Текст книги "В плену у призраков"

Джеймс Херберт
В ПЛЕНУ У ПРИЗРАКОВ

Быть «посещаемым» – это значит взглянуть на правду, которой, наверное, лучше быть скрытой.

Сон. Воспоминание

Шепот. Имя.

Во сне ворочается мальчик. Комнату освещает бледная, туманная луна. Глубокий сумрак.

Мальчик вертит головой и поворачивается к окну, так что его лицо кажется мягкой маской, безупречно чистой и бесцветной. Но сон мальчика неспокоен: его глаза под веками беспорядочно мечутся.

Шепот. Имя.

– Дэвид…

Звук этот едва слышен.

Мальчик хмурится; но ему снится этот голос – нежный зов в его собственном сне. Его рука освобождается из под одеяла, губы раздвигаются в тихом бормотании. Быстротечные мысли неохотно тянутся из земель, по которым они беспрепятственно блуждали, к действительности. Когда он просыпается, протест, застрявший в его горле, обретает форму и выходит наружу.

Глядя сквозь стекло на покрытую дымкой луну, он думает: не вообразил ли он сам свой собственный крик?

В его сердце – щемящая тревога, от которой, кажется, густеет кровь; и медлительное, усталое движение в его жилах каким-то образом делает все попытки существовать тяжелым, возможно, безнадежным делом. Но шепчущий, почти шипящий голос развевает большую часть этой внутренней апатии.

– Дэвид… – зовет он вновь.

И мальчик понимает чей это голос, и от этого понимания его бросает в дрожь.

Мальчик садится в кровати, вытирая слезы вокруг своих глаз (во сне он плакал). Пристально смотрит на темные очертания двери. Он испуган. Испуган… и заворожен.

Он откидывает одеяло и идет к двери; отвороты мятых пижамных брюк зацепились за босые ступни. Мальчику не более девяти, он невысок ростом, темноволос и бледен. И странно измучен для такого возраста.

Он стоит у двери, как будто боясь к ней прикоснуться. Он в недоумении, более того – ему любопытно. Мальчик поворачивает ручку, – холод металла пронзает его руку, словно ледяная сила, вырвавшаяся из под власти хозяина зимы. Но этот удар слаб на фоне влажного холода его собственного тела. Он открывает дверь; темнота за ней еще плотнее, кажется, что она разрастается, наполняя спальню и усиливая царящий в ней сумрак. Иллюзия, но мальчик слишком мал, чтобы оценить такой естественный обман зрения. Он съеживается, боясь прикоснутся к этой неожиданно возникшей темноте.

Глаза мальчика привыкают, и чернильный мрак растворяется, словно ослабленный внезапным увеличением своего объема. Скорей испуганно, чем осторожно, он вновь двигается вперед, чтобы, дрожа, снова остановиться на площадке, ведущей к лестнице. Спуск по ней был бы равносилен погружению в черноту царства тьмы, настолько абсолютной кажется там темнота.

Однако приглушенный шепот настаивает:

– …Дэвид…

Он не может сопротивляться: в этих призывах его надежда. Хрупкая надежда, – надежда, лежащая за тесными, ограничивающими узами здравого смысла, но тем не менее это слабейшее опровержение чего-то так ужасно, что мальчика бросает в жар от такой ноши.

На мгновение он прислушивается, возможно желая, чтобы этот отдаленный голос разбудил и его родителей: никакого звука из их комнаты. Беда высосала все их силы, и физические, и духовные. Он всматривается во мрак, лежащий под ногами, сильно испуганный и еще более сильно принуждаемый спускаться.

Мальчик ступает по лестнице, пальцы его руки скользят по стене, ощущая шероховатость тисненых обоев. Неверие смешивается с чарами и страхом; маленькие огоньки, – кто знает откуда выхваченные? – поблескивают в его зрачках, двух одинаковых маячках, двигающихся сквозь темноту и дерзко бросающих свой свет в ее глубины.

Спустившись с лестницы, он вновь останавливается и кидает через плечо взгляд, словно в поисках поддержки от спящих родителей. Но из их спальни не доносится никакого звука. Ни единого звука во всем доме, – даже этого голоса.

