Текст книги "Ураган. Книга 1. Потерянный рай"

Большинство женщин пришли в чадрах, длинных, похожих на саван халатах, закрывавших их с головы до пят. Позади этих людей, вдоль всего десятимильного маршрута от аэропорта до кладбища Бехеште-Захра, где аятолла должен был произнести свою первую речь, были расставлены пять тысяч вооруженных полицейских, а вокруг них, скучившись на балконах, в окнах, вскарабкавшись на стены, теснясь на улицах, бурлило живое море, самое большое собрание людей, которое когда-либо видел Иран, – почти все население Тегерана. В столице и ее окрестностях проживало около пяти миллионов человек. Все были взволнованы, все нервничали, все боялись, что в последний момент произойдет какая-нибудь задержка, или что аэропорт могут снова закрыть, чтобы не пустить его в страну, или что ВВС вдруг собьют его самолет – по приказу или без приказа.

Премьер-министра Шапура Бахтияра, членов его кабинета и генералов, командовавших всеми видами вооруженных сил, в аэропорту не было. По их собственному выбору. Не было там и их офицеров или солдат. Эти люди ждали в своих казармах, на военных аэродромах или на кораблях – все они пребывали в том же волнении и с тем же нетерпением ожидали команды действовать.

– Лучше бы тебе было остаться дома, Джен, – встревоженно сказал Мак-Ивер.

– Лучше бы нам всем было остаться дома, – заметил Петтикин, тоже чувствуя себя неуютно.

За неделю до этого с Мак-Ивером связался один из сторонников Хомейни и потребовал выделить вертолет для доставки Хомейни из аэропорта в Бехеште-Захру.

– Извините, это невозможно. У меня нет полномочий, чтобы сделать это, – ответил он в ужасе.

Через час иранец вернулся в сопровождении «зеленых повязок», которые заполнили кабинет Мак-Ивера и все остальные помещения офиса, – молодые, суровые люди с обозленными лицами, двое с советскими АК-47 на плече, один с американской автоматической винтовкой М-16.

– Вы выделите вертолет, как я сказал! – высокомерно потребовал иранец. – На случай, если с толпой станет слишком трудно справляться. Разумеется, весь Тегеран выйдет, чтобы приветствовать аятоллу. Да пребудет с ним благословение Аллаха!

– Как бы мне ни хотелось, я не в состоянии сделать это, – осторожно ответил ему Мак-Ивер, стараясь выиграть время.

Он оказался в крайне уязвимом положении. Хомейни разрешали вернуться, но и только. Если правительство Бахтияра узнает, что «С-Г» предоставила их главному врагу вертолет для триумфального возвращения в их столицу, то разозлится не на шутку. Да даже если правительство и согласилось бы, вдруг что-нибудь случится, вдруг аятолла пострадает, будет ранен, во всем обвинят «С-Г», и тогда их жизни медного гроша не будут стоить.

– Все наши машины арендованы, а у меня нет необходимых полномочий, чтобы по…

– Я даю вам необходимые полномочия от имени аятоллы, – сердито оборвал его иранец, повышая голос. – Аятолла – единственная власть в Иране.

– Тогда вам должно быть нетрудно получить вертолет от иранской армии или военно-воздушных сил и…

– Молчать! Вам выпала великая честь, что к вам обратились. Вы сделаете все, что вам говорят. Во имя Аллаха, Революционный комитет принял решение, что вы выделите двести двенадцатый с вашими лучшими пилотами, чтобы доставить аятоллу, куда мы скажем, когда мы скажем и как мы скажем.

Мак-Ивер тогда впервые столкнулся с одним из этих комитетов – небольших групп молодых фундаменталистов, – которые появились словно по волшебству, едва только шах покинул Иран, в каждой деревне, селе, малом или большом городе, чтобы взять власть в свои руки, устраивая нападения на полицейские участки, выводя толпы людей на улицы, устанавливая свой контроль везде, где только могли. Часто их возглавлял мулла. Но не всегда. Про комитеты на нефтяных промыслах Абадана говорили, что они левого толка и состоят из федаинов – дословно «тех, кто жертвует собой во имя веры».

