Текст книги "Каменный великан"

На лугу в тумане вспыхнул свет фонаря. Эскаргот поморгал, подумав поначалу, что по берегу разгуливает рыба-туманка. Но то была не рыба-туманка. Яркий, как рождественские огни, свет лился со стороны Вдовьей мельницы, хотя, насколько Эскаргот знал, никто, кроме него самого, никогда не наведывался на заброшенную мельницу. Несколько мгновений он смотрел на огонь, ожидая, не заколышется ли он, не придет ли в движение. Возможно, кто-то вышел на луг и заглянул на мельницу – в поисках Эскаргота, не иначе. Может, это дядюшка Хелстром, подумал он, прищуривая глаза. С учетом всех обстоятельств, он не испытывал особого желания встречаться с гномом туманной ночью.

Но он должен посмотреть, что там, верно? Если, скажем, это шайка разбойников или бесчинствующих гоблинов, он поднимет тревогу. Эскаргот переполз через бревно и прокрался по травянистому склону к мельнице, низко пригибаясь к земле и напряженно вглядываясь в туман. Он слышал тихий скрип бесцельно вращающихся на легком ветру решетчатых крыльев ветряка, отсоединенных от механизма зубчатой передачи, заржавевшего и развалившегося на части в прошлом году. Свет мерцал и дрожал, словно фонари были без стекол или словно свет источали и не фонари вовсе, а штук сто свечей, пламя которых трепетало на ветру, дующем в разбитое окно.

Порывистый ветерок пролетел над лугом, на мгновение разорвав туманную пелену. Эскаргот упал на живот на мокрую траву, частично скрытый склоном холма. На мгновение он увидел небо на востоке, окрашенное в пурпурный цвет зари, и россыпь бледных звезд, мерцающих и постепенно меркнущих в преддверии рассвета. Пока туман не сгустился вновь и не застил от взора мельницу, Эскаргот медленно приподнялся на руках и вытянул шею. Вполне возможно, он увидит кого-нибудь в окне. Если там окажется дядюшка Хелстром, он… Ну, он не знал толком, что он тогда сделает. Но Эскаргот увидел в окне лишь фонарь из тыквы с прорезанными отверстиями в виде глаз и рта, растянутого в ухмылке. Перед ним со свистом проносились длинные крылья ветряка, которые словно рубили на кусочки лучи света, исходящие изо рта и из глаз тыквенной головы. Было непонятно, почему фонарь обращен в сторону луга. Разве для того только, чтобы привлечь к мельнице кого-то? Был ли то сигнальный огонь? Эскаргот решил держать ухо востро: кто знает, какие существа скрываются в ночной тьме? Он пополз вперед, вновь скрытый покровом тумана.

С мельницы донеслись приглушенные голоса. Послышались сдавленный смех, потом предостерегающее шиканье, и бормотание возобновилось, порой звуча чуть громче, порой совсем стихая. Определить, сколько всего голосов тихо переговаривались и хихикали там, не представлялось возможным, – самое малое, три. Наконец Эскаргот заключил, что голоса – низкие и хриплые – принадлежат мужчинам, но тотчас переменил свое мнение и решил, что они принадлежат женщинам, вероятно ведьмам. Один голос, впрочем, был чуть выше остальных – знакомый голос, очень приятный, по правде говоря.

Эскаргот застыл на месте. Он узнал голос. Он должен заглянуть в окно. На мельнице имелось еще одно окно, на втором этаже, но добраться до него по скользкой дощатой стене не представлялось возможным за отсутствием опор для рук и ног – разве только он вскарабкается по одному из крыльев ветряка. Но он выдаст свое присутствие шумом. Они застукают его на полпути, совершенно беззащитного. Если его обнаружат внизу, на земле, он сможет по крайней мере дать деру.

Эскаргот пополз вперед, радуясь, что туман приглушает шорох травы и опавших листьев на лугу. Он прижался ухом к стене под подоконником, но не услышал ничего, кроме тихого напевного бормотания на гортанном наречии, понимать которое он не желал. Подняв глаза, Эскаргот увидел на подоконнике, рядом со светящейся тыквой, черного кота, пристально смотревшего в ночь. Он сжался в комок, не сводя взгляда с животного. Пугать его не стоило. Вероятно, не стоило и привлекать к себе его внимание. Похоже, кот наблюдал за крыльями мельницы, приводимыми в движение легким ветром, так же зачарованно, как наблюдал бы за бумажным бантиком, пляшущим на веревочке.

