Текст книги "Над осевшими могилами"

9

Когда в тот же день Дюпри вызвали на реку, он сперва подумал, что рыбацкая лодка все же наткнулась на раздувшийся труп Кевина Хэтча. Но пока он ехал от плотины до Мирной долины, лейтенант Бранч по мобильнику обрисовал ситуацию, и Дюпри понял: произошло нечто иное, теоретически возможное, но доселе не встречавшееся – редкое природное явление (этакий криминальный эквивалент черной дыры), одновременно подтверждавшее и принижавшее его хитроумный вывод о самодостаточном зле, обитавшем в периодах света и тьмы.

– Вас интересует мое мнение? – спросил лейтенант Бранч. – Я думаю, нам привалило заполучить маньяка.

Новый труп обнаружили в той же самой промоине, где днем раньше нашли Ребекку Беннетт. Эксперты допоздна исследовали место преступления и отбыли уже за полночь, лентой огородив участок и известив патрульных. Но когда на другой день Крис Лейрд, старший группы, прибыл на место, на том же самом пятачке в той же позе лежал труп другой женщины, точно так же закиданный ветками. Как будто убийца разозлился, что полицейские потревожили могилу, и восстановил статус-кво. Наглость его обескураживала. Это ж каким надо быть хладнокровным душегубом, чтобы вернуться на место преступления, где идет расследование, и подбросить второй труп.

– Да уж, неделька выдалась… – начал Дюпри.

– …потрясная, – за него договорил лейтенант Бранч. – Накопилось столько отгулов – осенью некому будет работать.

Но Дюпри размышлял о другом: за два дня четыре необъяснимых убийства – пять, если ломбардщик не выживет. Он думал о критической массе, черных дырах и зонах такой плотности и гравитации, что они обрушиваются в самое себя, свертывают время и пространство, изменяют физические законы и создают собственную энергию. Люди склонны воспринимать насилие как отклонение, нечто дурное, противоестественное. Но что может быть естественнее насилия? И как всякий закон природы, оно достигает крайнего состояния, в котором само себя поддерживает, набирает вес, плотность и скорость, закручиваясь в самое себя.

Дюпри оставил Спайви в участке – мол, по телетайпу надо разослать описание Ленин Райана. По правде, напарник уже бесил. Дюпри знавал туповатых копов, но еще не встречал такого непонимания иронии. Паркуясь на берегу рядом с машиной Лейрда, Дюпри хотел поведать Бранчу свою теорию черных дыр, но потом отказался от этой бессмысленной затеи.

– Ладно, я на месте, – сказал он в телефон. – Что от меня требуется?

– Возглавить группу.

Готовясь к запаху, Дюпри мазнул под носом ментоловым кремом:

– Я думал, дело ведет Лейрд.

Возникла пауза – Бранч явно размышлял, как бы поделикатнее указать на всем известную некомпетентность Лейрда, и наконец разродился:

– Может так случиться, что делом займутся все.

– Хорошо. – Дюпри дал отбой и, шагая по хрустким веткам, прошел к опушке, где давеча следопытка обнаружила Ребекку Беннетт.

День выдался жарче вчерашнего, почти восемьдесят[6]6
  Около 27 °C.


[Закрыть], – удивительно для апреля на тихоокеанском Северо-Западе. Весеннее половодье затопило берег, и деревья, доверчиво полагавшие себя в безопасности, теперь стояли в воде.

На опушке, по периметру огороженной полицейской лентой, детективы и эксперты изучали каждую щепку и кусок коры, с разных ракурсов щелкали камерами, просеивали землю и песок. Площадка напоминала шахматную доску – натянутые шнуры разбивали ее на квадраты, фиксировавшие точное место каждой находки. Опушку облюбовали бомжи, и потому здесь было полно мусора – пустых бутылок и всяческих упаковок. Все это сфотографируют, занесут в протокол, руками в перчатках уложат в отдельные пакеты, запечатают и снабдят биркой с кратким описанием. Ясное дело, мусор этот черт-те откуда. Со всех улик снимут отпечатки пальцев всякого рода бомжей, которым не хватило бы духу и возможностей подбросить новый труп. Нет, тут действовал кто-то другой. У него машина и связь со шлюхами, он увидел телерепортаж о происшествии, выбрал новую жертву, убил ее и привез туда же, куда и первую.

