Текст книги "Счастливые девочки не умирают"

– Как тесен мир, – улыбнулся мистер Ларсон, с изумлением глядя на меня. – Значит, теперь ты Ани?

Люк сидел с кислым выражением лица, тогда как мистер Ларсон светился от удовольствия. Мы как будто находились за разными столиками в разных мирах.

– Просто надоело отвечать, как пишется «Тифани» – с одной «ф» или двумя, – отшутилась я.

– Невероятно, – проговорила Уитни, оглядывая нас по очереди. Она задержала взгляд на Люке, и ее как будто осенило. – Значит, вы учились в Брэдли… – Запнувшись на полуслове, она все-таки закончила мысль: – Все ясно, вы – Тифани.

Мы все прятали друг от друга глаза. К нам подошла официантка – она даже не представляла себе, как ей рады, – и осведомилась, не станем ли мы возражать, если нам принесут воду из-под крана. Разумеется, возражать мы не стали.

– Разве не поразительно, что водопроводная вода в Нью-Йорке едва ли не самая чистая в мире? – Уитни умело вывернулась из неловкого положения, переведя ход разговора в прежнее русло. – В таком-то загазованном городе?

Мы дружно закивали. Да, поразительно.

– Какой предмет? – неожиданно спросил Люк и, не получив ответа, уточнил: – Какой предмет вы преподавали?

– Английскую литературу, углубленный курс, – ответил мистер Ларсон, подперев рукой голову. – Я отработал в школе два года, сразу после колледжа, когда жизнь без летних каникул представлялась чем-то немыслимым. Помнишь, Уитни?

Они заговорщицки рассмеялись, и этот смех ранил меня.

– А как же, – усмехнулась она, разглаживая салфетку. – Ты долго не мог от этого отвыкнуть.

– Кстати говоря, Ани была моей лучшей ученицей, – сказал Эндрю, бросив взгляд в мою сторону.

– Так уж и лучшей, – промямлила я, усердно расправляя складки на салфетке. Мы оба знали, как я его разочаровала.

– А сейчас Ани – одна из лучших колумнисток «Женского журнала», – заявил Люк с отеческой гордостью.

Ну и фрукт! Можно подумать, для него моя «карьера» – не просто способ занять себя, пока не пойдут дети.

Люк перегнулся через стол и накрыл мою руку своей.

– Она проделала большой путь.

Это был предупредительный выстрел. Люк ненавидит обсуждать школу Брэдли. Раньше мне казалось, что он хочет оградить меня от неприятных воспоминаний, и я таяла от нежности. Со временем я поняла: Люку просто хочется, чтобы об этом поскорей забыли. Он против того, чтобы я снималась в документальном фильме. Он так и не смог – или не захотел – внятно объяснить почему. Но я знаю, о чем он думал. «Не позорься». В мире Харрисонов только ледяной стоицизм достоин восхищения.

– Хм, «Женский журнал»? – Уитни задумчиво приложила палец к губам. – Знакомое название.

Так отвечают все охотницы за мужьями, когда узнают, где я работаю. И это не комплимент.

– Я и не знал, что тебя занесло так высоко, – сказал мистер Ларсон. – Замечательно!

И он очаровательно улыбнулся.

Заметив это, Уитни сказала:

– Сто лет его не листала. Хотя раньше, до встречи с Эндрю, он был мне вместо Библии. Кстати, его ведь так и называют – «Женская Библия»? – Она делано рассмеялась и добавила: – Наверное, моя дочка тоже будет тайком его почитывать, как я в свое время!

Люк вежливо усмехнулся, но мистер Ларсон промолчал. Я изобразила на губах улыбку, которой обычно пользуюсь, когда разговор заходит о детях.

– Сколько лет вашей девочке?

– Пять, – сказала Уитни. – Ее зовут Элспет. А ее братику – мы назвали его Бут – скоро годик. – Она выкатила глаза на Эндрю и с умилением просюсюкала: – Мой маленький мужчина.

«О господи, бедные дети», – подумала я, однако вслух сказала:

– Красивые имена.

Рядом с Люком возник сомелье, представился и предложил свою помощь в выборе вина. Люк хотел заказать белое, и Уитни закудахтала, что не представляет себе, как можно в такую жару пить что-нибудь другое.