– Вы подчинитесь! – Иранец помахал перед его лицом револьвером.

– Для меня несомненная честь, что вы почтили меня доверием, – произнес Мак-Ивер; его обступили со всех сторон, тяжелый запах пота и нестираной одежды окутывал его плотным облаком. – Я обращусь к правительству за разре…

– Правительство Бахтияра незаконно и неприемлемо для народа! – проревел иранец, остальные тут же подхватили этот клич, и атмосфера стала накаляться, а один из них сбросил автомат с плеча на руку. – Вы согласитесь, или комитет предпримет дальнейшие действия.

Мак-Ивер послал телекс Эндрю Гэваллану, который немедленно дал свое разрешение при условии, что с ним согласятся их иранские партнеры. Партнеров вдруг оказалось невозможно нигде отыскать. В отчаянии Мак-Ивер связался с британским посольством и попросил совета. «Ну-у, старина, вы, конечно, можете обратиться к правительству, официально или неофициально, но ответа никакого не получите. У нас даже нет полной уверенности в том, что Хомейни действительно позволят совершить посадку в аэропорту или что военно-воздушные силы не возьмут все в свои руки. В конце концов, этот чертов парень – революционер до мозга костей, открыто призывающий к восстанию против законного правительства, признаваемого всеми остальными, включая и правительство ее величества. В любом случае, если вы окажетесь достаточно глупы, чтобы сделать этот запрос, правительство, безусловно, запомнит, что вы поставили его в неловкое положение, и это вам выйдет боком, что так, что этак».

В итоге Мак-Ивер достиг приемлемого компромисса с комитетом.

– Мне кажется, – произнес он с огромным облегчением, – это выглядело бы очень странно, если бы ваш почитаемый лидер был доставлен в город на британском вертолете. Конечно же, гораздо лучше, если вертолет будет принадлежать иранским ВВС и пилотировать его будет иранец. Я, разумеется, прослежу, чтобы одна наша машина, даже, собственно, две, стояли наготове на случай аварии или чего-то непредвиденного. С нашими лучшими пилотами. Вы просто свяжетесь с нами по рации, запросите помощь для экстренной эвакуации, и мы тут же откликнемся…

И вот теперь он здесь, ждет и молится, чтобы не было никакой экстренной эвакуации, на которую им пришлось бы откликаться.

Огромный «Боинг-747» компании «Эр Франс» появился из розоватого марева. Двадцать минут он закладывал круги, ожидая разрешения на посадку.

Мак-Ивер по рации 212-го слушал, что происходит на диспетчерской вышке.

– Все еще какие-то проблемы с безопасностью, – говорил он своим спутникам. – Погодите-ка… Самолет получил добро на посадку!

– Начинается, – пробормотал Петтикин себе под нос.

Они наблюдали, как 747-й заходит на посадку. Лайнер был ослепительно-белым, национальные цвета Франции сверкали. Он медленно опускался к полосе по идеальной траектории, потом, в самый последний миг, пилот вдруг включил двигатели на полную мощность, и «боинг» начал опять набирать высоту.

– Что за игры он затеял, черт возьми! – воскликнула Дженни, чувствуя, как забилось сердце.

– Пилот говорит, что хотел получше все рассмотреть, – пояснил ей Мак-Ивер, вслушиваясь в голос в наушниках. – Наверное, и я бы поступил так же, просто чтобы быть уверенным. – Он бросил взгляд на Петтикина, который должен был пилотировать вертолет при любом экстренном вызове от комитета. – Господи, надеюсь, ВВС не выкинет какой-нибудь совсем безумный трюк.

– Смотрите! – вскрикнула Дженни.

