Текст книги "Волк Среди Овец"

Я пытался приспособить ее наблюдения к своей надобности.

– У меня, конечно, есть собственное мнение. Посмотрите на Питера. Этого мальчика изнасиловали. В этом нет сомнений, даже если не обнаружишь шрамов или синяков. Вся его жизнь – сплошной рубец. А Катрина, развращенная малютка? – Это та пятилетняя бестия, которая так похотливо оглядывала меня. – Катрина ведет себя так вовсе не после просмотра пары фильмов по кабельному телевидению.

– Но ведь это не навсегда? – спросил я.

Доктор Маклэрен кивнула. Она сидела на одном из очень неудобных стульев для посетителей. Она откинулась и вытянула ноги, как я заметил, довольно длинные.

– Нет, – грустно сказала она. – Все может обойтись, если с Катриной будут правильно обращаться – чего не скажешь про ее родителей. Они боятся ее, и Катрина чувствует это. – Она нахмурилась. – Мне не стоило говорить об этом, пожалуйста, забудьте. Но эти дети теперь прекрасно ощущают свой пол. Они не забудут того, что им известно. Их бросили во взрослый мир задолго до того, как они смогли бы приготовиться к переходу. Кому это под силу? Эти дети слабы. Посмотрите на Катрину. Она не по своей прихоти так себя ведет. Она ведь вовсе не пытается соблазнить вас. Стоило бы вам невольно дотронуться до нее, она бы пришла в ужас. Она так себя ведет, потому что однажды ее похвалили за это. Она не может этого забыть.

Она вновь перешла к общему.

– Никто из них не может забыть. Это ставит преграду между ними и другими детьми. Им очень сложно ужиться в школе или найти друзей своего возраста. Они хранят эту грязную тайну, им кажется, все знают об их несчастии.

Она произнесла это так, как будто существовал целый мир трагического одинокого существования и непрестанной боли. Она говорила с убеждением, так как мы оба знали, что я не был частью этого мира. Я лишь хотел проникнуть туда и извлечь одного или двух обитателей для своих целей. Такие дети, как Питер или Катрина, мне не годились. Доктор Маклэрен знала, насколько они пострадали, она немного раскрыла мне на это глаза. Но у присяжных свое воображение. Я не собирался поставить перед ними неряшливого толстого мальчика или маленького похотливого монстра. Нет, мне нужен был ребенок, по которому было бы видно, что он пострадал, но который не производил бы отталкивающего впечатления. Ребенок, которому причинили боль, он смущен и ищет защиты взрослых. Выбирая подходящего, я чувствовал себя работорговцем. "Найди мне несчастного. Где ребенок со шрамами?"

– Какой мужчина, – спросил я, – может видеть в четырехлетней крохе объект для сексуального удовлетворения?

– Дело не в сексе, Марк, дело в контроле. Насильник взрослых женщин в первую очередь алчет власти, а не сексуального удовольствия. Насильник детей ищет абсолютной власти. Кого можно контролировать так безгранично, как ребенка? – Она подняла руку, разжав пальцы, изображая тем самым открытую детскую душу. – Жизни этих детей могут принадлежать ему, Марк. Их мысли, их реакция на мир, все это может быть его отражением. Ты, наверное, знаешь: многие из этих детей сами потом становятся насильниками. Они все еще подражают ему спустя десятилетия.

– Давай поговорим о нем, – сказал я, – об этом мужчине, что он из себя представляет?

– Это не моя область, – ответила доктор Маклэрен. – Но кое-что я могу рассказать. – Она помолчала, собираясь с мыслями, смотря на меня невидящим взглядом. Она, похоже, пробегала в мыслях список, выбирая, с какого примера начать.

– Мы делим этих мужчин – реже женщин – на два типа. Насильник и похититель. Насильник хочет причинить ребенку боль. – Она отбросила этот вариант. – Похититель, а ваш обвиняемый таковым и является, любит детей. Он совращает их. Каждый случай занимает у него много времени. Потому что он хочет большего, понимаете? Ему не нужно тело ребенка само по себе, он хочет быть любимым.

– И обладать властью, – добавил я, становясь способным учеником.

– Любовь и есть власть, – пояснила она.

– Но он… – Я нахмурился. – В большинстве случаев мы возбуждаем дело против сожителя. Отца, или отчима, или любовника матери. Я могу это понять. У них есть доступ к ребенку. Но этот человек, он находил жертвы повсюду. Как он сближался, с ними?