Затем кот стремительным прыжком преодолел четыре фута, отделявшие его от крыльев ветряка, вцепился когтями в потрескавшуюся от времени решетчатую лопасть и взмыл вместе с ней в туман… Эскаргот следил за пролетающими над головой крыльями мельницы – первое, второе, третье, четвертое, пятое; вскоре он начал считать по следующему кругу. Кот исчез, – вероятно, рыскал по верхнему складскому помещению в поисках мышей.

Эскаргот подполз к самой стене, не забывая о лопастях, вращающихся у него за спиной. Еще не хватало, чтобы одна из них размозжила ему череп. Он поднялся на ноги, держась за подоконник, и заглянул в окно. Там горело с полдюжины фонарей из тыкв, расставленных по периметру помещения. Посреди комнаты на земляном полу сидели, подогнув под себя ноги, три ведьмы, поочередно бросавшие огромный костяной кубик на украшенную резьбой доску. Леты среди них не было. Но Эскаргот не сомневался, что услышал именно ее голос среди прочих. Подле закрытой двери на куче горящего хвороста стоял железный котел. Дым костра смешивался с паром, поднимавшимся от котла, и в воздухе висело розовое облако, из которого, по мере конденсации пара, обратно в котел падали капли, похожие на кровавый дождь. У двери стояли четыре помела.

Одна из ведьм была чудовищно толстой, с мясистым лицом и заплывшими жиром глазами. Она сидела на полу – ни дать ни взять, слишком туго набитая тряпичная кукла в бесформенном балахоне – и пальцами, похожими на жирных червяков, шевелила над кувыркающимся по доске кубиком. Рядом с ней лежал кожаный мешочек – кожаный мешочек Эскаргота! На землю из него выкатилось несколько шариков.

– Эй! – от неожиданности крикнул Эскаргот, страшно удивленный и исполненный решимости вернуть свой мешочек.

Толстая ведьма широко ухмыльнулась, словно обрадовалась, что он заглянул на огонек, словно ждала его. Она взяла один из шариков, немного полюбовалась им при фонарном свете, а потом бросила в котел, который громко зашипел, задымился и выпустил к потолку облако вонючего пара; оно закружилось по маленькому помещению, распространяя тошнотворный запах крови.

Эскаргот отпрянул, случайно столкнув фонарь с подоконника в комнату. Он услышал глухой удар тыквы о земляной пол как раз в тот миг, когда одно из крыльев мельницы пронеслось у него за спиной, ободрав ему затылок и задев по уху. Следующая лопасть, подгоняемая внезапным порывом ветра, подхватила Эскаргота за куртку сзади, и торчащие прутья обломанной решетки, словно пальцы, вцепились ему в воротник и в волосы.

Не успев даже крикнуть, Эскаргот взмыл по широкой дуге вверх – вслед за котом, проделавшим тот же путь чуть ранее. Он судорожно шарил в воздухе заведенными назад руками, пытаясь ухватиться за хлипкую решетку крыла. Безусловно, эта штука должна остановиться под тяжестью его тела – либо остановиться, либо просто-напросто обломиться. Он покатится вниз по склону холма со свернутой шеей. Эскарготу удалось упереться пяткой в одну из перекладин решетки и схватиться правой рукой за планку над головой. Выскользнуть из куртки будет нетрудно, но он сильно сомневался, что захочет сделать это, – по крайней мере, пока не опустится чуть ближе к земле.

