Текст книги "Казан"

Глава VI
Казан встречается с Иоанной

У опушки кедрового и елового леса Пьер Радисон развёл огонь. Он был весь в крови от нескольких ран, полученных им от волков, которым удалось ухватиться за него зубами, и чувствовал в груди ту старую тяжкую боль, значение которой знал только он сам. Он приволакивал ветку за веткой, бросал их в огонь, пока, наконец, пламя не стало достигать до хвои деревьев, и сделал ещё запас и на всю ночь, чтобы дрова находились под рукой.

С саней за ним наблюдала Иоанна, всё ещё смотря большими от страха глазами и всё ещё дрожа. Она прижимала к себе ребёнка. Её длинные тяжёлые волосы покрывали в темноте её шею и плечи и при свете костра, когда она двигалась, казались роскошным, отливавшим блёстками покрывалом. Её молодое лицо в эту ночь казалось почти девичьим, хотя она и была уже матерью. Она сама походила на дитя.

Старый Пьер, её отец, сбросив последнюю охапку хвороста и еле переводя дыхание, старался засмеяться.

– Теперь уже всё, ma chérie![1]1
  Мой дорогой (фр.).


[Закрыть] – сказал он себе в седую бороду. – Там, на равнине, мы чуть было не погибли. Надеюсь, что с нами этого уже не повторится. Но теперь мы устроимся отлично и у нас будет тепло. Ну как? Ты уже больше не боишься?

Он сел рядом с дочерью и ласково стащил мягкий мех, в который был закутан ребёнок, которого она держала на руках. Теперь он мог видеть розовые щёчки маленькой Иоанны. Глаза большой Иоанны, её матери, засветились, как звёзды.

– Это ребёнок нас спас, – прошептала она. – Собаки были разорваны волками в клочья, и я увидела, как они бросились затем на тебя, когда один из них вдруг кинулся к саням. Сперва я думала, что это одна из наших собак. Но это оказался волк. Он прыгнул прямо на нас, но нас защитила медвежья шкура. Он чуть-чуть не вцепился мне в горло, но в эту минуту закричал вдруг ребёночек, и он остановился как вкопанный, всего только в одном футе от нас, и стал смотреть на нас красными глазами. Я могла бы поклясться ещё раз, что это была собака. В одну минуту он отскочил от нас и уже стал драться с волками. Я видела, как он бросился на одного, который уже готовился схватить тебя за горло.

– Это действительно была собака, – ответил старый Пьер, протягивая руки поближе к огню. – Они часто удирают с постов и присоединяются к волкам. Я знаю такие случаи. Моя дорогая, собака – всегда собака, всю свою жизнь. Удары, обиды, даже сами волки – никогда не бывают в состоянии изменить их надолго. Это была в стае одна из таких собак. Она прибежала сюда вместе с ними – захотелось отведать крови. Но, встретившись с нами…

– И она вступила в борьбу с волками за нас, – заволновалась молодая женщина. Она передала спелёнутого ребёнка отцу и выпрямилась во весь свой рост, высокая и худенькая, насколько можно было рассмотреть её при свете костра. – Она стала драться за нас и была жестоко ранена, – продолжала она. – Я видела, как эта собака потом еле поплелась отсюда прочь. А что, папа, если она здесь где-нибудь поблизости и умирает?..

Пьер Радисон поднялся на ноги. Стараясь посвистать, он вдруг судорожно раскашлялся. Иоанна не заметила сгустка крови, которая вдруг появилась у него на губах от этого кашля. Она не замечала этого уже шесть дней, пока они ехали от крайнего пункта цивилизации. Именно благодаря этому кашлю и мокроте, которой он сопровождался, Пьер и старался ехать скорее, чем ездили обыкновенно.

– Я уже думал об этом, – сказал он. – Эту собаку здорово искусали, и я не думаю, чтобы она ушла далеко. На-ка, возьми маленькую Иоанну и посиди с ней у огня, пока я вернусь.