Убийца связан со шлюхами. У него есть транспорт, и он знал, что сыщики покинули место происшествия. Возможно, живет неподалеку, видел отъезд полицейских. Или таксист. Или коп.

Неуклюже перешагивая через шнуры, к Дюпри поспешал толстозадый Лейрд, смахивавший на шестифутовую кеглю.

– А ведь я предупреждал: не вырвешь корешки – мертвяки опять прорастут, – сказал Дюпри, подныривая под оградительную ленту.

Шнуры, натянутые на уровне коленей, делили площадку на ряды в три фута шириной. Эксперты фотографировали общий вид места преступления, потом каждый сектор в отдельности. Они исследовали каждый квадратный ярд, перебирали мусор, осматривали кусты на предмет недавно сломанных веток, искали следы и отпечатки на траве, просеивали землю. Два местных агента ФБР, солдафоны, которых Дюпри окрестил Гомером и Пайлом[7]7
  Гомер Пайл – простоватый автомеханик, персонаж телевизионного «Шоу Энди Гриффита» (The Andy Griffith Show, 1962–1969).


[Закрыть], держались точно богатые кузены среди бедных родственников, высокомерно предлагая воспользоваться их лазерами и компьютерной базой данных.

Лейрд отвел Дюпри в сторонку

– Зрелище скверное, – сказал он.

Дюпри бросил взгляд на труп. Блондинка, а первая жертва темноволосая. Скопище опарышей – значит, убита относительно недавно. Во всем прочем жуткое сходство со вчерашним случаем. Труп притулился в том же овражке, забросан теми же ветками. Дюпри передернуло, и он посмотрел на реку – мол, надо проверить, не оттуда ли прибыл убийца. Несколько раз коротко выдохнул, прокашлялся. Накатило знакомое желание сграбастать Дебби и детей – укрыть их, защитить.

– Что говорят патрульные? – спросил Дюпри. Вышло хрипло и пискляво.

– Машина проезжала тут каждый час, – ответил Лейрд. – Наверное, труп скинули между проверками.

Дюпри кивнул и вновь огляделся, стараясь не встречаться взглядом с говнюками из ФБР, которые отдавали приказы экспертам и вели себя так, словно они здесь главные. Однако что-то в них раздражало больше обычного.

– Эти уже достали? – спросил Дюпри.

– Да нет, но какие-то они дерганые. Похоже, ждут аналитика.

– А, знатока прошлогоднего снега. – Чтобы не видеть труп, Дюпри отвернулся к дороге. – Обочину на отпечатки проверил?

– Черт. – Лейрд зажмурился. – Забыл совсем.

– Не суетись. – Дюпри отдышался и обвел взглядом периметр. – Я посмотрю.

Лейрд повернулся к трупу:

– Думаешь, кто-то косит под серийного убийцу?

Дюпри собрался с духом и подошел к мертвой девушке, калачиком свернувшейся на берегу. На виду только макушка и босая ступня, тело забросано сучьями и ветками. Дюпри надел перчатку, нагнулся и стал отбрасывать ветки.

– Алан, может, пусть лучше эксперты…

Дюпри осторожно откидывал по одной ветке. Открылось правое плечо, потом запястье и, наконец, то, что он хотел увидеть, – кисть. Дюпри попятился. В кулаке покойница держала две двадцатидолларовые купюры. Точно бумажные цветы. Как Ребекка Беннетт. Дюпри и Лейрд молчали и лишь так и эдак поворачивали головы, словно в музее рассматривали произведение искусства, отдавая должное простоте замысла и смелости творца. Дюпри то ли пискнул, то ли вздохнул. Лейрд кивнул.

– Чтоб меня, – сказал он.

Опасливо перешагивая через шнуры, подошли агенты ФБР. Встали рядом, было видно, что они взбудоражены.

– В наших краях оказался парень из Куантико, – сказал долговязый агент, которого Дюпри окрестил Пайлом. – Аналитик.

– Думаете, его рук дело?

Агент будто не услышал:

– Ваш лейтенант просил нас порыться в базе данных.

В Куантико отдел поведенческого анализа отслеживал серийные убийства по всей стране, изучая сходство мотивов и улик. Сейчас четверо мужчин не отрывали глаз от покойницы, словно чего-то от нее ждали.