– Тогда совиньон-блан, – решил Люк и ткнул в строчку, рядом с которой значилась цена – восемьдесят долларов.

– Обожаю совиньон-блан, – пискнула Уитни.

Вино не входит в список разрешенных продуктов диеты по Дюкану, но общаться с такими женщинами на трезвую голову я не могу. Только после первого бокала, когда меня переполняют эндорфины, я могу изобразить живой интерес к миру, в котором она живет. К музыкальной школе, где учится ее детка, и бриллиантовым серьгам, которые Эндрю подарил ей, когда она родила. Поверить не могу, что мистер Ларсон повелся на чары женщины, предел мечтаний которой – поход по магазинам. Когда официант вернулся с бутылкой вина и наполнил мой бокал, я благодарно улыбнулась.

– За долгожданное знакомство с вашей прелестной женой, – провозгласил Люк, подняв бокал. «Прелестной». До чего слащавое словечко. Когда-то подобные мероприятия доставляли мне удовольствие, мне нравилось очаровывать всех этих женушек, добиваясь их одобрения, но теперь мне попросту наскучило. Тоска зеленая. И ради этого я лезу из кожи вон? Неужели для того, чтобы состояться в жизни, мне требуются ужины в семейном ресторане и традиционный домашний секс?

– И вашей, – ответил Эндрю и чокнулся со мной.

– Я пока еще не жена, – улыбнулась я.

– Простите, Энни, – обратилась ко мне Уитни, исказив мое имя. Ненавижу это. – Люк сказал нам, что свадьба будет на Нантакете. Почему там?

Потому, Уитни, что это исключительное место, остров для избранных. Потому что Нантакет выше любых общественных классов и привилегий. Самодовольная домохозяйка из Южной Дакоты и ухом не поведет, узнав, что ты выросла в Мейн-Лайне, но скажи ей, что проводишь лето на Нантакете, – и она точно будет знать, с кем имеет дело. Вот поэтому, Уитни.

– У родителей Люка дом на Нантакете, – ответила я.

– Я там с детства бываю, – подтвердил Люк.

– Уверена, все пройдет чудесно. – Уитни придвинулась ко мне поближе. У нее было затхлое дыхание голодного человека. – Кажется, мы там были несколько лет назад на чьей-то свадьбе, да, Эндрю?

– Мы были на Мартас-Винъярд, – поправил ее мистер Ларсон и снова задел меня под столом коленом. Вино приятно обволокло мне горло, и я вдруг ясно увидела, что возраст ему к лицу. Если бы не досадное присутствие Люка и Уитни, которые раздражали меня, я бы забросала его вопросами.

– Ваша семья родом с Нантакета? – спросил у Люка мистер Ларсон.

– Что ты говоришь, Эндрю, кто может быть родом с Нантакета? – рассмеялась Уитни. Десять тысяч коренных жителей острова с ней бы не согласились, однако Уитни имела в виду, что люди вроде нас не могут быть родом с Нантакета. Раньше я приходила в восторг, когда женщина ее круга принимала меня за свою. Значит, я удачно замаскировалась. Когда же это стало выводить меня из себя? Приняв кольцо и прописку в сердце Манхэттена от коленопреклоненного принца, которого я наконец прибрала к рукам, забывшим о французском маникюре, я с облегчением выдохнула, сделала шаг назад и еще раз трезво все оценила. Меня сложно назвать особой благородного происхождения, но даже мне с трудом верилось, что образ жизни состоятельных семейств может быть кому-то по душе. Либо высокородные члены закрытого клуба, поднявшись духом над землей, считают обсуждение подобных вещей ниже своего достоинства, либо их действительно все устраивает. Мне казалось, что эндшпиль должен быть поистине впечатляющим, раз эти люди так защищают свой образ жизни. В 2012 году Люк, вся его семья, друзья семьи и их жены голосовали за Митта Ромни. Его прекраснодушная чушь, которую он нес про человеческую индивидуальность, могла лишить женщин – жертв изнасилования, а также женщин, которым нельзя рожать по медицинским показаниям, права на безопасный аборт. Более того – Ассоциация по вопросам планирования семьи тоже могла оказаться под угрозой.

