Текст книги "180 секунд"

Я смеюсь:

– Нет, пропустила.

– Это нечто! Я тебе покажу! Этот чувак умеет двигаться. Просто чтоб ты знала.

Мы наедаемся до отвала, Стеффи выпивает немало текилы (а я – лишь пару стаканчиков). Весь вечер мы лазаем по Интернету и читаем про Эсбена Бейлора и его разнообразные социальные проекты. В два часа ночи, когда от усталости у нас уже слипаются глаза, мы ложимся спать.

Я просыпаюсь в шесть. Стеффи сидит рядом, положив руку мне на плечо.

– Ты уже собралась? – сонно спрашиваю я.

Она кивает и сжимает мою руку.

– Да.

Мои глаза постепенно привыкают к темноте.

– Напиши, когда долетишь, ладно?

– Конечно.

Она наклоняется, обвивает меня руками и крепко прижимает к себе.

– Я люблю тебя, Стеф.

– И я тебя люблю, Элисон. – Стеффи обнимает меня еще крепче. – Не трусь. Не бойся себя, Эсбена и всего остального. Ладно? Скажи, что будешь храброй.

– Хорошо…

– Нет. Скажи, что отныне и впредь перестанешь бояться. Что будешь рисковать. Скажи это честно. Пора. Нельзя вечно жить в четырех стенах, никуда не выходя. Ты всё на свете пропустишь. Обещай мне.

В столь ранний час в голове у меня туман, но я знаю, что для Стеффи это важно, и соглашаюсь. Я говорю:

– Я больше не струшу, Стеффи. Теперь я буду храброй.

Глава 12
Медведь

Утро понедельника наступает слишком быстро. Я просыпаюсь в пять утра и лежу, не в силах заснуть. Приближается поворотный момент. Сегодня я либо заползу обратно в нору, либо кардинально изменю свою жизнь. Оба варианта вселяют в меня ужас, но, честно говоря, страшнее отступать, чем идти вперед. Я пообещала Стеффи не трусить и должна рискнуть. Не только ради нее. Мучительное желание чего-то большего, которое я столько лет отгоняла, сделалось слишком сильным. Его нельзя игнорировать. Оно давно не давало мне покоя, но после ста восьмидесяти секунд с Эсбеном я оказалась в самом центре урагана.

Либо я взлечу, либо шлепнусь наземь. В том, что я переживаю, Эсбен не виноват, и я больше на него не злюсь. Просто он застал меня в неудачный день. Он не мог знать, что я такая хрупкая и робкая.

Что я боюсь его и всего остального.

Мое детство состояло из боли, отвержения и пустоты; эти чувства так долго владели мной, что теперь я не знаю, смогу ли справиться с ними.

Но, боже, как я этого хочу. Я больше не желаю так жить.

Я накрываю рукой глаза, чтобы сдержать подступающие слезы.

Мне стыдно того, какая я холодная. У меня всего одна подруга. Я живу в стеклянном шаре, который создала сама.

Я смелая. Я смелая. Я смелая.

Но со слезами я справиться не могу.

– Не хочу так жить, – повторяю я вновь и вновь сквозь рыдания.

Я плачу о том, какой была, какая есть и какой могла бы стать. Но в моих слезах есть толика облегчения, потому что я знаю: вот-вот произойдет перемена. Перемена, которая, возможно, поднимет меня из праха. Я имею довольно смутное представление о том, что тогда будет, но надо рискнуть.

Я снова научусь надеяться.

Я смелая. Я смелая. Я смелая.

Успокоившись, я вылезаю из постели, беру кофейник, который прислал Саймон, и завариваю очень крепкий кофе. Коробку и обертку я оставляю на полу в намеренной попытке немного ослабить свое маниакальное стремление к порядку. Я направляюсь в душ, и сильная струя воды немного меня освежает, но мои глаза чудовищно опухли, поэтому, вернувшись к себе, я прикладываю к ним кубики льда и попиваю кофе из подаренной красной кружки. Потом сушу волосы и пытаюсь восстановить завивку, которую сделала мне Стеффи позавчера. Я надеваю белый свитер без рукавов, бежевый открытый кардиган, джинсы и коричневые ботинки. Слегка крашусь. Меньше, чем одобрила бы Стеффи, но больше обычного. Сегодня я хочу чувствовать себя красивой. Мне нужен максимум позитива.