Наконец агент, которого Дюпри обозвал Гомером, отвернулся:

– Невероятно. Город сбрендил.

Вспоминая два последних дня, Дюпри представил этакую волну: до поры она невидима, но от ее приближения уже дыбятся волоски на загривке. Волна поднимает ветер, который сливается с другими ветрами, превращает ручьи в речные потоки, выходящие из берегов. Набирает скорость, обретает гребень, удваивает, а потом утраивает свою плотность и гравитацию, вращается все быстрее. Водоворот. Черная дыра. По гипотезе, через черную дыру попадаешь на другой край Вселенной. Дюпри представил себя на краю громадной воронки, нескончаемо извергающей трупы.

Он прошел за границы площадки, разглядывая всякий отпечаток, всякую впадину и сосновую заросль. Этот участок реки был всего в паре миль от города и Прибрежного парка, но не особо посещаем. Естественная пойма избежала застройки и стала местом, где потягивали пивко старшеклассники, ночевали бомжи и загорали стареющие хиппи. О близости города свидетельствовал только мусор, и вот его-то Дюпри и исследовал, аккуратно складывая в пакеты из-под сэндвичей бутылки, коробки, окурки и прочую хоть что-нибудь обещавшую дрянь.

Агенты ФБР, поджидавшие своего криминалиста, буквально сияли. Ну еще бы, серийный убийца гораздо привлекательнее наширявшихся грабителей банков и тупоголовых неонацистов. Парочка деловито щурилась в полевые компьютеры и высокотехнологичную экспертную технику, лазерами размечала площадку, которую полицейские, точно неандертальские сыскари, исполосовали шнурами. То и дело Гомер и Пайл болтали по сотовым телефонам, их лица раскраснелись, выдавая такое понятное и такое гадкое возбуждение от расследования убийства.

В отличие от жужжавших агентов Дюпри все больше скисал. Он посмотрел, как проводники с собаками обследуют берег, ища улики. Или новые трупы. Раз уж убийца облюбовал здешние места, вполне возможно, что он припрятал еще кого-то.

Однако Дюпри оказался не готов к знакомой сладковатой гнилостной вони, которую учуял за речной излучиной ярдах в трехстах. Ищейка обнюхивала бугор из земли и веток, так похожий на два прежних, что Дюпри не сдержал стона. Проводник Фарли, славный нескладеха, почесывал собаку за ухом и прятал глаза, словно разделяя вину за страшную находку.

Дюпри подошел ближе, откинул пару веток, раз-другой смахнул землю и, увидев сухую почерневшую плоть, все понял. Попятившись, позвонил лейтенанту – давайте сюда следственную бригаду Фарли смотрел в пустоту, пес лапой царапал бугор.

– Убери собаку к чертовой матери! – Дюпри сам подивился резкости своего тона.

Фарли безмолвно оттащил пса и повел его к реке. Тот поводил носом, вынюхивая новые трупы. Напоследок Фарли оглянулся, и Дюпри дернул плечом – мол, извини.

Он разглядывал бугор – скорее веху, нежели укрытие. Кто-то оставил метку, чтобы снова сюда вернуться. Дюпри вдруг пожалел, что знаний у него маловато, и позавидовал агентам ФБР. Поиск серийных убийц – особое дело, отличное от рутинной сыскной работы. Дюпри бывал на бесчисленных следовательских семинарах и конференциях, но предпочитал игнорировать болтовню о портрете, почерке, модели поведения сексуального маньяка и прочих аспектах серийного убийства. Все это казалось шаманством, далеким от интуиции и здравого смысла, на которые полагался он, коп-практик. А теперь жалел, что многое прохлопал.

Солнце ныряло за холмы, полицейские установили прожектора и запустили генератор. Эксперты и оперативники перебрались на новую площадку, Дюпри помог им растянуть заградительную ленту. Когда бугор сфотографировали и обмерили, встал на колени и стал по одной отбрасывать ветки. Потом отступил и кивком подозвал капрала с видеокамерой. В разложившейся руке лежали две двадцатки, резинкой прихваченные к ладони.

Попятившись, Дюпри присел на корточки. Девушка была крохотная. Тотчас пришла мысль о дочери. Свело живот. Дюпри отвернулся и, свесив голову, уставился в землю, укрытую ковром из дурман-травы.

