Текст книги "Белая птичка. Роман"

Глава V. Борьба за Тимоти

А ребёнок Мэри не переставая голосил, радостно двигаясь навстречу своей счастливой судьбе, да так громко, что даже сворачивая с улочки на улочку, я слышал его громкий хохот. Вроде бы совсем нового человека, но очень похожий на хохот его отца, малыш прямо попугайничал. И мне совсем не было жаль его мать, только отца, он ведь поймёт со временем, как малыш будет по-клоунски смешить всех, сам того не желая.

Знавал я одну премиленькую девушку, постоянно надувавшую губки из-за того что, не очень вежливые люди постоянно требовали от неё живого радостного взгляда, и хотя та от природы действительно была жизнерадостной, но присмотревшись к своей мордашке, поняла, что надувать губки ей больше к лицу. Героически переборов свою жизнерадостность, как большинство женщин, храбрая Маргарет, неужели лишь готовясь ко сну и распустив косы, ты позволяла себе быть настоящей, а может даже сонной мордашке не позволяешь?

Неужели и малышу Мэри придётся ради отца идти на жертву? Поживём – увидим, а пока через несколько месяцев я решил подарить Дэвиду лошадку-качалку.

В магазин игрушек я направился в сопровождении моего сенбернара, хотя в такие магазины беру его с собой редко – он там слишком оживляется. Но ведь и игрушки в таких случаях я именно ему покупаю, однако продавщицам мы об этом не говорим и стараемся сдерживаться. Сколько я не зарекался, что больше его с собой не возьму, но пёс всякий раз – бух! – передо мной как мешок с углём, растягивает лапы и жалобно впивается в мой взгляд огромными под рыжими веками глазами, так чуть ли не с час, ни разу не моргнув, знает ведь, что я не выдержу. Мой пёс может и не слишком умён, но всё, что ему необходимо, знает в совершенстве. Когда мы выходим из дома через потайной вход, и я украдкой прислушиваюсь к соседним дверям, сенбернар, обернувшись, будто укоряет меня взглядом: «Разве так можно?»

– Ну и ладно, пошли! – так или иначе, говорю я ему в таких случаях.

Он со мной и в клубе не раз бывал, каждый раз поднимаясь по лестнице с важным видом полноправного члена клуба, хотя прочим посетителям это было не по душе. Уже и не помню точно, как я его купил, кажется, обнаружил объявление в старом номере журнала «Панч», и он обошёлся мне не меньше восьми-комнатного коттеджа.

Пёс был уже взрослым, а я по глупости приобщил его к игрушкам. Купил как-то себе на улице игрушку-вертушку – мамку, жонглирующую своим ребенком из руки в руку. И вот, сидя у камина за этой семейной идиллией, я вдруг обернулся и увидел грустную физиономию своего пса. В испуге я чуть не спрятал игрушку, но пёс потащил меня за рукав, чтобы я продолжал играть. Шумная собачья радость сопровождала каждое движение игрушечной мамки подбрасывающей и ловящей своего малыша. Игра его явно увлекала, потому что он всё чаще бегал с шумом полакать воды из своей миски, забыв о благопристойности. Потом он со щенячьим восторгом ухватил игрушку лапами и забрал с собой спать, но во сне нечаянно проглотил и так тосковал наутро, что я вынужден был купить ему новую игрушку – косца. Потом появился мальчик в чёрных сапожках, пьяница с бутылкой, пушистый кролик-пищалка – все эти игрушки исчезали также необъяснимо, как и мамка с малышом. Пёс смутно подозревал, в чём дело, но я не решился ранить его впечатлительность.

Хозяйка магазина игрушек, куда мы частенько наведывались с моим псом Портосом, предполагала, что я покупаю подарки для маленького мальчика, приговаривая то «ангелочку, то «лапочке». А Портос гордо и важно стоял рядом со мной. Добрая хозяйка слишком много говорила:

– Как сегодня Ваш ангелочек? – радостно приветствовала она меня.