– С их помощью, – ответила доктор Маклэрен без колебания. – Вы обнаружите, если еще не заметили, что эти дети живут в слабо организованных семьях.

"Хорошая формулировка", – подумал я. Гораздо точнее, чем часто употребляемая "нефункциональная семья".

– Родители-одиночки, – продолжала она, – разведенные родители или семьи, где взрослым просто не хватает времени на ребенка. Похититель, – она говорила о нем с пониманием, – восполняет пустоту в жизни ребенка. Он дает воспитание, которое ему нужно и которого он не нашел. Ребенок начинает любить его. Он становится необходим ребенку.

Я на мгновение вспомнил, как Томми Олгрен способствовал своему похищению из школы, но затем снова обратился к делу.

– Надеюсь, вы не станете утверждать, что ребенок сам идет на контакт… я имею в виду, по собственному желанию…

– Проблема секса? – Она убежденно покачала головой. – Это же маленькие дети. Когда чужой человек начинает хорошо с ними обращаться, сближаться с ними и проявлять нежность, они не подозревают, что это сексуальные действия. Они не знают о существовании секса, пока он не принуждает их к этому.

И они ненавидят это. Секс пугает их, разрушает их психику.

Дженет слегка покрутила головой, как будто у нее втекла шея Она все еще смотрела на меня. В ее взгляде была сила, которая притягивала меня, заставляя думать, что она пробует на мне психологический прием.

Я подумал об Остине Пейли. Мы же не говорили об абстрактном негодяе, мы имели в виду человека, которого я знал большую часть своей взрослой жизни, не подозревая о том, что он втайне творит.

– Мы выявили не всех его жертв, не так ли?

Она покачала головой.

– Мужчина его возраста, который начал этим заниматься еще подростком… У него сотни жертв. В любом случае сотни попыток, и если он был таким же осторожным, как кажется, то большинство из них были удачными. Даже если это была только половина…

"Начал подростком", – подумал я. Это означало, что уже выросло поколение жертв Остина – его последователи, многие из которых уже приобщились к развращению детей. Остин осквернил целое поколение.

Неожиданно я вспомнил о Крисе Девисе. Может, не шантаж заставил его взять на себя вину Остина? Может, это была любовь?

Мы сидели молча. Я чувствовал полное взаимопонимание с доктором Маклэрен, возможно, потому, что мы работали над одним делом. Ее манера общения также способствовала этому. Казалось, мы давние приятели. Я не знал, была ли это просто уловка психиатра. У меня появилось детское желание изменить мнение о себе, доказать, что я лучше или хуже, чем она обо мне думает.

– Мне придется повторить все обвинителю, который возьмется за это дело? – спросила она. – Конечно, я достаточно проработала с большинством прокуроров по делам о сексуальных преступлениях, чтобы…

– Думаю, я передам это тому, кто будет вести обвинение вместе со мной, – доверительно сказал я.

Она смерила меня взглядом. Я ответил на него, подтверждая ее догадку. Мой взгляд был полон профессионализма, знания тысяч тонкостей.

– Я не видела, чтобы вы что-нибудь записывали, – поддела она.

– Я не думал, что мне предстоит психологический тест.

Она выгнула спину, чтобы сесть прямее, и подобрала ноги. Но, прежде чем подняться, она сказала:

– Проводить обвинение вместе с вами? Вы хотите представлять обвинение по одному из этих дел?

Мои помощники по избирательной компании не одобрили бы этого, но я сам взялся за обвинение Остина, так как мое усердие в пресечении похищений детей в Сан-Антонио было бы гарантом моей победы на выборах. К тому же у меня были личные причины представлять обвинение против Остина Пейли.

– Думаю, да. Вы поможете мне, не так ли?

– О да, – ответила она.

Пока я готовился к суду, Остин не сидел сложа руки. Он возобновил боевые действия на двух фронтах. Он не замыкался в себе, как большинство обвиняемых. Наоборот, он казался более активным, чем прежде. Он давал интервью, привлекал к себе внимание. Он, как оказалось, не, впал в панику от обвинений, предъявленных ему. Вместо этого он оправдывал мои действия:

– Окружной прокурор оказался в затруднительном положении. Он вынужден учитывать настроение общества в преддверии выборов. У него в руках был подозреваемый, симпатии оказались на его стороне, и вдруг все это рухнуло. Потребовался немедленно козел отпущения. Я подвернулся под руку.

– Думаете, сыграла роль личная неприязнь? – спросил репортер, подыгрывая Остину.