Затем я открываю еще одну посылку Саймона. В ней лежат: ежедневник в тканевой обложке, три сорта чая, бутылка с медом, попкорн для микроволновки, две плитки темного шоколада и – ура! – крем для век с кофеином. Я мажусь им, произношу короткую благодарственную молитву и выуживаю из коробки последний предмет.

Кажется, я сейчас снова заплачу.

Саймон прислал плюшевого мишку. Неуклюжего, длинноногого, коричневого плюшевого мишку с галстуком в горошек. Я прижимаю его к груди и закрываю глаза. Никто и никогда не дарил мне мягкие игрушки, и я вдруг понимаю, какое это грустное откровение. Неумолимое и непреодолимое. До моих приемных родителей просто не доходило, что я не отказалась бы от мягкой игрушки. Я засыпала, обнимая подушку, – а сегодня получила медвежонка.

На моем лице, когда я делаю селфи с мишкой, совершенно искренняя улыбка. Я отправляю фотку Саймону. Он отвечает почти немедленно: «У каждого ребенка должен быть плюшевый мишка. Ты сейчас совсем взрослая, да и тогда, когда мы встретились, была уже слишком большая, но… каждый отец должен подарить дочери плюшевого медвежонка, поэтому лучше поздно, чем никогда».

Я закрываю глаза и прижимаю к себе мишку. И дышу.

Лучше поздно, чем никогда. Он прав.

Через полчаса я стою у двери аудитории. Когда я шагаю через порог, мне кажется, что произошло событие огромной важности; но, садясь на привычное место и кладя рядом сумку, я сохраняю спокойствие. Я пришла первая, как и рассчитывала – и не свожу глаз с двери, ожидая Эсбена. Я не надеваю наушники, не погружаюсь в чтение и не притворяюсь, что делаю заметки в тетради.

Сегодня я просто жду его.

Аудитория на три четверти полна, когда он появляется. Я сажусь прямее.

Эсбен как будто сомневается, окинуть взглядом аудиторию или нет. Я молюсь, чтобы он посмотрел в мою сторону.

Он поднимается по лестнице справа, и, когда мне уже кажется, что он сейчас сядет в переднем ряду, Эсбен вдруг останавливается и медленно поднимает голову. Он встревожен. Очевидно, он ждет моей реакции. Я ему сочувствую. Мягко говоря, я непредсказуема.

Я слегка улыбаюсь, и он расслабляется. В аудиторию входят другие студенты; несомненно, за нами наблюдают, но я не возражаю. Я убираю сумку с соседнего сиденья и наклоняю голову набок, приглашая Эсбена сесть рядом. Восхитительно бодрой походкой он приближается ко мне, пока остальные проталкиваются мимо, на свои места. Сегодня Эсбен даже не отвечает на приветствия и никак не реагирует, когда кто-то зовет его с верхнего ряда. Он просто идет ко мне, как будто в аудитории больше никого нет.

Он садится рядом, слегка коснувшись меня плечом, и негромко говорит:

– Привет.

– Привет.

– Как прошли выходные? – спрашивает Эсбен, и в его глазах я вижу огонек.

– В субботу мы пили меньше, – отвечаю я.

Самым приятным тоном, какой я когда-либо слышала, он произносит:

– Ты очень милая, когда пьяная.

Я прикусываю губу, чтобы не рассмеяться. Хорошо, что свет вдруг гаснет: преподаватель включает на экране презентацию. Мы не говорим друг с другом во время лекции и даже не переглядываемся, а когда свет включается вновь, я слишком долго вожусь, собирая вещи.

Эсбен встает.

– Увидимся в среду, да?

Он поворачивается, чтобы уйти, и я чувствую, как мое сердце начинает колотиться.

– Эсбен, подожди. Подожди.

Я напугана, измучена, полна отчаяния. Если я не сделаю этого сейчас, то не сделаю никогда.

– Пожалуйста, подожди.

«Сражайся или беги».

– Ты… – Я сглатываю. – Хочешь выпить кофе? Или еще что-нибудь. Я не знаю – вдруг ты ненавидишь кофе. Необязательно пить именно его. Можем выпить что угодно…

На лице у Эсбена появляется непристойно обаятельное выражение, но он по-прежнему молчит.