– В порядке, в полном, – и я сдерживал Портоса за ошейник.

– Сегодня ветрено – он хорошо кушает?

– Да, мэм, всё в порядке, – вот бы её удивило, что мой «ангелочек» умял в обед баранью голову, хлебец и три кочана капусты, да ещё, по-моему, утащил баранью ногу.

– Наверное, любит свои игрушки?

– Так и носится с ними.

– Хотите набор для юного мастера?

– Нет.

– А землю копать Ваш малыш любит?

– Очень! – (может и баранью ногу откопает!)

– Может, возьмёте лопатку с ведёрком?

Однажды она предложила мне модель Кентерберийского собора, но дома Портос основательно высказался об игрушке – ему не нравились детские модели, а хозяйка магазина была от них в восторге, так мы и сменили одну лавку игрушек на другую.

За лошадкой-качалкой мы двинули в Нижний Пассаж – в разные периоды жизни мы, нет-нет, да и бродили тут то с Портосом, то с Дэвидом, то с Дэвидом и Портосом. Эти магазинчики считают вульгарными, но я с этим не согласен. Разве что ребятня из бедных кварталов может подпортить настрой. В Пассаже два входа: парадный с улицы Странд, и малозаметный, но более романтичный с переулка, потому что именно там Дэвида с волшебным фонарём окружила толпа восторженных нищих сорванцов.

Но ныне Пассажу предвещают упадок, заменив его то ли кафешкой, то ли роем банков – чем-то обычным и в общем-то необходимым. И всей этой радости суждено исчезнуть.

Эти Ноевы ковчеги укладываются как матрёшки и упаковываются в ящики с механическими лошадками со сбруей, за ними следом бегут солдатики с ранцами, целующие руки дамам. Куча мосек с собратьями окружили слона, гружённого гостиными гарнитурами, птички машут крылышками, а косец пробирается сквозь эту пёструю толпу. Воздушные шарики покачиваются на туго стянутых нитках, как корабли с поднятыми парусами, давая знак готовности к отплытию.

Лошадку мы приобрели в Нижнем Пассаже.

Портос, думавший, что это для него, всю дорогу посматривал на неё то с гордостью, то с волнением, но я надёжно упаковал подарок и анонимно отослал в деревянный домик-сундучок. А несколько дней спустя мы повстречались с мужем Мэри в Кенсингтонском Саду, и я поинтересовался, как они назвали девочку.

– Мальчика, – раздражающе добродушно отозвался художник, – Дэвидом назвали, – и тут же спросил со свойственной ему бестактностью об имени моего мальчика.

– Тимоти, – отозвался я, заметив сразу, как тот еле сдержал улыбку.

А а потом он горячо подтвердил, что это тоже красивое имя, как и Дэвид:

– Мне очень даже нравится, – заторопился он убедить меня, а также высказал надежду, что наши сыновья подружатся.

Меня так и тянуло резко оборвать его, что я не позволю Тимоти водить дружбу с кругом Дэвида, но я сдержался и без эмоций выслушал его повествование о заливистом смехе Дэвида во время его игры с собственными пухленькими пальчиками. Он и весом ребёнка похвастал, будто единственное назначение детей не по дням, а по часам в нём прибавлять. А о Тимоти ни слова – о нём и так некому поговорить ласково. Я решил исправить это и заговорил о зубках, но едва почуяв, что мало смыслю в этом вопросе, перешёл к более знакомому – о детских слюнявчиках и развитии младенцев. Художника очень заинтересовали все мои замечания, как и широкий кругозор в этой области столь несвойственный мужскому сознанию, а я, бледнея, проклинал себя, не понимая, почему он придаёт столько внимания моим словам.

Но художник вспомнил и старую историю о неизвестном друге семьи:

– Представляете, он подарил Дэвиду лошадку-качалку!

– Ну и что? – не удивился я.

– Это трёхмесячному-то?