– Ну, до этого не дойдет, – усмехнулся Люк.

– Даже если не дойдет, – не унималась я, – как ты можешь голосовать за человека с подобными взглядами?

– Потому что мне плевать, Ани, – вздохнул Люк. Мои гневные феминистские выпады перестали его забавлять. – Это не касается ни тебя, ни меня. А что нас касается? Налоговая политика Обамы, который обдирает нас как липку, потому что мы зарабатываем больше других.

– Запрет абортов меня очень даже касается!

– Ты же принимаешь таблетки! – вскипел Люк. – Сдались тебе эти аборты!

– Люк, если бы не ассоциация, я бы стала матерью-одиночкой тринадцать лет назад.

– Я не хочу продолжать этот разговор, – взъярился Люк, саданул по выключателю и ушел в спальню, хлопнув дверьми, а я осталась рыдать на темной кухне.

Я рассказала Люку о «той» ночи, еще когда он был от меня без ума. Только до беспамятства влюбленному человеку, который умиляется каждой мелочи, можно рассказывать то, в чем обычно стыдно признаться. По мере того как он узнавал одну подробность за другой, глаза его округлялись и глядели как-то сонно, словно для него все это было чересчур и он намерен осмыслить услышанное на досуге. Спроси я у Люка сейчас, что произошло со мной в ту ночь, он не смог бы дать внятный ответ. «Господи, Ани! Да, с тобой случилось несчастье! Я уже понял. Хватит напоминать мне об этом каждый божий день!»

Он полагает, что о подобном не принято говорить вслух. Наши мнения на этот счет разошлись. «Ты же не собираешься рассказывать о том, что было той ночью?» – уточнил Люк, когда я сообщила ему о съемках. «Той ночью». Какая отрадная метафора. Я бы смогла заставить себя рассказать без обиняков о том, что делали со мной Пейтон, Лиам и Дин (господи, особенно Дин) в ту ночь, если бы не одно «но». У меня еще не было кольца с изумрудом. А мне страшно хотелось его получить до начала съемок. Так что я прикусила язык и ответила: «Разумеется, нет».

– Я вырос в Райе, – ответил Люк.

Уитни торопливо проглотила вино.

– Надо же, а я из Бронксвилля! – Она промокнула губы салфеткой. – В какой школе вы учились?

– Дорогая, я не уверен, что вы с Люком сверстники, – рассмеялся мистер Ларсон.

Уитни в порыве притворной ярости бросила в него салфетку.

– Много ты знаешь.

– Вообще-то я учился в закрытом пансионе, – улыбнулся Люк.

Уитни сразу же сдулась.

– Ясно.

Она открыла карту меню, и все по инерции последовали ее примеру.

– Что стоит заказать? – спросил Эндрю. В стеклах его очков плясали отблески свечей, так что разобрать, на кого он смотрел – на Люка или на меня, – было невозможно.

Мы с Люком заговорили одновременно.

– Здесь все вкусно, – сказал Люк.

– Возьмите жареного цыпленка, – посоветовала я.

Уитни поморщилась.

– Даже не подумаю заказывать курятину в ресторане. Как представлю, сколько в ней мышьяка…

Домохозяйка и поклонница «медицинских» ток-шоу. Мой любимый подвид!

– Мышьяк? – Я схватилась за сердце и придала лицу озабоченное выражение. Сейчас она все расскажет сама. По рекомендации Нелл я прочла трактат Сунь-цзы «Искусство войны». Моя излюбленная стратегия – внушить врагу ложное чувство превосходства и тем самым выявить его слабость.

– Представьте себе! – Уитни заметно встревожилась. – Его скармливают курам. – Она брезгливо поджала губы. – Так они быстрее набирают вес.

– Какой ужас, – ахнула я. Разумеется, я читала обзорную статью по этому исследованию – оригинальную научную статью, а не разлетевшуюся по интернету страшилку. Кроме того, в этом ресторане точно не подают перемороженное куриное филе из вакуумной упаковки. – Тогда и я не буду курицу.

– Это ж надо! – захихикала Уитни. – Мы только познакомились, а я уже испортила вам ужин. – Она шлепнула себя по лбу. – Какая же я болтушка. Знаете, когда целыми днями возишься с годовасиком и вдруг оказываешься в компании взрослых людей, то просто не можешь наговориться.