Луна и звёзды ярко светили, когда он вышел в долину. Невдалеке от опушки леса, на том месте, где час тому назад волки напали на него и его дочь, он на минуту остановился. Ни одна из его четверых собак не осталась в живых. Весь снег был окрашен их кровью, и их трупы там же и валялись, где их загрызли волки. При виде их Пьер содрогнулся. Если бы волки в своей бешеной атаке не набросились сперва на собак, то что теперь осталось бы от него самого, Иоанны и ребёнка? И он пошёл прочь и опять закашлял тем тяжёлым, глубоким кашлем, после которого всегда у него на губах появлялась кровь.

В нескольких ярдах в стороне он нашёл на снегу следы той странной собаки, которая пришла вместе с волками и бросилась на них же в самый отчаянный момент, когда для него уже всё казалось потерянным. Это был не ясный след, какой обыкновенно остаётся на снегу, когда животное бежит. Наоборот, животное бороздило снег телом, и Пьер Радисон пошёл по этому следу, рассчитывая набрести в конце его на труп этой собаки.

В укромном местечке, у опушки леса, куда дотащился Казан, он ещё долгое время после происшествия лежал напрягая внимание и настороже. Он не чувствовал особенно сильной боли. Он только не имел сил держаться на ногах. Его бока казались парализованными. Серая волчица лежала рядом с ним, свернувшись калачиком, и нюхала воздух. До них доносился запах от привала, и Казан мог отлично различить, что там были мужчина и женщина. Он знал, что там, у огня, который просвечивал к нему сквозь заросли сосен и кедров, должна была находиться молодая женщина. Его тянуло к ней. Ему хотелось быть поближе к огню и взять с собой и Серую волчицу, услышать голос этой молодой женщины и почувствовать на себе её руку. Но там был и мужчина, а для него мужчина, дубинка, плеть, страдания и смерть – были синонимы.

Серая волчица ещё теснее прижалась к нему и тихо заскулила, стараясь побудить этим Казана уйти в лес как можно глубже. Наконец она поняла, что он уже не в состоянии больше двигаться, и нервно выбежала на равнину, и вернулась назад, и делала это несколько раз до тех пор, пока её следы не смешались окончательно. В ней был очень силён инстинкт товарищества. Это она первая заметила, что именно по их следу к ним приближался Пьер Радисон, вернулась к Казану и предостерегла его.

Казан почуял запах и при свете звёзд увидел двигавшуюся по долине неясную фигуру. Он попытался было убежать в лес, но не смог. А человек приближался всё ближе и ближе. Казан уже заметил сверкание в его руке ружья. Он слышал его тяжкий кашель и скрип снега под его ногами. Серая волчица прижалась своим плечом к его плечу, стала дрожать и оскаливать зубы. Когда Пьер приблизился к ним на пятьдесят футов, она юркнула в густую тень под ёлку.

Казан с угрозой обнажил клыки, когда Пьер остановился и стал на него глядеть. Собрав последние силы, он поднялся было на ноги, но тут же и упал обратно на снег. Человек приставил ружьё к стволу сосны и безбоязненно над ним наклонился. С диким рычанием Казан окрысился на его протянутые руки. К его удивлению, человек не замахнулся на него ни дубиной, ни палкой. Он опять протянул к нему руку, но на этот раз уже осторожно, и совершенно новым голосом заговорил с Казаном. Собака опять окрысилась и заворчала.

Человек настаивал на своём и всё время разговаривал, а однажды даже его одетая в рукавицу рука коснулась головы Казана и отдёрнулась раньше, чем он успел схватить её зубами. Опять и опять человек протягивал к нему руку, и три раза Казан чувствовал на себе её прикосновение, но в этом прикосновении не было для него ни угрозы, ни страдания. Затем Пьер отошёл прочь и направился обратно к следу.

Когда он уже скрылся из виду и не было слышно под его ногами скрипения снега, то Казан заскулил и натопорщившаяся на его спине шерсть сгладилась. Он с жадностью стал вглядываться в костёр. Человек не обидел его, и три четверти в Казане, составлявшие собаку, хотели следовать за ним.

Серая волчица пришла обратно и стала около него, твёрдо упёршись в землю передними ногами. Она ещё ни разу в жизни не была так близко к человеку, если не считать того случая, когда все волки вместе нападали только что на сани. Всё в её голове перепуталось. Каждый её инстинкт предостерегал её, что человек представлял собою самое опасное из всех существ на земле и что его нужно было бояться больше, чем самых свирепых животных, больше, чем бурь, наводнений, морозов и голода. И всё-таки этот человек не причинил её спутнику ни малейшего вреда. Она стала обнюхивать у Казана спину и голову, к которым прикасалась одетая в рукавицу рука. Затем она опять побежала в темноту, потому что заметила у опушки леса новое движение.

