих. Рабочие говорили не столько о Ху Яобане, сколько выражали недовольство инфляцией, коррупцией и условиями труда. Эти рабочие, в частности Чжао Хунлян, и раньше обращались к правительству. 17 апреля Хань Дунфан, 25-летний рабочий с железнодорожной станции в пригороде Пекина, встал и выступил с речью о том, что рабочим не стоит полагаться на официальную Всекитайскую федерацию профсоюзов (ВФП), а нужно организовываться самостоятельно. В 1986 году Хань Дунфан обратился за помощью к представителю ВФП своего рабочего подразделения, но ответа не получил. Он сказал чиновнику: «Насколько я вижу, ВФП ничего не делает, кроме как время от времени организует кинопоказы и раздает мыло».

Чжао Хунляну понравились слова Хань Дунфана, с ними согласились и строитель Ван Дэнъюэ, повар Сяо Дэлун и котельный мастер Чжао Пиньлу. Мужчины договорились встретиться на площади на следующий день [Black & Munro 1993: 153–154, 158–159; Walder & Gong 1993: 1–2].

Ван Юань, которая после окончания Пекинского университета работала в пекинском офисе компании «Кэнон» (Canon), также вышла на площадь 17 апреля. Ван услышала, как студент говорил в мегафон, что Ху Яобан «умер от гнева и беспокойства» – после того как на заседании Политбюро 8 апреля узнал о нехватке бюджетных средств в сфере образования. Эти слова подразумевали, что государственные деньги, отпущенные на образование, присваивались коррумпированными чиновниками. Свою речь студент закончил призывом: «Свергнем казнокрадов! Искореним коррумпированных! Образование спасет нацию! Да здравствует свобода! Да здравствует демократия! Да здравствуют закон и порядок!»

Некоторое время толпа громко выкрикивала лозунги в ответ на призывы. Вскоре Ван Юань окружило плотное кольцо людей. Именно тогда кто-то попытался украсть ее дорогую японскую камеру. «Я закричала “Помогите!” и вцепилась в камеру. Мужчина отпустил камеру и убежал», – вспоминает она. Десять дней спустя, когда Ван Юань была в кампусе Пекинского университета, с ней произошел еще один неприятный инцидент. Двое молодых людей выхватили у Ван камеру и открыли ее, чтобы засветить пленку. Камеру они вернули только после того, как вмешался водитель компании, где работала Ван [Wang 2019: 136–137, 165–166]. Скорбь по Ху Яобану и требование демократических реформ преобразили людей. Когда пожилая пара показывала мне свою заветную фотографию площади Тяньаньмэнь, женщина рассказала, как весной 1989 года она однажды по рассеянности оставила фотоаппарат на багажнике велосипеда возле площади. Когда она вернулась, камера была на месте. Женщина считала, что люди в Пекине в это время настолько доверяли друг другу, что воровства не было совсем. Пожилая пара до сих пор хранит память об этом времени взаимного доверия. Такое восприятие отличается от более приземленного опыта Ван Юань, но это не значит, что какая-то из этих историй неточна. В ряде сообщений утверждается, что в мае 1989 года в Пекине царил такой порядок, что карманники перестали воровать. Напавшие на Ван Юань, видимо, не знали об этом.

Хотя никто не предполагал, что 15 апреля умрет Ху Яобан и что скорбь по нему приведет к движению за демократию, однако политическая активность наблюдалась уже в течение трех месяцев. Смерть Ху увеличила число борцов за демократию. Фан Личжи был исключен из КПК и переведен на работу в Пекинскую астрономическую обсерваторию. Но он не смог думать лишь об астрофизике. 6 января 1989 года Фан отправил Дэн Сяопину письмо следующего содержания:

1989 год – это и сороковая годовщина образования КНР, и семидесятая годовщина Движения Четвертого мая1313
  Движение Четвертого мая 1919 года началось со студенческих протестов против подписания Версальского договора и стало частью более широкого Движения за новую культуру против империализма и традиционной китайской культуры. С 1919 года интеллигенция призывала к демократии и науке, в то время как КПК, среди основателей которой были такие видные активисты Движения Четвертого мая, как Чэнь Дусю и Ли Дачжао, в конечном итоге поставила Движение Четвертого мая на службу патриотизму, призывая интеллигенцию преданно служить партии и государству [Lanza 2019].


[Закрыть]. Ожидается, что многие мероприятия будут приурочены к этим двум годовщинам. Однако большинство волнует настоящее, а не прошлое. Люди связывают эти даты с новыми надеждами.

Фан предложил Дэну отметить особый 1989 год помилованием всех политических заключенных [Oksenberg & Sullivan & Lambert 1990: 166–167]. Вдохновленные письмом Фана, 16 февраля 1989 года 33 писателя и художника опубликовали открытое письмо с призывом к амнистии узников совести. Десять дней спустя группа из 42 ученых-естествоиспытателей и социологов написала длинное открытое письмо, призывающее к демократизации общества, свободе слова, освобождению политических заключенных и увеличению финансирования образования.

