Текст книги "Дьякон Кинг-Конг"

Зрелище для свидетелей на площадке, на ближайшей улице и во всех – трехстах пятидесяти – окнах во двор вышло не очень. На расстоянии виделось, будто жестокого наркобарона Димса Клеменса имеет на четвереньках, как псину, старик Пиджак в своих старых костюме и шляпе.

– Жестко он его трахнул, – сказала потом мисс Изи, когда пересказывала происшествие завороженным членам Пуэрто-риканского общества Коз-Хаусес. В общество входило еще только два человека – Элеонора Сото и Анджела Негрон, – но историей они прониклись, особенно моментом, когда Димс сплюнул остатки сэндвича, точь-в-точь смахивавшие, по словам мисс Изи, на два крошечных белых яичка ее бывшего супруга Хоакина после того, как она вылила на них теплое оливковое масло, застав того храпящим в объятьях ее кузины Эмелии, приехавшей погостить из Агуадильи.

Перепихон длился недолго. У Димса везде на шухере стояли свои, в том числе на крышах четырех корпусов вокруг двора, и они перешли к делу. Дозорные с крыш корпусов 9 и 34 бросились к лестнице, а два дилера Димса, которые смылись после выстрела, опомнились и двинулись на Пиджака. Даже пьяный, он их заметил. Отпустил Димса и быстро вскинул большущий ствол 38-го калибра. Пацаны снова сбежали, в этот раз окончательно, скрывшись в подвале ближайшего корпуса 34.

Пиджак смотрел им вслед, снова вдруг смешавшись. Все еще со стволом в руке он обернулся к Джету, который стоял в трех метрах, уже выпрямившись и застыв со шваброй в руке.

Джет в ужасе уставился на старика, который, глядя в ответ, прищурился от уже высоко взошедшего дневного солнца. Их глаза встретились, и тогда Джету показалось, будто он заглядывает в океан. Взгляд старика был глубоким, отрешенным, спокойным, и Джет вдруг почувствовал себя так, будто находится на безмятежном пятачке моря, пока везде вокруг бурлят, накатывают и подымаются огромные волны. Его вдруг озарило. «Мы одинаковы, – подумал Джет. – Мы в ловушке».

– Это я приношу сыр, – спокойно сказал старый дьякон, пока из-за его спины доносились стоны Димса. – Понятно? Это я приношу сыр.

– Это ты приносишь сыр, – повторил Джет.

Но старик не слышал. Он уже развернулся на каблуках, убрал пистолет в карман и быстро похромал в свой корпус, стоявший в сотне метров. Но, вместо того чтобы направиться в подъезд, вильнул и поплелся вниз по боковому пандусу, ведущему в подвальную котельную.

Джет, застыв от страха, проводил его взглядом, потом краем глаза заметил в конце пешеходного двора мигалки полицейской машины, на расстоянии где-то в квартал. Машина с визгом остановилась, сдала назад и нырнула прямо на пешеходную дорожку в его сторону. Джета охватило облегчение, пока машина пробиралась мимо бегущих прохожих, из-за которых водителю пришлось вдарить по тормозам, вильнуть влево, потом вправо, чтобы не сбить паникующих зевак. Джет видел, как следом за этой машиной на дорожку въехали еще две. Облечение казалось таким сильным, будто он только что наконец-то поссал, и лишило его всех жизненных сил.

Джет в последний раз обернулся и заметил, как голова старика пропадает в подвале девятого корпуса, почувствовал, как его отпустило, и обнаружил, что снова может действовать. Выронил швабру и перемахнул через скамейку к Клеменсу, тут же услышал, как сзади взвизгнули колеса полицейской машины. Только присел над Клеменсом, как офицер велел ему встать, не двигаться и поднять руки.

Подчиняясь, Джет сказал себе: «Хватит с меня. Тут я закончил».

– Не двигаться! Не оборачиваться!

Сзади его схватили и заломали руки. Прижали лицом к капоту патрульной машины. Он почувствовал, как на запястьях щелкнули наручники. Отсюда, с ухом на горячем капоте, он видел двор – всего несколько минут назад оживленный, как вокзал, а теперь совершенно безлюдный, только пара флаеров трепетала на ветру, – а также толстую белую руку на капоте перед носом. Одной рукой коп упирался, а второй прижимал голову Джета. Джет уставился на пальцы в полуметре от глаза и заметил обручальное кольцо. «А рука-то знакомая», – подумал он.

Когда голову оторвали от капота, Джет обнаружил, что смотрит на своего бывшего напарника Катоху. В пяти метрах на земле лежал Димс, в кольце из копов.

– Я ничего не сделал! – закричал Джет так, чтобы слышали Клеменс и все в округе.

Катоха его развернул, прохлопал, осторожно обойдя 38-й на лодыжке. Джет при этом пробормотал:

– Арестуй меня, Катоха. Богом прошу.

Катоха взял его за шкирку и закинул на заднее сиденье машины.

– Дурак ты, вот ты кто, – пробормотал он тихо.