Это возвращался человек и вёл с собою молодую женщину. Её голос был тихий и ласковый. И всё вокруг неё дышало женственностью. Мужчина остановился, приготовившись ко всему, но без малейших угроз.

– Будь осторожна, Иоанна, – предупредил он.

Она опустилась на колени прямо на снег, настолько близко от Казана, что могла достать до него рукой.

– Поди сюда, милый, – сказала она. – Ну, иди ко мне!

Она протянула к нему руку. У Казана задрожали все мускулы. Он придвинулся к ней на один-два дюйма. В её глазах и на лице засветился знакомый ему свет и появилось выражение любви и нежности, которые он знал раньше у другой такой же женщины с такими же волосами и лучистыми глазами, которая уже однажды вторглась в его жизнь. И недавно проехала мимо.

– Иди же! – шептала она, заметив, что он немножко придвинулся, и склонилась к нему ещё ближе, ещё дальше протянула руку и наконец коснулась его головы.

Пьер стоял на корточках рядом с ней. Он что-то предложил ему, и Казан узнал по запаху, что это было мясо. Но именно рука этой молодой женщины приводила его в трепет, и когда она наконец откинулась назад и поманила его за собой, то он с трудом прополз за ней по снегу с один или два фута. И только теперь молодая женщина заметила, что у него была изуродована нога. В один момент она забыла всякую осторожность и подсела к нему вплотную.

– Он не может ходить! – воскликнула она с внезапной дрожью в голосе. – Посмотри, папа! Как он ужасно искусан! Понесём его к себе!

– Я уже думал об этом, – ответил Радисон. – Поэтому-то я и захватил с собою вот эту подстилку. Но что это? Слушай!

Из лесной темноты вдруг послышался низкий, жалобный вой.

Казан поднял голову и таким же жалобным плачем ответил на этот вой. Это звала его Серая волчица.

Было положительно чудом, что Радисон смог завернуть Казана в подстилку и донести его до места своей стоянки без малейшей борьбы и укусов. Было совершеннейшим чудом, что он смог выполнить это с помощью Иоанны, которая несла Казана за другой конец подстилки, всё время держа руку на его лохматой спине. Они положили его у самого костра, а минуту спустя человек принес тёплой воды и смыл запёкшуюся кровь с его искусанной ноги, а затем положил на неё что-то мягкое, тёплое и ласковое и под конец всю её забинтовал.

Всё это было странно и ново для Казана. Руки Пьера касались его головы так же, как и руки молодой женщины. Этот же человек принёс ему и каши с салом и заставлял его есть, в то время как Иоанна сидела тут же на корточках и, подперев руками подбородок, смотрела на собаку и заговаривала с ней. А когда всё было устроено и все перестали друг друга бояться, то Казан услышал странный плач, раздавшийся вдруг из мехового свёртка, лежавшего на санях, и он с удивлением вздёрнул голову кверху.

Иоанна заметила это его движение и услышала, как он ответил на этот плач ребёнка слабым подвыванием. Она быстро подошла к свёртку, заворковала и заговорила с ним, а затем взяла его на руки, откинула назад рысью шкуру и поднесла к Казану. Он никогда ещё не видел ребёнка, и Иоанна протянула его к самому его носу, так что он мог отлично разглядеть это удивительное создание. Ребёнок смело повернул к нему своё розовое личико, замахал кулачками, взвизгнул и вдруг замолотил ручками и ножками от радости и удовольствия. От этих звуков Казан совсем размяк и потянулся к ногам молодой женщины.

– Смотри, ему понравился ребёнок! – воскликнула она. – Давай, папа, дадим имя этой собаке! Какое бы придумать?

– Подождём до утра, – ответил отец. – Уже поздно, Иоанна. Иди в палатку и усни. Теперь у нас уже нет больше собак и мы должны путешествовать пешком. Поэтому необходимо завтра встать пораньше.

У самого входа в палатку Иоанна обернулась.