Спайви тронул его за плечо:

– Как вы?

Стало лучше, когда он убрал руку. Дюпри глубоко вдохнул, помотал головой и встал:

– Аллергия.

Спайви ушел к реке. Сквозь густые заросли кустов Дюпри продирался к дороге. Голова кружилась, в груди теснило, как при клаустрофобии. Ветки кололи и цеплялись за одежду, досада перетекала в отчаяние и панику, но вот наконец он выбрался на обочину. Вниз по реке полицейские ограничивали запретную зону, растянувшуюся на две мили вдоль берега.

Выше по течению устроили штаб – сейчас там, наверное, замначальника Такер и Бранч, который ждет регулярных рапортов. Дюпри пошел обратно. Дыхание выровнялось, нервы успокоились. Он отер испарину с верхней губы, но капли тотчас выступили снова. За штабом выстроились фургоны телевизионщиков, тарелки спутниковых антенн смотрели на город.

В штабе вяло шла неуклюжая борьба за разграничение полномочий между ФБР и полицией – обе конторы «вызвались» отвечать за определенные направления работы, а окружной шериф отмечал участки, не входящие в городскую территорию. С обнаружением третьего трупа беспрестанно прибывали полицейские, в форме и штатском. Дюпри высматривал Каролину и, не найдя ее, облегченно выдохнул (только этого ей не хватало) и расстроился. Чего скрывать, хотелось ее увидеть.

Солнце село, от земли потянуло прохладой, словно апрельское тепло всего лишь подразнило. Оперативники расхватывали нарезанную пиццу и пластиковые стаканчики с кофе, под светом прожекторов строй машин и фургонов вдоль дороги выглядел сюрреалистической картиной. Под брезентовым навесом лейтенант Бранч и замначальника Такер склонились над картой места происшествия. Они уже решили, что проведут здесь всю ночь, и тут к ним подошел высокий мускулистый человек в облегающем, вязанном рубчиком свитере. Ламинированная карточка, удостоверявшая принадлежность к ФБР, болталась у него на шее, точно коровий колокольчик. Дюпри где-то его видел. Наверное, по телику.

Такер кинулся пожимать руку незнакомцу:

– Спасибо, что приехали, Джефф. – Он взглянул на Дюпри: – Алан, познакомься – спецагент по надзору Джеффри Макдэниэл, отдел поддержки расследований ФБР.

Теперь Макдэниэл выглядел старше, чем на первый взгляд, – седые виски, впалый живот. Он чавкал жвачкой и смотрел не в глаза, а на ухо собеседника. Не дождавшись ответа от Дюпри, Макдэниэл стиснул его ладонь в цепком рукопожатии.

– Из Куантико, – сказал он.

– Точно, – откликнулся Дюпри. – Австралийская авиалиния.

Макдэниэл даже не моргнул:

– Куантико, Вирджиния. Отдел поведенческого анализа.

– Ага, теперь гораздо понятнее.

Макдэниэл разжал хватку и зашагал к первому трупу. Следом потянулись полицейские, словно адъютанты главнокомандующего на поле брани.

– Нам несказанно повезло, – через плечо шепнул Такер. – Джефф работал в Портленде и согласился завернуть к нам на небольшую консультацию. Небывалый случай.

– Вот уж счастье привалило, – ответил Дюпри.

Макдэниэл оглядел труп, словно прикидывая размер доски, задал пару вопросов – время? идентифицирована? – но сам ничего не сказал. Обошел труп, разглядывая его с разных точек. Потом отвернулся и поводил руками, будто воспроизводя какие-то движения. Он себя вел, как актер перед выходом на сцену, и все, включая Дюпри, ждали начала спектакля.

– Жертву убили в другом месте, – сказал Макдэниэл. – И притащили сюда. Огнестрельные раны вторичны, подстраховка. Ногти обломаны – возможно, в потасовке, но скорее всего для сокрытия улик.

Агент ФБР смолк, сел на пригорок и стал жевать травинку.

Дюпри переводил взгляд с Лейрда на лейтенанта. Что за дела? Вот этого они ждали весь день? Обломанных ногтей? Спайви робко подошел к Макдэниэлу. Казалось, он хочет попросить автограф.

– Вы полагаете, деньги – знак, что убиты шлюхи?