Я чуть было не огрызнулся, что стремя лошадки можно под любую ножку подладить, но вовремя сдержался и просто посмеялся вместе с ним. Хотя меня задело, что и Мэри не удержалась от смеха, хотя я и сам смеялся, не помню сколько раз.

– И всё же все женщины необъяснимы, – вдруг заметил мой собеседник и пояснил, что жена внезапно перестала смеяться над подарком, грозно убедив, что «ничего смешного тут нет!», потом торжественно поцеловала мордочку лошадки и произнесла, что хотела бы видеть этого друга рядом, лицезреющим сию сцену.

Всё-таки иногда Мэри нельзя не любить! Но лишь иногда, потому что потом она соизволила выставить меня самым неприглядным образом. Её супруг сообщил мне вскользь, что Мэри решила, во что бы то ни стало узнать, кто этот неизвестный друг семьи.

– Вряд ли узнает, – разразился я нервным смехом.

– И это будет её первой неудачей, – заверил художник.

– Она же совсем ничего о нём не знает!

– В разговорах о нём она утверждает, что это старый добрый чудной холостяк.

– Старый? – ужаснулся я.

– Да, и она боится, что тот может совсем скоро состариться, если не возьмёт себя в руки, а ещё этот холостяк очень любит детей, но своих у него нет, и никогда не было, а ему нравится с ними возиться.

– Даже если бы у него и был ребёнок, он бы вряд ли захотел с ним возиться, – вдруг оборвал я, – Он уже и забыл, что такое дети, не так ли? Не играл бы, а только любовался.

– И наверняка не решился бы на это один. Но Мэри уверяет, что тот отлично бы справился с заботой о ребёнке.

– Тьфу! – начал возмущаться я, но собеседник меня остановил:

– Мэри уверена в этом, – и тут же добавил, – По-моему, из чувства благодарности.

– Ну и ладно! – мне стало неловко, а когда мы с художником вновь встретились, он меня даже испугал:

– Может быть, Вам известен джентльмен с громадным сенбернаром?

– Нет! – отрезал я, махнув тросточкой.

– Наш неизвестный друг держит сенбернара!

– Как Вам удалось это узнать?

– Это всё Мэри.

– Но как?

– Сам не понимаю!

И я заторопился прочь, потому что как раз выгуливал Портоса неподалёку.

Всё это начало напрягать меня, но я быстро принял меры безопасности – нанял слугу для прогулок с Портосом в Кенсингтонском Саду, строго наказав тому, чтобы заметив позади себя молодую леди с детской коляской, он тут же звал полисмена, потому что она, кажется, хочет похитить пса.

Вот Вам, Мэри!

Но в другой раз её супруг потряс меня новыми новостями:

– Лошадка-качалка стоит не меньше трёх гиней.

– Что, Ваша жена справлялась о цене в лавке?

– Нет, о внешности того покупателя.

Ох, Мэри, Мэри!

Вот так меня описали в Нижнем Пассаже: «Высокий, солидный джентльмен, прилично одетый, с военной выправкой, с прямым римским носом (точно подметили!), поредевшими волосами уложенными ровным пробором, как по струнке, видимо, чтобы создать больший объём шевелюры (тьфу!). Джентльмен не садиться на стул, не смахнув с него пыли платком, и вообще у него манеры старой девы (интересно, какие именно?), прилежно учтив, но не сильно общителен, угрюм на вид, лет сорока пяти (не угадали!), его всегда сопровождает громадный рыжий пёс с печальным взглядом (Это рыжие веки пса их так смутили!)»

– Вам что-нибудь известно о подобном человеке? – невозмутимо поинтересовался супруг Мэри, выпалив мне это описание.

– Друг мой, под это описание подходит куча моих знакомых!

