Текст книги "Внутренний поиск. Сборник работ разных лет"

Джеймс Хиллман
Внутренний поиск. Сборник работ разных лет

© «Когито-Центр», 2004

* * *

Внутренний поиск: Психология и религия

Предисловие к изданию 1994 г.

К новому изданию книги, написанной около тридцати лет назад, я подготовил послесловие в форме критической статьи. Таким деконструктивным шагом, характерным для современного мышления, автор завершил цикл ее толкования. Мне хотелось поместить книгу в контекст ее времени – середину 60-х годов, показать тесную связь классической теории Юнга с пастырской проповедью христианства. Хотелось также прокомментировать характерный для 90-х годов интерес к душе, разделяемый и автором, что нашло отражение в данной работе, которая в первую очередь посвящена душе и изложена на традиционном языке истории христианского Запада. Поэтому на ее страницах предстает Бог, а не боги; Бог как Он, а не Она; Бог как Любовь. Многочисленны упоминания Иисуса Христа и ссылки на Библию.

Возможно, именно совпадение изложенного в книге материала с господствующими в нашем обществе настроениями и то обстоятельство, что она не вступает в конфликт с полуосознанной позицией, занятой культурой, обусловили ее постоянный успех. Спрос на нее сохраняется, она стала своего рода учебным пособием для изучающих теорию Юнга, к ней обращаются на вводных курсах и семинарах.

Читатели, знакомые с моими более поздними трудами, не понимают, как эта работа с ними согласуется, даже удивляются тому, что она вообще могла быть написана автором, столько сил отдавшим изучению и описанию политеизма средиземноморского язычества, автором, назвавшим одну из глав книги «Интервью» («Inter Views», 1983) «Господствующий союз с христианством». Подробнее я объяснил эту фразу в работе «Сновидения и подземный мир» («The Dream and the Underworld», 1979). В упомянутых произведениях я изложил критические суждения, которыми насыщены все мои работы, написанные после «Внутреннего поиска». Критика касается бессознательных христианских догм и фантазий, которые серьезно препятствуют более глубокому проникновению в психологию, что ранее отмечали Ницше, Фрейд, а также Юнг.

В послесловии я попытался дать книге критическую оценку и оправдать ее связи с христианством, ибо влияние христианства сказывается на всем, что говорится на ее страницах о душе, любви, зле, терапии, религии и природе человеческой личности. Сам стиль изложения отражает стиль возвышенных проповедей и практических поучений, высокую серьезность спасительной мысли – все в одежде юнгианской чувствующей функции[1]1
  Чувствующая функция – одна из четырех психологических функций, описанных в юнговской типологической модели. См.: Юнг К. Г. Психологические типы. – СПб., 1995. (Примечание переводчика.)


[Закрыть].

Мне хотелось бы, чтобы те ценные знания, которые читатели смогут почерпнуть из этой книги, оставались для них и в дальнейшем столь же востребованными, вне зависимости от того, ознакомятся ли они с текстом на голландском, немецком, японском или португальском языках. Люди, работающие в области каунселинга и терапии, постоянно соприкасающиеся с фантастическими лабиринтами души и интерпретирующие их, вынуждены для повышения эффективности своей работы все глубже погружаться в исследование инсайта и внутренних образов.

Томпсон, штат Коннектикут, лето 1994 года

Вступительное замечание

У этой книги несколько источников. За последние несколько лет в процессе аналитической работы и дружеского общения со священнослужителями разного ранга мне все чаще приходилось сталкиваться с проблемами религии и психологии. В основе изложенного в книге материала лежат лекции, прочитанные священникам, интересующимся проблемами аналитической психологии и пасторского попечения (каунселинга[2]2
  Каунселинг – вид личностно-ориентированной неклинической психологической помощи. (Примечание переводчика.)