Макдэниэл кивнул, не поднимая взгляд:

– Сообщение, что они заслужили смерть.

– Точно, точно, – обрадовался Спайви. – Я тоже так думаю. Ух ты. Здорово. – Носком ботинка он поковырял землю. – Знаете, я раз десять, наверное, прочел вашу книгу.

Наконец Макдэниэл заинтересовался и посмотрел на него.

– То дело в Детройте…

– Кухонный убийца. – Макдэниэл вроде как даже улыбнулся.

– Потрясающе. Его страсть к наручникам и всякому такому. И тот случай в Форт-Уэрте. И Тихоокеанский Убийца. Круто.

Макдэниэл встал и ожег его взглядом:

– Это книга Блантона.

– Что? – Спайви сник.

– Тихоокеанский Убийца – из книги Кёртиса Блантона. Этот говнюк завязал с работой и заколачивает деньгу байками о наших старых делах, да еще в Голливуде консультирует паршивые полицейские киношки. – Макдэниэл отвернулся к реке. – А я вот к вам мотаюсь.

Спайви стоял как побитый.

Терпение Дюпри лопнуло. Он выбрался на берег и зашагал к Мирной долине. Три улицы района бежали параллельно реке, и народ обменивал слухи на страхи, переговариваясь через палисадные изгороди и топчась на межах между обшитыми досками домами. Теперь все видели новый смысл в незнакомых машинах, проскочивших через округу, вспоминали «увальня», доставлявшего газеты, подозрительные автомобильные выхлопы и старикана, конфетами заманивавшего ребятишек в свой дом.

Самые неугомонные зеваки подходили к заградительной ленте и приподнимались на цыпочки, точно публика на турнире по гольфу. Дюпри невольно прислушивался к голосам из толпы. Народ сравнивал все известные ему преступления, пересказывал телесериалы, которые всякого превращали в эксперта по серийным убийствам, и с дрожью в голосе вспоминал вой сирен.

– Угрохали шлюх, делов-то, – донесся женский голос.

Дюпри вгляделся в толпу. Его затрясло от злости. Разобрать, кто это сказал, не удалось. Может, вообще послышалось. Может, это в нем говорили усталость и раздражение. Либо он сам так думал. Под жадными взглядами он почувствовал себя беззащитным и одиноким. Казалось, он один против всего мира, который состоит сплошь из преступников.

Дюпри всматривался в лица и не видел ничего необычного. Однако разыскал капрала Галатту и велел сфотографировать зевак – вдруг среди них затесался убийца.

Накатила усталость, было трудно сосредоточиться. Дюпри глянул на часы. Без малого полночь.

Снова видеть спесивого федерала не хотелось. Дюпри позвонил лейтенанту Бранчу, мол, он берет первый перерыв за день – съездит домой принять душ и переодеться.

Борясь с сонливостью, Дюпри въехал на холм к югу от реки и, остановившись перед своим домом, еще минуту посидел в машине. Потом вылез, подобрал перчатку из детского бейсбола и толкнул незапертую входную дверь. Дебби что, нарочно не запирает дверь, когда его нет дома? Чтоб позлить?

В столовой жена сидела на высоком табурете и читала журнал. Увидев его, сняла очки и грустно улыбнулась. Дюпри улыбнулся в ответ. Ее длинные черные волосы, собранные в конский хвост, падали на плечо, и Алан все еще видел в ней прежнюю девушку, несмотря на расплывшееся морщинистое лицо.

– Ты не заперла дверь, – сказал он.

Дебби кивнула:

– А ты пропустил сеанс.

Два месяца назад они стали ходить к семейному психологу. Надеясь избежать депрессии, поглотившей ее мать, Дебби уже два года посещала психотерапевта и решила, что разлад, подкрадывавшийся к ее браку, требует стороннего вмешательства. Но Дюпри пропустил два из трех сеансов, и сейчас его накрыло волной жениного недовольства.

– Сумасшедший день, – сказал он.

Дебби пожала плечами:

– Я видела новости. Ты сделал что мог.

Стало еще хуже.

– Что читаешь? – спросил Дюпри. Сам он читать не любил, но обожал ее пересказы прочитанного.

Дебби показала ему журнал – что-то о викторианских домах. Она всегда мечтала о таком доме вместо нынешней одноэтажной постройки.