Впереди, в конце коридора, в котором он в нерешительности стоит, виден мягкий свет – мерцающая янтарная полоска. Медленно, обдумывая каждый шаг, мальчик приближается к этому свету. Он останавливается возле закрытой двери, и теперь – звук есть – тихое движение, как будто дыхание самого дома. Может быть, это не более, чем крадущийся ветерок.

Мальчик изучает пальцы своих ног, выглядывающие из под пижамных штанин и купающиеся в струящемся из под двери свете, задерживая свое отвлечение от того, что, он знает, должен затем сделать. Неровный свет дрожит на кончиках пальцев. Его рука хватается за дверную ручку, и на этот раз нет удара холода; на этот раз металл влажный. Или это влага его собственной руки?

Чтобы повернуть ручку, ему приходится вытереть ладонь о куртку пижамы. И все равно: рука его слаба, она скользит по гладкой поверхности, – перед тем как остановиться и повернуть. Мимолетная мысль, что с другой стороны кто-то притаился и сопротивляется его усилию; затем ручка схватывается и замок открывается. Мальчик толкает дверь, и его лицо освещается играющим светом.

Комната – это выставка горящих свечей; когда открылась дверь, их пламя пригнулось, и мальчик почувствовал запах воска. Тени моментально отступили, затем, когда бесчисленное множество огней успокоилось, метнулись вперед в своем приветствии.

В самой дальней точке комнаты, на столе, покрытом кружевной тканью, покоится гроб. Маленький гроб. Детский гроб.

Мальчик изумленно смотрит. Он входит в комнату.

С широко раскрытыми глазами он приближается к гробу, и шаги его становятся все тяжелее и тяжелее. На его коже, освещенной свечами, поблескивает влага.

Он не хочет смотреть внутрь гроба. Он не хочет видеть лежащее там в таком несвойственном положении тело. Но выбора нет. Он всего лишь ребенок, и его мозг не закрылся для сверхъестественных возможностей. Оптимизм у маленьких приобретает, возможно, причудливые формы, но из-за этого он не теряет своей силы. Голос прошептал его имя и он откликнулся: у него есть собственные причины хвататься за непостижимое.

Мальчик приближается. Постепенно внутри обитого шелком гроба показываются очертания тела.

На девочке белое церковное одеяние, талия обвязана голубой лентой. Ее руки, соединенные словно в молитве, покоятся на груди. Она не… она была не намного старше мальчика. Лицо окаймляют черные волосы; в своей смерти она почти безмятежна – спокойно спящий ребенок; и хотя в действительности она совершенно неподвижна, в уголках ее губ играет неспокойный свет, так что кажется, будто она сдерживает улыбку.

Но мальчик, несмотря на стремление не верить в это, знает: под этой оболочкой нет жизни; ритуалы двух последних дней, которые сопровождали горе, убедили в этом сильнее, чем само ужасающее отсутствие девочки. Он вплотную нависает над ней, хмуря лоб в отчаянной тоске. Ему хочется произнести ее имя, но горло перехватывает от нахлынувших чувств. Он моргает, прогоняя напирающие слезы; наклоняется вперед так, чтобы было можно поцеловать свою мертвую сестру.

И вдруг она открывает глаза.

Она усмехается ему, и ее лицо более не кажется невинным. Руки ее шевелятся, будто пытаются дотянуться до мальчика.

Мальчик застывает. Его рот остается открытым, вытянутые губы напряжены и тверды. Крик зарождается, но вырывается наружу лишь пару мгновений спустя – пронзительный вопль, разрезающий тихое спокойствие дома.

Этот крик слабеет, растворяется, и, когда разум ищет убежища за бархатными стенами забвения, глаза мальчика закрываются.