Поэтому он продолжал судорожно цепляться за крыло, которое набрало скорость на спуске и чуть замедлило движение на подъеме; из мельницы доносился кудахтающий смех. Перекладина у него под ногой хрустнула; пятка проломила перекладину, уперлась в следующую и проломила ее тоже. Куртка затрещала, и Эскаргот сполз на дюйм ниже, чувствуя мучительный приступ тошноты. Крыло вновь достигло высшей точки и стремительно полетело вниз, к лугу. Эскаргот непроизвольно вскрикнул, ожидая, что сейчас разобьется в лепешку о землю. Потом он вновь взмыл вверх с сильным порывом ветра, который, казалось, внезапно превратился в ураган. Туман завивался тонкими струйками вокруг его головы, постепенно бледнея и рассеиваясь, а он кружил все быстрее и быстрее, оборот за оборотом; луг, лес, холмы и красное зарево заката вихрем проносились у него перед глазами, сливаясь в одно расплывчатое пятно. Наконец, одуревший от головокружения Эскаргот, подвешенный к крылу мельницы за ворот куртки, нелепо вздернутой к плечам и шее, резко остановился на самом верху, прямо напротив окна на втором этаже.

Там на дощатом полу сидел кот, сжимавший в лапах съежившуюся от страха жирную мышь. Он играл с ней – то выпускал из когтей, то подхватывал зубами, – а потом вдруг вперил взор в болтавшегося за окном Эскаргота, который в ужасе таращился на кота, теперь ясно понимая, что фонарь из тыквы и в самом деле выставили на окно внизу, чтобы привлечь к мельнице кого-то: Эскаргота. Кот пошел рябью, расплылся, задрожал, увеличился в размерах, снова сократился – а потом в мгновение ока превратился в Лету, которая сидела на полу, держа в руках подписанный том Дж. Смитерса, изодранный и грязный, с оторванным переплетом, висевшим на нескольких длинных нитках. Потом она опять обернулась котом, трясущимся от беззвучного смеха, сжимающим в зубах мышь. Крылья мельницы дрогнули, пришли в движение и сделали еще один оборот; а когда Эскаргот вновь завис напротив верхнего окна, он увидел ухмыляющуюся Лету, в глазах которой отражался красный свет зари. Она опять вся пошла мелкой рябью, замерцала и превратилась в черного кота, а потом – в сгорбленную старуху с белесоватыми глазами и седыми волосами, похожими на паутину.

Куртка треснула в последний раз, и крыло ветряка изогнулось под тяжестью Эскаргота, когда он ухнул вниз, судорожно шаря руками по сторонам в отчаянной попытке уцепиться за что-нибудь, пробивая пяткой хрупкие перекладины решетки одну за другой. Он сорвался в пустоту, налетел на следующую лопасть, проскользил по ней и рухнул на землю. Потом он вскочил на ноги и во весь дух помчался через луг к дороге, навстречу милым сердцу огням городка Твомбли. Эскаргот не имел ни малейшего желания оглянуться назад и, вполне возможно, превратиться в камень под действием колдовских чар. Он бросился прямиком к дому Смиглза и безостановочно колотил кулаками в дверь, пока старый Смиглз, в ночной рубашке и колпаке, с растрепанными седыми волосами, не распахнул дверь с проклятием.

– Завтра уже настало, – выдохнул Эскаргот. – Давайте мои деньги.

4. «РАЗДАВЛЕННАЯ ШЛЯПА»

К тому времени когда у него перестала кружиться голова, Эскаргот уже успел проскакать не одну милю по дороге вдоль реки на непокладистой лошади, купленной слишком поспешно и слишком дорого. Тянувшийся по правую руку лес казался мрачным и темным; земля под дубами и кустами болиголова была усыпана красно-коричневыми листьями и утыкана трухлявыми пнями. Солнце еле ползло по небу, словно изнывая от усталости и собираясь нырнуть в реку; время от времени на него наплывали медлительные облака, и тогда дневной мир погружался в полумрак.

Эскаргот был голоден. Даже засоленная рыба, которую он выбросил на луг (когда это было, неужели только позапрошлой ночью?), начинала казаться ему крайне соблазнительной. Дважды он останавливался, чтобы набрать ягод, но стояла поздняя осень, и ягоды были сморщенными или совсем мелкими, – возможно, они спасали от голодной смерти, но простой голод не утоляли. Среди прелой листвы и пожухлой травы, устилавших землю под деревьями, во множестве росли грибы, и будь у Эскаргота, например, немного масла и чеснока… Но масла у него не было, как не было и ни малейшего желания жевать сырые грибы. Он хотел жареного мяса с картошкой или мясного пирога с миской соуса.