И то, правда: в нашем клубе все члены с годами становятся похожи друг на друга. Но в целом мне наша беседа понравилась, потому что я понял, как Мэри узнала о моём сенбернаре. Но однажды я видел, как Мэри пытается с любопытством заглянуть с улицы в мои окна за занавесками, и снова обеспокоился. Потом остановила на улице какую-то няню с ребёнком, рассыпавшись в комплементах – наверняка пыталась узнать, не зовут ли малыша Тимоти, а если нет, то она, наверняка, надеется через неё узнать о другой няне с воспитанником по имени Тимоти.

Похоже, Мэри всё же именно меня подозревает. Однако, меня увлекла мысль о Тимоти и захотелось узнать о нём побольше, потому как наши встречи с отцом Дэвида периодически повторялись, и ему непременно хотелось поговорить о наших сыновьях, а вопросы он задавал довольно специфические, вроде тех, как Тимоти просыпается по утрам, или как засыпает по вечерам, или в чём его купают – хорошо, что дети и собаки довольно схожи в плане ухода за ними – так что меня спасал опыт общения с Портосом.

Так и отвечал, что Тимоти, спит спокойно, страшных снов не видит, что купаем его в ванне с карболкой и потираем щёткой. Супруг Мэри не заметил ничего подозрительного, на благосклонность Мэри я тоже надеялся, но всё же оставался настороже. Возможно, дама готовилась к новой атаке, и это больше привязывало меня к Тимоти – я опасался, что нас разлучат, а мне бы это нелегко далось.

Глава VI. Удар

Как-то майским днём я заметил из своего окна, что Мэри, провожая мужа до перекрёстка, так долго машет ему платком, будто провожает его в дальнее плаванье. Её взволнованный вид выражал упрямую радость ожидания счастливого возвращения супруга. Но джентльмен с военной выправкой, следивший за ней из окна, грустно улыбаясь, догадывался, что та начиталась книжек с советами о сохранении супружеского счастья. Так ведь, Мэри?

Ну вот!

Как только супруг скрылся из виду, её будто подменили – Мэри вмиг стала деловой дамой, аккуратно оглянувшись вокруг себя, она вдруг согнулась, уменьшилась до неузнаваемости и таинственно куда-то заторопилась. «Что ещё за номер?! – подумал я и отправился следом. Она так часто поглядывала на свои часики, будто опаздывала на свидание, долго всматриваясь в циферблат, будто плохо различала цифры.

Она их даже к губам поднесла разок.

Я знал, что она очень любит свои часики, которые, по-моему, ей подарил художник как раз в тот день, когда я уронил письмо, но зачем целует их на улице?

Однако мои праздные мысли сменились тоской: что её занесло на эту улочку, пестреющую дешёвыми лавчонками? Причём ни в одну так и не заглянула, а только сильнее сгибалась, опасаясь взглядов прохожих – что тут постыдного? Никогда не замечал, чтобы эта мордашка чего-либо стыдилась. Если бы я решился в тот миг окликнуть её по имени, она бы точно сквозь землю провалилась. Но я, таясь, не переходил на её сторону, скрываясь, я размышлял, что за свидание у неё здесь?

Думаете, я подозревал Мэри в дурном? Отнюдь. Но как-то уж слишком осторожно она направлялась на эту встречу, не сказавшись мужу, видимо, боясь опасности, которую надо было ликвидировать, и не столько ради себя, сколько ради мужа. Мэри не была способна на дурные поступки, но что мог натворить её милый увалень? Или его громкому хохоту грозит поношение? Ясный взгляд, непослушные вихры, светлая улыбка – все эти черты мы несём из детства, и они могут сохраняться столь долго, сколь остаётся чиста наша душа. А над смехом зло не властно.

А Мэри кого-то ждала, краса её поблекла от стыда на пылающем лице, этот стыд даже уродовал её – неужели всё из-за мужа? Я ругал его, но не слишком, потому как понимал, что и женщин без греха не бывает. Я что-то смутно припоминал, догадывался, но ничуть не усомнился в чистоте помыслов Мэри, которая пытается сделать что-то не очень плохое, но чего может и не стоит совершать. Может, стоит вернуться домой, глупышка? Нет, она упрямо видит перед собой лицо мужа во время расставания, сияющее вдохновением от собственных картин, что он пишет несмотря ни на что. И это она осветила его вдохновенный путь, дав силы.

