Текст книги "Свастика и орел. Гитлер, Рузвельт и причины Второй мировой войны. 1933-1941"

Глава 5
Немецкие дипломаты и американская внешняя политика перед войной

Внимательно следя за американской внутренней политикой, немецкие дипломаты в Вашингтоне проявляли конечно же огромный интерес и к ее внешней политике.

Анализируя дипломатические события, происходившие до 1939 года, они в основном заостряли внимание на напряженных отношениях между президентом, который все более и более склонялся к политике вмешательства США в мировые дела, и традиционно нейтрально настроенным обществом и конгрессом. Предупреждения, прозвучавшие в «карантинной речи» в 1937 году, к примеру, были уравновешены Законом о нейтралитете, принятом в том же году. Все это сильно затрудняло прогнозирование внешней политики Америки, в особенности потому, что она была тесно связана с внутренней политикой. Это обязывало министерство иностранных дел внимательно следить за высказываниями Рузвельта и его ближайших советников, посвященными тем или иным событиям в мире.

В депешах в Берлин Государственный секретарь Корделл Халл, которого Дикхоф охарактеризовал как «идеалиста, витающего в облаках», обычно описывался как человек, не разделяющий крайних антинемецких настроений и не участвовавший в их проявлении. Несмотря на умеренность взглядов Халла, Дикхоф к 1938 году убедился, что в Госдепартаменте США существует антинемецкое большинство, возглавляемое Фрэнсисом Сайром, Джорджем Мессершмиттом, помощником Госсекретаря Уэлльсом и Дж. П. Моффатом, руководителем европейского отдела Госдепартамента[37]37
  Самым ярым противником нацистского режима был Мессершмитт, который в 1933 году обрушился на немецкое правительство с яростной критикой.


[Закрыть].

В Германии к американскому послу Додду, служившему в Берлине с 1933 по 1938 год, отношение в целом было негативным. Министр иностранных дел Нейрат считал его «идеи такими запутанными, что он сам не мог в них разобраться»[38]38
  Сам Додд писал в своем дневнике: «Совершенно ясно, что в здешних официальных кругах растет ко мне неприязнь».


[Закрыть].

Додд, который, как он сам признавался, не мог без ужаса смотреть на Гитлера, даже не пытался скрыть свое отношение к нацистскому режиму. Выдающийся историк, исповедовавший высокие идеалы Джефферсона, но не имевший опыта дипломатической работы, он начал свою службу в посольстве, преисполненный самых радужных надежд. Однако его здоровье и дух были сильно подорваны суровой тоталитарной действительностью Третьего рейха. По дневнику Додда заметно, как усиливалось в нем чувство депрессии и изоляции («ничего нельзя сделать», «что я могу поделать?», «напряжение совершенно непереносимо»)[39]39
  Рузвельт писал: «Письма Додда нагоняли на меня страшную тоску – таких писем я никогда больше не читал».


[Закрыть].

После антинацистской речи, произнесенной Доддом в Вашингтоне в начале 1938 года, Дикхоф телеграфировал в Берлин, что «Додд облил нас с ног до головы помоями», и выразил протест Госдепартаменту по поводу столь наглого нарушения самых элементарных приличий. Положение Додда сделалось совершенно невыносимым, когда американский поверенный в делах, против его воли, присутствовал в составе дипломатического корпуса на партийном съезде в Нюрнберге в 1937 году. Вскоре после этого Додд подал в отставку.

Бывший французский посол в Берлине Андре Франсуа-Понсе отмечал, что немцам следовало бы сделать выводы из своего опыта общения с Доддом. Признавая, что по складу своего характера этот американец никак не подходил на пост посла, французский дипломат добавлял: «Все равно это был прекрасный человек сильного характера… достойный представитель американского идеализма… Если бы нацисты повнимательнее присмотрелись к его реакции, они смогли бы избежать многих неприятных сюрпризов в будущем». Однако нацисты не извлекли из истории с Доддом никаких уроков, и, когда в январе 1938 года американским послом был назначен опытный дипломат старой школы Хью Вильсон, в немецких дипломатических кругах вздохнули с облегчением. Вильсон ненавидел нацистский режим не меньше Додда, но он все девять месяцев пребывания в Берлине очень умело скрывал свои чувства. Поэтому Риббентроп считал его приятным господином, а Вайцзеккер называл «справедливым и независимым»[40]40
  По словам одного американского дипломата, Рузвельт к тому времени уже понял, что изменить режим Германии изнутри не удастся, поэтому решил назначить в Берлин посла, прошедшего хорошую дипломатическую школу.


[Закрыть].

И наконец, был еще один американский посол, который, не будучи напрямую вовлечен в немецко-американские отношения, сыграл определенную роль в формировании у немецких дипломатов представления об Америке. Это был Джозеф Кеннеди, американский посол в Лондоне. Герберт Дирксен, его немецкий коллега, в письме Вайцзеккеру в июне 1938 года привел несколько высказываний, которые Кеннеди якобы сделал по поводу отношений Германии и США. По словам Дирксена, на посла произвели большое впечатление многие достижения Гитлера; Кеннеди также выразил понимание немецкой позиции в еврейском вопросе. Он писал, что Кеннеди заверил его, что, если начнется война, симпатии всех американцев будут на стороне немцев. Дирксен, очевидно, поверил словам американского посла о том, что у Рузвельта не складываются отношения с Госдепартаментом. Кеннеди якобы заявил ему, что президент очень «рассудительный» человек и никоим образом не разделяет взглядов представителей крайних антинемецких кругов. Несмотря на то что Дикхоф постоянно предупреждал министерство о том, что Кеннеди «слишком оптимистично» смотрит на немецко-американские отношения, Дирксен настаивал, чтобы Кеннеди съездил в Берлин и встретился с Гитлером. Но этого так и не произошло[41]41
  Кеннеди, по утверждению Дирксена, говорил ему, что из всех дипломатов президент Рузвельт прислушивается к мнению только Вильсона и его самого.


[Закрыть].

Немцы хорошо понимали, что в 30-х годах главной фигурой в американской внешней политике был конечно же сам Рузвельт. В депешах постоянно встречались такие выражения: «политика Рузвельта», «расчеты Рузвельта», «тактика Рузвельта». В течение всего этого десятилетия президент США все больше и больше внимания уделял внешней политике, стремясь играть первую скрипку в мировых делах.

Более того, уже с 1934 года немецкие дипломаты в своих депешах начинают подчеркивать, что вся политика Рузвельта носит антинемецкий характер, поскольку он крайне враждебно относится к нацистскому режиму. Лютер в 1937 году телеграфировал, что действия Рузвельта не оставляют никаких сомнений, на чьей стороне он будет в случае начала войны. После разговора с Гилбертом, сотрудником американского посольства, консул Фрайтаг огорченно заметил, что «ни президент, ни миссис Рузвельт не любят Германию». В то же самое время «Нью-Йорк таймс» писала, что в дипломатических кругах Берлина к концу 1937 года Рузвельт считался «главным вдохновителем антинацистского движения», чем-то вроде «вильсоновского ускорителя на спусковом крючке»[42]42
  На самом деле опасения Рузвельта по поводу политики Германии и Японии были высказаны еще в 1933 году.


[Закрыть].

Когда Дикхофа попросили прокомментировать заявление Кеннеди о том, что Рузвельт на самом деле не испытывает никакой враждебности к немцам, а просто неправильно информирован, Дикхоф сразу же заявил, что все это не соответствует действительности. Кеннеди был политиком, и его заявления о том, что он лучше знает Рузвельта, были самым обыкновенным политическим ходом. Дикхоф настаивал, что в основе антинемецкой политики Рузвельта лежит его собственная неприязнь к нацистам, а вовсе не дезинформация.

Тем не менее Рузвельта можно назвать умеренным политиком по сравнению с некоторыми другими общественными деятелями Америки, такими как секретарь казначейства Генри Моргентау и секретарь министерства внутренних дел Гарольд Икес. Антинемецкий настрой Икеса отмечал еще в 1934 году Лютер («глубокая неприязнь, самая настоящая ненависть к нам»). В тот год страстные речи Икеса стали причиной нескончаемых нот протеста, которыми немецкий посол засыпал Госдепартамент. Сообщалось, что Гитлера «ужасно раздражали» речи Икеса, а в начале 1939 года он даже упомянул его имя в своем выступлении.

Хотя Томсен и сообщал в сентябре 1938 года, что Рузвельт не делает поспешных шагов и старается выиграть время, курс президента США вызывал такое сильное беспокойство на Вильгельмштрассе, что в ноябре Верман из политического отдела посчитал необходимым составить меморандум на тему «Политические последствия возможного разрыва немецко-американских дипломатических отношений». Это стало бы, писал он, логическим следствием политики Рузвельта. Президент готовит США к войне, и его политика получила всеобщее одобрение народа. Вся страна почти единодушно поддерживает Рузвельта, утверждал Верман, хотя в 1938 году это было еще преувеличением. В 1939 году антинемецкие настроения президента еще больше усилились («патологическая ненависть»). В марте Томсен предупреждал, что целью Рузвельта является уничтожение нацистской Германии и нового порядка в Европе.

Доктрина президента «о мерах по предотвращению войны», по мнению Томсена, была простым камуфляжем, призванным замаскировать развязывание экономической войны, перевооружение армии и проникновение в Латинскую Америку. Рузвельт, конечно, был реалистом и хорошо понимал, какие серьезные проблемы возникнут в случае начала войны. Но он пришел к убеждению, что победа Германии приведет к «позору и унижению Америки», поэтому стремился не к сохранению мира, а к схватке между тоталитаризмом и демократией. В этой схватке европейские демократические страны, по его мнению, должны были стать первой линией американской обороны. Основой новой мировой роли США стало увеличение добычи полезных ископаемых и расширение производства, проведение военных маневров, возобновление усилий, направленных на отмену законов о нейтралитете, и разработка плана экономической, а не военной поддержки союзников. Все эти меры активно пропагандировались в США. Генеральный консул в Сан-Франциско Видеман подтвердил этот аспект внешней политики Рузвельта, сообщив в Берлин высказывание влиятельного журналиста Карла фон Виганда: «Рузвельт – самый опасный враг Гитлера. Он борется за победу демократии с таким же фанатичным идеализмом, с каким фюрер борется за победу национал-социализма. Британия и Франция больше уже не тащат за собой Америку. Теперь Америка толкает их в бой».

Новое представление Рузвельта о роли Америки в мире отразилось в обращениях президента США к диктаторам Европы, которые он сделал до войны. Томсен телеграфировал, что апрельское послание 1939 года, в котором Рузвельт предлагал Германии дать обещание не нападать на определенные страны, получило огромную популярность среди всех слоев американского общества. Это был, по мнению Томсена, еще один шаг на пути к «ослаблению и изоляции тоталитарных государств», цели, которую поставил перед собой Рузвельт. Обращение должно было также заставить Гитлера и Муссолини раскрыть свои карты, после чего он сделался бы в глазах своего народа и народов всех стран борцом за мир. Дикхоф в Берлине высказал свою точку зрения по этому вопросу. Он предупредил Вайцзеккера, что Рузвельт может последовать примеру Вильсона, то есть сначала отказаться от своих прав, а потом ввести в ту или иную страну экспедиционный корпус.

Резкий, полный презрения ответ Гитлера на обращение американского президента вызвал, как сообщали американские газеты, «пессимистическую реакцию и только усилил ненависть к немцам». В народе росло убеждение, что войны избежать не удастся. Последние обращения Рузвельта в августе 1939 года, направленные на спасение мира, в самих США были признаны поверхностными, а Томсен назвал их отчаянными попытками изолировать Германию. В немецких газетах употреблялись еще более крепкие выражения[43]43
  Муссолини, любивший насмехаться над физическим недостатком Рузвельта, заявил, что эти обращения являются «результатом его полиомиелита».


[Закрыть].

Так сложилось впечатление об американском президенте как о решительном и упорном политике с глубокими демократическими и антинацистскими убеждениями, ставшем лидером антитоталитарного фронта. Искусный политик, он был ограничен в своих действиях политической реальностью, но инициатива в американской внешней политике, без сомнения, принадлежала ему. Внешняя политика, как выразился Томсен, была «тесно связана с личностью Рузвельта».