Остин быстро сообразил, что репортер его провоцирует.

– Ну, именно я представлял интересы подозреваемого, который затем отказался признать себя виновным, это разрушило планы окружного прокурора. И конечно, мы с прокурором в прошлом соперничали в зале суда, – продолжил он. – Но сомневаюсь, что это повлияло на его решение. Просто я был наиболее доступным подозреваемым. Думаю, дело замнут после того, как в этом отпадет политическая необходимость. Не ждите, что суд состоится до выборов. Он не пойдет на такой риск.

С газетчиком Остин и вовсе разоткровенничался:

– Против меня нет фактов. Марк Блэквелл просто хочет, чтобы общество считало, будто он положил конец серии преступлений, арестовав меня. Тут бы подошел любой. Но у него нет доказательств, чтобы на деле обвинить меня, потому что он знает – это закончится оправданием, ведь я не виновен. Думаю, это дело тихо замнут после выборов. Я уверен, это просто циничные махинации бюрократической системы.

Газетчик, который не был таким доверчивым, как его коллега с телевидения, и заранее все разузнал, спросил:

– А как насчет того, что по крайней мере двое изнасилованных детей опознали вас?

Я представил себе, какую сочувственную физиономию скорчил Остин. Так его описал журналист.

– Я бы не удивился, – был его ответ, – те, кто в курсе подобного рода дел, знают, что ребенка можно заставить сказать все, что угодно, если с ним хорошо поработать. Мне жаль этих детей.

Я не знал, что думала общественность. Конечно, небольшой процент горожан, которые собирались голосовать, следили за развитием событий. Я не мог не задаваться вопросом, как меня воспринимают. Остин, как мне казалось, приобретал обличие жертвы, а я ведь был его обвинителем.

Но Остин не был жертвой. Он держал в руках концы нитей и умело дергал их.

– Блэкки! Эй, дружище, ты бы мог предупредить друзей заранее, раз решился сойти с ума, мы бы подготовились!

– Ну, Гарри, понимаешь, сумасшествие такая штука, не знаешь, когда нагрянет.

– Да; могу себе представить. – Глаза Гарри буравили меня. Его проницательные голубые глаза не вязались с сердечным выражением его лица, когда он подался ко мне, одной рукой обхватив за плечи, а другой похлопывая по спине.

Подземный туннель соединяет новый Дворец правосудия со старым зданием суда. Здесь Гарри и подкараулил меня. Я как раз шел в его владения, а он подходил к моим. У юристов есть дела в обоих зданиях, и по туннелю постоянно снуют люди. Шедшие мимо замедляли шаг, чтобы полюбопытствовать, как два облеченных властью официальных лица вели разговор на публике. Гарри же не понизил голос ни на децибел. Он принадлежал к старой школе общественных деятелей, которые думали, что дружеские манеры и грубоватые выражения делали их ближе к народу, хотя Гарри в своей жизни ни разу не поддевал вилами сено.

– Ты мог бы назначить преступником кого-нибудь более подходящего, чем Остин Пейли, сынок. Думаю, в этом деле нужно провести дополнительное расследование, понимаешь, что я имею в виду? То есть я лично не могу в это поверить. Я не верю. И если Остин попросит меня свидетельствовать: я скажу то же самое.

Гарри был скорее ушлым политиком, чем юристом, но он знал достаточно, чтобы понимать, что его личное мнение по поводу виновности или невиновности подсудимого не имеет никакого значения в суде. Однако в людном туннеле его мнение было прекрасно услышано всеми, у кого были уши, а при такой громкости это могли уловить и двумя-тремя этажами выше.

– Ты, безусловно, можешь оставаться при своем мнении, Гарри, – спокойно сказал я, – но ты не встречался с этими детьми, как я. Ты не видел, как они указали на Остина, Пейли, сказав, что именно он насиловал их.

– Ну, я знаю, все мы кажемся маленьким детям на одно лицо. Черт возьми, если кто-нибудь придет сегодня вечером домой в моем костюме, мои дети даже не заметят этого, пока он не догадается отдать им обещанные подарки.

Я знал, что младший сын Гарри учился на втором курсе факультета естественных наук. Мы зашли слишком далеко, в область метафор, на которых не строится обвинение. Тем более в людном коридоре. Я ничего не ответил.

– Что ж, ты прочтешь мое имя в списке свидетелей Остина, – все-таки ляпнул Гарри. – Этот человек сделал для округа больше, чем…

– …чем любой окружной прокурор, – продолжил я.