В конце концов Фан узнал, что Дэн Сяопин действительно прочитал его послание. «Однако, верный себе, он не подал вида: ни подтверждения, ни ответа», – писал Фан Личжи. По словам Фана, Министерство юстиции жаловалось, что «публичные письма о заключенных ставят под угрозу независимость судебной системы Китая». Сотрудники службы безопасности посетили подписантов и сделали им предупреждение, некоторых взяли под наблюдение. Фан пришел к выводу, что, хотя «публичные призывы к амнистии не достигли своей непосредственной цели… они вызвали такую нервозность, что “инакомыслие” переросло в эпидемию, от которой властям было нелегко избавиться. Абсолютная власть режима оказалась под угрозой» [Fang 2016: 275–276].

Работы и выступления физика Ли Шусянь и ее мужа Фан Личжи воодушевили студентов Пекинского университета Шэнь Туна и Ван Даня, организовавших дискуссионные группы и чтения в 1988 и начале 1989 года. Ван Дань слышал выступление Фан Личжи в феврале 1989 года в пекинском отеле. 3 апреля 1989 года Ван распространил в студенческом городке открытое письмо, в котором говорилось, что «наследие академической свободы и свободы слова Движения Четвертого мая находятся в опасности». Ван также редактировал независимый журнал «Синь у сы» («Новое Четвертое мая»), в который Ли Шусянь написала вступительную статью [Black & Munro 1993: 140–142]. Ли посетила дискуссионную группу Шэнь Туна в начале марта 1989 года. Рассказ Ли Шусянь от 26 февраля о том, как полицейские не позволили ей, Фан Личжи и Перри Линку посетить техасское барбекю, произвел на студентов большое впечатление. Ли Шусянь, Фан Личжи и Перри Линку было прислано специальное приглашение от президента США Джорджа Буша, прибывшего в Пекин на встречу с Дэн Сяопином и Чжао Цзыяном. Шэнь Тун вспоминал, что «рассказ Ли Шусянь о том, как их преследовала полиция, значил для нас больше, чем тысяча лекций о правах [человека]» [Shen 1990: 154].

Группы профессоров и студентов, которые видели в 70-й годовщине Движения Четвертого мая возможность обратиться к партии с просьбой о политических реформах, отреагировали молниеносно, когда узнали о смерти Ху Яобана. Они «просто сдвинули дату», – писал Крейг Кэлхун, преподававший в Пекине в 1989 году [Calhoun 1994: 1]. Но 15 апреля 1989 года многие в Китае еще не интересовались политикой и почти не отреагировали на смерть Ху. В сельской провинции Хунань Лу Дэчэн понятия не имел, что смерть бывшего генерального секретаря в конечном итоге приведет к тюремному заключению и изгнанию самого Лу. Бывший одноклассник Лу, ставший учителем средней школы в 1989 году, возглавил небольшой марш в память Ху, но Лу Дэчэн не присоединился к нему, а наблюдал со стороны. Лу также не удосужился посмотреть транслируемую по телевидению поминальную службу [Chong 2009: 198].

Как и многие другие представители рабочего класса, которые в конечном итоге приняли участие в протестах 1989 года, Лу не считал чиновников КПК героями, символами надежды или потенциальными союзниками.

Чай Лин и ее муж Фэн Цундэ относились к Ху Яобану положительно, но и они не сразу ответили на смерть Ху активным действием. После бакалавриата в Пекинском университете Чай Лин поступила в аспирантуру Пекинского педагогического университета. 15 апреля 1989 года ей исполнилось 23 года. Она работала над своим заявлением на поступление в аспирантуру в США, а потом ела торт, который принес ей Фэн ко дню рождения [Chai 2011: 82]. Два дня спустя Фэн был потрясен, увидев плакаты в студенческом городке Пекинского университета. Тексты плакатов, по его мнению, были направлены непосредственно против Дэн Сяопина: «Тот, кто должен умереть, тот никак не умрет, а тот, кто не должен умереть, ушел от нас!», «Искренний человек умер, а двуличный человек живет». Только 18 апреля, через три дня после смерти Ху Яобана, Чай и Фэн впервые вышли на площадь Тяньаньмэнь. Они были в группе поддержки, приносили еду и воду другим студентам, часами сидевшим на площади [Фэн 2009: 75, 77, 78].

Ранее этим утром Ван Дань и еще один студент Пекинского университета – Го Хайфэн – представили в Большом народном зале рядом с площадью чиновнику Чжэн Юмэю список из семи требований [У 2014: 26]. Требования гласили: