Текст книги "Тай-Пэн"

– Халлоа, Жэнь-гуа, – с облегчением выдохнул он. – Давно не виделись.

Жэнь-гуа был глубоким стариком, хрупким, маленьким, с кожей, напоминающей пергамент. Тонкие пряди седой бороды спускались на грудь. Его одежда была богато расшита, шапочку украшали драгоценные камни. На ногах были расшитые туфли на толстой подошве. Длинная косичка блестела, словно отполированная. Длинные ногти на мизинцах защищали расшитые драгоценностями чехольчики.

Жэнь-гуа закивал с довольным видом и, шаркая ногами, просеменил в угол склада, где уселся за стол, на котором стояли еда и чай.

Струан сел напротив него спиной к стене. Жэнь-гуа улыбнулся. Во рту у него оставалось только три зуба. На всех трех были золотые коронки. Жэнь-гуа что-то сказал по-китайски человеку, который привел к нему Струана, и тот вышел в другую дверь.

– Чай? – предложил Жэнь-гуа.

– Можно.

Жэнь-гуа кивнул слуге с фонарем. Тот налил им чая и положил обоим на тарелки понемногу из каждого блюда, что стояли на столе. Затем он отошел в сторону и замер, внимательно глядя на Жэнь-гуа. Струан заметил, что этот слуга выглядит крепким и вооружен ножом, висящим у пояса.

– Пазалуста, – сказал Жэнь-гуа, жестом приглашая Струана к трапезе.

– Спасибо.

Струан проглотил несколько кусочков и выпил несколько глотков чая, выжидая. Было очень важно, чтобы Жэнь-гуа заговорил с ним первый.

Какое-то время они ели молча, потом Жэнь-гуа спросил:

– Твоя хотеть моя видеть?

– Жэнь-гуа хорошо торговал далеко от Кантона?

– Дела холосо плохо все одинаково, беспокойся нет.

– Торговля теперь есть?

– Теперь нет. Хоппо очень плохая мандалина. Солдата много-много есть. Моя за солдата платить больсой мзда. Эй-йа!

– Плохо. – Струан отпил еще глоток чая.

Сейчас или никогда, сказал он себе. И вот теперь, когда он наконец встретился с Жэнь-гуа и подходящий момент наступил, он вдруг со всей ясностью понял, что не сможет продать Гонконг. К чертям этого мандарина! Пока я жив, никакого паршивого хоппо на Гонконге не будет. Значит, придется прикончить Брока. Но убийство – это не способ избежать банкротства. Поэтому Броку ничего не грозит, ибо все ожидают, что именно так я и постараюсь исправить ситуацию. Или все-таки грозит? Куда, черт побери, подевалась Мэй-мэй?

– Моя слышать, Одноглазый Дьявол Блок взяла тайпана за го’ло.

– Я слышал, дьявол хоппо взял кохонг за горло, – парировал Струан. Теперь, когда он решил отказаться от сделки, он чувствовал себя гораздо лучше. – Эй-йа!

– Все лавно. Мандалина Тисэнь злой-злой стал.

– Почему так?

– Масса Глозный Пенис писала очень плохо-плохо письмо.

– Чай очень первый сорт хороший, – сказал Струан.

– Масса Глозный Пенис делай, как тайпан говоли, хейа?

– Иногда можно.

– Плохо, когда Тисэнь злой стал.

– Плохо, когда масса Лонгстафф злой стал.

– Эй-йа. – Жэнь-гуа тщательно выбрал себе несколько лакомых кусочков и не торопясь съел их. Его маленькие глазки сузились еще больше. – Твоя знает Кун Хэй Фат Чой?

– Китайский Новый год? Знаю.

– Новый год сколо начинаться есть. Кохонг много плохой долги от сталых лет иметь. Холосо йосс начинать Новый год, когда нет долги. Тайпан много-много кохонг бумаги иметь.

– Не беспокойся. Ждать можно.

Жэнь-гуа и другие купцы кохонга должны были Струану шестьсот тысяч фунтов.

– Одноглазый Дьявол ждать можно?

– Бумаги Жэнь-гуа ждать можно. Конец. Чоу очень первый сорт хорошо.

– Очень плохо. – Жэнь-гуа не спеша потягивал чай. – Слышать, тайпана главная госпожа и чилло мелтвый есть. Плохой йосс, жалко.

– Плохой йосс. Сильно плохой.

– Беспокойся нет. Твоя сильно молодой. Новый колова чилло много есть. Твой один колова чилло Мэй-мэй есть. Почему тайпан ток’ка один бык чилло есть? Тайпан хочет лекалство, может. Мозна.

– Когда нужно, я спрошу, – добродушно заметил Струан. – Слышать, Жэнь-гуа новый бык чилло есть. Какое число этот сын?

– Десять и семь, – ответил Жэнь-гуа, довольно улыбаясь.

Боже праведный, подумал Струан. Семнадцать сыновей! И вероятно, столько же дочерей, которых Жэнь-гуа, по обычаю, в расчет не принимает. Он нагнул голову и одобрительно присвистнул.

Жэнь-гуа рассмеялся:

– Сколька чая хотеть этот год?

– Торговли нет. Как торговать можно?

Жэнь-гуа подмигнул:

– Мозна.

– Не знаю. Продавай Броку. Когда я хотеть чай, я тебе говорить, хейа?

– Два дня есть, потом должен знать.

– Нет можно.

Жэнь-гуа что-то отрывисто приказал слуге, тот подошел к одному из ящиков, покрытых налетом плесени, и открыл его. Ящик был полон серебряных слитков. Жэнь-гуа показал рукой на остальные ящики:

– Здесь солок лак долла’ есть.

Лак равнялся примерно двадцати пяти тысячам фунтов стерлингов. Сорок лаков составляли миллион.

Жэнь-гуа еще больше прищурился:

– Моя занимать. Оц-цень тлудный. Оц-цень дологой. Твоя хотеть? Жэнь-гуа давать взаймы, может.

Потрясенный, Струан напрягал все силы, чтобы не выдать своего состояния. Он не сомневался, что любой заем будет сопровождаться жесткой сделкой, ибо понимал, что Жэнь-гуа должен был продать душу дьяволу, рискнуть своей жизнью, домом, всем своим будущим, а также будущим своих друзей и сыновей, чтобы тайно собрать столько серебра. В том, что об этом серебре никто не знает, Струан был уверен, иначе хоппо уже давно украл бы его, а сам Жэнь-гуа просто-напросто бы исчез. А ведь, кроме хоппо, были еще пираты и разбойники, наводнявшие Кантон и его окрестности. Стоило слухам о том, что рядом, под рукой, находится хотя бы сотая часть таких сокровищ, просочиться в одно из их многочисленных тайных убежищ, и за жизнь Жэнь-гуа никто не дал бы ни гроша.

– Много лак долла’! – проговорил Струан. – Человек услугу получать, должен услугу вернуть.

– Этот год чай покупай вдвое плошлый год, такой же цена плошлый год. Мозна?

– Можно.

– Этот год опиум плодавай такой же цена плошлый год. Мозна?

– Можно.

Струану придется заплатить за чай цену выше текущей рыночной стоимости, а опиум продать дешевле, но и в этом случае он получит большую прибыль. Если только другие условия будут столь же приемлемы, напомнил он себе. Если только Жэнь-гуа не нужен мандарин на Гонконге. Струан помолился про себя, чтобы мандарин не оказался частью сделки. Но он понимал и то, что, если на Гонконге не будет мандарина, не будет там и кохонга. А если не будет кохонга с его монополией на торговлю с европейцами, Жэнь-гуа и другие купцы окажутся не у дел. Они тоже являлись частью системы и не могли без нее существовать.

– Только покупай Жэнь-гуа или сын Жэнь-гуа десять год. Мозна?

Великий Боже! – подумал Струан, если я дам ему монопольное право торговли с моей компанией, он сможет тянуть из нас деньги сколько пожелает.

– Можно – когда цена чай, цена шелк одинаковый другой кохонг.

– Двадцать год. Цена кохонг добавить десять плоцент.

– Плюс пять процентов – добавить пять процент. Можно.

– Восемь.

– Пять.

– Семь.

– Пять.

– Семь.

– Нет можно. Нет прибыль. Слишком сильно большой процент.

– Эй-йа. Оц-цень сильно больсой плибыль есть. Семь!

– Десять лет шесть процентов, десять лет пять процентов.

– Эй-йа! – горячась, воскликнул Жэнь-гуа. – Плохо, сильно плохо! – Он махнул рукой в сторону ящиков. – Стоить сильно огломный. Больсой интелес платить. Оц-цень много. Десять год шесть, десять год пять, добавить новый десять год пять.

Струан пытался угадать, действительно ли Жэнь-гуа разозлился или только притворяется.

– Предположим, Жэнь-гуа нет, сын Жэнь-гуа нет?

– Много сын есть, много сына сын есть. Мозна?

– Новые десять лет добавить четыре процента.

– Пять.

– Четыре.

– Плохо, плохо. Оц-цень высокий интелес, оц-цень. Пять.

Струан избегал смотреть на серебро, но чувствовал, как оно окружает его, надвигается со всех сторон. Не будь дураком, кричал ему внутренний голос. Бери его. Соглашайся на что угодно. Ты спасен, парень! У тебя есть все!

– Мандалина Тисэнь говолить один мандалина Гонконг, – вдруг переменил тему Жэнь-гуа. – Почему твоя говорить нет?

– Жэнь-гуа не любит мандарина, хейа? Зачем мне любить мандарина, хейа? – ответил Струан, чувствуя, как сердце сжалось и провалилось куда-то.

– Солок лак долла’ – один мандалина. Мозна?

– Нет можно.

– Сильно легкий. Почему твоя говолить нет мозна? Мозна.

– Нет мозна. – Струан не мигая смотрел старику прямо в глаза. – Мандарин нет можно.

– Солок лак долла’. Один мандалина. Дешевый.

– Десять раз сорок лак долла’ нет можно. Умирать раньше. – Струан решил больше не торговаться. – Конец, – хрипло выговорил он. – Клянусь прахом моих отцов, хватит! – Он тяжело поднялся на ноги и направился к двери.

– Зачем твоя уходить? – спросил Жэнь-гуа.

– Нет мандарин – нет долла’! Зачем говорить, хейа?

К изумлению Струана, Жэнь-гуа весело фыркнул и сказал:

– Тисэнь хотеть мандалина. Жэнь-гуа не давать деньги Тисэня. Жэнь-гуа давать деньги Жэнь-гуа. Добавить новый год пять плоцент. Мозна?

– Можно.

Струан опустился на место, чувствуя, как у него кружится голова.

– Пять лак долла’ покупать Жэнь-гуа земля на Гонконг. Мозна?

Зачем она ему? – в отчаянии ломал голову Струан. Если Жэнь-гуа одолжит мне эти деньги, кохонгу конец – он должен понимать это. Зачем ему своими руками рыть себе могилу? Зачем покупать землю на Гонконге?

– Мозна? – повторил Жэнь-гуа.

– Можно.

– Пять лак долла’ хланить, тлогать нет. – Жэнь-гуа открыл миниатюрную коробочку из тика и достал из нее две печати. Печати представляли собой маленькие квадратные палочки из слоновой кости длиной около двух дюймов. Старик ловко соединил их вместе, обмакнул концы, покрытые затейливой резьбой, в густую тушь и сделал оттиск на листе бумаги. После этого Жэнь-гуа протянул Струану одну из печатей, а другую убрал в коробочку. – Человек плиносить этот печать, давать земля и долла’, ясна?

– Ясно.

– Следучий год моя посылать один бык чилло на Гонконг. Твоя посылать одинаково как твоя сын школа Лондон. Мозна?

– Можно.

– Твоя бык чилло Голд’н Чэнь. Халосый? Плохой, может?

– Хороший чилло. Чэнь Шэн говорит сильно хорошо думай-думай есть. – Струан явно должен был что-то сделать с Гордоном Чэнем. Но что именно и почему Гордон вообще фигурировал в махинациях Жэнь-гуа? – Я думаю давать Гордон более высокое место, может.

– Зачем более высокий место? – презрительно скривил губы Жэнь-гуа. – Думать твоя одолжать один лак долла’ Чэнь бык чилло.

– Под какой процент?

– Половина плибыль.

Прибыли от чего? Струан чувствовал, что Жэнь-гуа водит его, как рыбу на крючке. Но с большого крючка ты соскочил, парень, хотелось закричать ему во весь голос. Ты получишь свой миллион без мандарина.

– Можно.

Жэнь-гуа вздохнул, и Струан решил, что сделка закончена. Но ошибся. Жэнь-гуа сунул руку в потайной карман в рукаве своего халата, извлек оттуда восемь половинок монет и разложил их на столе перед собой. Всего получилось четыре монеты, каждая из которых была грубо сломана пополам. Чехлом, предохранявшим ноготь его мизинца, Жэнь-гуа подтолкнул половинку каждой монеты на другой край стола.

– Последний. Четыле услуга. Человек плиносить один такой, твоя делать услуга.

– Какую услугу?

Жэнь-гуа откинулся на спинку своего стула.

– Моя знать нет, тайпан, – сказал он. – Четыле услуга когда-нибудь. Моя жизнь нет, может, сын, может. Нет знать когда, но плосить четыле услуга. Один половина монета – услуга. Мозна?

Спина Струана покрылась холодным потом. Согласиться на такое требование означало добровольно положить голову под топор. Но если он откажется, серебра ему не видать. Ты сам прыгаешь к черту в пасть, сказал он себе. Да, но решай же в конце концов! Нужно тебе будущее или нет? Ты знаешь Жэнь-гуа вот уже двадцать лет. Он всегда вел с тобой честную игру. Да, и при этом он самый хитрый и проницательный человек в Кантоне. Двадцать лет он помогал тебе, направлял тебя – и вместе вы увеличили свою власть и приумножили богатства. Так доверься ему, ему ты можешь доверять. Нет, доверять ты не можешь никому, и Жэнь-гуа в первую очередь. Ты процветал при нем лишь потому, что всегда оставлял за собой последнюю карту. А теперь тебя просят подарить Жэнь-гуа четырех джокеров из твоей колоды жизни и смерти.

В который раз Струан поразился изощренности и дьявольской хитрости китайского ума. Его величию. Его безжалостности. Но с другой стороны, напомнил он себе, ставки в их игре были огромны с обеих сторон. Оба рисковали в равной степени, полагаясь на честность друг друга, поскольку не могло быть никаких гарантий, что услуги будут оказаны. За исключением того, что ты обязательно окажешь их, должен оказать, потому что сделка есть сделка.

– Можно, – произнес он, протягивая руку. – Мой обычай пожать руку. Не китайский обычай, все равно. – Он никогда раньше не обменивался с Жэнь-гуа рукопожатием и знал, что китайцы считают этот обычай варварским.

– Услуга, может, плотив закона. Моего, твоего, ясна?

– Ясно. Ты друг. Ты или сын монета посылать нет плохая услуга просить.

Жэнь-гуа на секунду закрыл глаза и задумался об этих белых дикарях из далекой Европы. У них росли волосы на руках, на ногах и на теле, и они походили на обезьян. Их манеры были уродливы. Вонь, исходившая от них, казалась невыносимой. Им были неведомы культура, этикет, соблюдение приличий. Даже самый низкий и презренный кули был в десять тысяч раз лучше самого лучшего европейца. И то, что относилось к мужчинам, еще в большей степени относилось к женщинам.

Он вспомнил свой единственный визит к английской шлюхе, которая жила в Макао и говорила по-китайски. Он посетил ее больше из любопытства, нежели действительно желая получить удовлетворение. Любопытство разбудили в нем рассказы друзей, утверждавших, что впечатление будет незабываемым, поскольку не существовало услуги, которую она не оказала бы самым старательным образом при малейшем поощрении со стороны клиента.

Он весь передернулся при мысли об ее волосатых руках, волосатых подмышках, ногах и промежности, о грубости ее кожи и черт лица, о запахе пота, смешивавшегося с запахом мерзких духов.

А какую пищу едят эти варвары – ужасно! Он много раз присутствовал на их обедах, где ему приходилось терпеливо сидеть и смотреть, едва не теряя сознание от дурноты, как бесконечные блюда сменяются одно за другим, и притворяться, что он не голоден. С отвращением наблюдать за неимоверным количеством полусырого мяса, которое они поглощали, отрезая ножом у самых губ, так что кровавый жир стекал по подбородку. А реки отнимающих разум напитков, которые они вливали в себя. А их мерзкие вываренные, безвкусные овощи. А мясные пироги, которые просто невозможно переварить. Все в чудовищных количествах. Как свиньи, как потные, ненасытные, огромные черти. Невероятно!

У них нет ни одного качества, которое можно было бы отнести к достоинствам, подумал он. Ни одного. За исключением их готовности убивать, и это они проделывают с невиданной жестокостью, хотя и безо всякой утонченности. По крайней мере, они служат для нас средством зарабатывать деньги.

Варвары – это зло во плоти. Все, кроме вот этого человека – Дирка Струана. Когда-то Струан ничем не отличался от прочих. Теперь он отчасти китаец. Сознанием. Сознание очень важно, потому что быть китайцем – это во многом состояние ума. Он содержит себя в чистоте, и запах от него чистый. И он усвоил некоторые из наших привычек и обычаев. Конечно, он по-прежнему дик, по-прежнему варвар и убийца. Однако немного изменившийся. А если одного варвара можно превратить в цивилизованного человека, почему нельзя сделать того же со многими?

Твой план – мудрый план, сказал себе Жэнь-гуа. Он открыл глаза, потянулся через стол и легко коснулся руки Струана своей рукой:

– Длуг.

Жэнь-гуа жестом приказал своему слуге налить им еще чая.

– Мои люди носить селебло твоя фактолия. Два дня. Ночь. Оц-цень секлетный, – предупредил Жэнь-гуа. – Сильно много опасный, ясна? Оц-цень сильно много.

– Ясно. Я давать бумага и моя печать за серебро. Пришлю завтра.

– Печать нет, бумага нет. Слово лучче, хейа?

Струан кивнул. Как бы ты объяснил – ну, скажем, Кулуму, – что Жэнь-гуа дает тебе миллион серебром на справедливых условиях, зная, что мог бы навязать тебе любую сделку, дает все, что тебе нужно, под простое рукопожатие?

– Тли лаза десять лак долла’ платить Жэнь-гуа, долги кохонг. Теперь Новый год нет долги. Холосо йосс, – гордо произнес Жэнь-гуа.

– Да, – кивнул Струан. – Хороший йосс для меня.

– Оц-цень сильно много опасность, тайпан. Нет мозна помогать.

– Да.

– Оц-цень, оц-цень много опасности. Нужна ждать два ночи.

– Эй-йа, какая опасность! – согласился Струан. Он забрал со стола четыре половинки монет. – Спасибо тебе, Чэнь-цзе Жэнь Ин. От всего сердца спасибо.

– Нет спасибо, Дилк Стлуан. Длуг.

Внезапно в комнату ворвался человек, провожавший Струана к Жэнь-гуа. Он что-то взволнованно затараторил, обращаясь к старому китайцу. Жэнь-гуа с испуганным лицом повернулся к Струану:

– Слуга уходить! Уходить поселение вон. Все уходить!

Глава 6

Струан сидел в закрытом паланкине, легко покачиваясь в такт торопливой трусце носильщиков, пробиравшихся пустынными улочками. Обивка внутри паланкина была засаленной, в темных пятнах пота. Время от времени он выглядывал в занавешенное окно. Неба он не видел, но чувствовал, что до рассвета оставалось совсем немного. Ветер доносил до него вонь гниющих фруктов, испражнений, навоза, а также ароматы готовящейся пищи и специй; ко всему этому примешивался запах пота носильщиков.

Прежде чем расстаться, они с Жэнь-гуа договорились о более безопасном способе доставки серебра на Гонконг. Они решили, что Жэнь-гуа погрузит ящики со слитками на вооруженную лорчу. На вторую ночь лорча будет тайно доставлена к причалу поселения. Ровно в полночь. Если это станет невозможным, лорчу оставят неподалеку от южного края причала с зажженными фонарями на носу и на фок-мачте. Чтобы полностью исключить возможность ошибки, Жэнь-гуа сказал, что выкрасит глаз лорчи на ближнем к берегу борту в красный цвет. На тиковой обшивке носа каждой лорчи непременно вырезались два глаза. Это делалось на счастье, а также чтобы помочь душе лорчи смотреть вперед. Китайцы верили, что ни одна лодка не может жить без глаз, которыми она могла бы видеть.

Но что означает этот жест Жэнь-гуа, отдающий Гонконг в полное мое распоряжение? – спрашивал себя Струан. Без сомнения, Жэнь-гуа должен понимать значение мандарина на острове. И зачем старику понадобился сын, получивший образование в Лондоне? Неужели Жэнь-гуа, единственный из всех китайцев, с которыми встречался Струан, оказался настолько дальновиден, что понял в конце концов неизбежность долгого и прочного соединения судеб Китая и Британии?

Он услышал лай собак и сквозь щель в занавесях увидел, как они, оскалив зубы, атаковали ноги переднего носильщика. Но тут кули, бежавший с фонарем впереди паланкина, повернулся и с большой ловкостью прошелся по собачьим спинам своим шестом с железным наконечником. Собаки с визгом бросились врассыпную.

Потом на перекрестке далеко впереди Струан заметил пеший отряд знаменосцев, человек около ста. Они были вооружены и имели при себе фонари. Весь отряд сидел на земле, в их спокойной неподвижности ощущалось что-то зловещее. При виде паланкина несколько солдат поднялись на ноги и направились в их сторону. Носильщики, к огромному облегчению Струана, круто свернули в переулок. Теперь все, что тебе осталось сделать, парень, – это перевезти серебро на Гонконг в целости и сохранности. Или хотя бы на Вампоа, где погрузить его на «Китайское облако». Но пока последний ящик не окажется на борту, ты не можешь чувствовать себя в безопасности.

Паланкин нырнул вниз: один из носильщиков едва не упал, угодив ногой в рытвину, которых было полным-полно на дороге. Струан вертелся в тесной кабинке, пытаясь хоть как-то сориентироваться в лабиринте улочек. Вскоре он смог разглядеть над домами верхушки корабельных мачт. Впереди по-прежнему не было ничего знакомого. Носильщики свернули за угол, направляясь к реке, затем, срезая путь, прошли каким-то узким переулком, вышли в другой. Наконец впереди над крышами лачуг появились очертания зданий поселения, посверкивающих в лунном свете стеклами окон.

Внезапно паланкин остановился и в следующую секунду рухнул на землю. Струана швырнуло на бок. Он рванул занавески в сторону и выпрыгнул наружу с ножом в руке как раз в тот момент, когда три копья пронзили тонкие стенки насквозь. Пока копьеносцы отчаянно пытались освободить застрявшее оружие, Струан метнулся к ближайшему из них, всадил ему нож в бок и повернулся к другому, который, бросив копье, взмахнул обоюдоострым боевым топором. Лезвие топора полоснуло Струана по плечу, и он сморщился от боли, но, скользнув в сторону, успел перехватить топор за рукоять и попытался завладеть им. Сильно дернув топор к себе, он вырвал его из руки противника, а тот издал дикий вопль, пронзенный копьем, нацеленным в Струана. Струан прижался спиной к стене. Третий копьеносец, держась от него на расстоянии длины копья, двинулся по кругу, часто и хрипло дыша и бормоча проклятия. Струан сделал обманное движение, рубанул топором, но промахнулся, и китаец выбросил копье вперед. Острый наконечник зацепил сюртук шотландца, однако Струан одним движением освободился от него и по рукоятку вонзил нож в живот нападавшему, потом повернул, выпуская ему кишки.

Отпрыгнув подальше от тел, Струан опять прижался к спасительной стене и замер. Человек, которого он ранил в бок, громко стонал. Второй лежал неподвижно. Третий, держась рукой за живот, отползал в сторону.

Струан подождал мгновение, переводя дыхание, и стрела ударилась в стену над самой его головой. Быстро пригнувшись, он подобрал одно из копий и бросился бежать по узкой улочке к поселению. Позади он услышал топот чьих-то ног и побежал быстрее. Повернув за угол, он увидел прямо перед собой улицу Тринадцати Факторий. Он бросил копье, пробежал по улице зигзагом, повернул на Хог-стрит, миновал ее и припустил через площадь, заполненную все прибывающими знаменосцами.

Прежде чем они успели сообразить, что к чему, он добежал до ворот парка и проскользнул внутрь. В живот ему уперлось дуло мушкета.

– А, это ты, Дирк, – раздался голос Брока. – Где ты был, черт возьми?

– Гулял. – Струан судорожно ловил ртом воздух. – Кровь Христова, на меня напали грабители с большой дороги, черт бы их побрал!

– Это твоя кровь или их?

При свете фонаря Струан стащил с раненого плеча сюртук и разорвал рубашку. На плечевой мышце алел порез, ровный и неглубокий.

– Комариный укус, – пренебрежительно фыркнул Брок. Он достал фляжку с ромом, плеснул на рану и улыбнулся, увидев, как скривилось от боли лицо Струана. – Сколько их было?

– Трое.

– И тебя подрезали? Да ты, как видно, стареешь! – Брок налил два стакана рома.

Струан выпил и почувствовал себя лучше.

– Я-то думал, ты спишь. Дверь у тебя заперта. Где ты был?

– Что тут у вас творится?

– Примерно час назад исчезли все слуги. Вот так-то. Я решил, что лучше никого сюда не вытаскивать, пока не рассветет. Когда ты там бежал, тебя прикрывали стволов пятьдесят, не меньше.

– Тогда какого дьявола было совать мушкет мне в брюхо?

– Да просто захотелось поприветствовать тебя как подобает. – Брок отхлебнул из своего стакана. – Чтобы ты вроде как знал, что мы не дремлем.

– Кто-нибудь может объяснить, почему исчезли слуги?

– Нет. – Брок подошел к воротам. Потревоженные знаменосцы опять укладывались спать. На горизонте нерешительно подрагивал первыми лучами нервный рассвет. – Выглядит все это до омерзения скверно, – тяжело проговорил он. – Не нравятся мне эти сукины дети, ох как не нравятся! Сидят себе, ничего не делают, только иногда в свои барабаны стучат. Думаю, нам лучше отступить, пока для этого еще есть хорошая возможность.

– Как минимум несколько дней нам ничего не грозит.

Брок покачал головой:

– У меня дурное предчувствие. Что-то здесь не так. Лучше бы нам уйти.

– Это хитрость, Брок. Обман. – Струан оторвал кусок рубашки и вытер со лба пот.

– Может, и хитрость. Но на душе у меня неспокойно, а когда меня одолевают такие предчувствия, значит пора уносить ноги. – Брок ткнул большим пальцем в сторону знаменосцев. – Мы их тут пересчитали. Сто пятьдесят человек. Хао-гуа говорит, их больше тысячи вокруг поселения.

– Я видел, может быть, сотни две-три. К востоку отсюда.

– Что ты там делал?

– Так, прогулялся. – Струану вдруг захотелось рассказать ему обо всем. Только делу это не поможет, подумал он. Брок сделает все, что в его силах, чтобы помешать тебе доставить серебро на Гонконг. А без этого серебра ты, дружок, мертвее мертвого. – Тут рядом, за углом, живет одна девочка, – развязно сообщил он.

– Девочка, черта с два! Не такой ты дурак, чтобы рисковать своей шкурой из-за юбки. – Брок раздраженно подергал себя за бороду. – Сменишь меня через час?

– Хорошо.

– В полдень мы отчаливаем.

– Нет.

– А я говорю, в полдень.

– Нет.

Брок нахмурился:

– Что это, интересно, так тебя здесь держит?

– Если мы покинем поселение прежде, чем начнутся настоящие неприятности, мы потеряем лицо.

– Это верно. Не думай, что мне нравится удирать. Но что-то подсказывает мне, что так будет лучше.

– Мы подождем пару дней.

– Ты знаешь, я никогда не ошибался насчет того, когда следует смазывать пятки. – Брок смотрел на него с глубоким подозрением. – Почему ты хочешь остаться?

– Эта лиса Тисэнь просто опять взялся за свои старые трюки. На этот раз твое предчувствие тебя обманывает. Я сменю тебя через час, – пообещал Струан и вошел в здание фактории.

Ну, Дирк, что же ты такое задумал? – размышлял Брок. Он громко прокашлялся. Его нос улавливал в воздухе тошнотворный запах опасности, который испускала умирающая ночь.

Струан поднялся по мраморной лестнице к себе наверх. Стены вдоль лестницы украшали произведения Квэнса и китайские картины на шелке. На площадках стояли огромные драконы эпохи Мин из тикового дерева и тиковые же сундуки. В коридорах, ведущих с первой площадки, висели изображения кораблей и морских сражений – все в богатых рамах; небольшой пьедестал венчала выполненная с изумительной точностью модель корабля ее величества «Виктория».

Дернув за дверную ручку своей комнаты, Струан обнаружил, что она заперта.

– Открывай немедленно! – приказал он.

А Гип впустила его внутрь.

– Где ты, черт побери, была, Мэй-мэй?! – спросил он, стараясь скрыть за раздраженным тоном глубокое облегчение.

Она стояла в тени портьер у окна. Сказав А Гип несколько фраз по-китайски, Мэй-мэй жестом приказала ей удалиться.

Струан запер дверь на задвижку.

– Где ты была, черт побери?! – повторил он.

Она шагнула вперед, свет фонаря упал на нее, и Струан был поражен ее бледностью.

– Что случилось?

– Ходят слухи, тайпан. Много слухов. Говорят, всех варваров собираются предать мечу.

– Ну, в этом-то нет ничего нового. Где ты была?

– Новое есть в том, что появились знаменосцы. Говорят, что Тисэнь впал в немилость. Что он приговорен к смерти.

– А вот это уже просто ерунда. Он доводится двоюродным братом самому императору и только ему во всем Китае уступает богатством.

– По слухам, император так разозлился, когда Тисэнь заключил этот договор, что Тисэня ждет публичная пытка.

– Это безумие. – Струан встал у огня и снял сюртук и рубашку. – Где ты была?

– Что с тобой случилось? – воскликнула она, увидев кровь.

– На меня напали разбойники.

– Ты виделся с Жэнь-гуа?

Струан на мгновение онемел от изумления:

– Откуда ты знаешь о Жэнь-гуа?

– Я ходила поклониться и засвидетельствовать свое почтение его Главной Госпоже. Она сказала мне, что он только что вернулся в Кантон и послал за тобой.

Струан впервые услышал, что Мэй-мэй была знакома с первой женой Жэнь-гуа, но был настолько взбешен, что даже не стал об этом думать.

– Какого дьявола ты не предупредила меня, куда идешь?!

– Ты бы не пустил меня, если бы узнал, – резко ответила Мэй-мэй. – Я всегда с таким удовольствием навещаю ее. К тому же там я могу привести в порядок волосы и посоветоваться с астрологом.

– Что?

– У нее есть ужасно хорошая цирюльница, которой пользуются жены Жэнь-гуа. Уж-жасно полезно для волос. Эта женщина известна на весь Квантун. Очень дорогая. Астролог сказал, йосс хороший. Очень хороший. Но быть осторожным при строительстве домов.

– Ты запросто рискуешь жизнью, чтобы послушать прорицателей и вымыть голову?! – взорвался он. – Какого дьявола, что не так с твоими волосами? Они и без того прекрасны!

– Ты ничего в этом не понимаешь, тайпан, – холодно возразила она. – Именно там я и узнаю все слухи. У цирюльницы. – Она взяла его руку и провела ею по своим волосам. – Вот видишь. Они стали гораздо мягче, нет?

– Нет! Не стали! Смерть Господня, если ты еще хоть раз посмеешь уйти, не предупредив меня, куда направляешься, получишь такого шлепка, что не сможешь потом сидеть целую неделю.

– Только попробуй, тайпан, клянусь Господом! – ответила она, и ее глаза сверкнули, поймав его негодующий взгляд.

Он тут же схватил ее в охапку, невзирая на бешеное сопротивление, подтащил к кровати, задрал платье и нижние юбки и шлепнул ее пониже спины так, что зазвенела рука, а ее саму швырнуло на постель. Он никогда раньше не бил ее. Мэй-мэй как ветром сорвало с кровати, она бросилась к нему и злобно вцепилась в лицо своими длинными ногтями. Фонарь полетел на пол. Струан опять поднял ее и шлепнул еще раз. Она вывернулась у него из рук и полоснула ногтями по глазам, промахнувшись на какую-то долю дюйма и оставив на щеке глубокие царапины. Он сжал ее кисти, повернул к себе спиной, сорвал с нее платье и все, что было под ним, и в третий раз ударил по голым ягодицам открытой ладонью. Она яростно сопротивлялась, ткнув его локтем в пах и опять вцепившись в лицо ногтями. Собрав всю свою силу, он прижал ее к постели, но она высвободила голову и впилась зубами в предплечье его левой руки. Он задохнулся от боли и вновь с размаху ударил ее по ягодицам. Она только крепче сжала зубы.

– Клянусь Господом, ты кусаешь меня в последний раз! – процедил он сквозь сжатые зубы.

Ее зубы еще глубже вонзились в предплечье, но он специально не отдергивал руку. Его глаза стали влажными от боли, но он лишь хлестал Мэй-мэй все сильнее и сильнее, каждый раз по ягодицам, пока не заболела рука. В конце концов она разжала зубы.

– Не надо… больше… пожалуйста… пожалуйста, – прерывистым голосом пробормотала она и, беззащитная, заплакала, уткнувшись лицом в подушку.

Струан перевел дыхание:

– А теперь попроси прощения за то, что ушла без разрешения.

Ее багровые, истерзанные ягодицы напряглись, и она вздрогнула, ожидая нового удара, однако он не поднял руки. Он знал, что нрав чистокровной лошади должен быть только укрощен, но не сломлен.

– Я даю тебе три секунды.

– Я… прости меня. Ты сделал мне больно. Больно, – выдавила она.