– …чем десять других граждан, – заключил Гарри.

Но его маленькие ледяные глазки подтвердили то, что я подумал. Я тоже посмотрел ему в глаза, демонстрируя, что понял, о чем он говорит.

– Почему бы тебе не навестить меня? – сказал он, понизив голос, так что этого не услышала бы даже секретарша, сидя у него на коленях. Для остальных он громко повторил:

– Лучше найди детективов получше, Блэкки!

Он похлопал меня по спине и пошел дальше по коридору, здороваясь с каждым за руку, даже если его не просили.

Я ненавижу эту кличку. И людей, которые ее используют. Но игнорировать Гарри было бы рискованно. Он был членом окружной комиссии, одним из пяти людей, которые руководили округом: заверяли контракты, распределяли жалованья. В его обязанности входило также контролировать мой бюджет.

На следующей неделе я решил заняться моей неожиданной догадкой насчет мотивов поведения Криса Девиса. Я не был скован правилом, запрещающим спрашивать его без адвоката, ведь теперь, их интересы не совпадали, но я обнаружил, что Остин отправил Девиса вне пределов моей досягаемости. Он освободил его из-под стражи. Криса Девиса в тюрьме не было.

В этом был смысл. Раз первый план с подменой провалился, так как его подопечный разнервничался, Остину было опасно оставлять Девиса в тюрьме, где он мог заговорить в любой момент. Фактически в осведомленности Криса Девиса была заложена бомба замедленного действия. Я нанял детектива, чтобы отыскать Девиса, но безрезультатно. Крис Девис не вернулся в свою квартиру, адрес которой дал своему поручителю.

Впрочем, я не делал ставку на Девиса. По прошествии времени многое теряло свою важность, обретало статус нюансов, как и звонки от моего помощника по выборам, Тима Шойлесса.

– Встреча сорвалась, – произнес Тим озабоченно. Он называл мои выступления перед избирателями встречами, как будто я был рок-певцом. Помнишь, в той организации в Саут-Сайде, как она называется?

– Да, – ответил я, жестом позволяя Бекки остаться в кабинете. Она вернулась к чтению. – Припоминаю.

– Так вот. Они заявили, что отменяют серию встреч. Однако Лео Мендоза вовремя подсуетился. Думаю, они отдадут голоса ему.

– Что ж, это меня не удивляет.

– Да, но все-таки. Я подумал… ладно, все равно. – Он, должно быть, решил, что не стоит нервировать кандидата. – Скажи-ка, ты не собираешься выступить обвинителем в ближайшее время? Помнишь, о чем я тебе говорил? Я все еще думаю, что это хорошая возможность попасть на первые страницы газет. У тебя нет на примете какого-нибудь мерзкого типа, у которого плохой адвокат и никаких шансов на…

– Вообще-то я сейчас готовлю к суду одно обвинение. – Я подмигнул Бекки, которая делала вид, что не прислушивается к разговору.

– Надеюсь, не по делу Остина Пейли? – настороженно спросил Тим.

– Почему ты спрашиваешь?

– Господи, Марк, держись от него подальше. Сейчас это самый опасный человек в городе. Мне уже звонили…

– Тебе тоже?

Он продолжал, как будто я не перебивал его.

– Думаю, это самое банальное дело. Пусти его на самотек, передай своему помощнику, и все образуется. Но если публика решит, что в ходу личная месть, жди скандала. У этого человека много друзей. Я имею в виду…

– Он преступник, Тим.

– Ну, это пока что не доказано. Люди его защищают. Мне уже кое-кто сообщил, что отказывает тебе и поддержке на выборах, раз ты несправедливо обвиняешь старину Остина.

– Мне жаль это слышать, Тим, правда, жаль, но что ты от меня хочешь?

Он был уверен, что я не последую его совету.

– По крайней мере, обещай мне, что не будешь сам представлять обвинение, – взмолился он.

– Слушай, Тим, неужели ты считаешь, что избиратели возропщут, если я упрячу за решетку насильника, пусть даже приятеля сильных мира сего?

– Ну да, только я говорил о верном деле, а не о таком шатком. Избавься от него, Марк, ладно?

– Я подумаю, – сказал я и повесил трубку.