– Он прибежал вместе с волками, – сказала она. – Давай назовём его Бирюком!

И, держа на одной руке маленькую Иоанну, она протянула другую к Казану.

– Бирюк! Бирюк! – позвала она.

Казан повернул к ней глаза. Он знал, что она обращалась к нему, и сам сделал попытку подползти к ней.

Ещё долгое время после того, как она вошла в палатку, старый Пьер Радисон сидел на краю саней, смотрел на огонь, и Казан лежал у его ног. Внезапно тишина была снова нарушена жалобным воем Серой волчицы, донёсшимся из леса. Казан поднял голову и заскулил.

– Это она тебя зовёт, приятель, – сказал Пьер, поняв, в чём дело.

Он закашлялся и прижал руку к груди, к тому месту, где у него внутри болело.

– Застудил лёгкое, – сказал он Казану. – Ещё в молодости, как-то зимою, на озере Фонд. Думали, что вовремя доберёмся домой на собаках, и вот…

В одиночестве и пустоте громадных северных пространств каждый человек ищет, с кем бы поговорить. Казан лежал, высоко подняв голову и широко раскрыв глаза, и потому Пьер и стал с ним разговаривать.

– Нам придётся доставить их домой, – говорил он, – и теперь это должны сделать только я да ты.

Он затеребил себе бороду и вдруг сжал кулаки. Его глубокий, мучительный кашель снова заставил его скрючиться.

– Домой! Пора! – застонал он, поглаживая себе грудь. – Ещё восемьдесят миль прямо к северу, к Чорчиллю, – и я так молил Бога, чтобы мы успели добраться туда на собаках раньше, чем лопнут мои лёгкие!

Он поднялся на ноги и неуверенной походкой немножко прошёлся. На Казане уже имелся ошейник, и он привязал его за цепь к саням. После этого он подбросил в огонь ещё три или четыре небольших полена и отправился к себе в палатку, где уже спали Иоанна и её ребёнок. Три или четыре раза за эту ночь до Казана доносились издали вопли Серой волчицы, звавшей его к себе, но что-то говорило ему, что он уже не должен был ей откликаться. Перед рассветом Серая волчица сама пришла к нему и стала невдалеке от лагеря, и на этот раз Казан ей ответил.

Его вой разбудил человека. Он вышел из палатки, посмотрел на небо, развёл костёр и стал приготовлять завтрак. Погладив Казана по голове, он бросил ему кусок мяса. Несколько позже вышла и Иоанна, оставив спавшего ребёнка в палатке. Она подбежала к отцу и поцеловала его, а затем опустилась на колени перед Казаном и стала разговаривать с ним точно так же, как разговаривала и со своим ребёнком. Он заметил это. Когда она поднялась, чтобы помочь отцу, то Казан последовал за ней, и, увидев, что он уже твёрдо стоит на ногах, она обрадовалась.

Это было довольно странное путешествие к северу. Пьер Радисон сбросил с саней всё, кроме палатки, одеял, пищи и шкур, составлявших гнездо для маленькой Иоанны. Затем он сам впрягся в сани и потащил их за собою по снегу. При этом он беспрерывно кашлял.

– Я захватил этот кашель в начале зимы, – солгал он Иоанне, боясь, как бы она не увидела кровь на его губах и бороде. – Когда придём домой, то я целую неделю постараюсь не выходить на воздух.

Даже Казан со своей странной звериной способностью догадываться, которую человек, не умея объяснить её, называет обыкновенно инстинктом, и тот понимал, что он говорил ложь. А может быть, это и потому, что Казан и раньше слышал, как люди кашляли так же, как и Радисон, как слышали такой же точно кашель и целые поколения его предков, возивших сани, и потому научился понимать, чем обыкновенно кончался подобный кашель.

Несколько раз он был свидетелем смерти в палатках и в хижинах, в которые он никогда не входил, но чуял смерть издали и много раз уже обонял эту смерть в воздухе ещё раньше, чем она случалась. Он так близко чуял её, что, казалось, мог бы её схватить в пространстве, точь-в-точь как предчувствовал ещё заранее бурю или пожар. И эта странная штука казалась ему близкой именно и теперь, когда он брёл на своей цепи за санями. Она внушала ему беспокойство, и несколько раз, когда сани останавливались, он обнюхивал маленькое живое существо, завёрнутое в шкуры. Всякий раз, как он делал это, Иоанна была уже тут как тут и даже два раза провела рукой по его изгрызенной острой морде.