[Закрыть]). Ввиду того, что новая теология и новая мораль, развившиеся под влиянием дискуссии о книге Д. Робинсона «Быть честным перед Богом», оказывают влияние на психологию, у представителей последней неизбежно возникает ряд вопросов. Глубинным психологам следует учитывать значение теологии, которая теперь превратилась в теотанатологию, то есть в изучение «мертвого» Бога, и демифологизирует религию. В этом плане аналитическая психология оказывает влияние на современную культуру в прямо противоположном направлении. Она движется в сторону ремифологизации с привлечением религиозных понятий, что автор и попытается показать далее. Великие эмоциональные идеи, такие, как идея и образ Бога, могут «исчезнуть» из психической жизни, но ненадолго. Энергия, связанная с этими сложными идеями и чувствами, не исчезает, как бы человек ни хотел освободиться от тяготящего его понятия о Боге путем сочинения теологических некрологов. Для психологии проблема не в том, что «Бог мертв», а в том, в каких формах эта не поддающаяся разрушению энергия возникает теперь в психическом. Что может психическое сказать нам о возможном изменении направления развития религии? В каких образах возродится великая эмоциональная идея Бога?

Однако основная задача автора состояла в том, чтобы показать значимость аналитического опыта для каунселинга. Каунселинг в равной мере зависит от психологии практика и от его теологических воззрений, на которые может повлиять психологический анализ. Высказывания по данному вопросу, возможно, не совпадут с обычным направлением психологических советов, ибо автор пришел к убеждению, что пасторская работа в большей степени, чем сложные клинические процедуры, может оказывать сильное и глубокое воздействие на большое число людей, если она будет развиваться в русле своих собственных традиций. Отсюда лежит прямой путь к психологической проблеме возобновления связей с этими традициями. Будучи психологической, она для каждого из нас, а особенно для священника, и важнейшая религиозная проблема: поиск души и вера в ее реальность позволят установить живую связь с собственной психической реальностью. Здесь большую помощь может оказать аналитическая психология.

Обратившись к психологии, священники частично свернули с прямого пути. Слово «клинический» потеряло свою нуминозность[3]3
  Нуминозный – термин, относимый к людям, предметам или ситуациям, имеющим глубокий эмоциональный резонанс. (Примечание переводчика.)


[Закрыть]; посещение священника становится «домашним визитом»; прихожане являются «пациентами»; наблюдается тенденция к замене психологического попечения психодинамическим лечением. Однако глубинные потребности человека незыблемы, и, хотя они меньше связаны с умственным здоровьем, нежели с руководством на духовном пути, человек обращается к своему аналитику за тем, что он мог бы получить от своего священника; получается, что в результате аналитик и священник нередко выполняют функции друг друга. Священник уклонился от выполнения своей роли пастыря человеческих душ, ибо он почувствовал себя некомпетентным, «не обладающим достаточными знаниями в области психологии». Тем не менее на базе его собственной психологии произрастают и его призвание, и его инсайты в отношении других людей. Разве психолог-любитель, более точно определяемый как человек, с любовью «культивирующий» душу, не является истинным психологом-специалистом? Клиническая психопатология и исследовательские программы могут дать ему меньше, чем его собственный индивидуальный внутренний поиск.

Данная книга обращена не только к священнику, поскольку живое переживание психической реальности представляет собой всего лишь один из способов описания души, а объяснение внутренней психической жизни является проблемой не только для профессионала. Консультант, или попечитель, ответственный за души людей в силу своего пастырского призвания, вынужден ежедневно сталкиваться со сложными проблемами, поэтому преимущественно именно с ним ведется беседа на этих страницах. Однако книга в такой же степени не может адресоваться исключительно ему, как религия и психология не могут быть предметом внимания только лишь профессиональных теологов и психологов.

Постепенная замена понятия «душа» понятием «психика» в XX веке и последовательный профессионализм рассмотрения ее проблем начинают причинять такой же вред, какой причиняли невежество и морализаторство в XIX веке. Как психическое не может заменить душевное, так и профессионализм не может заменить призвание. Я буду рад, если изложенные выше рассуждения помогут нам освободиться от бездушного профессионализма, профессионализма без призвания и вернуть попечение о душе пастору-консультанту, а также любому непрофессионалу, движущемуся вдоль границ современного внутреннего поиска.

Сентябрь 1967 года

I. Встречи людей и внутренняя связь

«Сердце мудрого – на правую сторону, а сердце глупого – на левую».

Экклезиаст. 10:2

«…если кто из вас думает быть мудрым в веке сем, тот будь безумным, чтоб быть мудрым».

Первое послание к коринфянам. 3:18

Психологическая работа

Ожидания, потребности и требования

Намерения Эго консультанта

Слушание

Ухо как орган сознательного

Любопытство

Признание

Психологическое тестирование как форма любопытства

Тайна и природная дистанция

Психологическое пространство при встрече

Встреча людей констеллирует архетип любви

Любовь как деятельность и как состояние

Встреча людей и внутренняя связь

Внутренняя вертикальная связь уравновешивает внешние связи

Интимность и общность

Жить в человеческом обществе означает жить в мире людей, а, в определенном смысле, что играет в нашей жизни более значительную роль, чем люди? С самого рождения мы оказываемся погруженными в сеть человеческих взаимоотношений, которые непрестанно связывают нас до самой смерти. Дело не только в том, что человек – существо общественное, но также и в том, что человеческой природе соответствует жизнь, наполненная чувствами к другим людям и встречами с ними. На некоторое время нас могут увлечь работа, искусство, природа и идеи, но затем мы вновь погружаемся в реальную жизнь, а «реальная жизнь» – это человеческие существа, ты сам и другие люди. В процессе встреч с собой и с другими мы терпим неудачи и поражения. Онтологически накопление трагических событий в жизни людей можно частично отнести к тому, что произошло по воле Бога, благодаря судьбе и обстоятельствам, но в большей мере считать, что оно обусловлено отношениями с другими людьми. Иногда мы берем вину на себя. Все могло бы произойти иначе, если бы мы вели себя по-иному, проявили больше понимания, более глубокое знание психологии.

К аналитику или консультанту обращаются тогда, когда встречи с людьми стали деструктивными, а отношения безнадежно испорчены. Представляется, что аналитическая работа начинается с появления у того или иного клиента тени[4]4
  Тень – аналитический термин, выражающий спрятанные или бессознательные аспекты психологической структуры личности, ее негативную сторону, обычно отвергаемую сознательным Эго; сумма всех неприятных личностных качеств. (Примечание переводчика.)


[Закрыть], которая падает на людей. Предполагается, что мы – специалисты в области человеческих взаимоотношений. Однако человеческие проблемы не есть нечто принадлежащее людям – они то, что люди собой представляют. Проблемой в психологии является сама личность, так же как я представляю собой свою собственную проблему. В нашей работе пациент и есть сама болезнь, поэтому лечение заключается не только в стремлении исцелить, но и в проявлении заботы к человеку, которого мы принимаем.

Психологическая работа начинается со встречи людей. К ней нас готовит то, что мы знаем и читали, наши способности, характер и интеллект – все, что мы приобрели в результате обучения и посредством практики. Там, где встреча оказывается неудачной, все безнадежно, и напрасно два человека будут пытаться установить контакт. И если любая психологическая работа начинается со встречи, то попытаемся прежде всего осветить некоторые темные участки психической области, образуемой между двумя людьми, – прежде всего тени, препятствующие каунселингу.

Модными темами современного каунселинга являются общение, диалог, межличностные отношения. Здесь существует достаточное количество различных подходов и теорий, поэтому обратимся лучше к обсуждению теневого аспекта консультирования в процессе вышеуказанной встречи. Возникновение тени в большей степени относится не к тому, что происходит между людьми, а к тому, что происходит внутри каждой личности. Поэтому если в нашей работе желателен какой-то прогресс, то мы обязаны заглянуть в себя. Психология должна начать работу с изучения внутреннего мира самого психолога.

Аналитики, консультанты, социальные работники относятся к людям, которые выявляют и решают самые различные проблемы. Мы предчувствуем беду еще до того, как человек обращается к нам, задаем вопрос сами: «В чем дело? Что происходит?» Встреча начинается не только с психической проекции[5]5
  Проекция – автоматический процесс, с помощью которого содержания бессознательного индивида воспринимаются им как наличествующие у других людей. В случае каунселинга консультируемый изначально проецирует на консультанта способность предоставить ему соответствующую помощь. (Примечание переводчика.)


[Закрыть] человека, обращающегося за помощью, но и со встречного намерения профессионала оказать помощь. Пользуясь языком анализа, мы сказали бы, что контрперенос наличествует еще до начала контрпереноса. Мои ожидания здесь, со мной, пока я жду, что в мою дверь постучат.

Действительно, контрперенос присутствует с самого начала, поскольку некое бессознательное стремление заставляет меня выполнять такую работу. Я могу внести в свою работу такой смысл, как желание спасти в себе раненого ребенка, и тогда каждый человек, обращающийся ко мне за помощью, будет моим собственным несчастным детством, требующим, чтобы его раны были перевязаны, нуждающимся в теплой отеческой заботе. Или, напротив, я все еще могу видеть в себе заботливого сына, желающего вывести своего отца или мать, заблудившихся в темном ночном лесу, к свету и обновлению. Тот же архетип родитель – дитя может, например, влиять на нас, когда мы ощущаем в себе потребность повлиять на взгляды родителей или даже наказать их и распространяем это чувство на все старшее поколение, отвергая его идеалы и ценности.

Потребности существуют всегда. Я не мог бы выполнять свою работу, если бы не испытывал такой потребности. Но мои потребности принадлежат не только мне; на более глубоком уровне они соответствуют также потребностям других людей. Как человек, приходящий ко мне, нуждается в моей помощи, так и я нуждаюсь в нем, чтобы проявить свою способность такую помощь оказать. Помощник и человек, нуждающийся в помощи, социальный работник и человек, ощущающий потребность в социальной помощи, потерянный и обретенный – всегда идут вместе.

Однако нас воспитали так, что мы скрываем от других свои потребности. Идеальный мужчина, воспитанный в традициях западного протестантизма, проявляет свое «сильное Эго» в независимости. Испытывать в чем-то нужду означает быть зависимым, слабым; нуждаться – значит неизбежно подчиняться другому. Обсуждение того, чем такая позиция грозит более слабой и женственной стороне человека, мы вынуждены перенести в последнюю главу. Но здесь необходимо отметить, что между потребностями и призывами едва ли существует различие. Призыв воспринимается в большей мере как приходящий извне, тогда как потребности представляются «моими», приходящими изнутри. Отвергать призыв опасно, ибо это означает отвергать свою сущность, которая «трансперсональна». Но не является ли отказ от потребности столь же опасным? Потребности являются не только личными. У них есть объективный уровень; например, мое желание быть с вами – не только моя личная потребность, но и объективное требование наших отношений, внутренний голос, высказывающий просьбу их сохранить. Потребности делают нас человечными; если бы мы не нуждались в других людях, если бы мы могли сами удовлетворять свои потребности, то человеческого общества не существовало бы. Хотя я не могу удовлетворить свои потребности, возможно, я смогу удовлетворить ваши. Хотя я не могу понять себя, я могу помочь вам понять вас, как и вы можете помочь мне. Такая взаимность – часть принятия друг друга и любви друг к другу.

Потребности сами по себе безвредны, но когда они отклоняются от тех или иных условных норм в обществе, то присоединяются к теням каунселинга и действуют исподволь как требования. Консультант может испытывать потребность учить и воспитывать, а также передавать свои знания, поскольку таков характер его личности. Характер пробуждает его призвание. Однако он едва ли может требовать, чтобы каждый обращающийся к нему человек приходил только за поучением. Его потребность поучать должна реализовываться иным образом, иначе она способна превратиться в бессознательное требование, предъявляемое к каждому приходящему к нему человеку. Осознав свою потребность в аналитической работе, я, возможно, снижу свои требования к обращающимся ко мне людям. Поскольку требования возрастают в тех случаях, когда в потребностях не признаются, признание мною своих потребностей не позволит им выродиться в требования непременного выполнения в реальной жизни, ибо требования взывают к выполнению, для потребностей же необходимо только их выражение.

Наряду с потребностью в проявлении заботы, важной особенностью, определяющей призвание к такого рода деятельности, как работа консультанта, является потребность в близости, интимности. Не все люди обладают склонностью к близким, личным, откровенным беседам. Если я не осознаю потребности в интимности и не стремлюсь к ней при других обстоятельствах своей жизни, она может превратиться в требование к другому человеку, даже в требование к себе, и я могу стать сверхоткровенным в отношении себя, превращая сеанс терапии в час взаимных признаний.

Доминирующие культурные образы способны влиять на нашу работу, так что все, кто связан с обучением и лечением, как в церкви, так и вне ее, христиане и люди иных конфессий, могут идентифицировать себя с различными сторонами архетипического образа Христа. Такая идентификация может, например, проявиться у тех, кто предпочитает работать исключительно с изгоями общества, с наиболее закоренелыми правонарушителями из трущоб, со всякого рода отверженными. Она может также проявляться у работающих по призванию, у тех, кто противостоит стремлению к материальным благам и коррупции, у антифарисеев, реформаторов, страдающих слуг, преданных мучеников, проповедников любви, то есть у всех тех, кто идентифицирует себя с моложавым духом, ибо образ Христа дает прекрасный пример обращенного к Богу молодого человека.

На мою работу могут влиять и иные образы и стороны моей психики: например, потребность в славе и власти, и тогда я буду встречаться главным образом с важными людьми, превращусь в того, кого ранее называли «светским доктором», или потребность в научных исследованиях, и тогда я увлекаюсь чтением историй болезни, интересуюсь сновидениями и симптомами заболевания как таковыми, забывая о самом человеке – носителе болезни, его снах и симптомах.

Во время терапевтического сеанса другой человек может служить объектом для удовлетворения любой из этих потребностей. Следовательно, его излечение начинается с моего излечения, моего осознания различных архетипических образов, проявляющихся через меня и заставляющих другого играть роль, которую он не собирался исполнять. Ибо если я – отец, то он должен быть ребенком; если я – целитель, то он должен быть больным; если я просвещен, то он должен быть погружен во мрак и заблуждения. Эти проявляющиеся через меня образы являются составной частью некоторого сценического фона, на котором появляется другой человек. Очевидно, что, с одной стороны, ситуация не является обезличенной; но с другой – в ней не может отсутствовать и архетипическое влияние. Мои насущные жизненные потребности и используемый мною профессиональный подход органически вплетены в конкретную сиюминутность, от которой невозможно избавиться с помощью псевдооткрытости и бездушной отстраненности. Чем меньше я осознаю свои личные потребности и то, как они фильтруют силы, проявляющиеся через меня, тем более непосредственно и обезличенно проявляются архетипические аспекты. Тогда каунселинг неожиданно погружается в субчеловеческие глубины, и сами требования перестают носить личностный характер с обеих сторон. Никто не может осуществлять контроль над областью психического и изолировать соответствующие силы, но кое-что о них можно знать заранее и придерживаться гуманистической линии поведения, признав изначально свои личностные потребности. Это может означать признание существования потребностей и у другого человека, что также помогает следовать гуманистической линии поведения.

Помимо влияний, обусловленных главным образом общим фоном, бессознательным сценическим пространством, имеет место и влияние, оказываемое непосредственно через сознание. Я хочу что-то осуществить в результате встречи, помочь, сделать, что смогу, узнать, попытаться понять. Я хочу, чтобы мой собеседник стал максимально открытым. Я хочу дать ему что-то. Однако хотеть, делать, получать, испытывать и давать – все это действия по природе своей насильственные. Сознательное, находящееся в центре Эго, является в качестве инструмента воли крайне активной силой. Эго-сознание стремится к своему расширению. Оно намерено подчинить себе свободно текущее либидо, не связанное установками и правилами разума. Вследствие экспансивности Эго и его стремления покорять и подчинять себе иррациональное, оно представлялось обычно в образе льва, солнца или короля. Сам акт осознания является, по утверждению феноменологов, намеренным, или интенциональным, действием. Мы организуем расположенное перед нами поле, структурируя его, наделяя соответствующими значениями. Мы что-то намереваемся предпринять. Руководствуясь самыми лучшими и благородными намерениями, мы стремимся чего-то добиться, не потерять ни часа, не потратить понапрасну ни дня. Мы все время к чему-то стремимся – к совершенству, ясности понимания, здоровью или Богу, каким бы трудным ни был наш путь. Однако именно сам путь представляет собой первую парадоксальную помеху в работе. В попытках ее преодолеть мы создаем новые препятствия. Как сказано в правилах дзэн по стрельбе из лука, чем дольше ты целишься, тем дальше от цели упадет стрела. Первый шаг при встрече представляется преодолением моего Эго-сознания, своего рода затмением солнца, даже если именно о солнце со мной и консультируются. Общение с собой, которое учитывает интенциональность Эго-сознания и способствует опережающему удерживанию его активного напора, было названо искусством слушания. Возможно, такое искусство пришло сегодня в упадок, как и искусство вести беседу. Вероятно, беседа как искусство зависит в первую очередь от умения слушать. Как надо слушать? К чему надо прислушиваться? Когда не следует слушать? Слушать себя, одновременно слушая другого. Говорить только тогда, когда собеседник слушает.

Возможно, слушание в меньшей степени является проблемой для теологов и священников, ибо оно сродни медитации и молитве. Молитву описывали как активное молчание, в котором человек внимательно прислушивается к слабому тихому голосу, считали, что молитва не является обращением, своеобразным путем к Богу, а создает такой покой, что Он может сам прийти к молящемуся.

Задолго до появления психологии и каунселинга в современном понимании, до того, как нас научили слушать «третьим ухом», существовал метод вдумчивого слушания, пассивного осознания того, что находится перед человеком. Ученый-естественник или художник целиком предается объекту, находящемуся перед ним. Он отдается ему, впуская его в себя. Он слушает, теряя свою напряженную субъективность в объекте, сам превращаясь в объект среди объектов, лишенный волевого намерения Эго-сознания, объективно констатируя происходящее. Чтобы почувствовать природу слушания, мы должны определить различие между Эго и сознанием. До тех пор, пока Эго будет идентифицироваться с сознанием, до тех пор, пока весь свет психического собирается в Эго и нацеливается исключительно на сознание, этот свет будет ощущаться каждым, на кого он обращен, как активная, возможно, даже агрессивная сила. Тогда воспринимающий его человек «включит» свой собственный свет. Оба источника света будут «обыскивать» друг друга, яркость против яркости, порождая отблески власти. Встречи такого рода достаточно известны. Но можно отделить Эго от сознания, ибо глаз и рука являются органами, отличными от уха, они имеют свою собственную функцию и вносят в сознание собственный вклад. Воспринимающее сознание может расти с помощью органа слуха, подобно тому, как активное сознание формируется при посредничестве руки. Ухо как орган слуха, да и сам слух, совершенно безвредны, безобидны для окружающих, поскольку ни к кому не лезут в душу. Мы воспринимаем другого, как если бы он был музыкой, слушая ритм и каданс его рассказа, тематические повторения и дисгармонии. Мы превращаемся в мифологов психического, то есть изучаем то, что рассказывает душа, поскольку исходное значение слова «мифология» – «сказание». Если душа – струна, то только ухо может услышать ее звучание. Можно сказать, что ухо относится к феминной части головы; это сознание, проявляющее максимум внимания при минимуме намерений. Мы воспринимаем другого через слух, через свою феминную составляющую, постигая его проблему и предлагая ее новое решение только после того, как полностью проникнемся ею, почувствуем ее влияние и дадим ей отстояться в тишине.

Такое выслушивание, когда другому позволяется пройти своим собственным путем, и слушатель не пытается сам совершать поступки, может привести к тому, что в юнговском анализе называется «психической инфекцией». Это еще одна из опасностей, возникающих при общении. Там, где существует реальная связь и ворота открыты, две души сливаются воедино. Тогда говорят о «встрече родственных душ». В такой момент, принимая другого за себя, человек перестает понимать, кто есть кто, что его, а что принадлежит другому, находясь в состоянии, напоминающем folie a deux[6]6
  Безумие двоих (франц.). (Примечание переводчика.)


[Закрыть]. Вполне оправданно мы придерживаемся своего Эго. Его направленная сила представляет собой первую защиту против такой инфекции, поскольку Эго сохраняет нас независимыми, незараженными, с незамутненным зрением. Однако, при всей его сторожевой бдительности, Эго не является терапевтом. Исцеление приходит с неожиданной стороны, с той, где психическое безрассудно и уязвимо. Оздоровляющий процесс заключен в идее раненого целителя[7]7
  Раненый целитель – символический образ архетипической природы, констеллируемый в аналитическом взаимодействии. Этот аналитический термин возник из легенды об Асклепии, древнегреческом боге врачевания, основавшем святилище в Эпидавре, где могли исцеляться все желающие. Обучавший там искусству врачевания кентавр Харон изображался страдавшим от собственных ран. (Примечание переводчика.)


[Закрыть], излечивающего своими собственными ранами, в качестве которых в анализе или каунселинге могут выступать собственные потребности или призвание психотерапевта. Та или иная рана – это отверстие в стенах, проход, через который мы можем заразиться сами, но также можем воздействовать и на других. Стрелы любви одновременно ранят и исцеляют и представляют собой призывы. От Эго не истекает сострадания. Однако открытые раны, если за ними ежедневно не ухаживать, могут воспринять чужую инфекцию, послужив причиной заболевания, поражающего личность в целом. Чтобы оказаться в состоянии помочь кому-либо еще, я вынужден обратить внимание на свои потребности и страдания.

Из всех препятствий, мешающих успешному процессу исцеления, при каждой встрече особого внимания заслуживает любопытство. Я не имею в виду болезненное или извращенное любопытство, частично свойственное каждому из нас и являющееся частью зла или первородного греха, без которого вообще непостижимо наше существование. Любопытство – это не только сублимированная скоптофилия или вуайеризм, но и само волнение, вызываемое встречей с чужой грязью. Любой человек, связанный по роду своей профессии обязательством соблюдать тайну, должен прийти к соглашению с этой стороной своей натуры. В действительности любопытство может означать не более чем страсть к сплетням, которая во многом питается из источников собственной непрожитой жизни психотерапевта или жизни, прожитой им через других.

Но любопытство является и более глубоким недостатком. Для св. Бернара из Клерво, в поучении которого «Познай себя самого» говорится о духовной дисциплине самопознания, первым шагом, уводящим от пути истинного, была не гордыня, не праздность, не похоть или вожделение – этим шагом было любопытство. Св. Бернар говорит главным образом о деструктивности подобного шага в отношении самого человека, о вреде, который может причинить любопытство душевному миру и духовному просветлению. Своим светом Эго пытается выявить причины любопытства в укромных уголках личности, выискивает детали детских воспоминаний, поощряет периоды молчаливой интроспекции. Нам любопытно узнать, кто мы, каким образом мы стали такими, тогда как при религиозной установке мы бы изначально признали, что являемся Божьими созданиями и стали тем, кто мы есть, по Божьей воле, а не вследствие случайных обстоятельств воспитания. Предостережение св. Бернара о разрушительной силе любопытства, будучи интерпретировано в терминах глубинной психологии, означает, что бессознательному разрешается «наносить визиты» в сознание выбранным им путем и в выбранное им время, причем без какой-либо попытки составить историю болезни в качестве ответа на вопрос «почему».

Итак, один человек своим любопытством возбуждает любопытство в другом человеке, сидящем напротив. Чувствуя себя объектом любопытства, тот начинает хвалить или ругать себя, находит в себе недостатки, обвиняет себя, развивает свои супер-Эго и Эго за счет простого осознания – словом, начинает чувствовать себя пациентом с диагнозом из учебника, воспринимать себя как воплощение проблемы, а не как душу.

На практике любопытство проявляется в вопросах. Меня спрашивают: «Снятся ли другим людям подобные сновидения?» Или же человек читает Кляйн, Хорни, Фромма, чтобы узнать, как «другие школы» будут рассматривать интересующую его проблему. Часто такое чтение называют «интеллектуализацией», но, скорее, здесь мы имеем дело с проблемой чувства. Любопытство порождается чувством сомнения и неуверенности; человеку необходимы другие люди, подтверждающие его опыт, когда нет веры в себя или когда она ослаблена. Любопытство уничтожает доверие к аналитику или консультанту: начинается этап постоянного сравнения, попыток выйти за пределы ситуации, оценить ее со стороны, принимать решения относительно сложившейся ситуации с так называемой объективной точки зрения. Объективная точка зрения располагается как бы на склоне холма, где человек находится вне вихря чувств. Однако в центре вращающегося круга объективности ровно столько, сколько и за пределами бурлящего водоворота страсти. Любопытство не только выискивает и преследует, оно выслеживает и хватает мертвой бульдожьей хваткой.

После раскрытия секретов, после прозвучавших признаний нет надобности возвращаться к ним вновь и вновь, делать их краеугольными камнями психопатологии. Целью признания является очищение. То, что смыто, ушло, унесено рекой в далекое море. Бессознательное может поглотить наши грехи. Оно оставляет их в покое, давая чувство самопрощения. Но любопытство стремится выяснить, что в данный момент «делают» грехи: действительно ли они ушли? Не осталось ли чего-нибудь еще? Таким образом, любопытство не оставляет в покое тот или иной комплекс. Напротив, оно питает комплекс, предоставляя ему новые возможности переживания, увеличивая чувство вины. Ничто другое не может сделать встречу в большей степени неудачной (причем при полной иллюзии прогрессивных терапевтических открытий), чем ситуация, когда человек, охваченный стремлением исповедаться, попадает в руки консультанта, одержимого ненасытным любопытством. Любопытство – отрицательная интроверсия, узко интроспективная, а не откровенно созерцательная. Так, в «Облаке незнания» («The Cloud of Unknowing») любопытство рассматривается как часть деятельности, не подходящая для созерцательной жизни, то есть для установки слушающего. Фенелон (1651–1715), великий наставник человеческих душ, в своих «Духовных письмах» заявляет, что любопытство представляет собой сверхактивность. Он описывает, каким образом протекает беседа между двумя расположившимися в креслах людьми. Кратко обобщая его слова, скажем, что Фенелон полагал необходимым, чтобы человек время от времени обращался к кому-либо для задушевной беседы (исповеднику, наставнику, аналитику). Он утверждал: «Не обязательно, чтобы такое лицо прибыло издалека и оказалось бы лучшего, чем у вас, поведения. Достаточно просто побеседовать с человеком, далеким от философствования и лишенным любопытства» («Письма», 156).