А ведь думает вернуться назад, но не решается, поборов пару лёгких шагов назад, так и не покидает этой улочки, вернувшись на место как попавшаяся обманом в лисью ловушку птичка.

Не сходи с ума, женщина, беги отсюда!

Но она всё же переборов себя проскользнула в лавчонку ростовщика.

Теперь я понял, почему она выбрала именно этот квартал победнее, и именно эту улочку, где её никто не знал, и почему так часто любовалась на часики, которых может больше и не увидит никогда. Ей тяжело давалось ведение небольшого хозяйства, но в присутствии мужа она скрывала за улыбкой, куда исчезают дорогие её сердцу вещицы.

Может это и дико, но мне стало заметно легче. Даже когда Мэри выбежала из лавчонки, где оставила в заклад свои часики, я заметил, как она исхудала и осунулась последнее время, похоже, малыш стал тяжелее для её хрупких рук. Но и теперь мне было легко на душе. И я не спеша побрёл домой за ней следом, напевая какую-то песенку без слов – слов я никогда не запоминаю, наблюдая издали, как Мэри зашла в лавку детского белья – теперь понятно, зачем она рассталась с часиками. Но мне-то что? Спокойно дотягивая песенку, я замахнулся тросточкой по фонарному столбу и промахнулся. Какой-то сорванец на улице так заразительно посмеялся над моим промахом, что я подмигнул ему и сунул ему за ворот монетку.

Наверное, я шёл самой короткой дорогой, но всё равно столкнулся с мужем Мэри на обратном пути. Первый же вопрос любопытного подсказал мне резкий ответ:

– Как Тимоти? – малый вопрос открывал большие планы моему сердцу, тоскующему по новым острым ощущениям:

– Умер… – вырвалось у меня.

Художника так поразила печальная новость, что он даже не нашёл слов для соболезнования, я и сам ощутил, как упало моё сердце. Так необдуманно я убил своего малыша, и все мои мечты оградить моего ребёнка от насмешек любующегося своим сыном Мэри были похоронены заживо.

Глава VII. Прощание с Тимоти

Полагаю, многие из вас догадались, что я раз и навсегда избавился от Тимоти, чтобы обрести возможность передать Дэвиду оставшуюся от него детскую одежду, и вы не в обиде на меня за то, что я расстроил бедного художника.

Невзирая на искреннее сопереживание, я всё же заметил, что его расспросы носят ещё и некоторую долю самолюбия, дабы уберечь собственное дитя от подобного. Как у всех родителей.

Художник с заботой спросил, может ли он помочь мне, и кое-чем он действительно мог бы помочь, но я вряд ли признаюсь чем, потому что это бы его взорвало, так как он мог невероятно разволноваться и от малого намёка на мою помощь. Лучше пусть сам догадается.

И я стал рассказывать, что дома остались вещи Тимоти, которые доставляют мне боль, а тот поражённый до глубины души сочувственно пожал мне руку, в душе, полагаю, думая о другом доме и других детских вещах. Мне бы не хотелось доставлять ему хлопот, но ведь в его доме подобных вещей не так уж много, а мой рассказ расстроил и меня самого, так что я уже не сдерживаясь добавил, что мне было трудно продать вещи Тимоти или раздать нищим, ведь неизвестно в какие-руки они попадут, а ещё заверил, что один из моих друзей, у которого тоже маленький ребёнок, от вещей Тимоти отказался, потому что тоже был привязан к покойному младенцу. Кажется, именно это взяло за душу художника, и тот, наконец, предложил то, чего я добивался. Я сердился на нас обоих, что это так трудно далось – обычно мне всегда не хватает решительности и находчивости, но уж если я начну дело, то всегда довожу его до конца.