– Лично я люблю кофе, – продолжаю я. – Очень. Наверное, даже слишком. Давай зайдем в студенческое кафе. Там, конечно, не слишком изысканно, но… э…

Эсбен забирает у меня сумку.

– Неподалеку есть очень славная кофейня. Там диванчики и мягкие кресла. И кофе намного лучше, чем в студенческом кафе.

– Конечно. Да. Отличная идея.

Я пытаюсь говорить небрежно и не показывать, что вот-вот упаду в обморок. А потом вновь замечаю, какой он добрый, как легко с ним говорить. Нельзя забывать об этом только потому, что во мне не плещется джин. Хотя, честно говоря, я жалею, что не могу сейчас обнять плюшевого мишку.

– Моя машина стоит прямо за домом.

– Отлично.

Я как будто примерзла к сиденью.

Эсбен протягивает руку.

– И только попробуй не оценить их мокко, – говорит он и ласково улыбается.

Я позволяю поднять себя с места. Так, держась за руки, мы идем по переполненному коридору. Я буквально усилием воли передвигаю ноги. Когда Эсбен выпускает мою руку, чтобы открыть дверь, я с особой остротой сознаю пустоту в ладони.

Эсбен смотрит на меня.

– Я должен кое о чем предупредить тебя.

– Что ты не такой милый, как кажется? Ты собираешься засунуть меня в багажник и сбросить со скалы?

– Здесь поблизости нет скал, – отвечает он и похлопывает меня по плечу. – Шутка!

– Надеюсь! Иначе окажется, что я совершила очень большую ошибку.

– Нет. – Эсбен сияет улыбкой. – Слушай внимательно. Тебе показалось, что в моей комнате бардак? Ты еще не видела мою машину.

Боже мой. Я уже позабыла, что назвала Эсбена неряхой.

– О господи. Извини.

– Не за что. Ты права.

Мы подходим к старому серебристому седану, и Эсбен открывает передо мной дверцу.

– Видишь? Тебе не придется ехать в багажнике.

Я смеюсь:

– Да ты настоящий джентльмен.

Эсбен сгибает руку и кланяется:

– К вашим услугам.

У меня есть несколько секунд, пока он обходит машину, направляясь к водительскому месту. Я шумно выдыхаю. Я смелая. Я смелая. Я смелая.

Когда Эсбен заводит мотор, включается радио.

– Тут недалеко, но лучше ехать, чем идти.

– Хорошо иметь машину. – Я обвожу взглядом салон. – Пусть даже тут столько пустых стаканчиков, мятых бумажек, книг и… примерно сорок пар темных очков?

Я улыбаюсь, давая понять, что шучу.

– Ха! С очками у меня и правда проблема. Мне постоянно кажется, что я их потерял, поэтому я покупаю новые, а потом нахожу потерянные. Это бесконечный цикл.

– Никакой проблемы не вижу. Просто ты коллекционер.

– Ага, главное – перефразировать. Мне нравится. Один – ноль в твою пользу.

– Прекрасно. Мы начали шутить про очки.

– Это я только разогреваюсь. Подожди, вот я еще выкину что-нибудь забавное!

Эсбен выезжает на дорогу, и я смотрю в окно, не зная, что сказать теперь, когда мы вместе сидим в машине и деваться некуда. По пути мы молчим, и я рада, что музыка заполняет тишину. Но, по правде говоря, тишина вовсе не такая уж неловкая. Видимо, Эсбен просто дает мне возможность перевести дух. От волнения я вот-вот расплачусь, но он так ловко создает атмосферу комфорта (казалось бы, в невозможных условиях), что моя сегодняшняя готовность рисковать остается непоколебимой.

Я буду сражаться за себя. Честное слово.

Я едва успеваю расстегнуть ремень безопасности, а Эсбен уже открывает передо мной дверь.

– Мы приехали. – Он указывает на темно-лиловый навес и фасад с огромными окнами.

Эсбен первым шагает к кофейне, но я окликаю его, и он поворачивается.

– Что? – Он подходит и останавливается передо мной. – Что такое?

Хорошо, что солнце слепит меня, потому что я не хочу смотреть на него, говоря это.

– Я очень волнуюсь. Вот я и подумала, что надо тебя предупредить.

– Я тоже немного волнуюсь.

– Нет.

– Да.

– А ты чего волнуешься? Это же у меня проблемы.