– Как ты себя чувствуешь?

– Устал. – По стене Дюпри сполз на корточки. – Дебби, мне правда жаль…

– Все в порядке, Алан. – Она так произнесла его имя, словно легонько пнула.

Дюпри направился в спальню, на ходу раздеваясь.

– Как все прошло у Стейси?

– Она что-то оставила на столе.

Сначала Дюпри заглянул к одиннадцатилетнему Марку: сын завернулся в одеяло с логотипами Национальной футбольной лиги, волосы – точно ворох соломы. Шестилетняя Стейси во сне открыла рот, цветастый джемпер и белые сандалики аккуратно приготовлены в изножье кровати. Дюпри постоял в дверях и пошел в ванную.

Привалившись к стенке душа, он подставил спину под холодные струи. Закрыл глаза и тотчас увидел руки, ступни, почерневшую плоть и ветки, не полностью прикрывавшие трупы, словно убийца хотел оставить их на виду, хотел, чтобы заметили деньги в их руках.

Речной берег неотступно маячил перед глазами. Дюпри открыл рот, желая выполоскать вкус и запах сорной травы, становища бомжей и гниющей плоти.

Он замер под ледяными струями, а потом резко очнулся и весь напрягся, как бывает после секундного провального сна за рулем или рабочим столом. Дюпри встряхнулся, точно пес. Выйдя из ванной, он ничуть не удивился, что высокий табурет пуст, а свет в спальне погашен.

10

Каролина ожидала от смерти большего. Может, под влиянием щемящей музыки из какого-то кинофильма, или детского воспоминания о погребальной службе, или клубка тревог в подсознании она всегда думала, что смерти сопутствует нечто вещественное, некое осязаемое ощущение, которым можно поделиться с теми, кто видел долгое медленное умирание, – ну да, конечно, я помню смерть. Когда душа покидает тело, должно что-то произойти – ну, там, дуновение, легкость или внезапная оглушенность.

В кабинете сержанта Лейна Каролина получала выволочку за инцидент с Тормозом Джеем, грозивший отстранением от должности, и тут ей пришло сообщение из больницы. Она перезвонила и, соединившись с лечащим врачом, услышала то, что уже слышала от медсестры. Организм матери изработался, функции его отмирают.

Сержант помрачнел и принял понимающий вид. Он знать не знал, что дело так худо, он переговорит с начальством и объяснит ее срыв состоянием матери. Каролина кивнула. И, к своему удивлению, согласилась, когда Лейн предложил подбросить ее в больницу на служебной машине.

В палате врач теребил губу и, глядя мимо Каролины, подбирал слова, как отмычки к замку:

– Я говорил с вашей матерью… о том… какое лечение… она хотела бы… получить… на этой стадии…

– Я знаю, – сказала Каролина. – Она попросила все отменить.

Врач кивнул и так же осторожно продолжил:

– Если хотите… можно попробовать… перевезти ее домой… и обеспечить уход… как в хосписе.

– На это есть время?

– За последние два дня… она резко сдала. – Впервые врач посмотрел Каролине в глаза. – Пожалуй, что… нет.

Каролина оглянулась на неподвижную мать. Врач похлопал Каролину по руке и вышел в коридор.

Каролина откинулась в кресле, вбирая в себя святость больничной палаты: стерильность, при

глушенный свет, закрытая дверь. Медсестры перевернули мать на спину, уже не заботясь о пролежнях, с которыми боролись последний месяц. Они отключили кислородный аппарат и даже морфийную капельницу. Впервые за долгое время мать лежала сама по себе и хрипло, прерывисто дышала, словно захлебываясь пылью. Склонившись над кроватью, Каролина взяла мамино лицо в ладони и прижалась лбом к ее лбу, почувствовала ее дыхание. Четыре дня назад, когда мать впала в забытье – теперь уже ясно, что навсегда, – Каролину переполняли невысказанные слова. Сейчас они будто испарились. Хотелось просто лечь рядом и ощутить все то, что делало мать матерью, – ее плоть, юмор и обаяние, тепло коленей. Последний этап болезни не оставлял времени на жалость к себе – Каролина лишь сострадала матери и желала хоть чем-то облегчить ее муку. Но теперь, представив жизнь без этого человека, себе Каролина сочувствовала больше.