Разумеется, немецкие дипломаты изучали не только действия Рузвельта и его коллег, но и тенденции внешней политики США в целом. Очень важной была проблема нейтралитета. Следует отметить, что в депешах немецких послов никогда не содержалось излишне оптимистичной информации об американском нейтралитете или иллюзий о том, что к его сохранению стремится весь народ, или о том, что Америка будет придерживаться политики изоляционизма при любых обстоятельствах. Скорее всего, дипломаты даже недооценивали стремление американцев сохранять нейтралитет. В любом случае депеши посольства никак не подтверждали сложившееся в Германии убеждение о том, что американский изоляционизм является непреодолимым барьером для вступления Америки в европейскую войну. Эту идею навязывала народу Германии нацистская пресса.

Согласно анализу посольства в Вашингтоне, изоляционистские настроения были окрашены воспоминаниями о прошедшей войне. Этим чувствам не давало угаснуть расследование сенатора Найя о роли промышленности того времени и некоторые ревизионистские книги, рассказывавшие о подлинных причинах вступления Америки в войну в 1917 году. Но хотя все это и усиливало стремление американцев сохранять нейтралитет, Лютер утверждал, что оно также усиливало убеждение людей в неизбежности новой войны в Европе, а также понимание того, что Америке в конце концов придется в нее вмешаться. Более того, хотя участие США в новой войне расценивалось как совершен-но невозможное, Лютер предупреждал, что это мнение при определенных обстоятельствах «может измениться за одну ночь», особенно если в дело вмешается Япония.

Дикхоф в декабре 1937 года предложил провести большую дискуссию об изоляционистских настроениях в Америке. Он начал с заявления о том, что в настоящее время взгляды сторонников нейтралитета разделяет большинство населения Соединенных Штатов и что это играет на руку Германии. Однако он предупредил, что не стоит путать изоляционизм с дружескими чувствами по отношению к Германии. Он отмечал, что многие изоляционисты относятся к этой стране очень плохо. «Мы не должны, – говорил он, – обманываться на этот счет». И если изоляционистов что-то разозлит, они могут обратить свой гнев против Германии. Он очень четко выразил свою основную мысль: «Мы не должны рассчитывать на то, что Америка будет вечно сохранять нейтралитет».

Европейский кризис 1938 года нанес серьезный удар по изоляционистским настроениям американцев – они начали понимать, что сохранение нейтралитета играет на руку агрессору. После аншлюса Австрии Дикхоф предупреждал: «Будет найден предлог для вмешательства Америки». Томсен посчитал необходимым сообщить, что ряды изоляционистов по всей Америке быстро редеют, за исключением Среднего Запада, где вмешательство в чужие дела до сих пор считается недопустимым[44]44
  Немецкая пресса часто заявляла: «Настоящие американцы живут только на Среднем Западе».


[Закрыть].

Более того, продолжал он, пропаганда духовной мобилизации, умело направляемая правительством, оказывает свое влияние на умы людей. Опасаясь нарушения равновесия сил в мире и возможного сокращения мировой торговли, Томсен заявлял, что американцы никогда добровольно не уступят власть тоталитарным державам. Что касается возможного активного вмешательства Америки в войну, поверенный в делах высказал предположение, что это будет зависеть от того, станут ли тоталитарные державы терпеть поражение или побеждать. Американцы были против вступления в войну из-за страха перед СССР, высоких налогов и, наконец, из опасения, что влияние армии возрастет. Однако в августе 1938 года Дикхоф предупреждал, что если Германия введет свои войска в Чехословакию, Соединенные Штаты выступят на стороне союзников. «Я считаю своим долгом особо подчеркнуть это», – писал он.

Сдержанное одобрение американского изоляционизма отразилось в анализе американских законов о нейтралитете, принятых с 1935 по 1937 год. Их часто рассматривали в Европе и самих США как прочные барьеры против любого вмешательства Америки в международные дела. Однако в отчетах немецких послов их никогда таковыми не считали. С самого начала сотрудники немецкого посольства придерживались мнения, что эти законы были с большой неохотой подписаны президентом под давлением общественного мнения. Но, как мы уже видели, американское общественное мнение было изменчиво, а президент был очень искусным политиком. Во время обсуждения этих законов Лютер отмечал, что публика аплодирует им, а администрация принимает с неохотой и что Рузвельт настаивает на расширении прав президента и настроен продолжать борьбу за то, чтобы ему была предоставлена большая свобода действий. Томсен был уверен, что, «если разразится война, Рузвельт поступит так, как считает нужным»[45]45
  Рузвельт писал: «Я не хочу принимать законы, которые заранее предписывают, что мы не должны делать в случае войны, и не позволят нам пустить в ход все наше влияние, чтобы избежать ее».