Самой главной вещью за весь этот день, которую он силился понять, да так и не понял, было то, почему именно это маленькое создание, лежавшее на санях, было так дорого для молодой женщины, которая в то же время ласкала и его самого и заговаривала с ним. Он понял, что Иоанна была очень довольна, что у неё было это существо, и что её голос был с ним нежнее и трогательнее всякий раз, как он, Казан, обращал особое внимание на это маленькое тёплое живое существо, завёрнутое в медвежью шкуру.

Долгое время спустя они остановились на отдых. Пьер Радисон сел у огня. В этот вечер он уже не курил. Он уставился прямо на огонь. А затем, в самом конце, когда он уже отправлялся вместе с дочерью и с ребёнком в палатку, он по дороге нагнулся над Казаном и осмотрел у него раны.

– Завтра я уже запрягу тебя, приятель, – сказал он. – Завтра, ещё до вечера, мы должны добраться до реки. А если это нам не удастся…

Он не докончил фразы. Он откинулся назад в таком сильном припадке кашля, что от него даже заколебались позади него полы палатки. Казан лежал в крайнем напряжении, со странным беспокойством в глазах. Ему не понравилось, что Радисон вошёл в палатку, так как в этот вечер для него настойчивее, чем раньше, висела в воздухе та давящая тайна, частью которой казался ему Пьер.

Три раза среди ночи он слышал доносившийся до него из лесу зов верной Серой волчицы и каждый раз отвечал ей. Перед рассветом она подбегала к лагерю. Он уловил её запах, когда она находилась от него с наветренной стороны, и он тосковал и скулил на конце своей цепи, рассчитывая, что она подойдёт к нему и ляжет рядом с ним. Но Радисон задвигался в своей палатке, и она убежала. Когда он вышел, то лицо у него как-то сразу осунулось и глаза были красны. Кашель был уже не такой громкий и не такой мучительный. Слышалось какое-то храпенье, точно внутри у него за эту ночь что-то произошло, и, прежде чем вышла из палатки молодая женщина, он то и дело хватался руками за горло. Когда она увидела его, то побледнела. Беспокойством засветились её глаза. Когда она обняла его за шею руками, то он засмеялся и нарочно закашлял, чтобы показать, что всё обстояло благополучно.

– Ты видишь, что кашель не стал сильнее, – сказал он ей. – Он только утомляет. После него всегда краснеют глаза и чувствуется слабость.

Было холодно, пасмурно, и затем последовал угрюмый день, сквозь который пробивались вперёд Радисон и Казан, впрягшись оба в сани. Иоанна следовала сзади. Раны не беспокоили больше Казана. Он тянул из всех сил, а на это он был мастер, – и человек ни одного раза не ударил его плетью, а только гладил по голове и по спине одетой в рукавицу рукой. День становился всё мрачнее и мрачнее, и в верхушках деревьев уже стал завывать начинавшийся шторм.

Темнота и наступление бури не побудили Пьера Радисона раскинуть палатку.

– Мы должны добраться до реки во что бы то ни стало, – то и дело повторял он самому себе. – Мы должны дойти до реки, мы должны дойти до реки!

И он побуждал Казана к ещё большим усилиям, тогда как его собственные усилия к концу пути становились всё слабее и слабее.

Совсем уже разыгралась буря, когда Пьер остановился, чтобы развести наконец огонь. Белыми сплошными массами повалил вдруг снег, и такой густой, что не стало видно деревьев за пятьдесят шагов. Пьер посмеивался, когда в страхе к нему прижималась с ребёнком Иоанна. Он отдохнул всего только один час, а затем снова запряг Казана и сам перекинул себе через плечи постромки. В молчаливом мраке, походившем на ночь, Пьер всё время посматривал на компас, и наконец уже почти к самому вечеру они вышли из леса и перед ними раскинулась широкая долина, на которую с торжеством указал рукой Радисон.

– Вот и река! – воскликнул он ослабевшим, хриплым голосом. – Здесь уже мы можем отдохнуть и переждать непогоду!