Самолет вновь зашел на посадку и на этот раз приземлился, из-под взвизгнувших шин порхнул дым, мощные двигатели взревели, переходя на обратную тягу для торможения. К самолету тут же рванулся «мерседес», и по мере того, как новость облетала всех, кто находился в терминале, переносилась оттуда на блокпосты и дальше на улицы, всю бесчисленную массу людей охватывало безумное ликование. Со всех сторон начали скандировать: «Аллах-у акбар… Ага ухмад» – «Бог велик… Учитель вернулся…»

Казалось, целая вечность прошла, пока к самолету подкатил трап, дверь открылась и по ступеням, поддерживаемый одним из французских стюардов, спустился старик с густой бородой и суровым лицом под черной чалмой. Он прошел мимо почетного караула, торопливо собранного из нескольких мулл и иранских сотрудников «Эр Франс», и его окружили приближенные помощники и нервничающие служащие аэропорта, после чего он быстро сел в машину, которая тут же покатила к терминалу.

Там его встретил настоящий бедлам: ликующие, вопящие, потерявшие контроль над собой люди толкали и отпихивали друг друга, чтобы пробраться поближе к нему, дотронуться до него, журналисты со всего мира дрались друг с другом за лучшее место для съемки, сверкали вспышки фотоаппаратов, поблескивали объективы телекамер, все кричали, «зеленые повязки» и полиция пытались как-то защитить его от напирающей толпы. Дженни увидела его на какое-то мгновение – недвижимого кумира посреди бушующего неистовства, – потом людская масса поглотила его.

Дженни потягивала свой мартини, вспоминая; ее глаза неотрывно смотрели на радиоприемник, она пыталась усилием воли заставить передачу возобновиться, пыталась стереть из памяти тот день и речь Хомейни на кладбище Бехеште-Захра, выбранном для этой цели, потому что там были похоронены столь многие из тех, кто погиб в «кровавую пятницу», – он называл их мучениками.

Стереть из памяти увиденные ими позже телевизионные кадры с бушующим морем тел, окружавшим кортеж автомобилей, который продвигался вперед буквально по дюймам – все соображения безопасности безнадежно утрачены, – десятки тысяч мужчин, женщин, молодых людей, кричащих, толкающихся, дерущихся, чтобы пробраться поближе к нему, карабкающихся со всех сторон на микроавтобус «шевроле», в котором он ехал, пытающихся дотянуться до него, коснуться его; сам аятолла сидит на переднем сиденье с видимым спокойствием, время от времени вздымая руки навстречу этому поклонению. Люди ползут по капоту, по крыше, плача и крича, взывая к нему, отпихивая и сталкивая других, кто пытается забраться на автомобиль, водитель совершенно не видит дороги, то резко тормозит, чтобы стряхнуть народ, то вдруг жмет на газ, слепо посылая машину вперед. Стереть из памяти кадры с юношей в грубом коричневом костюме, который взобрался на капот, но прочно ухватиться не смог и медленно сполз под колеса.

Таких, как этот юноша, были десятки. В конце концов «зеленые повязки» пробились к автомобилю, окружили его и вызвали по рации вертолет; она помнила, как этот вертолет быстро и безжалостно опустился прямо в толпу, которая подалась прочь от вращающихся лопастей, повсюду тела, повсюду раненые, потом – аятолла, шагающий в центре кольца из своих стражей ислама, бесстрастный, со строгим лицом, вот ему помогают сесть в вертолет, и вертолет взмывает в небо под нескончаемые «Аллаху-у-у акбар… Ага ухмад…».

– Я налью себе еще, – сказала она и поднялась, чтобы унять дрожь. – Тебе что-нибудь принести, Дункан?

– Спасибо, Джен.

Она направилась к кухне за льдом.

– Чарли?

– Я в порядке, Дженни, я сам потом налью.

Она замерла, когда радио вдруг очнулось и заговорило громко и чисто: «…Китая сообщает о серьезных стычках на границе с Вьетнамом и осуждает эти нападения как новое свидетельство советской гегемонии: во Франц…» Сигнал снова исчез, оставив в динамиках один треск.

Через секунду Петтикин заговорил:

– Я выпил в клубе по дороге сюда. Среди журналистов ходят слухи, что Бахтияр готовится к решающей схватке. Еще говорят, что в Мешхеде идут настоящие бои после того, как толпа вздернула начальника полиции и с полдюжины его людей.

– Ужасно, – сказала она, возвращаясь из кухни. – Кто контролирует эти толпы, Чарли, кто в действительности управляет ими? Коммунисты?

Петтикин пожал плечами:

– Точно, похоже, никто не знает, но партия коммунистов Туде должна как-то стоять за этими беспорядками, запретили ее там или нет. Да и все левые, особенно «Моджахедин аль-хальк», которые верят в некий брачный союз между религиями ислама и Маркса; их финансируют Советы. Шах, США и большинство западных правительств знают, что это всё они, при помощи и серьезном подстрекательстве Советов с той стороны северной границы, поэтому, разумеется, вся иранская пресса с этим согласна. Как и наши иранские партнеры, хотя они от страха уже наделали в штаны, не зная, в какую сторону им податься, пытаясь поддержать и шаха и Хомейни одновременно. Господи, как бы я хотел, чтобы все это утряслось уже! Иран – отличное место, и я не планирую отсюда уезжать.

– А что пресса?

– Зарубежная пресса неединодушна. Некоторые из американцев согласны с шахом в отношении того, кого следует винить. Другие говорят, что это все Хомейни, носит чисто религиозный характер и возглавляется им и его муллами. Потом есть еще и такие, кто возлагает вину на левых федаинов или на закоренелых фундаменталистов из «Мусульманского братства», – был даже один чудак, француз, если не ошибаюсь, который утверждал, что Ясир Арафат и ООП… – Он умолк. Радио ожило было на секунду, но тут же опять захрипело. – Должно быть, это из-за пятен на солнце.

– Беда, хоть кровью харкай, – кивнул Мак-Ивер.

Как и Петтикин, он в свое время служил в Королевских ВВС. Он был первым пилотом, который начал работать в «С-Г», а теперь являлся директором иранского отделения компании, кроме того, он был исполнительным директором ИВК – Иранской вертолетной компании – совместным, пятьдесят на пятьдесят, предприятием с обязательными иранскими партнерами, которому «С-Г» передала свои вертолеты в лизинг, компании, которая получала их контракты, заключала их сделки, держала у себя их деньги и без которой никакого иранского отделения просто бы не было. Он подался вперед, чтобы подкрутить ручку настройки, потом передумал.

– Сигнал вернется, Дункан, – уверенно сказала Дженни. – Я согласна, что Каллаган – полный тупица.

Он улыбнулся ей. Они были женаты тридцать лет.

– А ты ничего, Джен. Даже очень ничего.

– За это тебе можно еще виски.

– Спасибо, только на этот раз налей с вод…

«…витель министерства энергетики сообщает, что с новым повышением цен странами ОПЕК на четырнадцать процентов импорт нефти в следующем году обойдется США в пятьдесят один миллиард долларов. Также из Вашингтона передают, президент Картер объявил, что ввиду ухудшающейся ситуации в Иране отряд авианосцев получил приказ направиться от Филипп…» Голос диктора заглушила другая станция, потом обе станции пропали.

В молчании они ждали – ждали очень напряженно. Мужчины поглядывали друг на друга, стараясь скрыть испытанный обоими шок. Дженни подошла к бутылке с виски, стоявшей на буфете. Здесь же на буфете, занимая бо́льшую часть места, стоял высокочастотный радиоприемник: средство связи Мак-Ивера с вертолетными базами по всему Ирану – когда условия позволяли. Квартира была просторной и уютной: три спальни и две гостиные. В эти последние несколько месяцев, после введения военного положения и эскалации насилия на улицах, Петтикин переехал к ним – после развода год назад он теперь жил один, – и это всех замечательно устроило.

Легкий ветерок пошевелил оконными стеклами в рамах. Дженни выглянула наружу. В домах напротив тускло светилось несколько окон, ни один фонарь не горел. Низкие крыши огромного города расстилались под ней до бесконечности. На них и на земле лежал снег. Большинство из пяти-шести миллионов жителей города прозябали в нищете и грязи. Но в их районе, к северу от Тегерана, лучшем районе, где жили иностранцы и преуспевающие иранцы, полиция исправно следила за порядком. Есть ли что-то неправильное в том, чтобы жить в лучшем районе города, если ты можешь себе это позволить? – спрашивала она себя. Этот мир – очень странное место, с какого края на него ни посмотри.

Она разбавила виски, долив побольше содовой, и принесла бокал мужу.

– Будет гражданская война. Мы никак не сможем продолжать здесь работать.

– Все у нас будет в порядке, Джен. Картер не допустит…

Внезапно свет погас, и электрический камин выключился.

– Ч-черт! – пробормотала Дженни. – Слава богу, у нас есть газовая плитка!

– Может, это отключение ненадолго. – Мак-Ивер помог ей зажечь свечи, которые уже были расставлены по местам.

Он бросил взгляд в сторону входной двери. Рядом с ней стояла канистра с пятью галлонами дизельного топлива – их запас на крайний случай. Ему была очень не по душе идея хранить в доме солярку, это никому из них не нравилось, особенно учитывая, что по вечерам они чаще всего были вынуждены зажигать свечи. Но вот уже несколько недель им приходилось тратить от пяти до двадцати четырех часов в очереди на заправочных станциях, и даже когда подходил их черед, продавец-иранец чаще всего давал им от ворот поворот, потому что они были иностранцами. Много раз из бака их машины топливо сливали – никакие замки не помогали. Им еще больше повезло, чем массе других, потому что у них был доступ к топливу на аэродроме, но для обычного человека, особенно иностранца, очереди на заправках превращали жизнь в мучение. На черном рынке цена на дизтопливо доходила до ста шестидесяти реалов за литр – два доллара за литр, восемь за галлон, и это когда удавалось его достать.

– Поосторожнее с НЗ, – хохотнув, сказал Дункан.

– Мак, может, тебе на него свечку поставить, вспомнить старые добрые времена? – отозвался Петтикин.

– Не искушай его, Чарли! Ты начал что-то говорить про Картера.

– Беда в том, что, если Картер ударится в панику и введет сюда даже немного войск – или самолетов – для поддержки военного переворота, это сорвет крышку с болтов напрочь. Все развопятся, как ошпаренные коты, больше всех Советы, и им придется как-то отреагировать, после чего Иран превратится в запал для третьей мировой.

– Третью мировую, Чарли, мы ведем с самого сорок пятого го… – заметил Мак-Ивер.

Треск в радиоприемнике оборвал его на полуслове, потом вновь зазвучал голос диктора: «…за незаконную разведывательную деятельность. Из Кувейта начальник штаба кувейтских вооруженных сил сообщает, что Советский Союз осуществил поставки оружия Кувейту…»

– Господи! – пробормотали оба мужчины.

«…Из Бейрута передают, Ясир Арафат, лидер ООП, объявил, что его организация продолжит активно содействовать революции аятоллы Хомейни. На пресс-конференции в Вашингтоне президент Картер еще раз повторил, что США поддерживают иранское правительство Бахтияра и „конституционный процесс“ в стране. И наконец, сообщение из самого Ирана: аятолла Хомейни выступил с угрозой арестовать премьер-министра Бахтияра, если тот не подаст в отставку. Он обратился с призывом к народу „уничтожить эту чудовищную монархию и ее незаконное правительство“ и к армии „восстать против офицеров, которыми управляют чужеземцы, и бежать из казарм вместе с оружием“. На Британских островах необычайно сильные снегопады, ветры и наводнения нарушили коммуникации на большей части территории страны, аэропорт Хитроу закрыт, и полеты не производятся. На этом мы завершаем наш краткий обзор новостей. Следующий полный обзор будет передаваться в восемнадцать часов по Гринвичу. Вы слушаете международную службу Би-би-си. А сейчас сообщение от нашего международного сельскохозяйственного корреспондента, „Птица и свинина“. Мы начинаем…»

Мак-Ивер протянул руку и щелкнул выключателем:

– Черт подери, весь мир разваливается на куски, а Би-би-си подсовывает нам свиней!

Дженни рассмеялась:

– Да что бы ты делал без Би-би-си, телевизора и почтового футбольного тотализатора? Сильные ветры и наводнения. – Она подняла трубку телефона, надеясь на удачу. Трубка молчала, как обычно. – Надеюсь, с детьми все хорошо. – (Их сын и дочь, Хэмиш и Сара, уже обзавелись своими семьями и жили самостоятельно, у каждого уже был свой ребенок.) – Крошка Карен так легко простужается, и Сара! Даже в двадцать три года кто-то должен ей напоминать, чтобы она одевалась как следует! Неужели это дитя никогда не повзрослеет?

– Просто ужас, что нельзя позвонить, когда хочется, – сказал Петтикин.

– Да уж. Ладно, пора за стол. Рынок сегодня опять был почти пустой, третий день подряд. Так что выбор стоял между жареной старой бараниной опять с рисом или чем-то особенным. Я выбрала особенное и использовала две последние банки. Я готовлю пирог с говяжьей тушенкой, цветную капусту с сыром, обжаренную в сухарях, песочный пирог с патокой и на закуску сюрприз. – Она взяла свечу и ушла на кухню, закрыв за собой дверь.

– Интересно, почему нас всегда потчуют цветной капустой с сыром в сухарях? – Мак-Ивер смотрел на отблески свечи на двери в кухню. – Терпеть ее не могу! Я ей пятьдесят раз говорил… – Что-то в ночном пейзаже вдруг привлекло его внимание. Он подошел к окну. Из-за отключения электроэнергии в городе не было видно ни огонька. Но небо на юго-востоке теперь отсвечивало красным. – Джалех. Опять, – сказал он просто.

Пять месяцев назад, 8 сентября, десятки тысяч людей вышли на улицы, протестуя против введения шахом военного положения. Люди крушили все и вся, особенно в Джалехе, бедном, густонаселенном пригороде Тегерана, где на улицах заполыхал огонь и появились баррикады из горящих автомобильных покрышек. Когда прибыли силы безопасности, неистовствующая, кипящая толпа людей отказалась разойтись, выкрикивая: «Смерть шаху!» Столкновение было жестоким. Слезоточивый газ не дал результатов. Результаты дал автоматный огонь. Число жертв составило от девяноста семи человек по официальным данным до двухсот пятидесяти по свидетельствам некоторых очевидцев и до двух или трех тысяч по оценкам различных воинствующих оппозиционных групп.

В ходе репрессий, последовавших за «кровавой пятницей», было арестовано и брошено в тюрьмы множество оппозиционных политиков, диссидентов и враждебно настроенных лиц – позже правительство признало цифру в тысячу сто шесть человек, – среди которых были два аятоллы, что вызвало у людей еще большее возмущение.

Мак-Ивер глубоко опечалился, наблюдая за заревом. Если бы не аятоллы, подумал он, особенно Хомейни, ничего этого не случилось бы.

Много лет назад, когда Мак-Ивер впервые приехал в Иран, он спросил у своего друга в британском посольстве, что означает слово аятолла.

– От арабского «Аят Аллах», что означает «знамение Аллаха».

– Так это священник?

– Вовсе нет, в исламе священников не существует, название их религии – еще одно арабское слово – означает «добровольное вверение себя Богу», покорность воле Аллаха.

– Что?

– Ну, – сказал его друг с улыбкой, – я объясню, но тебе придется запастись терпением. Во-первых, иранцы – не арабы, а арийцы, и большинство из них – мусульмане шиитского толка, это такая изменчивая, иногда мистическая секта раскольников. В большинстве своем арабы – ортодоксальные сунниты, именно они составляют бо́льшую часть из миллиарда живущих сегодня на земле мусульман; эти секты иногда немного напоминают протестантов и католиков и воюют друг с другом столь же беспощадно. Но обе они имеют общие постулаты веры, что есть только один Бог – Аллах по-арабски означает «Бог», – что Мухаммад, человек родом из Мекки, живший с пятьсот семидесятого по шестьсот тридцать второй год нашей эры, является Его Пророком и что слова Корана, провозглашенные Им и записанные другими на протяжении многих лет после его смерти, исходят непосредственно от Бога и содержат все наставления, необходимые в жизни как отдельному человеку, так и всему обществу.

– Все? Это же невозможно.

– Для мусульман возможно, Мак, сегодня, завтра, всегда. Но «аятолла» – это титул шиитского законоведа, и даруется он единодушным волеизъявлением людей, собирающихся в мечети – еще одно арабское слово, которое, как мне говорили, означает «место встречи, собрания», чем мечеть, собственно, и является, просто местом встречи, ни в коем случае не церковью, – этот титул даруется мулле, сочетающему в себе все те качества, которыми восхищается и которые стремится развить в себе любой шиит: набожность, бедность, ученость, однако только в отношении священных книг, Корана и Сунны, – и умение вести людей за собой, с большим упором на это последнее умение. В исламе религия и политика не разделяются, такого разделения просто не может быть, и шиитские муллы в Иране с самого начала были фанатичными хранителями заповедей Корана и Сунны, фанатичными лидерами и при необходимости сражающимися революционерами.

– Если аятолла или мулла не священник, то кто же он?

– Мулла означает «господин», человек, который ведет молитвы в мечети. Любой может стать муллой при условии, что он мужчина и мусульманин. Любой. В исламе нет духовенства, оно полностью отсутствует, никто не стоит между тобой и Богом, это одна из его прекрасных сторон, но не для шиитов. Шииты верят, что после Пророка землей должен править харизматичный полубожественный правитель, имам, «предстоятель», который выступает посредником между человеческим и Божественным, – именно из-за этого и произошел великий раскол между суннитами и шиитами, и их войны друг с другом были столь же кровавыми, как войны Плантагенетов. Там, где сунниты верят в единодушие, консенсус, шииты готовы признать власть имама, если бы таковой существовал.

– Тогда кто избирает человека имамом?

– В этом-то вся проблема. Когда Мухаммад умер – кстати, он никогда не заявлял, что был кем-то, кроме смертного Пророка, хотя и последнего из них, – он не оставил ни сына, ни избранного им наследника, халифа. Шииты верили, что власть должна остаться за семьей Мухаммада, и халифом мог быть только Али, его двоюродный брат и зять, который женился на Фатиме, его любимой дочери. Но ортодоксальные сунниты, следуя исторически сложившимся племенным обычаям, которые соблюдаются и по сей день, считали, что вождем может быть только человек, избранный по всеобщему согласию. Они оказались сильнее, поэтому первых трех халифов выбирали народным голосованием; двух из них убили другие сунниты, потом – долгожданный день для шиитов – халифом стал Али, которого они ревностно почитают как первого имама.

– Они говорили, что он был полубогом?

– Был направляем Богом, Мак. Али продержался пять лет, затем его убили. Шииты верят, что он принял мученическую смерть за веру. Имамом стал его старший сын Хасан, которого потом сбросил с трона узурпатор-суннит. Его второй сын, почитаемый двадцатипятилетний Хусейн, собрал небольшую армию против узурпатора, но был истреблен – принял мученическую смерть – со всеми своими людьми, включая двух малолетних сыновей своего брата и его собственных детей, пятилетнего сына и грудного младенца. Это произошло в десятый день месяца мухаррам в шестьсот пятидесятом году по нашему летоисчислению, или в шестьдесят первом году по мусульманскому, и день мученичества Хусейна до сих пор отмечается ими как день траура.

– Это тот день, когда они устраивают процессии и бичуют себя, вонзают в себя крюки, умерщвляют плоть?

– Да, безумие, с нашей точки зрения. Реза-шах объявил этот обычай вне закона, но шиизм – религия страстная, нуждающаяся во внешнем выражении раскаяния и скорби. Мученичество в шиизме коренится глубоко, а в Иране оно почитается как святое. И борьба с узурпаторами тоже.

– Значит, битва началась. Правоверные против шаха?