Глава 1

…Глаза его открыты, и вместе с пробуждением в них появляется неуверенность. Лязг железа – колес по рельсам – и ритмичное покачивание вагона вытеснили задержавшиеся обрывки его сна. Он моргнул, еще раз, встревоженный прозрачными остаточными образами, которые не имели никакой четкой формы и, определенно, никакого содержания. Дэвид Эш вздохнул и повернул голову, так что мог видеть проезжавший мимо пейзаж. Поля были одеты по сезону. Листья, когда-то коричневые и ломкие, а теперь тяжелые и промокшие от дождей, начинали накапливаться под деревьями, – чешуйки, сброшенные их хозяевами. То там, то здесь, дом или группа построек прижимались к склону холма: резкое вторжение в ландшафт, без всякого, однако, намека на господство над окрестностями. Небо поздней осени казалось таким же серым и пасмурным, как и земля, на которую оно сердито глядело; в нижних границах своей досягаемости его плотная сила окутывала вершины холмов.

Когда поезд въехал в тоннель, резко навалилась темнота, и галерея наполнилась глухим гулом. Искра света – и маленькое пламя осветило одиноко сидевшего в купе мужчину.

Эш погасил зажигалку, и красное свечение сигареты бросило глубокие тени на его лоб и скулы. Он пристально вглядывался в темноту и пытался вспомнить сон, оставивший его в холодном поту. Этот сон был как всегда неуловим. Дэвид выпустил дым, размышляя, почему он так уверен, что это тот же самый сон, после которого он всегда чувствовал такое состояние. Может быть, из-за слабейшего аромата свечного воска, оставшегося потом в воздухе – нет, в его мыслях; возможно, потому что после этого сна всегда требовалось некоторое время, чтобы сердцебиение вернулось в норму. Или, может быть, потому что он никогда не мог вспомнить этого сна.

Дневной свет вновь ворвался в купе, в то время как поезд проносился мимо пустынной станции. Однажды, размышлял Эш, радуясь, что отвлекся от неприятных мыслей, вряд ли сеть железных дорог, становящаяся широкой кровеносной системой с несколькими не жизненно важными органами, сможет обслужить все остановочные пункты между городами, поселками и деревнями. Что тогда должно произойти с этими станциями-призраками? Будут ли призрачные пассажиры выстраиваться на заброшенных платформах, будет ли все так же мягко звучать предупреждение проводника «осторожно, двери!»? Повторные образы, поглощенные деревом и бетоном, чтобы спустя долгое время вновь отфильтроваться в атмосферу, когда реальность прекратит свое существование. Это была одна из стандартных теорий Института, рассматривавших «видения», – теория, которую он и сам принимал. В этом ли окажется дело в новом исследовании? Возможно нет; но существовало изобилие других объяснений так называемых «феноменов», из которых можно было выбирать. Он наблюдал, как в воздухе лениво поднимался сигаретный дым.

Поезд простучал над переездом; за шлагбаумом ожидала машина, подобно какому-то маленькому животному, потерявшему способность двигаться при виде проходившего мимо хищника.

Эш посмотрел на наручные часы. «Должно быть скоро», – заверил он сам себя. По крайней мере путешествие было спокойное, и у него была возможность поспать… Нет, не такое уж и спокойное. Сон – что бы ни содержал – оставил его в некотором волнении. Голова тупо болела, как бывало всегда, когда он не мог вспомнить то, что снилось. Чтобы облегчить боль, он прикоснулся кончиками пальцев к внутренним уголкам глаз и мягко надавил. Надавливание не помогло, но он знал, что было бы безотказным средством. Однако, в поезде не было вагона-ресторана и достать что-нибудь крепкое было негде. Да кроме того, запахом алкоголя при первой встрече с новыми клиентами можно создать о себе плохое впечатление.

Эш положил голову на спинку сиденья; с его губ свободно свисала сигарета, на мятую куртку упал пепел.

Поезд мчался вперед через сельскую местность, время от времени замедлял свой бег, чтобы остановиться на крупных станциях. Пассажиров сходило мало, садилось еще меньше. То там, то здесь пейзаж нарушали городки и поселки, но, в основном, за окнами купе проплывали холмы и пастбища, раскинувшиеся под хмурым, набухшим небом.

Для Эша путешествие закончилось, когда поезд втащился на скромную сельскую станцию «Рейвенмур». Он быстро затянул галстук, а раскинутый на сиденье напротив плащ набросил на плечи. Сняв с верхней полки дипломат и большую дорожную сумку, он поставил их на пол, и, когда поезд визжа и громыхая тормозил, приоткрыл дверь.