Он раскинул палатку под широкими ветвями сосны и стал собирать сучья для костра. Иоанна помогала ему. Когда они вскипятили кофе и поужинали мясом и сухарями, то Иоанна ушла в палатку и там бросилась в изнеможении на жёсткую постель из можжевельника, прижала к себе ребёнка и укрылась вместе с ним шкурами и одеялами. В этот вечер она не сказала Казану ни единого слова. И Пьер был рад, что она так устала, что не смогла долее сидеть у костра и разговаривать. А затем…

Быстрые глаза Казана следили за каждым его движением. Он вдруг поднялся с саней, на которых до этого сидел, и направился к палатке. Отведя в сторону её полу, он просунул в неё голову и плечи.

– Ты спишь, Иоанна? – спросил он.

– Почти, папа… Ты хочешь войти? Так входи скорее!

– Вот докурю… А тебе удобно?

– Да. Только устала… И спать хочется…

Пьер тихонько засмеялся и в темноте схватился за горло.

– Мы уже почти дома, Иоанна, – сказал он. – Это наша река – Малая Бобровая. Если бы даже я и покинул тебя одну, то ты одна бы могла в эту же ночь добраться до нашего дома. Всего только сорок миль. Ты слышишь меня?

– Да… Знаю…

– Сорок миль… И всё время надо держаться вдоль реки. Ты не сможешь сбиться с дороги, Иоанна. Только остерегайся, как бы не попасть в полыньи на льду.

– Разве ты, папа, не хочешь спать? Ведь ты же устал и болен!

– Да… Только вот докурю. Напомни мне завтра, Иоанна, о полыньях на льду. Я могу об этом позабыть. Так не забудь же: полыньи на льду!.. Полыньи!

– Хорошо…

Пьер опустил полу и возвратился к огню. Он едва держался на ногах.

– Прощай, приятель! – обратился он к Казану. – А хорошо бы довести этих двух бедняжек до дому!.. Только бы ещё два денька!.. Всего только сорок миль!.. Два денька!..

Казан дождался, когда он вошёл в палатку. Он всей своей тяжестью натянул конец цепи, пока наконец ошейник не сдавил ему дыхание. Ноги и спина у него напряглись. В этой палатке, куда ушёл сейчас Радисон, находились также и Иоанна с ребёнком. Он знал, что Пьер не причинит им вреда, но знал также и то, что вместе с Пьером Радисоном вошло туда к ним и нечто ужасное и неизбежное. Он хотел, чтобы мужчина оставался снаружи, у огня, где он, Казан, мог бы лежать спокойно и наблюдать за ним.

В палатке воцарилось молчание. И для Казана ещё ближе, чем когда-либо, стал слышаться призыв Серой волчицы. Каждую ночь она звала его перед зарёй и подходила близко к лагерю. Ему хотелось, чтобы именно в эту ночь она была к нему поближе, но он даже и не поскулил ей в ответ. Он не осмелился нарушить это странное молчание в палатке. Он пролежал ещё долгое время, усталый и с разбитыми ногами от целодневного путешествия, но никак не мог заснуть. Огонь уже потухал; ветер уже перестал дуть в вершинах деревьев; и плотные серые облака, точно массивные подушки, неслись низко над землёю. Звёзды стали меркнуть и гаснуть, и с далёкого севера пронёсся слабый, хрупкий, стонущий звук, точно сани со стальными полозьями скользили по замёрзшему снегу, – это вспыхнуло таинственное, монотонное северное сияние. После этого стало быстро и заметно холоднее.

Ночью Серая волчица уже не руководствовалась направлением ветра. Она уже безбоязненно подходила к следу, оставленному Пьером Радисоном, и когда Казан услышал её вновь, уже далеко за полночь, то он всё ещё лежал, подняв кверху голову, и всё тело у него одеревенело, несмотря на то, что мускулы были напряжены. В голосе у Серой волчицы уже слышалась какая-то новая нота, что-то тоскливое, совсем не похожее на товарищеский клич. Это было Предчувствие. И, услышав в нём этот звук, Казан испугался молчания, вскочил и, подняв морду к небу, завыл так, как обыкновенно воют на севере дикие собаки перед хижинами своих хозяев, когда почуют их смерть.

Пьер Радисон скончался.