Много недель по дюжине разных причин Эскаргот собирался покинуть Твомбли. И вот теперь его выгнали из города – по крайней мере, так казалось – и в довершение ко всему выгнали голодным. Когда он наконец принялся обдумывать последние события, все случившееся показалось ему не лишенным смысла. Вполне вероятно, все напасти последнего времени насылались на него с некоей целью. Во всяком случае, его бегство из города явилось результатом всех предшествующих преследований и притеснений. Ведьмы отлично справились с делом, напугав его до полусмерти и заставив покинуть город, – но куда он бежит? Вниз по реке, по следам гнома и старухи – или Леты? Или обеих? Или всех троих? У Эскаргота путались мысли.

В глубине души он не верил, что Лета – ведьма, что она и слепая старуха – один и тот же человек. Но зрелище, прошлой ночью представшее перед ним в окне мельницы, убеждало в обратном. «Вполне возможно, всеми своими сомнениями я обязан единственно моему тщеславию», – подумал Эскаргот. Он определенно предпочитал верить, что вовсе не явился жертвой розыгрыша, что редкие, но восхитительные знаки внимания Лета оказывала ему совершенно искренне.

Он взял с собой мешок с одеждой и съестными припасами, купленными на деньги, полученные за дом. Свои книги Дж. Смитерса он отдал профессору. Эскаргот случайно встретился с ним в городе рано утром. Профессор возвращался с реки, где собирал водоросли для аквариума и обнаружил кустики гомункулусовой травы в маленькой заводи в двух милях от деревни. Немного, конечно, но с полдюжины ростков пошли в семя, и сквозь тонкие полупрозрачные стенки стручков уже можно было рассмотреть расплывчатые очертания человечков-невеличек. Вурцл собрал достаточно ростков для исследования, а потом столкнулся на дороге со странным гномом в мятой шляпе с опущенными полями. Гном щедро заплатил за гомункулусовую траву и шутливо заявил, что собирается размолоть крохотных человечков в порошок и употребить в качестве табака.

Профессор Вурцл продемонстрировал Эскарготу мешочек с золотыми монетами, который и предложил за книги Смитерса. Но Эскаргот нисколько не сомневался, что монеты, извлеченные из мешочка, смогут пригодиться разве только Стоуверу, который с удовольствием еще раз проделает физическое упражнение, состоящее в топтании жуков. Поэтому он отдал книги профессору во временное пользование – все, кроме «Каменных великанов» – и погнал коня вдоль реки в сторону Города у Высокой Башни, чувствуя все еще слишком высокую концентрацию колдовских чар в воздухе, чтобы сидеть на месте сложа руки. По дороге он никого не нагнал и ближе к вечеру поехал неспешной рысью, раскачиваясь в седле и предаваясь невеселым размышлениям.

Если он поедет достаточно быстро, то поспеет на побережье к празднику урожая. Скорее всего он не найдет там ничего, что помогло бы раскрыть хоть одну из тайн, но тогда у него появится хотя бы цель путешествия. Дома у него больше нет. Это ему дали понять очень ясно. Когда он вернется в Твомбли – если он вернется в Твомбли, – маленькая Энни даже не вспомнит, кто он, собственно, такой. Вопрос стоял так: либо он похитит девочку, либо оставит ее в покое. Оставить малышку в покое было благоразумнее. Вне всяких сомнений. Уводящая вдаль дорога – не лучшее место для ребенка. А что касается перспективы вырастить из Энни дитя природы, умеющее определять время по ветру, то, вполне вероятно, дети природы – всего лишь невежественные грязные существа с сухими ветками в спутанных волосах. Ребенок должен ходить в школу, играть с друзьями и слушать сказки на ночь.

Или правда в том, что Эскаргот не очень-то и хотел взять дочь с собой? Он бы точно не поспел в Город-на-Побережье к празднику урожая, будь с ним Энни. А куда приведет его дорога странствий после побережья? На Очарованные острова? В Белые горы? Он должен сделать свое дело – вот в чем правда; и Энни ему здесь не помощница. Эскарготу хотелось, чтобы правды было поменьше. Чем больше правды открывалось, тем больше сомнений возникало.

