Текст книги "Внутренний поиск. Сборник работ разных лет"

III. Внутренний мрак: Бессознательное как проблема морали

Разрыв между проповедью и практикой, отличие кафедры священника от кресла аналитика

Мораль анализа

Внутренний мрак как подавленное и забытое и как потенциальное и зарождающееся

Образы тени

Моральная борьба

«Лечение» тени

Парадокс любви и осуждения

Моральный кодекс анализа как вместилище для развивающейся личности

Епископ Робинсон и «новая мораль»

Наивный взгляд на любовь в книге «Быть честным перед Богом»

Мораль анализа и углубление конфликта

Интернализация эроса

Духовный идеализм и психологические дисциплины

Трансцендентный фон морального импульса

Совесть

Саморегуляция

Дьявол и архетипическое зло

Тень консультанта-попечителя

Мораль и чувство

Согласно светским представлениям, существенная трудность пасторской работы заключается в естественно возникающем разрыве между проповедуемой и практикуемой моралью. Предполагается, что сам священнослужитель является в известном смысле связующим идеологическим мостом между практикой и проповедью. «Новая мораль» «новой реформации» сосредоточилась на этом конфликте и пытается найти новое решение.

Однако в работе аналитика возникают те же тени. Подобно тому как вопросы этики могут обсуждаться применительно к профессиям, связанным с юриспруденцией, медициной и общественной деятельностью, так и в наше время, когда новый анализ отделяется от психиатрического фона, становясь самостоятельной областью, начинают ставиться вопросы аналитической этики. Моральные проблемы, которые констеллируются в областях деятельности, связанных со служением высшему, стоят особенно остро, а противостояние добра и зла проступает здесь особенно наглядно. Кажется, что, когда мы пытаемся внести свет, служить истине и делать добро, обратная сторона вырастает так же стремительно. Данное явление столь независимо от наших сознательных намерений, с ним так трудно справляться, что постепенно происходит диссоциация, распад личности. В лучшем случае мы выдерживаем напряжение и испытываем моральные страдания; в худшем – утаиваем разрыв, и окружающие воспринимают это как лицемерие и предательство. Разрыв между проповедью и практикой, сознанием и тенью, мудростью и безумием едва ли можно ликвидировать, отдав предпочтение той или другой стороне. Вводя практику в жесткие рамки проповеди, как это происходило со старой моралью, или позволяя проповеди следовать за практикой, как это делает новая мораль, мы не устраняем конфликт, а только загоняем его вглубь. Как проповедь, так и практика подлинны, они коренятся в психике человека. И проповедь, и практика – области деятельности. Возможно, левая рука должна хранить свои тайны от правой, и, наоборот, правая рука должна хранить свои тайны от левой. Вместо того чтобы выбирать одно за счет другого, можно найти и иное решение. Оно состоит в развитии того, что лежит посредине, – темного внутреннего пространства, в котором пребывает сердце. Описание подхода к культивированию этого пространства является предметом данной главы.

В массовом сознании тех, кто проповедует с амвона, принято считать ответственными за мораль, тогда как аналитиков полагают находящимися на стороне Оно, неукротимого желания и выступающими против морали. Поэтому предполагают, что конфликт между религией и психологией проявится не только в разногласиях по вопросу о том, кто имеет основания предъявлять права на душу, но будет решаться и в борьбе между сторонниками морали и теми, кто хочет устранить ее с помощью анализа. Внимательно всмотревшись в ситуацию, мы обнаружим, что порой стороны странным образом меняются местами. Проповедуемая сегодня с некоторых кафедр мораль имеет характерный либеральный оттенок и невольно наводит на представление об открытости в отношении к жизни и любви, присущей XVIII веку. Стремясь ускользнуть от власти мертвящей руки викторианской эпохи и пытаясь двигаться вперед, некоторые моралисты-теологи возвращаются назад, в довикторианскую эпоху.

Утверждая, что Бог присутствует в столовой комнате в той же мере, что и в церкви, а в человеческих отношениях – в той же степени, как и в отношениях между Богом и человеком, и судя о поступках в зависимости от глубины любви между людьми, мы придаем высказываниям св. Августина удивительно современный поворот: «Люби и делай, что пожелаешь»; «Только одна вещь действительно предписывается всем христианам, а именно любовь»[12]12
  Nygren A. Agape and Eros. – Philadelphia, 1953, p. 454.