[Закрыть].

Из всех обстоятельств, которые могли повлиять на американскую политику, самым главным была судьба Великобритании в случае начала войны. Не было, пожалуй, ни одной депеши, в которой не затрагивалась бы тема англоамериканских отношений. Лютер уже в 1937 году не сомневался, что «Соединенные Штаты всегда будут на стороне Англии». По его мнению, англо-американская солидарность была особенно крепка на Дальнем Востоке, а немецкое посольство в Лондоне постоянно сообщало об усилении англо-американских связей в этом регионе. На Вильгельмштрассе государственный секретарь Вайцзеккер записал свое предсказание, сделанное в октябре 1937 года, о том, что политика США будет пассивной до тех пор, пока дело не коснется Великобритании. В тот же момент, писал он, «вся мощь США будет брошена на британскую чашу весов».

Во время судетского кризиса англо-американские отношения стали еще более тесными. Посол Вильсон в мае 1938 года сообщил Риббентропу о том, что Англия поддерживает Чехословакию, а «за спиной Англии стоит вся мощь Америки». Томсен в августе сообщил, какой будет реакция на победу Германии над Британией, и предсказал немедленное вступление Америки в войну, если немцы вторгнутся в Англию. В феврале, говоря о решимости Рузвельта во что бы то ни стало предотвратить новый Мюнхен, Томсен заявил, что «меры по предотвращению войны», на которые ссылался Рузвельт, могут смениться чем-нибудь более существенным, как только Германия объявит о начале военных действий против Британии и Франции.

Два месяца спустя Томсен представил доклад на тему «Внешняя политика Соединенных Штатов в случае англо-немецкой войны». В нем он утверждал, что вступление Америки в войну отныне надо считать неизбежным. Общественное мнение в случае войны потребует, чтобы странам демократии была оказана вся возможная помощь, невзирая на последствия. А это будет означать, что в распоряжение союзников будет предоставлена вся экономическая и финансовая мощь Америки при, вероятно, весьма незначительной военной.

Анализируя американские намерения, Томсен предсказывал, что Рузвельт придет на помощь союзникам с «полным моральным правом, создав условия для вступления в войну на их стороне и точно рассчитав время этого вступления». Раннее вмешательство Америки в войну, предупреждал Томсен, будет иметь определенные последствия: во-первых, оно нанесет ощутимый удар по боевому духу солдат оси, а во-вторых, подаст пример другим нейтральным странам, которые, возможно, тоже решат вступить в коалицию, направленную против оси. Нет никаких причин надеяться, что в случае англо-немецкого конфликта Америка воздержится от вступления в войну. Она сделает это с целью уничтожения Германии. И снова тревога Томсена была преувеличена, но, возможно, он сделал это преднамеренно[46]46
  Немецкий посол в Лондоне сообщил Галифаксу, что, по его мнению, США вмешаются в англо-немецкую войну не в течение месяца после ее начала, а через два дня.


[Закрыть].

Но если нападение на Великобританию, по мнению немецких дипломатов, могло стать поводом к американскому вмешательству в войну, то Японию они считали препятствием на пути этого вмешательства. Как мы уже отмечали, Лютер в 1935 году считал политику США на Дальнем Востоке более агрессивной, чем в других регионах. Это объяснялось тем, что Соединенные Штаты имели в Тихоокеанском регионе свои интересы – оттуда к ним поступало сырье, в Китай были вложены американские капиталы, а Филиппины находились под защитой США. В 1939 году Томсен сообщил, что, согласно информации, полученной от одного японского дипломата, в случае начала англояпонской войны Англии будет отказано в американской помощи. Позже Томсен утверждал, что если разразится война в Европе, то Япония будет представлять угрозу американскому западному флангу. Япония, таким образом, была непредсказуемым фактором, а поскольку США не могут на нее напасть, то американская политика, считал Томсен, должна заключаться в том, чтобы всеми силами предотвратить нападение этой страны на США.