– Элисон… – Эсбен делает шаг в сторону и заслоняет солнце, так что теперь я отчетливо вижу его лицо. – Ты шутишь? Я страшно нервничаю.

Я внимательно разглядываю пуговицы у него на рубашке.

– Почему?

– Потому что ты мне нравишься, – говорит он. – По-моему, между нами что-то есть, и я очень боюсь, что снова сделаю тебе больно, и ты убежишь. А я этого не хочу. Если надумаешь куда-то бежать, то лучше беги ко мне. Я понимаю, что мы почти не знаем друг друга, но… короче, давай пойдем и выпьем кофе.

– А я боюсь, что сама совершу ошибку. Например, закажу что-нибудь не то – да, сегодня я угощаю – а у тебя окажется аллергия на молочные продукты, и ты попадешь в больницу с ужасным анафилактическим шоком и умрешь. И это будет конец. И я дико нервничаю, потому что хочу начать сегодня новую жизнь, а не закончить.

Меня пронизывает холодный ветер, который отдувает волосы с лица.

– Прости, что несу чушь.

Эсбен поднимает руку и заправляет мне волосы за ухо.

– У меня нет аллергии на молочные продукты. Но я бы в любом случае выпил всё, что ты закажешь, потому что твое общество определенно стоит поездки в больницу.

Он подмигивает.

– Тогда пошли, – говорю я. – Постараюсь тебя не убить.

Глава 13
Светло-синий

В кофейне правда очень уютно; темное дерево и разрозненная мебель наводят на мысль о чьей-то гостиной. Играет негромкая музыка, но в остальном в зале довольно тихо. Кроме нас, тут всего один клиент, пожилой мужчина, который сидит в кресле в другом конце зала. Он не читает, вообще ничего не делает – просто сидит. Я немедленно отмечаю, какой у него одинокий вид, но тут же отгоняю эту мысль. Я ничего про него не знаю и не вправе строить предположения – а другие не вправе гадать обо мне. Выгляжу-то я, вероятно, как любой нормальный человек.

Мы с Эсбеном садимся на кушетку. Он поворачивается ко мне. Лицо у него открытое и спокойное. А я, конечно, сижу скованно, глядя прямо перед собой и крепко держа обеими руками дымящуюся кружку.

– Вкусный кофе? – спрашивает он.

Я вот-вот заработаю ожоги третьей степени, и поездка в больницу станет реальностью. Я быстро отхлебываю кофе и ставлю кружку на стеклянный столик.

– Ты сказала, что жила в Массачусетсе. У тебя там сейчас семья?

– Типа того. Ну… да. Саймон. Он удочерил меня, когда я перешла в девятый класс. Он живет в Бруклине.

– Люблю Бруклин. Особенно Кулидж-Корнер. Там очень здорово гулять.

– Ты тоже из Массачусетса?

Я, конечно, почитала в Сети про деятельность Эсбена, но, сами понимаете, едва копнула. И о нем самом мне до сих пор неизвестно почти ничего.

– Ага, из Фремингема. Там, конечно, не так здорово, как в Бруклине, и было очень нудно таскаться оттуда в Бостон, но тоже ничего.

Он отставляет кружку и смотрит на меня:

– Значит, у тебя отец-одиночка? Он хороший?

– Да. Очень. Но я не знаю…

Понятия не имею, как сказать это. И надо ли об этом говорить. Но я хочу. Совершенно точно. Мне нужно общаться с людьми. Где моя пуговка с девизом, когда она так нужна, а? Я делаю глубокий вдох и продолжаю:

– Я не понимаю, почему Саймон решил меня удочерить. Я не была особо общительной… ну или хотя бы типичной шестнадцатилетней девочкой. И уже не надеялась попасть в семью. Я не из тех, кто нравится потенциальным родителям. Но все-таки Саймон это сделал. Я не понимаю, зачем. А еще, когда мы познакомились, у него был парень. Джейкоб.

Я ёрзаю, чтобы повернуться лицом к Эсбену. Надеюсь, выражение лица у меня не слишком странное. Я поглядываю на Эсбена, чтобы увидеть его реакцию при известии о том, что мой приемный отец гей, но Эсбен не выказывает никакого негатива. Он просто ждет продолжения.

– Они четыре года были вместе, а когда стало ясно, что Саймон хочет удочерить меня – реально хочет – Джейкоб ушел. Я не особенно расспрашивала, потому что это больная тема…

Эсбен морщится.