Сойдя вниз, он дотянулся до багажа и затем локтем со стуком закрыл дверь. Он стоял на платформе – единственный пассажир, сошедший с поезда. Станция казалась покинутой какой-либо другой жизнью, и его посетила абсурдная идея, что это и есть уже станция-призрак. Эш покачал головой, смущенный тем, что он, один из всех людей, должен принимать во внимание подобные мысли. Впереди, в конце платформы, из дверей показалась фигура в униформе и непринужденно махнула рукой в направлении локомотива. Поезд тронулся, и проводник, игнорируя свои обязанности, вновь исчез. Прежде чем направиться к одноэтажному станционному зданию, Эш дождался пока мимо него проехал последний вагон; стук колес, создававший уют, вскоре исчез вдали. Когда он входил в сумрачное здание билетной кассы, хвостовой вагон как раз скрывался за поворотом.

Внутри не было никаких признаков служителя, и никто не собирался забирать его билет. Возле пластикового окошка билетной кассы стояла пожилая парочка, мужчина склонился и говорил в узкую щель для денег, не обращая внимания на решетку, расположенную на уровне лица. Широкими шагами Эш пересек помещение в направлении дороги.

Ни одной припаркованной машины, никого, кто бы шел навстречу, чтобы поприветствовать его. Он нахмурился, поставил багаж на обочину и посмотрел на часы. Некоторое время Эш стоял, изучая то, что по его мнению было главной улицей поселка. В поле его зрения были несколько магазинов, неизменный жилищно-строительный кооператив, почтовое отделение и, прямо через дорогу, трактир «Рейвенмур». Держа руки в карманах плаща, в компании с очередной сигаретой, Дэвид ждал, когда поблизости остановится какая-нибудь машина. Этого не происходило, и он ходил по тротуару, раздраженный холодом, и от жажды ощущая в горле першение. Прошло еще десять минут, прежде чем он, пожав плечами, вернулся за дипломатом и сумкой и пересек пустынную улицу.

Открыв дверь, Эш увидел вестибюль с отдельным входом в бары по каждой стороне. Он прошел через зал, и посетители удостоили его лишь краткого внимания. Наступило время ленча, но Дэвид не встретил трудностей ни в поиске места за стойкой, ни в поиске взгляда бармена. Широколицый мужчина оторвался от беседы и направился к новому посетителю, со всей небрежной значительностью хозяина.

– Сэр? – осведомился он. В его интонации сквозило равнодушие к незнакомому клиенту.

– Водка, – спокойно заказал Эш.

– Что-нибудь к ней?

– Лед.

Прежде чем повернуться к бутылке, бармен одарил его долгим взглядом. Поставив перед Эшом стакан, он бросил туда два кубика льда из ведерка, стоявшего неподалеку.

– Это будет…

– И пинту Беста.

В то время как мужчина повернулся боком, чтобы вытянуть из насоса горького пива, Эш положил на стойку две однофунтовые монеты и затем проглотил половину водки. Облокотившись на стойку, он позволил своему взгляду поблуждать по комнате. Трактир отличался от типичной «Железнодорожной таверны» своими низкими потолками и большим камином с полированными медными фигурками лошадей, расставленными на каминной полке, представлявшими лучшие сельские традиции. Худой мужчина в плоской кепке, с сизым, обветренным лицом наблюдал за ним из угла неморгающими, холодными глазами. Три деловых типа сгорбились над закусками вокруг небольшого круглого стола, взрываясь от смеха после тихо произнесенных шуток. Парочка у двери, достигавшая среднего возраста, сидела довольно близко, чтобы касаться бедрами; каждый из них очень внимательно слушал то, что говорил другой, отчего создавалось впечатление, что они не супруги. Возле огня сидела группа людей в твидовых костюмах и шарфах. Мужчины в основном удовлетворялись тем, что слушали болтовню своих женщин, попивая джин с тоником и размышляя о преимуществах (или, возможно, скуке) жизни на пенсии. В общем говоря: гудение болтовни, тонкая пелена дыма сигарет и трубок, дрожжевой запах пива из бочек, – все это успокаивало и создавало уют, если вы были завсегдатаем, но было недружелюбным для постороннего.