– О да. И ведется фанатично с обеих сторон. Для шиитов мулла – единственный посредник в толковании Божественного, что дает ему огромную власть. Он и толкователь, и законодатель, и судья, и учитель. И величайшие из мулл становятся аятоллами.

А Хомейни – это великий аятолла, думал Мак-Ивер, глядя на кровавое зарево над Джалехом. Все дело в нем, и, нравится это кому или нет, все убийства, всю пролитую кровь, все страдания и безумства нужно положить у его порога, оправданны они или нет…

– Мак!

– О, извини, Чарли, – пробормотал он, возвращаясь к действительности. – Что-то я совсем задумался. Что случилось? – Он посмотрел на дверь в кухню. Она была по-прежнему закрыта.

– Тебе не кажется, что Дженни лучше увезти из Ирана? – тихо спросил Петтикин. – Дело, похоже, действительно пахнет керосином.

– Черт, да она не уедет! Я уж раз пятьдесят говорил ей, раз пятьдесят просил ее, но она упряма как мул, дьявол меня возьми, как твоя Клэр, – так же тихо ответил Мак-Ивер. – Черт, она просто улыбается и говорит: «Когда ты уедешь, тогда и я уеду». – Он допил свой виски, бросил взгляд на дверь и торопливо налил себе еще. Покрепче. – Чарли, вот ты бы с ней поговорил. Тебя она послу…

– Как же, послушает, черта с два!

– Ты прав. Эти чертовы женщины! Это чертово упрямство! Все они, черт побери, одинаковы!

Они рассмеялись.

Помолчав, Петтикин спросил:

– Как там Шахразада?

Мак-Ивер на мгновение задумался.

– Том Лочарт – счастливчик.

– Почему она не уехала вместе с ним в отпуск и не осталась в Англии, пока ситуация в Иране не уляжется?

– Куда она поедет? У нее там ни родственников, ни друзей. Она хотела, чтобы он побыл с детьми, Рождество там и все такое. Она говорила, у нее было такое чувство, что если она поедет, то только все взбаламутит и будет всем мешать. Дейрдра Лочарт все еще злится из-за развода, да и потом, у Шахразады здесь семья, а ты знаешь, что такое семья для иранцев. Она не поедет, пока Том не уедет, да и тогда не знаю, поедет ли. Что до Тома, если бы я попытался его перевести, он бы ушел из компании, я думаю. Он останется здесь навсегда. Как и ты. – Мак-Ивер улыбнулся. – Ты вот тут чего торчишь?

– Лучшее место работы, которое у меня было в жизни, когда жизнь тут шла нормально. Летать могу сколько хочу, зимой лыжи, летом парус… Но давай смотреть правде в глаза, Мак: Клэр здешнюю жизнь не выносила. Годами она проводила в Англии больше времени, чем здесь, чтобы быть поближе к Джейсону и Беатрис, ее собственной семье, нашей внучке. По крайней мере, расстались мы мирно. Пилотам вертолетов жениться вообще не следует, если уж на то пошло, слишком много приходится кочевать с места на место. Я родился, чтобы жить на чужбине, таким и умру. Не хочу возвращаться в Кейптаун – я и города-то этого толком не знаю – и терпеть не могу эти проклятые английские зимы. – В полутьме он сделал глоток пива из своего бокала. – Иншаллах, – произнес он с непреложностью. – Если будет на то воля Аллаха. – Эта мысль доставила ему удовольствие.

Телефон внезапно затрезвонил, заставив их обоих вздрогнуть. Уже много месяцев телефонная связь работала с перебоями – последние несколько недель она вообще сделалась невозможной и почти отсутствовала: линии накладывались одна на другую, номера соединялись не те, гудок в трубке пропадал, потом без всякой видимой причины все вдруг начинало работать, это длилось день или час, затем так же необъяснимо телефон замолкал, будто накрытый саваном.

– Ставлю пять фунтов, что это по оплате счетов звонят, – сказал Петтикин, улыбаясь Дженни, которая вышла из кухни, как и они, пораженная звуком телефонного звонка.