– И, в общем, многое говорит о Джейкобе, да?

– Возможно. Саймон решил взять меня… – я окидываю взглядом зал и ненадолго замолкаю, – …и потерял Джейкоба. Это доказывает, что всегда бывает некий взаимообмен. Одного человека ты впускаешь в свою жизнь, а другой уходит.

– Мне кажется, ты не права, – говорит Эсбен. – У меня двое родителей, просто замечательные люди. И моя сестра Керри, которую ты уже видела. Мы с ней очень близки. Еще я подружился здесь с Джейсоном и Дэнни. Но я по-прежнему общаюсь и с ребятами из моей школы. Вовсе необязательно с кем-то расставаться.

– Да, может быть, в твоем случае это так.

– Слушай, я понимаю, что, проведя большую часть жизни в приюте, человек вряд ли проникается верой в волшебный мир, полный сверкающих единорогов, пушистых кроликов и так далее. Неудивительно. – Эсбен опускает глаза и смахивает с джинсов несуществующие соринки. – У тебя было много приемных семей?

Какое счастье, что в его голосе не звучит жалости.

– Очень много.

Я рассказываю ему, как меняла школы, семьи, комнаты… всё остальное. В моей жизни не было ничего постоянного. Никогда. Чередование надежды и отвержения стало привычным – и в конце концов осталось одно лишь отвержение. Я изливаю душу, потому что, начав говорить, не могу остановиться. Этот поток правды я не в состоянии удержать. Никто, кроме Стеффи, не знает таких подробностей. Они превратились в секреты, которые удерживали меня в плену.

Эсбен слушает внимательно и позволяет мне сказать больше, чем, возможно, сам ожидал. Я хочу, чтобы он всё знал про меня – и, если он намерен сбежать, пускай сделает это сейчас. Я обязана объяснить ему, сколько опасностей таит мое прошлое. Не надо быть гением, чтобы понять: оно кого угодно превратило бы в психа. У Эсбена должен быть выход, если он того захочет.

– Значит, Стеффи была для тебя единственным лучом света, – заключает Эсбен.

– Моим спасением, – решительно говорю я. – Да.

– Хорошо, что вы подружились. Наверное, Стеффи многое тебе дала.

– Забавно, но она вовсе не понравилась мне, когда мы впервые познакомились. Она была резкая, боевая и очень красивая. Она и сейчас такая, но тогда… в общем, я решила, что она просто наглая.

– И как же вы подружились?

– Ну… – Я тянусь за кружкой и делаю глоток. – По сравнению с некоторыми другими детьми мне жилось даже неплохо. Я повидала много хороших людей. Просто никто из них не захотел оставить меня насовсем. Встречала я и не очень хороших, но, в целом, ни одного по-настоящему злого или ненормального.

Несмотря на секундное колебание, я продолжаю – и понимаю, что это нетрудно.

– Но одна семья, кроме нас со Стеффи, взяла еще двух мальчиков, которые были на пару лет старше. Однажды я пришла домой из школы. Мы со Стеффи жили в одной комнате…

Я замолкаю. «Господи, я сто лет об этом не вспоминала».

– Не рассказывай, если не хочешь, – негромко говорит Эсбен.

– Хочу.

И это так же верно, как то, что людям нужен кислород.

– Я увидела ее в нашей комнате, с одним из мальчиков, но сразу поняла, что они не просто дурачатся. Он прижимал Стеффи к кровати, и лицо у нее было… не такое, как обычно. Испуганное…

Эсбен заметно напрягается; мой рассказ, очевидно, шокировал его.

– Господи, Элисон…

Я стараюсь говорить уверенно и храбро:

– Ничего плохого не произошло. Правда. Потому что, когда я увидела, что футболка у нее на плече порвана и что он прижимает ее к постели своим весом, то начала действовать. Очень быстро. Мне понадобилось всего две секунды, чтобы оторвать его от Стеффи. – Я негромко смеюсь. – Я и не думала, что такая сильная. Но я швырнула парня об шкаф так, что разбила зеркало. А потом врезала ему в глаз и оставила здоровенный синяк. Выражение его лица – бесценно.

Я широко ухмыляюсь, вспоминая это.

– И я до сих пор прекрасно помню, что сказала ему. Повторять не буду, но, если коротко, я грозила оторвать ему некоторые особо ценные части тела. А потом я позвонила нашим социальным работникам и орала на них, пока не охрипла. Парня забрали через час.