Когда его пинту поставили на стойку, Эш обернулся к хозяину.

– Телефон-то у вас есть?

Тот кивнул по направлению к двери.

– Там. Откуда вы пришли.

Эш поблагодарил и собрал сдачу. Он перенес свой багаж к столику под окном, вернулся за выпивкой и, перед тем как нести ее к своему месту, отхлебнул пенную верхушку от своего пива. Сбросив плащ, он направился к двери, прихватив с собой остаток водки.

Платный телефон находился в другом конце вестибюля; подойдя туда, Дэвид засунул руку в карман в поисках монет и начал выкладывать их на узкую полочку возле автомата. Перебирая их пальцем, нашел десятипенсовик и пристроил его в соответствующую щель. Он набрал номер и, услышав голос девушки, протолкнул монету внутрь.

– Дженни, это Дэвид Эш. Ты не соединишь меня с Мак-Керрик?

За сотню или около того миль от места, где находился Эш, в кабинете Института Психических Исследований зазвонил телефон. По стенам там тянулись книжные полки, заполненные трудами по паранормальным явлениям и парапсихологии, папками с историями болезней некоторых представителей этих феноменов; несколько промежутков между стеллажами занимали серые, по грудь высотой, картотечные шкафы. Напротив приоткрытой двери стоял стол, заваленный документами, журналами и в основном справочниками; стол меньшего размера и такой же неопрятный стоял в углу. В комнате, забитой печатными материалами, людей в тот момент не было.

Телефон звонил пронзительно и настойчиво, и где-то в коридоре послышались торопливые шаги. Дверь распахнулась, и женщина, во внешности которой было что-то внушающее почтение, поспешно вошла в комнату. Она была в верхней одежде, и на ее щеках, от холода и от подъема на второй этаж здания Института, были хорошо заметны пятна. В ее руках были большая черная сумка и пухлый конверт с рукописью. Она тут же подняла трубку.

– Офис Кейт Мак-Керрик, – произнесла она тяжело дыша.

– Кейт?

– Боюсь, что мисс Мак-Керрик сейчас здесь нет.

– И надолго? – спросил Эш разочарованно.

– Дэвид, это ты? Это Эдит Фиппс.

– Привет, Эдит. Не говори мне, что ты сегодня работаешь в офисе.

Она коротко рассмеялась.

– Нет, я только что пришла. У меня с Кейт ленч. Откуда ты звонишь?

– Не спрашивай. Послушай, ты можешь найти ее для меня?

– Я полагаю… – Эдит подняла голову: кто-то входил в комнату. – Кейт здесь, Дэвид. Сейчас передам.

Она передала трубку Кейт Мак-Керрик, которая улыбнулась, приветствуя Эдит, и затем вопросительно подняла брови.

– Это Дэвид Эш, – сказала ей пожилая женщина. – Кажется, он сердит.

– А когда он не сердит? – ответила Кейт, принимая трубку и обходя вокруг стола к своему креслу. – Алло, Дэвид?

– Ну, так где комитет по моей встрече?

– Что? Ты где?

– А где, черт побери, ты думаешь? Я в Рейвенмуре. Ты сказала, что кто-нибудь встретит меня на станции.

– Предполагалось, что они так и сделают. Подожди минутку, дай я возьму их письмо.

Кейт встала из-за стола и подошла к картотечному шкафу. Она выдвинула средний ящик и начала перебирать торчащие именные карточки; поиск закончился на МЕРИЭЛЛ. Она взяла папку, подошла к столу и открыла ее: внутри было только два письма.

Из трубки донесся раздраженный голос Эша:

– Кейт, ну, что ты…

Кейт подняла трубку.

– Вот, они прямо здесь… Да, мисс Тесса Уэбб подтверждает, что встретит тебя на станции Рейвенмур. Ты сел на поезд 11:15 от Пэддингтона, да?