– Зато детям повезло, что они под присмотром у мамочки. – И я улыбнулась так, будто жду не дождусь, когда же сама буду сидеть с детьми. Да чтобы поддерживать такую форму, как у нее, надо по три часа в спортзале потеть! Ни за что не поверю, что она справляется с домом и детьми в одиночку. Однако спрашивать про няню – себе дороже. Это ведь мамочкам разрешается подпускать шпильки насчет женского глянца, но того, кто вслух заметит, что воспитывать детей легко, смешают с землей.

– Мне так повезло, что я могу все время проводить с ними, – проворковала Уитни. Она пожевала губами, мокрыми от вина, и подперла рукой подбородок. – А ваша мама работала?

– Нет.

И совершенно напрасно, Уитни. Не мечтать о жизни на всем готовом, а вносить свою лепту в семейный бюджет – вот что ей следовало делать. Не стану утверждать, что она была бы счастливей, но мы не могли позволить себе искать счастья. Мы едва сводили концы с концами, а мама ежемесячно выписывала все новые и новые кредитные карты, чтобы шастать по магазинам, в то время как гипсокартонные стены нашего пафосного фанерного особняка разъедала плесень, вывести которую нам было не по карману.

– Моя тоже все время проводила со мной, – сказала Уитни. – Это же совсем другое дело, правда?

– Разумеется, – подтвердила я, не переставая улыбаться. Разговор выходил на финишную прямую. Стоит сейчас замедлиться и перейти на шаг – и прогресс утерян.

Уитни непринужденным жестом откинула волосы с плеч. Я ей понравилась. Она коснулась меня локтем и, понизив голос, кокетливо спросила:

– Ани, признайтесь, вы будете сниматься в этом фильме?

Люк забросил одну руку на спинку стула, а другой поправил вилку и нож. На низком потолке заплясали серебряные отблески.

– Я не могу это разглашать.

– Значит, вы согласились. – Уитни легонько шлепнула меня по руке. – Эндрю велели отвечать то же самое, правда, дорогой?

Меня много лет преследует один и тот же кошмар. Как будто мне нужно набрать 911 и позвать на помощь, но пальцы меня не слушаются, я нажимаю не те кнопки (во сне я всегда вожусь со старым стационарным телефоном) и всякий раз думаю про себя: «Это снова тот же сон, только на этот раз у тебя получится. Не торопись, ты сможешь. Где девятка? Вот. Нажимай. Теперь единица. Нажимай». Меня трясет от нетерпения, но я должна взять себя в руки. Вот и сейчас меня разрывало от любопытства, почему мистер Ларсон согласился на съемки. Когда? Где? Что он скажет? Что-то обо мне? Хорошее?

– Я и не знала, что вы тоже будете сниматься, – вслух проговорила я. – Что им от вас надо? Взгляд со стороны или как?

Его губы изогнулись еще больше.

– Ты же знаешь, мне нельзя об этом распространяться.

Я заставила себя рассмеяться вместе со всеми. Однако едва я раскрыла рот, чтобы поднажать еще чуть-чуть, как мистер Ларсон меня опередил:

– Но мы могли бы обсудить это как-нибудь за чашкой кофе.

– Ну конечно! – поддержала его Уитни с таким искренним энтузиазмом, что я на секунду остолбенела. Когда женщина с готовностью отпускает мужа на встречу с другой, да еще десятью годами моложе, значит, ее брак непоколебим.

– Хорошая мысль, – добавил Люк. Лучше бы он промолчал – настолько неискренне прозвучали его слова после восторгов Уитни.

Выходя из ресторана, Уитни споткнулась о порог и захихикала, что не часто выбирается в люди и что вино ударило ей в голову.

Мистер Ларсон заранее вызвал такси, и черный внедорожник уже поджидал возле выхода из ресторана, чтобы увезти их обратно в картонный домик где-нибудь в уютном пригороде. Уитни чмокнула меня в щеку и пропела:

– Было приятно познакомиться. Подумать только, как тесен мир!