[Закрыть]. Все вопросы морали должны решаться только в зависимости от любви: «Ибо “ничто иное” не делает поступок правильным или ошибочным»[13]13
  Robinson J. A. T. Honest to God (SCM paperback), p. 119. Рус. пер. – Робинсон Дж. Быть честным перед Богом. – М.: Высшая школа, 1993.


[Закрыть]. Здесь возникает вопрос: кому же принадлежит ведущая роль в нападении на старую мораль – возможно, самой новой теологии?

В сегодняшнем мире высокого давления в коридорах власти находятся мальчики-Фаусты с бритыми головами и гладкими лицами. Они входят в состав правительств, растрачивают средства фондов, руководят корпорациями. Как естественнонаучная модель мышления влияет на психологию и теологию, так и такая технико-физическая модель человека воздействует на психолога и священнослужителя. Мы не желаем быть старомодными, долой старое! И я полагаю, что новая мораль, о которой писал епископ Робинсон, является попыткой оставаться современным, которую можно выразить словами «в ногу с веком». Церкви не хотят отставать от жизни, придерживаться нравов середины XX века, а священнослужители не хотят занимать моральные позиции, отличающиеся от принятых в этой жизни. Таким образом, новая мораль XX века является теологическим прикрытием для современных тенденций. В книге «Быть честным перед Богом» говорится: «Нет необходимости доказывать надобность революции в морали. Она разразилась уже давно; и это “желанная революция”. Ветер перемен превратился здесь в бурю» (p. 105). Это признание свершившегося, признание революции и нового режима не де-юре, а де-факто. Корабль плывет, подгоняемый бурей, если не хочет быть опрокинутым или уподобиться старой колокольне, древние камни которой крошатся и рассыпаются.

Предполагается, что новая мораль появилась под влиянием работ Фрейда. Открытия глубинной психологии являются «научным» фоном нового освобождения. Однако я хотел бы показать, что анализ представляет собой моральную процедуру, требование морали и что мораль анализа может даже обозначить выход из противоречия между старой и новой моралью.

Вначале конфронтация с внутренним миром, о которой уже говорилось ранее, может явиться волнующим, вызывающим инфляцию переживанием. Открывается дверь, и обнаруживается новый мир. Внезапно вещи, давно забытые или запомнившиеся как незначительные, приобретают новую остроту. Нас вновь посещает детство, и можно снова отправляться домой. Затверженные истины расцветают; даже то, что человек проповедовал другим, приобретает для него новый смысл. Такое вновь и вновь случается в терапии: поначалу человек не может дождаться следующего сновидения, следующего откровения бессознательного, следующего сеанса анализа. Наконец все становится на свои места, и появляется энергия, необходимая для совершения действий. Этот первичный контакт с бессознательным является оживляющим переживанием, как если бы вновь забил давно засорившийся фонтан. При этом возникают такие энергетические образы, как русло потока, наполняющееся водой, застоявшийся пруд, который становится проточным, стадо животных, сильный конь на зеленом поле, тающий ледник; или двигатели, машины, механические турбины; или доки для океанских лайнеров, железнодорожные станции, аэропорты, границы.

Похоже, что путешествие начинается; однако волнение и инфляция, которые сопутствуют началу и без которых начало едва ли могло иметь место, часто приводят к тому, что путешествие превращается – по другую сторону таможенного барьера, после выхода судна в море или отхода поезда от вокзала – в опасное предприятие, в полное приключений плавание по ночному морю или переход по пустыне, где человека полностью охватывает жуткая сила неведомого. Или же появляется пьяница, который не может регулировать свое поведение, или богач-нувориш, грубый миллионер, железнодорожник, или напыщенные политические и общественные деятели. Новая энергия получила неверное направление, Эго ассимилировало ее как силу, призыв к гонке и внешней показухе.

Фрейд первым описал, что можно встретить, открыв дверь в бессознательное и спускаясь вниз, когда человек, погружаясь, встречается с внутренним мраком. Там действительно темно! Как мы показали в предыдущей главе, бессознательное не может быть осознано. Луна имеет свою неосвещенную сторону, солнце заходит и не может освещать все одновременно, даже у Бога всего две руки. Внимание и фокус зрения требуют, чтобы некоторые вещи лежали вне поля зрения, чтобы они оставались во мраке. Человек не может одновременно смотреть в обе стороны. Однако темнота обусловлена двумя причинами: во-первых, тем, что мир, так старательно исследованный Фрейдом, необходимо подавлять; и во-вторых, тем, что у погруженного во мрак не было ни места, ни времени, чтобы выйти на свет. Это также внутренний мрак, почва или основа новой сущности человека, та часть, которая существует потенциально и которую намеревается культивировать юнгианская психология. Это мрак Прошлого и мрак Будущего. Позади подавленного мрака и ночной тени – позади того, что было и истлевает, и того, чего еще нет, но что уже зарождается, – расположен архетипический мрак, принцип небытия, который отождествляли с дьяволом, злом, первородным грехом, смертью, экзистенциальным ничто, первичной материей. Далее мы вернемся к указанной проблеме.

Переживание внутреннего мрака, каким описал его Фрейд, представляет собой яркую конфронтацию с собственной подавленной природой. Его дремавшее звериное начало выходит из своего логова, и человека охватывает ночной кошмар, он просыпается в поту. В нем словно оживает труп его далеких предков. Обширное болото появляется позади церкви или за домом отца, откуда выползает доисторическое чудовище с удлиненной красной фаллической шеей, а человек, отрицающий своего зверя, удивляется, как такое могло ему привидеться. Преступник, ребенок-идиот, кусок фекалий в кране, загрязняющий текущую свежую воду, престарелый гомосексуалист, нацист, – следуя друг за другом, они ожидают идентификации и признания: да, это тоже мое. «Поскольку ты сделал это одному из самых меньших моих братьев…»

В эти мгновения, когда мы встречаемся лицом к лицу с порочными и аморальными существами, населяющими другие части здания, моральные предписания, которые обычно наставляют нас, как быть с другими, учат нас, как поступать по отношению к самому себе. Внезапно осознается трудность этих уроков, ибо человек корчится в муках, вынужденный признать темную правду о себе. Под этим я подразумеваю не общую идею, гласящую: «Да, все мы грешны» и рождены в грехе, а то, что мы особенно ответственны за специфические действия и специфические черты, противостоящие светлой стороне нашей личности.

Разумеется, это моральная борьба. Воспоминания о грехе, угрызения совести и раскаяние становятся живым языком анализа. Женщина начинает понимать, сколько неприятностей она доставила мужу своим эгоизмом и что она им действительно никогда не интересовалась. Она интересовалась только его интересом к себе. Или ее мать, теперь бабушка, через свои сновидения вспоминает, какие уловки и силовые меры она применяла в отношении своих детей. А мужчина видит себя в сновидениях обманщиком, хитрым продавцом, он видит, как ускользал от обманутых людей после многолетнего их использования.

Но человек может ощутить моральный крах, оказавшись лицом к лицу с самим собой. Это более сложно и сопровождается появлением новых моральных проблем. Ибо ему легче осознать обиду, причиненную другим, чем признать вред, нанесенный себе. Коллективная мораль одобряет самопожертвование. Мы причиняем себе вред и ненавидим себя с полного одобрения общества. Говорят, что альтруизм – прямая противоположность Эгоизму. Однако через бессознательное человек обнаруживает, что часто альтруизм – всего лишь подделка и компенсация, если им было выбрано неправильное, не соответствующее ситуации проявление эгоизма. Вместо того чтобы придерживаться того эгоизма, который просто соответствует любви к себе и надежде на себя, мы оставляем жить в себе самовлюбленного ребенка, лелеем его и этим останавливаем рост наших потенциальных возможностей. Чтобы достигнуть полного развития, быть может, необходимо отказаться от всех детских качеств. Правда, такой жертвы от нас не требует даже общество. Оно согласно терпеть все причуды, даже пороки, лишь бы избежать присутствия в своей среде сильной личности. Коллективная мораль также слишком часто не находит места для человека, который достаточно сильно любит себя, верит в себя и достаточно силен, чтобы прийти в свое царство и завладеть им. Его окружает зависть. Как отмечал Ницше, в христианском обществе достаточно места для робкого и слабого; последнюю заповедь о скупости и жадности легко соблюдать в коллективе, где в изобилии только нищие духом.

Когда у человека есть моральные обязательства по отношению к себе, в тени появляются фигуры, представляющие его положительные возможности, которым не дали шанс. Я виновен не только по отношению к своему прошлому, но и по отношению к моим потенциальным возможностям. Тень часто разделяется между послушной буржуазной фигурой, нетворческой, получающей коллективное одобрение, и бородатым битником, бунтарем и бродягой, человеком со способностями, но не имеющим ни «клочка земли», который он мог бы назвать своим собственным. Опять же в такой ситуации встает моральная проблема: кому оказать доверие – шерифу или нарушителю законов, профессору или первокурснику, кардиналу или лишенному сана священнику? Кто положителен, а кто отрицателен? Односторонний свет сознания подразумевает, что мрак означает пренебрежение. Именно элементы, которыми пренебрегли, появляются в тени. Там, где Эго пренебрегло своими способностями и талантами, эти способности и таланты будут воплощаться в фигуры сновидений, которые стали изгоями общества, то есть были выброшены законами, установленными нами в нашем внутреннем обществе. Тогда указанные потенциальные возможности должны появляться в виде нарушителей закона, неудачников, даже калек или душевнобольных. Их исцеление, исцеление слепых, прокаженных, воскрешение мертвых становится внутренней потребностью оздоровления личности.

Символы внутреннего мрака человека можно увидеть не только на фоне его личных грехов и преступлений, но и на общем фоне развития всего человечества. Геркулес должен был расчистить авгиевы конюшни; он должен был повернуть реки энергии, чтобы совершить такой колоссальный труд. Ему также надо было убить льва своих собственных честолюбивых замыслов, своего властолюбия, прежде чем начать убирать конюшни. Улисс должен был встретиться с одноглазым великаном, с целеустремленным демоном принуждения, прежде чем он смог продолжить свой путь. Где-то находится чудовище, с которым предстоит встреча, где-то существует зверь, который должен быть убит, тяготение, которое необходимо преодолеть. Где-то существует ангел, с которым предстоит сразиться, прежде чем перейти реку. Когда человек остается один в пустыне, современной ли – в пригороде или в здании офиса или в пустыне ранних отцов церкви, на него набрасываются все демоны, его окружают искушения, соблазны, извращения, проекции, иллюзии. Каждая жалоба имеет некоторый фон; чем более неожиданной и странной является жалоба, тем с большей уверенностью можно предположить, что она имеет архетипический фон, который использует симптом в качестве символа; причем речь может идти не просто о патологическом состоянии, но о состоянии, которое может стать религиозным переживанием.

С одной стороны, излечение тени представляет собой моральную проблему, узнавание того, что мы подавляли, осознание того, каким образом мы осуществляли подавление, как мы все объясняем себе и как обманываем себя, какого рода цели ставим, чему мы наносим вред, что мы иногда даже калечим в себе во имя достижения поставленных целей. С другой стороны, излечение тени есть проблема любви. Как далеко может простираться наша любовь к поврежденным и разрушенным частям нашей собственной личности, к отвратительному и порочному? Сколько у нас милосердия и сострадания к нашим слабостям и болезням? В какой мере мы можем построить внутреннее общество, основанное на принципе любви, оставляющее место для каждого. Я пользуюсь термином «излечение тени», чтобы подчеркнуть важность любви. Если мы подходим к себе с целью излечения, ставя свое Я в центр, то слишком часто целью становится излечение Эго – желание стать сильнее, лучше, расти в соответствии с целями Эго, которые часто являются механическими копиями целей общества. Но, подходя к себе с целью излечить постоянные, неподатливые, врожденные слабости, упрямство и слепоту, низость и жестокость, обман и тщеславие, мы подходим к необходимости абсолютно нового способа существования, когда Эго должно прислуживать множеству неприятных теневых фигур, прислушиваться к ним и сотрудничать с ними, а также проявить способность любить даже самые низменные из них.

Любить себя нелегко именно потому, что это означает любить в себе все, включая тень, где человек низок и социально неприемлем. Внимание, уделяемое этой низкой стороне личности, тоже является лечением. Более того, как лечение зависит от внимания, так и последнее означает иногда просто поддержку. Первым важнейшим шагом по спасению тени является способность носить ее за собой, как делали старые пуритане или евреи в бесконечном изгнании, постоянно помнившие о своих грехах; остерегаясь дьявола, осторожно ступая, чтобы не поскользнуться, они совершали долгий экзистенциальный путь с мешком за плечами, не имея возможности переложить его на кого-нибудь, без точной цели впереди. Однако такое поведение не может быть программирующим, способствующим развитию, направленным на подчинение низких качеств целям Эго, ибо оно едва ли есть любовь.

Начинать любить тень можно поддерживая ее, но этого недостаточно. В какой-то момент должно прорваться что-то иное, тот смеющийся взгляд в глубину (инсайт) на парадокс собственного безрассудства, который тоже характерен для каждого. Затем может последовать радостное приятие отвергнутого низменного, пребывание с ним и даже частичное его проживание. Такая любовь может даже привести к идентификации с тенью и к отреагированию тени под воздействием ее очарования. Поэтому никогда не следует забывать о морали. Таким образом, лечение является парадоксом, требующим сочетания двух несовместимых вещей: морального признания, что эти мои черты обременительны и невыносимы и должны измениться, и принятия их такими, какие они есть, с радостью и навсегда. Человек одновременно старается удержать и давать волю, строго судить и радостно прощать. Западная страсть к морализированию и восточная отрешенность: каждой составляющей принадлежит только одна сторона истины.

Я полагаю, что такая парадоксальная установка сознательного в отношении тени имеет архетипический пример в иудаистском религиозном мистицизме, где у Бога два лица: одно – моральной праведности и справедливости, а другое – милосердия, прощения, любви. Хасиды поддерживали этот парадокс; по рассказам, им свойственно глубокое моральное благочестие в сочетании с удивительной жизнерадостностью.

Описание, которое Фрейд дал найденному им темному миру, не было справедливым в отношении психического. Оно было чрезмерно рационалистическим. Он не полностью понял парадоксальный мир символов, на котором говорит психическое. Он не увидел в полном объеме, что у каждого образа и у каждого переживания есть проспективный и редуктивный аспекты, как положительная, так и отрицательная сторона. Он недостаточно ясно увидел тот парадокс, что гниющий мусор одновременно является удобрением, а ребячество – детской чертой, что полиморфная перверсия является радостью и физической освобожденностью, а самый уродливый человек – одновременно спаситель в маске.

Иными словами, описания тени, сделанные Фрейдом и Юнгом, – это не различные конфликтующие позиции. Юнговское описание следует наложить на описание Фрейда, оно дополнит последнее и придаст ему новое измерение, которое обращается к тем же самым фактам и открытиям, но показывает, что это парадоксальные символы.

Та же комплементарность относится к фрейдовским и юнговским правилам анализа. У Фрейда были строгие правила, и сегодня фрейдисты продолжают соблюдать в анализе те же строгие правила процедуры, отношений между аналитиком и пациентом, а также правила поведения пациента во время анализа. Эти правила представляют собой новый моральный кодекс, новые предписания для супер-Эго и моделируются в основном по образцу поведения аналитика, в соответствии с его установками. Их цель – гарантировать минимум отреагирования.

Поскольку силы тени могут быть, с одной стороны, столь динамичны, а с другой стороны, столь антисоциальны, необходима моральная выдержка до тех пор, пока прорабатываемый материал будет обладать примитивными, инфантильными, теневыми качествами. Однако, с юнгианской точки зрения, существует иная причина введения аналитической морали, как существует и иной аспект тени. Мораль укрепляет контейнер, внутри которого личность может трансформироваться. Рассмотрим это более подробно.

Сексуальность констеллируется тенью и обретает новую жизнь. Сексуальность начинает выражать свободу и удовольствие, взрослость, силу и творческие способности. Мир сексуализируется, а сексуальность, по-видимому, подтверждает существование, сама становится конечной истиной. Переживая этот аспект бессознательного, начинаешь чувствовать, что Фрейд был полностью прав. Разумеется, велика опасность беспорядочного отреагирования. Возникает очень трудный конфликт между новым либидо и старой моралью. Кажется, что данный этап прохождения тени занимает все наше общество, особенно последние двадцать лет.

Другие моральные проблемы, такие, как агрессия, гнев, гордыня и власть, лень, нечестность и притворство, также относятся к теням чувств и тоже заслуживают рассмотрения новой моралью. В аналитической работе эти проблемы не менее важны, чем сексуальность. Однако, поскольку новая мораль опирается на любовь и сексуальность, поскольку любовь и сексуальность – это современные знамена, под которыми ведутся даже юридические, образовательные и политические баталии, мы тоже обязаны обратиться к этому вопросу. Все же реальная революция, происходящая в душах людей, связана не столько с сексуальностью, сколько с психическим и символическим; это борьба за совершенно новые (хотя и самые древние и религиозные) переживания реальности, носителями которых являются наши сексуальные фантазии.

Рассмотрим вначале ответы на вопросы о любви и сексуальности, которые дает «новая мораль». Новая мораль, по-видимому, считает, что внебрачная связь и прелюбодеяние не являются преступлениями против нее, если они происходят с обоюдного согласия взрослых людей, не публично, основаны на глубоком чувстве и не причиняют вреда, если они основаны на любви, то есть на признании личности партнера. Так, епископ Робинсон говорит: «…суждения о Боге являются в современном анализе суждениями о любви – о конечном основании и смысле личных отношений»[14]14
  Robinson J. A. T. Honest to God (SCM paperback), p. 119.


[Закрыть]. «Вера в Бога есть доверие; это почти невероятная вера в то, что отдаваться в любви не означает заслужить проклятие, а означает быть “принятым”, что любовь – основа нашего бытия, к которой мы приходим, “возвращаемся домой”»[15]15
  Там же, p. 49.


[Закрыть].

Являются ли «значимость», «трансцендентность», «глубина» и «безвредность» достаточными критериями для оправдания любви, если во имя этой любви оправдываются внебрачная связь и прелюбодеяние? Более того, если даже признание Бога основывается на указанных критериях? Разве не существует градации трансцендирования, с тем чтобы не все лежащее по другую сторону границ моего Эго, что трансцендирует его, называлось конечным и божественным? Существует ли любовь без вовлечения и вовлечение без вреда? Что говорят нам мифы о Купидоне, о Трое, о знаменитых влюбленных парах, случаи из нашей собственной жизни? Если даже любовь и дает смысл и исцеление, то, закрывая старые раны, она открывает новые; она не может застраховать от разрушительных проявлений в дальнейшем.

Любовь можно рассматривать на многих уровнях; часто кабинет аналитика или пастора-консультанта является конечным пунктом многих любовных историй, в которых люди отдавались полностью, доходили до предела, имели благие намерения и испытывали глубокие чувства, заявляли, что любовь – основа их существования, что она дает ощущение возвращения домой, даже переживание Бога и трансцендентности – и тем не менее все заканчивалось плохо, страшно, ужасно, иногда дело доходило до самоубийства.

Вопрос, который мы должны поставить в отношении «новой морали», относится не к ее моральной или даже теологической оправданности, речь идет о ее психологической обоснованности. Отражена ли в книге «Быть честным перед Богом» жизненная правда? Убрав Бога из внешнего и высшего мира, низведя его в глубины, мы внезапно поместили самый мощный и нуминозный образ на территорию, которая ранее была местом обитания дьявола; как же нам определить, от кого исходят импульсы любви, приходящие из этих глубин? Как нам понять, какие духи поднимаются из глубины?

Не следует обольщаться; преобладающее в новой морали внимание к межличностным отношениям – к их глубине, тотальности, вовлеченности – неизбежно приводит к проблеме сексуальных взаимоотношений. Одно редко обходится без другого, для этого необходимо провести большую психологическую работу. Отстаивая сексуальный смысл полной отдачи, новая мораль проявляет, по меньшей мере, мужество. Но оправданно ли это с точки зрения психологии?

Сексуальность – не только созидающий дар, вручаемый другому, это одновременно и демоническая сила. Мифы, демонстрирующие созидание сознания, например, мифы о Геракле и Улиссе, эпос о Гильгамеше, а также ритуалы инициации у первобытных племен, показывают, что следует укрощать демонический аспект или избегать его, жертвовать им или противостоять ему. Мы должны знать что-то о внутреннем мраке, загрязняющем нашу любовь. Сначала необходимо освободить теневую составляющую сексуальности – особенно в нашей культуре с ее давними традициями подавления – от инцестных влияний, соединить с любовью и осознанием близости, то есть следует воспитать и развить ее. Новая мораль делает слишком мало разграничений; у нее всего один главный критерий: глубина. Однако глубинному психологу известно, что скрывается там, внизу. Образы сновидений, сказки и мифы рассказывают нам достаточно о нижнем мире материнских образов, о зверях и огне, о фальшивых невестах и чудовищах, с которыми герой должен повстречаться, прежде чем он сможет прийти в свое царство и вступить во владение им, прежде чем он станет человеком и сможет понять, что епископ Вулвичский подразумевает под любовью. Романтическая любовь – это сладкозвучный обманчивый ответ нашему сухому, технократическому миру; романтическая любовь – только оборотная сторона, энантиодромия преуспевающих мальчиков-Фаустов, представляющая оставленные в прошлом устремления мальчиков-школьников. Слишком часто, как известно аналитикам и консультантам, испытывая глубокую личную любовь, стремясь к благородной цели – отдать всю любовь без остатка, мы отдаем нашего самого низменного зверя на сохранение кому-то другому.

Предполагать, что каждое любовное переживание есть Любовь Божественной основы Бытия; воображать, что глубинная личная значимость преодолеет препятствия и преграды на пути к любви и может быть критерием неосвященной любви; быть обманом вовлеченным в любовь философией, которая пренебрегает грозной природой любви (ибо если Бог есть любовь, то начало мудрости есть страх перед любовью), называть это наивное незнание теневой стороны любви «честностью перед Богом» означает, что огромная часть любви лежит в тени. Лучше назвать новую мораль в любви «Наивен перед Богом». Психолог, не разбирающийся в вопросах теологии, тем не менее ожидает от «новой реформации» большего, чем простой замены наивного богообраза «там наверху» наивной концепцией любви «здесь внутри». Хотя и написано, что Бог есть любовь, но значит ли это, что всякая любовь – Бог? Если мы будем поклоняться любви как Богу – независимо от формы, которую она принимает, от влюбленного, который ее отдает, от ее высот и глубин – не сотворим ли мы себе кумира, перечеркивая тем самым вторую и третью заповеди? Не включают ли в себя именно они больше теологической морали, чем седьмая и десятая заповеди, которыми так очарованы современные священнослужители? Психолог должен поставить перед своими коллегами-священниками вопрос: почему вы оказались добычей этой софистики, этих упрощенных решений? Почему вы запутываете иерархии трансцендентности и конечности, пренебрегаете мирами различий, традиционно представленных планами бытия и классами ангелов, между уровнями и видами любви; почему вы путаете голоса автономных комплексов с божественным глаголом; как вы можете приравнивать влюбленность к возвращению домой, к Богу?

Любовь более сложна, чем эмоции, ею вызванные, как и Бог есть тайна, а не проявление восторга. Дифференциация ее сложностей – длительный процесс, который только начинается с влюбленности, постепенно разгорающейся и переходящей в любовь. Любовь жаждет света, хочет, чтобы ее вывели к свету. (Подобно этому изучение Бога в теологии является длительным процессом, сложным и запутанным.) Мы совершенно беспомощны перед архетипическим переживанием любви, мы мало понимаем; даже случающиеся прозрения представляют всего лишь новые возможности проявлений любви. Ни один человек не осмелится считать, что он может за один день стать теологом, однако некоторые считают это возможным для себя после одной ночи любви. А что будет с теми, кто не имел такой возможности и не испытал радости полной отдачи в любви? Они лишаются права входа в царствие небесное? Кажется, что в новой морали новой реформации присутствует старая доктрина предопределения, деления на тех, кто «внутри», и тех, кто «вне», – в любви или вне ее.

Иными словами, новая мораль, при всей ее смелости, заключающейся в том, что она придает посланию любви Иисуса Христа живую, современную интерпретацию, психологически необоснованна, поскольку она предлагает лишь общий ответ. Однако никакие общие ответы не могут быть эффективны в моральных конфликтах; психологически моральные конфликты переживаются индивидуально через кризисы, которых не касаются кодексы и проповеди. В настоящем моральном конфликте, представляющем собой кузнечный горн, в котором выковывается личность и усиливается характер, человек остается один и должен выковать свой ответ в собственном сердце. Для психологической культуры важно, чтобы такие конфликты происходили. Мораль, которая устраняет источник конфликта, снижает роль вины и уменьшает значение внутренних противоречий; она не является больше моралью, превращаясь в новый теологический транквилизатор, называемый любовью.