В своем майском докладе, предсказав вмешательство Америки в войну, Томсен называл Японию единственной надеждой Германии, поскольку только эта страна может помешать этому. Если Япония воспользуется войной в Европе, чтобы расширить свои владения, то участие Америки в европейском конфликте станет весьма проблематичным. В июне Томсен представил в министерство иностранных дел подробный отчет об американской политике на Дальнем Востоке и о том, какие последствия она может иметь для Германии. Американская политика в этом регионе была направлена на установление нормальных отношений с Японией. Причиной этого, по мнению Томсена, было стремление обезопасить крупные капиталовложения США в этом регионе. Он высказал предположение, что, если Япония нападет на американские владения на Тихом океане, то США, вероятно, не станут воевать, надеясь сохранить статус-кво. Поскольку для американцев нет ничего хуже немецко-японского военного союза, то Америка постарается избежать столкновения с Японией. Таким образом, главной целью пакта, заключенного в сентябре 1940 года между Германией, Италией и Японией, было устранение Америки, а Гитлер часто выражал уверенность, что американцы испугаются войны на двух океанах сразу. Выводы Томсена, не совсем верные, но сделанные под влиянием возвращения американского флота на Тихий океан в апреле 1939 года, вероятно, оказали определенное влияние на Гитлера.

Третьим регионом американских дипломатических интересов, о котором много говорилось, была Латинская Америка. Администрация Рузвельта была сильно обеспокоена проникновением Германии в страны этого региона, и в докладах немецких дипломатов не содержалось ничего утешительного. В целом их депеши подчеркивали сильные антинемецкие настроения в этих странах, которые постоянно подпитывались американской пропагандой, коммерческим давлением и контролем за службами новостей. Американская политика здесь была направлена на то, чтобы в случае войны ни о каком нейтралитете со стороны южноамериканских стран не могло быть и речи. Претворяя в жизнь политику добрососедских отношений, провозглашенную Рузвельтом, американцы стремились создать в Западном полушарии антинемецкий блок. «Соединенные Штаты уже сражаются с нами в Латинской Америке», – писал Томсен. Панамериканские переговоры в Буэнос-Айресе в декабре 1936 года и в Лиме в 1938 году предоставили Рузвельту прекрасную возможность захватить лидерство в этом полушарии. Более того, США передали Бразилии в аренду шесть своих эсминцев – этот факт немецкий военно-морской атташе рассматривал как символ того «ужасающего давления», которое Соединенные Штаты оказывают на страны Южной Америки. В результате Верман в Берлине выразил уверенность, что к концу 1938 года пан-Америка превратится в «постоянно усиливающийся идеологический блок», и эту же мысль в беседе с послом Аргентины повторил и сам Гитлер.

Нам осталось теперь рассмотреть военную политику Америки. Неужели она действительно была настолько агрессивна, что позволила бы Соединенным Штатам вступить в войну? А если быть более конкретным, то верили ли немецкие дипломаты в то, что Америка захочет, а главное, сможет воевать с Германией? Ответ на этот вопрос мы находим в докладах немецкого военного атташе генерала Фридриха фон Беттихера, которые с 1939 года стали весьма содержательными, а после начала войны в Европе приобрели огромное значение. Генерал очень сильно сомневался в возможности военного вмешательства Америки в европейскую войну. Он основывал свои выводы на личных контактах с американскими военными, которых еще в 1937 году называл осторожными и влиятельными людьми, сочувствующими Германии.

12 января 1939 года военный атташе и его военно-морской коллега адмирал Роберт Витгефт-Эмден составили доклад о планах Рузвельта по перевооружению американской армии, который назвали «оборонительным по своей сути». Американские военно-воздушные силы были рассредоточены на огромной территории – в самих США, на Аляске, Гавайях, в Пуэрто-Рико и в районе Панамского канала. В целом, как сообщали атташе, запросы в настоящее время «снизились в результате весьма необычной и провокационной кампании по перевооружению, которая проводилась в течение последних недель» и победы сторонников стратегической умеренности[47]47
  Тем не менее Дикхоф выражал беспокойство по поводу перевооружения американского флота.