Посему мысль о цели путешествия выступила на первый план, стала более существенной, чем мысль о родном доме на холме над городом, который в последние недели уже начал превращаться, подобно золоту гоблинов, в некий смутный и чуждый образ. Единственной реальной связью Эскаргота с Твомбли теперь оставались книги Смитерса, отданные во временное пользование профессору Вурцлу. Однажды он вернется и заберет их. К тому времени он будет носить черную повязку на глазу и бороду; он явится в городок в экзотических лохмотьях и треугольной шляпе с поднятыми полями. Он навестит Энни и узнает, как она поживает.

В настоящее время, однако, Эскаргота тянуло в Город-на-Побережье. Там, по крайней мере, он сможет получить некоторое представление о том, насколько достоверны рассказы Дж. Смитерса о празднике урожая. Эскарготу слабо верилось, что там действительно сжигают ведьм. Такого рода вещи казались невероятными. Но с другой стороны, в последнее время произошло достаточное количество вполне невероятных событий.

Вскоре после четырех часов пополудни воздух посвежел, тени почернели и удлинились, а дувший с реки ветер стал достаточно холодным, чтобы у Эскаргота застучали зубы. Придорожная вывеска сообщила, что он находится еще в целых двадцати милях от Города у Высокой Башни и что в миле от реки, по пути к Маквикеру, находится трактир. «Наемные комнаты в» Раздавленной шляпе ««, – гласила вывеска, под которой на медных крючках болталась грубо вырезанная из дерева широкополая шляпа с лентой, выведенной краской вокруг приплюснутой тульи. Означенный постоялый двор находился в миле от дороги. Возникла дилемма: переночевать в трактире или провести ночь на голой земле, мучась от голода и постоянно поглядывая одним глазом, нет ли поблизости гоблинов.

Эскаргот дернул поводья и пустил лошадь рысью по лесной тропе, говоря себе, что, на худой конец, он получит теплую постель и бутылку пива в возмещение всех неудобств. Подъехав на закате к трактиру, он обнаружил, что не в силах перекинуть ногу через коня, чтобы спешиться. Обе его ноги, по всей видимости, затекли за день путешествия верхом. Эскаргот серьезно кивнул стоявшему в ожидании конюху, тупорылому парню в комбинезоне, со ступнями размером с крышку от котла. У того было неприятное, хмурое выражение лица, словно он только что вспомнил о том, как однажды по ошибке выпил стакан скипидара, приняв последний за содовую воду.

Эскаргот попытался перекинуть через коня правую ногу, но безуспешно. Правая нога онемела не меньше левой. Он начал медленно наклоняться в сторону всем корпусом и наконец свалился на траву под действием силы земного притяжения.

Конюх самодовольно ухмыльнулся и кивнул, словно ожидал чего-то подобного. Лошадь двинулась вперед, устремив взгляд на поросший клевером участок лужайки. Эскаргот принял сидячее положение, чувствуя себя страшно глупо.

– На вашем месте я не стал бы подходить к ней сзади, – сказал парень, взяв лошадь под уздцы.

– А что такое? – спросил Эскаргот, сильно сомневаясь, что он вообще когда-нибудь еще сможет «подойти»к чему-либо. Он весь задеревенел, как вчерашняя рыба, и был уверен, что ему придется поглощать ужин стоя.

– Не подходите к ней сзади на близкое расстояние, иначе она может лягнуть вас.

– Лягнуть меня? Зачем ей, собственно, меня лягать?

– Они лягаются забавы ради, эти лошади. – И парень потрепал лошадь по холке, похоже, от души восхищаясь животным, которое лягается забавы ради. – Она лягнет вас прямо в ухо, и вы откинете копыта.

Эскаргот отполз на несколько футов в сторону. Он чувствовал себя так, словно только что съехал на заднице с каменистого склона холма.

– Так почему бы вам не отвести ее в конюшню, приятель, чтобы она не болталась в опасной близости от меня?