– Да, я сел на него, – последовал ответ, – и не было никаких задержек. Так где же эта леди?

– Ты звонишь со станции?

На другом конце последовала пауза.

– Э, нет. Тут через дорогу пивная.

Кейт понизила голос.

– Дэвид…

В трактире «Рейвенмур» Эш осушил остатки водки и крутил в пустом стакане лед.

– Ради бога, сейчас время ленча, – произнес он в трубку.

– Некоторые люди во время ленча едят.

– Только не я. Не на пустой же желудок. Так что мне теперь делать?

– Позвони домой, – ответила Кейт, все еще хмурясь. – У тебя есть с собой номер?

– Ты никогда мне его не давала.

Она быстро просмотрела лежавшую перед ней корреспонденцию.

– Нет, извини. Мисс Уэбб не написала его ни в одном из писем. Мы говорили по телефону, но это она мне звонила. Глупо было с моей стороны не спросить ее. Ты найдешь номер в справочнике под именем Мериэлл. Из ее писем я полагаю, что мисс Уэбб родственница или просто секретарь, может быть. Дом называется Эдбрук.

– Ладно, я где-нибудь найду адрес. Я позвоню.

Голос Кейт был мягок.

– Дэвид…

Эш остановил руку, собиравшуюся повесить трубку.

– После того как ты позвонишь в дом, почему бы тебе не подождать клиента на станции?

Он устало вздохнул.

– Создаю Институту плохой имидж, да? Ладно, на сегодня это первая и последняя выпивка. Поговорим позже, ладно?

В офисе, Эдит заметила, что тревога погасила улыбку ее нанимателя.

– Хорошо, Дэвид, – сказала Кейт. – Удачной охоты.

– Счастливо, – вяло ответил Эш.

Возвращая трубку на место, Кейт выглядела задумчиво, и Эдит, сидевшая теперь в кресле с противоположной стороны стола, тревожно нагнулась вперед.

– Проблема? – спросила она.

Кейт подняла глаза, ее притягательное лицо осветилось улыбкой.

– Нет, с ним все будет отлично. Наш клиент не встретил его – вот и все. Возможно, путаница со временем или она опоздала. – Кейт переворошила бумаги на своем столе и выкопала похороненную там книжку с деловыми встречами. – Сегодня днем у тебя два сеанса, Эдит, – сказала она, когда нашла соответствующий день. – Недавно овдовевший мужчина и пожилая пара, которая хочет получить подтверждение смерти их сына. Ты не поверишь: им сообщили, что он пропал без вести, очень давно, во время фолклендского конфликта.

Эдит сострадательно покачала головой.

– Бедные мои, дорогие – столько лет неопределенности. Они хотят, чтобы я нашла его дух?

Кейт кивнула.

– За ленчем я расскажу тебе о деталях. – Она отодвинула назад кресло и встала. – Лично я смогла бы съесть лошадь, но рассчитываю на тебя, что ты меня остановишь.

– Возможно, мы смогли бы поделить ее на двоих.

– Ты не очень хороший помощник, Эдит.

Медиум улыбнулась ей.

– Мы просто должны во время еды не забывать напомнить друг другу считать калории. Правда, ты могла бы это делать и с несколькими лишними фунтами. Ну, а теперь, пока идем, расскажи мне поподробней о нашем вдовце.

Эш водил пальцем по местной адресной книге, которую нашел на полке под телефоном. Просматривая мисс, он непрерывно бормотал. Где, черт побери, была эта Мериэлл? Он перевернул страницу, проверяя вариации в произношении. Две «р»? Нет такой фамилии. Он перекинул страницы в поисках Уэбб. В окрестностях было несколько человек с такой фамилией, но никого на Т. И никто из этих Уэббов не жил в местечке, называемом Эдбрук. На всякий случай, он посмотрел на «Е». Нет никого подобного в Эдбруке. Он тихо выругался; мисс Уэбб должна была сказать Кейт, что Мериэллов нет в справочнике.

Дэвид собрался уже захлопнуть книгу, когда ощутил на своем плече легкое прикосновение. И вздрогнул, когда через открытую дверь пронесся легкий ветерок.