Эндрю и Люк обменялись рукопожатиями и похлопали друг друга по плечу. Затем Люк сделал шаг в сторону, и я подошла попрощаться. Я поднялась на цыпочки, чтобы по-светски поцеловать Эндрю в щеку на прощание. Он коснулся моей обнаженной спины и тут же отдернул руку, будто его ударило током.

Внедорожник нырнул в автомобильный поток. Мне невыносимо захотелось, чтобы Люк обнял меня и прижал к себе. Тогда он почувствовал бы, как меня трясет.

Но вместо этого он сказал:

– Странное совпадение, да?

Я улыбнулась в знак согласия, хотя мой мир только что перевернулся, и я поняла, что отступать поздно.

Глава 6

Наутро после вечеринки я вскарабкалась в Динов «Рэндж-Ровер». Несмотря на то что у него отобрали права (бардачок ломился от просроченных парковочных квитанций), Дин на всех парах рассекал по городу, и горе тому бегуну, который не успевал убраться с обочины. Лиам плюхнулся на переднее сиденье рядом с водителем, хотя возле меня было свободно. Меня замутило. Утром я застала Лиама в кухне и попыталась поговорить.

– Послушай, я не знаю, как оказалась в комнате у Дина. Наверное, я должна перед тобой извиниться, потому что не хотела с ним…

– О чем ты говоришь, Финни, – рассмеялся мне в лицо Лиам. В подражание остальным он подхватил прозвище, которое придумал Дин. – Какая мне разница, что ты и с Дином перепихнулась.

В этот момент его кликнул Дин, и Лиам вышел из кухни, даже не взглянув в мою сторону. Хорошо, что я осталась одна и никто не видел, как я молча глотаю слезы. Вскоре соленый поток иссяк до тонкого ручейка, от которого мучительно саднило в горле во все следующие дни. Когда же и он окончательно пересох, осталось кое-что похуже. Когда самодовольство осмеливается поднять голову, выплывает кошмарное воспоминание о том, как я попыталась извиниться перед своим насильником и как он посмеялся надо мной. «Радуешься, да? Гордишься собой, да? – стебётся ехидный голос. – А об этом ты помнишь, убогое ничтожество?» Как правило, мозги мигом встают на место.

В кафе Лиам тоже уселся рядом с Дином, открыто меня игнорируя. Сорок пять минут я вяло похихикивала над их тупыми шуточками, глотая кусок за куском, чтобы перебить тошноту. Казалось, прошло несколько часов, прежде чем мы расплатились и я смогла позвонить домой. Бодрым голосом я сообщила, что позавтракала с Оливией и Хилари в Уэйне, и попросила маму за мной приехать. В ожидании я сидела на обочине тротуара, опустив голову между коленей. Оттуда тянуло чем-то кисловатым, и у меня всерьез разыгралась паранойя. А вдруг у меня СПИД? А если я забеременею? Меня терзала жажда, но не физическая, пить совсем не хотелось. За завтраком я выпила целый кувшин воды, однако иссушающее чувство не проходило и преследует меня до сих пор. Я принимаюсь литрами глушить минералку, но тревога только крепнет с каждым глотком, не приносящим облегчения. Однажды я даже спросила у психиатра о возможных причинах такого состояния. Интервью для очередной страшилки об изнасиловании я перемежала своими собственными вопросами, якобы имеющими отношение к делу, превращая разговор в психотерапевтическую сессию. Чувство жажды, сказала психиатр, относится к базовым, инстинктивным потребностям человека. «Если вас преследует жажда, но пить не хочется, это может говорить о том, что не реализована какая-то важная потребность».

Через сорок минут возле кафе, откуда я звонила, появился мамин автомобиль. Я обождала, пока она не обогнет парковочную стоянку и не подъедет поближе. Когда я наконец распахнула дверцу, на меня обрушилось унылое завывание Селин Дион и повеяло приторным запахом маминого крема для рук. Я без сил опустилась на переднее сиденье. Все это было мне хорошо знакомо – и мамины убогие музыкальные вкусы, и ее страсть прихорашиваться – и оттого действовало как бальзам на раны.

– Мама Оливии еще здесь? – спросила мама. Я подняла глаза: она была при полном параде, накрашена и готова общаться.

– Нет, – буркнула я и грохнула дверцей.

Мама обиженно выпятила нижнюю губу.