– И вы ничего не сможете с нее взыскать. Лошадь нельзя последовать в судебном порядке.

– Вы хотели сказать «преследовать», – поправил Эскаргот. – Так уведите животное. Вам ведь именно за это и платят, не так ли? Или в ваши обязанности входит раздавать советы на лужайке?

Он с трудом поднялся на ноги, разбитый и раздраженный, отряхнул колени, а потом снял свои переметные сумы с седла и взвалил их на плечо. Конюх с лошадью скрылся за углом трактира.

Эскаргот направился к трактиру, высокому зданию с множеством затейливых карнизов и балкончиков. Оно стояло на заросшей сорняками лужайке, завалившись набок и одним углом съехав с осыпавшегося, осевшего фундамента. Все здание накренялось в сторону реки; окна и двери сидели в рамах косо, и в широких щелях весело свистел ветер. Почти на всех окнах висели драные занавески, и даже с лужайки было видно, что в последний раз их стирали лет двадцать-тридцать назад, – вероятно, примерно в то же время, когда в последний раз красили стены. Над передним крыльцом висела выцветшая вывеска с надписью «Раздавленная шляпа» – поразительно подходящее название для подобного заведения.

Оно представляло собой полную противоположность уютному, увитому плющом домику, который рисовало Эскарготу воображение. Если в трактире и были другие постояльцы, то они умело прятались. Во всяком случае, никто не сидел на веранде в плетеных креслах, – возможно потому, что у кресел отсутствовали сиденья, от которых местами остались лишь полусгнившие разрозненные ивовые прутья.

У колокольчика на крыльце не было язычка, но сама дверь оказалась приоткрытой, поэтому Эскаргот, предварительно прокричав в щель приветствие, взялся за ржавую дверную ручку и надавил на нее. Перекошенная дверь, плотно притертая к порогу, даже не дрогнула. Он толкнул еще раз, подергал дверную ручку, покричал, а потом с полдюжины раз пнул дверь в самом низу, где она зацепилась за порог; с каждым следующим ударом дверь чуть подавалась внутрь и наконец с грохотом распахнулась. У подножия крутой, завалившейся набок лестницы стоял мужчина, с маленьким срезанным подбородком, в белом фартуке. У него были крохотные тонкие усики, казалось купленные на дешевой распродаже, устроенной погоревшим торговцем.

– Эй, вы, – сказал мужчина с недовольной гримасой, – нечего тут хулиганить.

– Дверь заело, а колокольчик не работает. Я кричал, но похоже, никто меня не слышал.

– Я слышал, разве нет? Вот он я, стою перед вами. Здесь вам не город, приятель.

– Надеюсь, вы простите меня? – спросил Эскаргот, устыдившись, что пинал дверь.

– К чему спешка, спрашивается? Здесь не принято кланяться и расшаркиваться. Здесь вам не город. Я человек бедный.

– Вы правы. Приношу свои извинения и все такое. Никакой спешки. Ровным счетом никакой.

– Тогда ладно, – сказал мужчина в фартуке. – Вам нужна комната, так?

– И ужин, если можно.

– Ужин тоже?

– И то, и другое, – сказал Эскаргот, осматривая неопрятный интерьер трактира.

Все вокруг покрывала пыль, в том числе и мужчину в фартуке. По внимательном рассмотрении оказалось, что мужчина обсыпан мукой и держит в руке измазанную тестом ложку. Эскаргот одобрительно посмотрел на ложку.

– Замешиваете тесто, да? Наверное, печете пирог? – Он улыбнулся. Ссориться не имело смысла. В любом случае мужчина был прав. Ближайший населенный пункт находился во многих милях отсюда. Здесь был не город, где человек может сбегать в лавку Бизла и купить новый колокольчик, когда у старого отвалится проржавевший язычок. Здесь была глухомань, медвежий угол.

– Пирог?

– Ну да, из теста и всего такого. Я подумал, может быть, пирог…

– Крысы, – сказал мужчина, взглянув на ложку, а потом снова на Эскаргота. – Я замешиваю отравленное тесто, которое использую в качестве приманки. Терпеть не могу крыс. – Он внезапно содрогнулся, словно от озноба. – Они изгрызли угол веранды, изгрызли мои кресла. Они сгрызут все, в том числе нас с вами.