Я поджимаю ноги и откидываюсь головой на спинку кушетки.

– Вот так.

– И вы стали подругами?

– Да, – подтверждаю я. – Забавно, но Стеффи с тех пор почти не позволяет мне помогать ей. Я пытаюсь, но она очень независимая. Сильная, как я не знаю кто. И она делает для меня гораздо больше, чем позволяет сделать для себя.

Я улыбаюсь.

– Наверно, она отчасти заменила мне мать. Не буду отрицать, это приятно.

Только что я рассказала Эсбену больше, чем кому бы то ни было, за исключением Стеффи. Это очень приятно – но от волнения я впиваюсь пальцами себе в колени. Однако плюсы, несомненно, перевешивают минусы.

– Ну вот. Я поведала тебе про свои беды. Теперь расскажи ты о себе. Наверное, у тебя жизнь гораздо приятнее. Мне бы хотелось послушать про что-нибудь хорошее.

– Что тебе рассказать?

– Что угодно. Ну, про свою сестру.

– Керри отличная девчонка. Я помню, что это она вытащила тебя из толпы, но, клянусь, она тебе понравится.

– Не волнуйся, я на нее не сержусь.

Эсбен кладет руку на спинку кушетки и слегка наклоняет голову набок.

– Только на меня?

– На тебя тоже нет.

– Я рад.

Некоторое время мы оба молчим.

– Так, значит, Керри. Она изучает искусство. Она очень талантливая. Рисунок, живопись, скульптура… Керри всем этим занимается. Кстати, она зовет меня Синий мальчик.

Эсбен наклоняется ко мне, и глаза у него сверкают.

– Хочешь знать, почему?

Я смеюсь:

– Да!

– Я родился с врожденным пороком сердца, который называется стеноз легочной артерии. Ничего серьезного, он проходит сам собой со временем, но при рождении я был совершенно синий. Когда мне было лет двенадцать, а Керри одиннадцать, она случайно об этом узнала и целый месяц ни о чем другом не говорила. Она думала, что я это нарочно. Хотя родителям совсем не нравилось, что Керри увлеклась. Они даже испугались. И тогда она начала звать меня Синий мальчик и до сих пор не перестала.

– Конечно, плохо, что ты родился с пороком сердца, но мне нравится это прозвище. Очень мило, – говорю я, откинувшись на спинку и чувствуя необыкновенное умиротворение. – Эсбен…

– Что?

– Спасибо, что с тобой так легко.

– Я же ничего не делаю. Это всё ты.

Не знаю, прав ли он.

– В любом случае, говорить с тобой… приятно. Очень хорошо. Ты, наверное, привык, что тебя постоянно благодарят?

– Иногда благодарят. – Эсбен озаряет меня обезоруживающей улыбкой. – А иногда приходят ко мне в комнату пьяные и очень клевые и ругаются.

На мгновение я прячу лицо в ладонях и смеюсь.

– Я серьезно. Тебе, очевидно, легко общаться с людьми, выслушивать их, заводить дружбу. И меня удивляет, что ты думаешь не только о себе. Признаюсь, я боялась, что ты окажешься… не знаю. Очень самодовольным. Потому что у тебя есть на то все основания.

– Я много получаю от людей, с которыми встречаюсь. Гораздо больше, чем они от меня. Мне нравится общаться с незнакомцами и выяснять, кто они такие. Всегда есть скрытая история, какая-то причина, почему человек себя так ведет…

Он задумчив и искренен, и это очаровывает меня еще сильнее.

– Иногда собеседник раскрепощается, если просто вызвать его на обмен мнениями. Возможно, это заставляет человека задуматься, кто он такой. Большую часть времени я просто разбрасываю семена. Предоставляю возможность. Наблюдаю, как люди познают себя. Я пытаюсь им помогать. Знаешь, сколько раз меня буквально ошеломляла чужая доброта? Желание чем-то поделиться, что-то отдать, помочь? Честное слово, я знаю массу неприятных личностей. Но в основном, Элисон, люди хорошие. Правда. Мне повезло – я видел очень много добра.

– Ты всегда в центре внимания благодаря тому, что делаешь. Должно быть, это приятно, – говорю я с легким вызовом.