– Когда она уехала? Давно?

– Не помню, – отрезала я и пристегнулась.

– Что значит не…

– Поехали уже, – злобно выкрикнула я и опешила не меньше, чем мама. Прикрыв рот ладонью, я тихонько всхлипнула.

Мама рванула рычаг коробки передач, и машина стрелой вылетела с парковочной площадки.

– Ты наказана, Тифани. – Мамины губы сжались в тонкую суровую складку, которая внушала мне ужас. Во время ссор с Люком я точно так же стану поджимать губы, что будет придавать мне довольно пугающий вид.

– Наказана? – усмехнулась я.

– Что за хамское отношение! Неблагодарная девчонка! Ты хоть представляешь себе, сколько стоит твое обучение?

Она в сердцах хватила ладонью по рулевому колесу. Я почувствовала рвотный позыв, и меня передернуло. Мама резко обернулась ко мне.

– Ты что, напилась? – отрывисто спросила она, крутанула руль вправо и на пустой парковке ударила по тормозам. Ремень безопасности впился мне в живот, и меня вырвало в ладонь.

– Только не в машине! – завопила мама. Перегнувшись, она щелкнула дверцей и вытолкнула меня наружу. Меня долго рвало – мерзкой смесью пива, виски и… спермы.

К утру понедельника у меня в животе не осталось ничего, кроме едкой кислоты, обжигающей внутренности, как первый неожиданный глоток виски в ту ночь. Я вскочила в три часа утра. Сердце колотилось, как кулак разъяренного отца в запертую дверь, за которой укрылся непутевый сын-подросток. Во мне теплилась нелепая надежда, что на происшедшее посмотрят как на обычный пьяный прикол: Марк схомячил пустой бутерброд с майонезом, а Тифани кувыркалась со всей футбольной командой!

Но на это могла надеяться только совсем наивная дурочка.

На первый взгляд все было как прежде: толпа не расступалась передо мной и не клеймила обидными словами. Но Оливия меня избегала, и несколько старшеклассниц с хихиканьем пропорхнули мимо, рассмеявшись в голос за моей спиной. Несложно догадаться, о ком они шептались. Обо мне.

Когда я вошла в класс, Акула вылетела из-за парты и бросилась мне на шею. Остальные продолжали болтать как ни в чем не бывало, точно и не думали подслушивать.

– Все нормально, Тиф? – спросила Акула.

– Нормально. – Я натужно улыбнулась, словно лицо покрывал слой ссохшейся глины.

– Если захочешь поговорить, я к твоим услугам, – шепнула она и сжала мое плечо.

– Хорошо, спасибо, – ответила я, глядя исподлобья.

Пока я сидела на уроке и прилежно строчила за учителем, всё было хорошо. Но когда затрещал звонок и ребята высыпали из класса, как клопы из постели, меня вновь охватила паника. На перемене я волочилась по коридорам, как раненый солдат по вражеской территории, ощущая красную точку лазерного прицела на переносице.

Я укрылась в классе мистера Ларсона, как в окопе. В последние недели Артур подкалывал меня при малейшей возможности, однако я надеялась, что он смягчится ввиду сложившихся обстоятельств. Он должен проявить милосердие.

Когда я садилась за стол, Артур молча кивнул мне. «Поговорим после урока» – вот что означал его жест. Мне стало не по себе. Даже мысль об обеденном перерыве отошла на второй план. Несколько недель подряд я неизменно обедала вместе с ХО-телками и теперь не могла решить, как мне быть. Если я сунусь за их стол, меня с позором прогонят. Если отсижусь в библиотеке – меня наверняка вычеркнут за трусость, тогда как могли бы простить или даже принять с распростертыми объятиями, если б я не зарывала голову в песок.

Но если Артур скажет, что дело труба, тогда все гораздо, гораздо хуже, чем мне казалось.

Когда завизжал звонок, я не торопилась собирать вещи. Артур помедлил возле меня, однако сказать ничего не успел. Вместо него заговорил мистер Ларсон:

– Тиф, останься на минутку, пожалуйста.

– Поговорим позже? – просительно сказала я Артуру.

Он кивнул и добавил:

– Зайди ко мне после тренировки.