Эскаргот медленно кивнул и снова огляделся по сторонам:

– Ладно, забудем о пироге. Сойдет любая еда. У вас не найдется лишней бутылочки эля, а?

– Ни одной, к сожалению. Ни одной. Но есть сидр, если вы пьете сидр. Далеко держите путь?

– В данный момент в Город-на-Побережье. А сидр – это замечательно. Но я бы хотел убрать куда-нибудь свои сумки, прежде чем поужинать.

– Хотите положить какие-нибудь ценные вещи в сейф? Это самое надежное место. Почем знать, кто может остановиться в гостинице вроде моей. Пустынная дорога и все такое. Я дам вам расписку на любую вещь, вверенную моему попечению. Надежно как в банке.

– В любом случае спасибо, – сказал Эскаргот. – А здесь есть постояльцы, кроме меня? Дорога кажется пустынной.

– Ни одного. О чем я и говорю. В нынешнее время путешествовать небезопасно, верно? Гоблины и все такое. И разбойники с большой дороги. Только в прошлый вторник у Маквикера повесили троих таких ребят, но это меньше половины шайки. Кто знает, может, вы тоже из них. Вот почему я держу сейф. Я рассуждаю так: если вы кладете в сейф свои ценности, значит, вы не скроетесь с моими. Но человек, не желающий воспользоваться такой удобной вещью, запросто может оказаться вором, который с утра пораньше улизнет с моим столовым серебром. Улавливаете мысль?

– Это очень умно. – Эскаргот покивал головой. – Мне бы хотелось иметь что-нибудь, что я мог бы положить в ваш сейф. Я бы спал спокойнее, если бы знал, что мои ценности хранятся в надежном месте. Но я не из тех путешественников, для которых изготавливают сейфы. Дайте мне комнату и немного еды, и завтра на рассвете я уеду. К счастью, сегодня я в состоянии заплатить по счету.

– Хорошо, – сказал хозяин трактира, поворачиваясь и направляясь прочь по узкому коридору. – Любая незапертая комната на втором этаже.

На втором этаже царили разруха и запустение: покоробившиеся доски пола, потрескавшаяся штукатурка на стенах. Комнаты, тянувшиеся вдоль открытой галереи, находились примерно в таком же состоянии. Эскаргот вошел в одну и сразу вышел прочь, увидев огромную крысу, которая метнулась в угол и исчезла в норе, прогрызенной в плинтусе. Следующая комната как две капли воды походила на первую, только крысиных нор в стенах здесь вроде не было, поэтому Эскаргот бросил сумку на кровать и сел рядом, задавшись вопросом, а не оказывается ли любая достигнутая цель путешествия чуть менее привлекательной, чем представлялась в самом начале пути?

Он нагнулся, заглянул под кровать и облегченно вздохнул, не обнаружив крыс и там. Он подошел к треснувшему грязному окну, затянутому паутиной, и выглянул на задний двор, где его лошадь щипала траву возле полуразрушенного сарая. Сразу за сараем начинался лес, темный и тихий в сгущающихся сумерках. Сидр. Этого следовало ожидать. Человек скачет по пустынной дороге с рассвета до заката и к вечеру уже готов убить за бутылку эля – даже за бутылку паршивого эля, какой обычно продают в трактирах вроде «Раздавленной шляпы». И что находит покрытый пылью, усталый путник, умирающий от жажды? Сидр и отравленный пудинг для крыс, проживающих в соседней комнате.

Эскаргот снова плюхнулся на кровать, откинулся на спину и вытянулся во весь рост. Он достаточно устал, чтобы заснуть и тем самым избавиться от необходимости беспокоиться по поводу ужина, – неплохой вариант с учетом всех обстоятельств. Но он не собирался позволить хозяину трактира отделаться от него, так ничем и не накормив; а потому пообещал себе, что вздремнет буквально минутку, а потом спустится вниз и зальет в себя немного сидра.