Глаза Эсбена загораются, на лице появляется легкая улыбка. Это так чудесно, что невозможно описать словами.

– Ну… да. До некоторой степени. Но я ведь пишу не о себе. В большинстве своих постов я вообще стараюсь не появляться, но, конечно, кое-где участвую сам. Как ты знаешь. – Он лукаво подмигивает и продолжает: – Обычно, впрочем, я вывожу в центр внимания других людей.

Он замолкает, и я замечаю, что Эсбен слегка нервничает.

– Но с ними я не хожу пить кофе. Ты – первая.

Я смотрю в окно и вижу, что мимо идут женщина с девочкой. Мне становится больно. У меня никогда не будет матери. На несколько минут я погружаюсь в уныние, а затем возвращаюсь в реальность. Как я уже знаю, Эсбен не возражает, что я порой ухожу в себя.

– А может быть, ты считаешь, что обязан сходить со мной в кафе из-за того поцелуя. Потому что твои подписчики просто с ума сходят.

– Элисон, – твердо говорит Эсбен. – Посмотри на меня.

И я смотрю.

– Я никому ничего не обязан. Я здесь, потому что хочу этого. В тот день именно мне не хотелось, чтобы поцелуй прекращался, а теперь мне интересно, не чувствуешь ли ты себя обязанной. Возможно, ты просто пытаешься примириться с тем, что произошло. Поставить точку.

Я внимательно смотрю на него, проваливаясь в уже знакомое ощущение безопасности и чуда, растворяясь в прекрасных янтарных глазах. Я усиленно думаю – и чувствую, что вся напрягаюсь. Тогда я вдыхаю и выдыхаю, может быть слишком громко, но Эсбен не обращает на это никакого внимания.

Еще несколько глубоких вдохов – и я отвечаю, обдуманно и искренно. От всего сердца я открываюсь ему:

– Я не хочу ставить точку. Не хочу, чтобы это закончилось.

Эсбен придвигается чуть ближе и снимает руку со спинки кушетки, слегка коснувшись пальцами моего плеча.

– Я рад это слышать.

– Но я слабая. И не знаю, что делать. Что бы такое между нами ни было.

– Я знаю, что ты хрупкая. Я всё понимаю, – говорит Эсбен, продолжая касаться меня пальцем. – Ты сильнее, чем думаешь. Сейчас ты борешься. Тот, кто борется – не слаб. Но тебе необязательно сражаться в одиночку.

Непривычная мысль.

– Почему ты это делаешь? Почему… почему я? Тысячи девушек бегают за тобой и строят тебе глазки, в Интернете и здесь, в колледже. Я не понимаю, почему ты здесь, со мной, весь такой клевый и милый. Почему вынуждаешь меня болтать и рассказывать то, что я не рассказала бы никому другому.

Его рука крепко ложится на мое плечо.

– Если хочешь список причин – пожалуйста. Ты красивая, добрая, смелая. Загадочная, веселая, оригинальная. В тебе скрыта большая сила, которая меня притягивает. Не говоря уж о том, кстати, что ты отлично целуешься. Я такого даже не помню. Но главное… – Эсбен ёрзает, и я вижу, что он отчего-то волнуется. – Может быть, ты нравишься мне безо всяких объяснений? Просто потому что нравишься?

Потрясенная, я задумываюсь над тем, что он сказал – над тем, что, очевидно, он чувствует. Эсбен дал мне несомненную свободу, которая сделала меня удивительно счастливой, и я даже позволяю себе игриво взглянуть на него.

– Значит, целоваться тебе понравилось?

Эсбен запускает руку мне под волосы и ласково гладит шею. Он медленно произносит:

– Да, понравилось. Однозначно.

– Что ж, – говорю я и тянусь к кружке, – очень приятно это слышать. Я не зря пропустила сегодня лекцию.

– Принимаю комплимент. – Эсбен берет свою кружку, и мы чокаемся.

Мы идем к машине, соприкасаясь плечами. Эсбен включает музыку, потому что на сегодня уже достаточно разговоров. Мы оба охвачены эйфорией, которая не оставляет места больше ни для чего. Когда машина останавливается, я лезу за сумочкой и вижу на полу открытый бумажный пакет.

Вокруг валяются не меньше сотни пуговок с девизами.

Меня переполняют радостное возбуждение и ощущение чуда. И я не хочу выходить из этого состояния.