[Закрыть].

Получив запрос из Берлина, сможет ли американский экспедиционный корпус высадиться в Европе в случае войны, Томсен телеграфировал, что для подготовки такого корпуса потребуется не менее семи месяцев, что в руководстве вооруженными силами по этому вопросу нет согласия и что военно-морской флот США не сможет вести боевые действия в Атлантике, поскольку неизвестно, как поведет себя Япония. Однако он подчеркнул, что эти выводы верны только для сегодняшнего дня. О том, какова будет ситуация через полгода, писал он, «неизвестно никому».

За неделю до начала войны Беттихер утверждал, что недостаток обученного персонала и другие факторы не позволят Америке в течение целого года проводить какие-нибудь военные операции за пределами своей территории. После этого он пустился в рассуждения о различиях между политиками и представителями прессы, которые находятся под влиянием евреев, и военными, которые «олицетворяют собой все то хорошее, что есть в Америке». (Подобные рассуждения очень скоро сделались любимым коньком Беттихера.) Поэтому мирные предложения Рузвельта, заявлял он, вводя в свой доклад политический комментарий, который с тех пор всегда присутствует в его депешах, можно считать маскировкой личной слабости президента и стремлением выиграть время. Аналогичным образом можно игнорировать и американские военные маневры, поскольку это всего лишь неуклюжая попытка оказать влияние на японцев и жителей Латинской Америки. Интересно отметить, что в тот же самый день (25 августа 1939 года) военно-морской атташе передал в Берлин гораздо более реалистичный доклад о степени готовности военно-морского флота США к войне. Он сообщил своему руководству, что флот скоро будет полностью готов к боевым действиям, а все недостающее можно будет быстро восполнить.

Томсен в своей последней предвоенной депеше, датированной 28 августа, соглашался с мнением Беттихера о том, что Америка в течение года не сможет послать в Европу свои войска. Однако он предупреждал, что если Англия окажется на грани поражения, то Америка обязательно придет к ней на помощь. Он писал, что Рузвельт надеется, что приближающаяся война примет затяжной характер, а это даст ему время подготовиться, и что в любом случае Соединенные Штаты будут оказывать союзникам большую экономическую помощь, посылая в Европу «в неограниченных количествах» сырье и технику.

Таким образом, накануне войны немецкие политики имели подробную картину Америки, которую дипломаты создавали своими докладами в течение шести лет. Мы не знаем, какая часть сведений, содержавшихся в них, дошла до Гитлера и его коллег. В любом случае трудно поверить, чтобы враждебное отношение американцев к Германии оказало какое-нибудь влияние на фюрера. Мало обращали внимания лидеры Третьего рейха и на сообщения об экономической мощи Америки, о популярности Рузвельта и его отношении к Германии. Гитлер, очевидно, предпочитал не думать об эфемерности американского нейтралитета и в предвоенные годы не собирался изменять своего мнения по этому вопросу. Он допускал, как мы уже убедились, возможность американской военной помощи странам демократии, но не верил в прямое военное вмешательство Америки – оно казалось ему совершенно немыслимым. Риббентроп, вероятно, передавал фюреру только те сведения из депеш, которые касались Японии, ставшей, как мы еще увидим, исключительно важным фактором немецкой политики на Дальнем Востоке. В целом Гитлер принял решение начать войну в Европе без оглядки на Америку. Но по мере того как территория, на которой полыхала война, расширялась (с 1939 по 1941 год), он уже не мог с такой легкостью отмахиваться от мнения дипломатов, продолжавших сообщать в Берлин сведения об Америке.

Немецкие дипломаты в Вашингтоне выполняли свою работу добросовестно и ответственно. И не их вина, что те сведения, которые они сообщали, в предвоенные годы почти не учитывались лидерами Третьего рейха в процессе принятия решений. Эту ситуацию хорошо понимал государственный секретарь Вайцзеккер, написавший Дикхофу, который выразил опасения, что его постоянные предуп-реждения только раздражают руководство, следующее: «Ваши предупреждения о том, как опасно предаваться иллюзиям в вопросе о действиях Америки в случае мирового конфликта, очень нужны. Не будет никакого вреда, если вы и впредь будете подчеркивать эту мысль».