Получасом позже Эскаргот, вздрогнув, пробудился в темноте и рывком сел, ударив ногой по спинке кровати и выбив заменявший ножку угловой столбик, который с громким стуком упал на пол. Ему померещился какой-то шум – словно кто-то гремел дверной ручкой, пытаясь открыть дверь. Но теперь все стихло. Вполне вероятно, он толкнул ногой спинку кровати во сне и проснулся от грохота упавшего столбика – вот и хорошо, ибо в противном случае он бы проспал до полудня. Эскаргот машинально нащупал кожаный мешочек на груди, в котором лежали деньги и амулет правды. Они пребывали в целости и сохранности, – без сомнения, в гораздо более надежном месте, нежели сейф хозяина. Расписка, ну конечно. Только с ней одной он и остался бы поутру; амулет правды и деньги исчезли бы, а у него взамен осталась бы расписка.

Эскаргот зажег масляную лампу, стоявшую у кровати, и вынул из-за пазухи амулет правды. Он с минуту пристально смотрел на него и в конце концов почувствовал себя полным дураком. Как может украшенный резьбой камень говорить правду? Как он вообще может говорить? У него нет рта. Но камень действительно походил на амулет правды – или, во всяком случае, на какой-то амулет. «Возможно, – подумал Эскаргот с внезапным воодушевлением, – он и не должен никому ничего говорить. Возможно, он отвечает лишь на вопросы определенного рода – вопросы, на которые можно ответить только» да» или «нет». О чем он спрашивал амулет прежде? Просил обстоятельно высказаться по поводу достоверности рассказов Дж. Смитерса. Разумеется, он ничего не ответил. Чего Эскаргот ожидал от камня, научного доклада?»

Он поставил амулет на маленький столик под лампу. Казалось, камень впитывает желтый свет, словно кирпич воду; вырезанный глаз смотрел пристально и выжидательно. Эскаргот откашлялся.

– Мне следовало взять с собой маленькую Энни? – спросил он, готовясь услышать ответ, который нисколько не хотел услышать. Но камень молча лежал в желтом свете лампы. – Лета ведьма? – Ничего не произошло. Может, на вопросы отвечает глаз? Может, он подмигнет, когда Эскаргот случайно скажет правду? – Что… – начал Эскаргот, но тут дверь с грохотом распахнулась, и в комнату стремительно ворвался хозяин трактира с разделочным ножом в руке.

За ним в дверном проеме, злобно щурясь и решительно стиснув зубы, стоял тупорылый конюх в закатанных до колена штанах. Эскаргот хотел схватить амулет, чтобы спрятать в карман, но случайно столкнул камень со столика, и тот откатился к окну. Он бросился за ним и споткнулся об отвалившийся столбик кровати. Он нагнулся, поднял тяжелый обтесанный брусок и пригрозил им хозяину таверны, который предпринял попытку обойти Эскаргота сзади, чтобы тот оказался между ним и конюхом.

– Мы собираемся ограбить тебя! – прокричал хозяин таверны, обнаруживая поразительное прямодушие. – Мы грабим почти всех, кто здесь останавливается, да! А потом избиваем до полусмерти. Последнего постояльца мы отвезли в Маквикер и сказали, что он пытался ограбить нас, и его вздернули как вора. Тебя тоже повесят. Вот увидишь!

Пораженный сей речью, Эскаргот изумленно смотрел на мужчину, держа в руке брусок, словно биту.

– Я это заслужил, – неожиданно для себя согласился он. – И не только это. Я оставил свою дочь на попечение ужасной матери и сгорбленного лицемерного проповедника – и мне ничего не остается, как бежать. Вы понимаете, что это значит?

Хозяин таверны кивнул. Очевидно, он хорошо понимал, что это значит. Конюх тоже кивнул, после чего вошел в комнату и двинулся к кровати, словно собираясь перебраться через нее и наброситься на Эскаргота с другой стороны.

– Я хотел, чтобы твоя лошадь лягнула тебя там, во дворе, – сообщил он, злобно косясь на Эскаргота. – Одна такая лошадь уже лягнула меня. Причем не один раз. Чуть мозги не вышибла. Но я не почувствовал боли – больно стало только на следующий день. Я ненавижу лошадей.