Может быть, мать уже ушла, оставив после себя лишь механическое дыхание и угасающие рефлексы. А может быть, она еще здесь и грезит о посиделках на веранде: в руках у нее чашка кофе и роман, дочь пристроилась рядом и, скрывая улыбку, укоряет ее за злоязыкие пересуды.

– Я люблю тебя, мам, – чуть слышно прошептала Каролина и, выпустив мамино лицо, вновь откинулась в кресле. Пожалуй, все остальное уже сказано. Что толку в квелом славословии и мгновеньях взаимопонимания? Чего они стоят? Может, слова ничего не значат и, едва произнесенные, растворяются в небытии.

Врач сказал, еще сутки, может, чуть больше. Привычка жить поддержит самый хилый организм. Пятьдесят восемь лет он дышал, циркулировал, мыслил, его не выключишь, словно тумблер. Все может растянуться на дни – организм соберется с силами и вновь потащит ношу в гору. А может, остались часы. Каролина решила, что в любом случае не уйдет до конца. Она свернулась в кресле и, тихонько покачиваясь, взяла мать за руку

Каролина перепугалась, что заснула, нырнула в сонное марево, но сама не понимала, открыты у нее глаза или закрыты. Наверное, если понимаешь, что спишь, ты уже не спишь. Она ничего не видела и не слышала, но, может, и нечего видеть и слышать. Она поискала мамину ладонь, открыла глаза и, увидев руку, безвольно свесившуюся с кровати, поняла, что мамы больше нет.

На секунду показалось, что ее обманули, – вокруг ничего не изменилось, никакая прозрачная тень не взмыла в воздух. Мать просто умерла. Каролина вышла в коридор. Глянула на часы. Полтретьего ночи. Измотанная, она проспала шесть часов. Сестры на посту не было. Каролина сняла трубку и набрала междугородный номер.

– Кхм. Алло, – ответил сонный женский голос. Мачеха.

– Рамона? Отец дома?

– Каролина?

– Отец дома? Я обещала ему позвонить.

– Хорошо. Сейчас.

Шепот, шорох простыней.

– Каролина? – Отец прокашлялся.

– Она умерла, папа. – И вот тогда хлынули слезы. Каролина давилась безудержными рыданиями, и их отголоски, скакавшие по устланным дорожками коридорам, привлекли медсестру.

– Каролина, – пискнул отцовский голос в трубке, ходившей ходуном. – Ты меня слышишь?

Каролина отдала трубку сестре, села на пол, закрыла руками голову и зажмурилась, содрогаясь в рыданиях. Медсестра что-то сказала отцу, повесила трубку и помогла Каролине подняться. Они прошли в конец коридора и шагнули на балкон, смотревший на город. Так и стояли, пока Каролина не справилась со слезами и глубоко не вдохнула.

– Надо позвонить брату, – сказала она.

– Потом. Успеется.

Каролина кивнула.

– Я вызову врача, – сказала медсестра. – Он должен взглянуть на вашу маму.

– Можно я здесь постою?

Сестра разрешила. Перегнувшись через перила, Каролина смотрела в темноту. Ветер холодил лицо, чуть обжигая глаза, еще мокрые от слез. Жидкий ручеек машин тек по шоссе и улицам, народ расходился из баров, волочась под руку с незнакомцами или бросая якорь под окнами бывших возлюбленных. В половине третьего ночи всякое движение – это поток отчаяния.

За шоссе виднелась река – шов, прорезавший город. Огибая остров Канада и Прибрежный парк, минуя водопады и плотину, река, извиваясь, медленно текла на запад. Где-то там Паленый, подумала Каролина, вспомнив, как на долю секунды соприкоснулись их руки. Она посмотрела на ладонь и сжала кулак. Странно, что мальчишка-наркоторговец не дает ей покоя. Если б она так же спасала мать. Вновь подступили слезы; уже тихие, они скатывались по щекам и капали на перила.

И вот тогда Каролина поняла: у смерти все же есть особенность, которую прежде она не замечала. Нечто привычное, ты ежедневно улавливаешь это во взглядах незнакомцев, в одиноких прогулках у реки и минутах покоя. Понимание того, что в конечном счете ты уходишь одиноким, сколько бы людей тебя ни окружало.