Он был прав. Я знал это. Не было причин рисковать своей карьерой из-за одного дела. Мои подчиненные обладали достаточной квалификацией, некоторые были блестящими обвинителями. Шеф отдела по сексуальным преступлениям уже вызвался вести это дело, а у него был впечатляющий стаж. Элиот подсказал выход: произнести яркую речь и передать дело подчиненным. Я бы избежал личной ответственности. Что и говорить, я сам вляпался в эту историю. Остин меня обманул, подсунув ложного обвиняемого, но разве это причина, чтобы самолично браться за дело. Кто бы меня осудил, передай я обвинение одному из коллег.

Бекки? Я, конечно, доверял, ей, но не смел переложить на ее хрупкие плечи все тяготы своих дел. Я видел, как много возникало препятствий на пути обвинителя, заинтересованного в вынесении приговора. Только я мог довести дело до конца.

К тому же стоило бы покопаться в подсознании, чтобы отыскать причину моего нежелания передать ведение дела кому-то не менее способному.

– Ну, что скажешь? – спросил я. – Назови подходящего потерпевшего.

– Мне нравятся девочки, – ответила Бекки.

В другое время я бы отпустил шутку на этот счет, но теперь я был погружен в расследование сексуальных насилий над детьми и почти не замечал выхода из тупика.

– Девочки легче вызывают сочувствие. Отцы семейств сойдут с ума при одной мысли, что на месте пострадавших могли оказаться их дочери. Присяжные склонны защищать девочек. А вот мальчиков…

– Мальчики должны сами о себе позаботиться, – добавил я.

– Точно.

– Беда в том, – подчеркнул я, – что в нашем случае трудно призвать девочек в свидетели. Они слишком малы, вряд ли даже опознают его. К тому же он не…

– Да, – перебила Бекки, догадавшись. – Тогда Кевин. Он подходит и по возрасту, и по внешности. – Она посмотрела на меня. – Во время его показаний мне хотелось подойти к нему и обнять, а ведь я не слишком люблю детей.

На данный момент меня это устраивало.

– Но на суде тебе придется проявить к ним симпатию. Ты встречалась со всеми детьми? Они тебе приятны?

– Конечно.

Я почувствовал в ее ответе неискренность.

– Не страшно. Не все обязаны любить детей. Ты не хочешь… не важно. Это не мое дело.

Она все же ответила.

– Нет, хочу. Но ребенка не заведешь с бухты-барахты. Нужна поддержка, и я это понимаю. – Она откашлялась, слегка покраснев.

– Перестань, Бекки, я не верю в это. У такой женщины, как ты, наверняка отбоя нет от претендентов.

– Ха! – Она побледнела. – К тому же к любому не подкатишься с вопросом: "Эй, не хочешь ли завести ребенка?" Это… Ну, у тебя самого есть дети. Ты должен знать.

– Да. Когда рождается первенец, кажется, что это венец всех твоих свершений, частица тебя самого. Проходит время, ты с головой уходишь в работу, ребенок подрастает. Совсем чуть-чуть, но он уже так изменился, что, вернувшись домой через неделю, ты рискуешь его не узнать. Начинаешь задаваться вопросом, действительно ли он плоть от плоти твоей. – Я погрузился в раздумье, из которого меня вывела Бекки, ожидающая продолжения. – Годы спустя ты осознаешь, что это самое важное для тебя, но порой понимание этого приходит слишком поздно.

– Почему слишком поздно?

Я пропустил вопрос мимо ушей.

– Так ты имеешь в виду Кевина? Полагаю, ты права, остальные…

– У меня есть… друг, – неожиданно призналась Бекки. Она помрачнела. Иногда Бекки сама походила на обиженного ребенка. Теперь она говорила со знанием дела. – Донни. Я познакомилась с ним в правовой шкоде с тех пор прошло много лет. Иногда я думаю, что если бы все сложилось иначе, если бы хоть один выходной отличался от другого, а нас не захлестнули бы служебные дела, мы бы поженились, у нас были бы дети или все бы шло к тому. Но этого не произошло. И теперь мы оба завалены работой, и многое потеряло былое значение. Но я думаю, в этом вы правы, что однажды он поймет, что прошел мимо чего-то важного.

– Вы все еще встречаетесь?

Она улыбнулась.

– Да, несомненно, Кевин, – сказала Бекки. – Может, нам удастся включить в состав присяжных родителей мальчиков. Если это пройдет, то обстановочка будет соответствующая, никакие девочки не понадобятся.

Я отодвинул другие папки, открыл дело Кевина, и Бекки подошла и заглянула мне через плечо, чтобы еще раз просмотреть документы.