Тимоти, как вы поняли, был обречён с самого начала, его ведь даже на прогулку нельзя было вывезти – он бы долго не протянул.

И ныне, когда он меня покинул, мне даже стало легче, я живо припомнил, с какой любовью поднёс его в тот день к окошку полюбоваться закатом, и с ним ребёнок ушёл навсегда вслед за солнцем. С болью я убеждал своего малыша, что его крошечные вещички очень нужны другому, и когда солнце, как истинный его родитель приняло его в свои пламенные объятия, младенец подарил на прощанье улыбку одной даме, которую так нежно желал бы именовать мамой, наивно полагая, что у белых птичек бывают матери. В этот миг Тимоти и завладел моей душой – мне так хотелось гулять с ним в Кенсингтонском Саду до конца дней моих, скакать с ним верхом на палочке, радостно окликать его и любоваться идиллией детства, а ещё пускать в плаванье на Круглом пруду бумажные кораблики и гонять обручи по дорожкам моего беззаботного детства. Сколько мы с друзьями их пробегали тёплыми летними деньками, пока в другом конце сада не явились мы уже взрослыми джентльменами и леди, сполна расплатившись за детские радости. В моих холостяцких комнатах меня не покидала упорная мысль, что и Тимоти догадывался о моей тоске, но его самолюбие было задето, и он утешал, что делает подобное не потому, что боится жить – жить он очень хочет! – но он был таким непохожим на обычных мальчиков, потому и… высвободил пальчик из моей ладони и перешёл у меня на глазах в иной загадочный мир, но даже если бы он был очень похож на других мальчиков, мне всё равно было бы лучше без него.

Однако я что-то раскис, хотя внешне и не заметно, надо бы взять себя в руки.

На другой день я отправился покупать Дэвиду детские вещи, но вдруг смутился, увидев Мэри перед входом в лавку ростовщика. Потому и испугался войти в магазинчик детских вещей: став отцом, мужчина обретает уверенность в себе, у меня же и духу не хватило зайти в магазинчик. Я уже давно не любил всяких магазинов, кроме ателье, где заказывал себе пошив одежды. Так и топтался в дверях, посмеиваясь над своей нерешительностью – битый третий час – решись я раньше, дело уже было бы сделано.

Но в миг, когда я всё же решился, я приметил приятного джентльмена, как мне показалось, пристально следившего за мной. Тут я развернулся и ушёл, но обернувшись, заметил, что незнакомец всё ещё там, и, кажется, убеждён, что полностью пронюхал о моих намерениях. Еле сдерживаясь, я поклонился ему с ледяной вежливостью:

– Мы уже встречались, сэр?

– Прошу прощения, – отозвался тот, и я отметил, что мои слова отвлекли его от меня всего лишь на миг – уверен, он что-то серьёзно обдумывал, прежде чем ответить мне.

– Ни капли сожаления, – рявкнул я.

– Жаль, – отозвался он со смехом.

– Предупреждаю, сэр, – заявил я, – Буду стоять здесь, пока Вы не уйдёте, а тот лишь прислонился спиной к витрине.

Но в конце концов всё же разозлился: «Я никому не назначал здесь!» – и с новой силой прислонился спиной к витрине.

Мы оба твёрдо решили стоять на своём, и, видимо, очень смешно выглядели со стороны. Впрочем и это мы оба вскоре заметили. Со временем чуть остынув, мы тепло пожали друг другу руки и разошлись нанимать извозчиков.

Неужели я так и не завершу задумку? У меня были знакомые леди, которые помогали мне делать покупки, но если обратиться к ним, то придётся пояснять ситуацию, а мне бы этого не хотелось.

Уже чуть было совсем не отчаявшись, я вдруг вспомнил про Ирэн и миссис Хикинг, душевно распложенных ко мне – их-то я и попрошу помочь мне с покупкой одежды для Дэвида.