Мама Артура преподавала рисование в средней школе. Вдвоем с сыном она жила в обветшалом домишке викторианских времен напротив теннисного корта, где в пятидесятых годах проживала жена директора школы.

Я утвердительно кивнула, хотя знала, что прийти не смогу. Не было времени объяснять, что я под домашним арестом.

Ученики гурьбой протопали в столовую на обед, и крыло гуманитарных наук, где находился класс английской литературы, погрузилось в полуденную дрему. Мистер Ларсон прислонился к краю учительского стола и скрестил ноги. Одна штанина завернулась, обнажив загорелую, поросшую короткими волосами щиколотку.

– Тифани, – начал он. – До меня дошли кое-какие слухи.

Я молчала, интуитивно понимая, что лучше не отвечать. Пусть сначала скажет, что ему известно.

– Я на твоей стороне, – заверил мистер Ларсон. – Если ты попала в беду, нужно рассказать кому-нибудь о том, что случилось. Не обязательно мне, я не настаиваю. Но кто-то из взрослых должен об этом знать.

Я провела ладонью по краю столешницы. Мне стало легко, будто камень с души свалился и на его месте появился цветок, распускающий яркие лепестки навстречу солнцу. Слова мистера Ларсона означали, что он не собирается звонить моим родителям и не хочет впутывать администрацию школы. Он преподнес мне лучший подарок, о котором может мечтать подросток: свободу выбора.

– Я подумаю, ладно? – осторожно сказала я.

В коридоре раздался громкий голос синьоры Муртес, учительницы испанского:

– Диетическую! Если нет колы, тогда пепси.

Мистер Ларсон дождался, когда она захлопнет за собой дверь.

– Ты уже сходила к медсестре?

– Что мне там делать, – промямлила я, стесняясь посвятить его в свои планы. Каждый божий день я проезжала мимо офиса Ассоциации по вопросам планирования семьи. Надо только попасть туда после школы – и все будет хорошо.

– Все, что ты ей скажешь, останется между вами. – Мистер Ларсон ткнул себя пальцем в грудь. – Все, что ты скажешь мне, тоже останется между нами.

– Мне нечего рассказывать. – Я вложила в эти слова весь свой гонор, весь темный, подростковый страх, которой терзал меня.

Мистер Ларсон тяжело вздохнул.

– Тифани, ты должна перестраховаться от нежелательной беременности. Медсестра что-нибудь тебе посоветует.

Я как будто снова оказалась у себя в комнате в тот момент, когда вошел папа и со словами, что затевает стирку, потянулся к вороху грязной одежды в углу. Я подскочила на кровати как ужаленная и вскрикнула: «Не надо!», но поздно.

Папа вытащил из кучи мои трусики, запачканные менструальной кровью. Он остолбенел, как грабитель, застуканный с мешком денег на месте преступления, и, заикаясь, пробормотал: «Я… кхм… позову маму». Уж не знаю, зачем ему понадобилось звать маму. Папа не хотел дочку. Мне кажется, он вообще не хотел детей. Впрочем, на мальчика он мог бы еще согласиться. Он женился на маме через пять месяцев после знакомства, вскоре после того, как выяснилось, что она беременна. «Он пришел в ярость, – доверительно сообщила мне тетушка, шлепая красными от вина губами, – но он был из консервативной итальянской семьи, и, если бы он не поступил, как мужчина, мать бы ему голову оторвала». Папа немного воспрянул духом, когда врач сообщил, что у них с мамой будет мальчик. Они думали называть меня Энтони. Представляю себе папино выражение лица, когда акушерка извлекла меня на свет божий и усмехнулась: «Ошибочка вышла».

– Не переживайте, все под контролем, – сказала я, задвинула стул и вскинула рюкзак на спину.

– Тифани, ты одна из лучших учениц в моем классе, – проговорил мистер Ларсон, не поднимая на меня глаз. – У тебя большое будущее. Мне бы не хотелось, чтобы это изменилось к худшему.

– Можно я пойду? – Я перенесла вес на одну ногу, демонстративно отставив бедро, и мистер Ларсон, сокрушенно кивнув, отпустил меня.

ХО-телки и Мохноногие сгрудились за столом, слишком тесным, чтобы вместить всех желающих. На отшибе, за соседним столиком, развернув стулья, вечно сидели прихлебатели, жадно ловившие каждое слово из разговора, к которому их не приглашали.

– Финни! – К моему огромному облегчению, Дин приветственно вскинул руку. – Где тебя носило?

От этих слов – «где тебя носило?» – все страхи как рукой сняло. Кроме одного. Лиам чересчур близко придвинулся к Оливии. Ее тонкий носик блестел в лучах полуденного солнца, а в каштановых завитках играли солнечные зайчики. Она была настоящей красавицей – спустя много лет я найду в себе силы это признать. Слегка припудренное лицо, здоровые блестящие волосы, худое и гибкое тело, будто специально вылепленное для свободной струящейся одежды, под которую не нужно надевать бюстгальтер. Вообще говоря, я бы не выдержала сравнения с ней.

– Привет, – поздоровалась я, остановившись перед столом, и вцепилась в лямки рюкзака, как в петли на спасательном жилете, без которого меня унесет в открытое море.

Оливия не проронила ни слова. Хилари лениво приподняла уголок рта, насмешливо оглядывая меня с головы до ног. Раз я приняла условия Дина, этого следовало ожидать. Может, предавать ХО-телок было не очень умно, однако за Дином стояла могучая сила. Стоит задружиться с ним и его приятелями – и Хилари с Оливией могут ненавидеть меня сколько угодно. Будут молчать в тряпочку – и всё.

Дин подвинулся и похлопал ладонью возле себя. Я послушно опустилась на краешек стула. Наши бедра тесно прижались друг к другу. Меня скорчило от желания, чтобы на месте Дина оказался Лиам.

Дин наклонился ко мне, обдав запахом жареной картошки.

– Ну, как самочувствие, Финни?

– Нормально. – В ложбинке между нашими ляжками собирался пот. Лишь бы Лиам этого не видел, лишь он не подумал, будто я предпочла Дина ему.

– Что делаешь после тренировки? – спросил Дин.

– Иду домой, – ответила я. – Я под домашним арестом.

– Под домашним арестом? – практически заорал мне на ухо Дин. – Тебе что, двенадцать лет?

За столом рассмеялись, и я залилась краской.

– Мда. Предки вконец обнаглели.

– Это не связано с… – Дин осекся.

– Оценки неважные.

– Фух. – Дин провел рукой по лбу. – Если мои родаки прознают про ту пьянку… Ты мне, конечно, нравишься, Тиф, но не настолько, – закончил он со смехом.

Прозвенел звонок. Все разом встали из-за стола, оставив после себя жирные тарелки и обертки от конфет. Оливия направилась прямиком к раздвижным стеклянным дверям, чтобы пересечь школьный двор и оказаться в кабинете алгебры раньше других. Она была прилежной ученицей, часто переживала из-за оценок и запросто могла расплакаться над «четверкой с плюсом» по контрольной работе, которую все остальные завалили. Кажется, она не заметила, что я засеменила вслед за Лиамом.

– Подожди, – позвала я.

Макушкой я доставала ему до плеч. А Дин для меня был слишком высоким, огромным, как горилла, которая может задушить в объятиях.

Лиам глянул на меня сверху вниз и рассмеялся.

– Ты чего? – неуверенно улыбнулась я в ответ.

Он положил руку мне на плечо, и я растаяла. Может, он вовсе не избегал меня, может, мне просто показалось.

– Подруга, ну ты вообще без комплексов, – усмехнулся он.

Столовая опустела. У дверей я помедлила, не спуская с Лиама глаз.

– Можно тебя спросить?

– Ну что еще? – обреченно простонал он, растягивая гласные, словно отзывался на голос матери, вопрошающей, когда он наконец соизволит убрать бардак в своей комнате.

Я понизила голос и заговорщицки зашептала:

– На тебе был презерватив?

– Так вот что тебя беспокоит? – Он завращал глазами, как кукла чревовещателя, которую хорошенько встряхнули. Когда он на секунду прикрыл веки, то показался мне куда менее привлекательным. Именно глаза – насыщенного ярко-синего цвета – делали его неотразимым.

– А у меня есть повод для беспокойства?

Лиам положил руки мне на плечи и приблизил ко мне лицо, почти коснувшись моего лба своим.