4. Бегство

Пиджак вошел в подвальную топочную девятого корпуса и раздраженно сел на складной стул рядом с огромной угольной печкой. Услышал плач сирен и тут же о нем позабыл. Сирены его не волновали. Он что-то искал. Глаза обшарили пол, потом остановились, когда он вдруг вспомнил, что должен выучить стих из Библии для предстоящей проповеди на День друзей и семьи. Про исправление неправедного. Это из Книги Римлян или из Книги пророка Михея? Уж и забыл. Потом он вернулся мыслями ко все той же старой занозе: Хетти и деньги Рождественского клуба.

– Все у нас было хорошо, пока ты не решила связаться с этим чертовым Рождественским клубом, – фыркнул он.

Оглядел подвал в поисках Хетти. Она не появилась.

– Слыхала, нет?

Ничего.

– Ну и пожалуйста, – огрызнулся он. – Ко мне церковь из-за пропавших денег не прикопается. Тебе с этим жить, а не мне.

Он встал и поискал неприкосновенный запас – у Сосиски всегда была где-то припрятана бутылка «Кинг-Конга», – но спьяну все еще видел мутно и соображал туго и путано. Подвигал ногой на полу ненужные инструменты и велосипедные запчасти, бормоча себе под нос.

– Кое-кто, чтобы не взбеситься, бесится постоянно, – ворчал он. – Кое-кто сперва проповедует, а потом лезет тебе в жизнь, и наоборот, и разницы между тем и этим не видит. Деньги-то не мои, Хетти. А церковные.

На миг он перестал ворошить вещи на полу и замер, обращаясь к пустоте.

– И все-таки, – объявил он, – у человека должны быть принципы, иначе ты не человек, а пустое место. Что на это скажешь?

Молчание.

– Так я и думал.

Снова начал искать, уже спокойнее, нагибаясь и разговаривая, пока проверял ящики с инструментами и переворачивал кирпичи.

– О моих-то деньгах ты никогда не думала, да? Как тогда с моим старым мулом еще на юге, – сказал он. – Которого хотел купить старый мистер Туллус. Предложил мне за него сотню долларов. Я сказал: «Мистер Туллус, чтобы сдвинуть его с места, понадобится ровно двести». Тогда старик зажал деньги, помнишь? А мул взял и издох через две недели. Я мог бы его продать. Тебе надо было меня уговорить.

Молчание.

– Ну, Хетти, если уж я из принципа не взял добрую сотню у белого, не собираюсь брать на себя и твои грехи из-за каких-то четырнадцати долларов и девяти пенни Рождественского клуба, что ты прикарманила и где-то припрятала.

Он помолчал, посмотрел искоса и тихо сказал:

– Там же правда всего четырнадцать долларов, да? А не, положим, двести или триста? Триста я не потяну. Четырнадцать – это еще что. Это я не просыпаясь заработаю. Но триста мне, милая, не по зубам.

Он остановился, раздосадованный, все еще оглядываясь и никак не находя того, что искал.

– Эти деньги… они же не мои, Хетти!

Ответа все еще не было, и он, растерявшись, снова сел на складной стул.

На холодном стуле он пережил незнакомое, странное, гложущее ощущение, будто случилось что-то страшное. Для него ощущение не было необычным, особенно с тех пор, как умерла Хетти. Как правило, он просто не обращал на него внимания, но в этот раз оно казалось сильнее обычного. Его никак не получалось определить, а потом Пиджак вдруг заметил сокровище, которое искал, и моментально забыл о тревоге. Встал, прошаркал к титану и достал из-под него самогонный «Кинг-Конг» от Руфуса.

Поднял бутылку к голой лампочке на потолке.

– Я говорю – выпьем, я говорю – стакан. Я говорю – «вы знаете меня?»[9]9
  Отсылка к Библии, Евангелие от Иоанна 7: 28. Прим. перев.


[Закрыть]. Я говорю – пора! Я говорю – несите кур! Я говорю – покувыркаемся, Хетти. Я говорю – один Бог знает когда! Ухнем!

Пиджак перевернул бутылку, сделал глубокий глоток и залил то неотвязное чувство. Вернул бутылку обратно в заначку и, довольный, расслабился на стуле.

– Г’ван, «Кинг-Конг», – пробормотал он. Потом поинтересовался вслух: – А какой сегодня день, Хетти?

Осознал, что она с ним не разговаривает, так что прибавил:

– Ну и не нужна ты мне. Черт, я же сам могу прочитать… – Хотя это была неправда. Календари он понимал. Слова – другое дело.

Он поднялся, подошел к потрепанному настенному календарю, прищурился сквозь пелену хмельного свечения, потом кивнул. Четверг. День Иткина. У него было четыре подработки – по одной на каждый день, кроме воскресенья: по понедельникам он прибирался в церкви Пяти Концов. По вторникам выносил мусор в доме престарелых. По средам помогал пожилой белой даме в саду ее особняка. По четвергам разгружал ящики в алкогольном магазине Иткина, всего в четырех кварталах от Коз-Хаусес. По пятницам и субботам когда-то проходили бейсбольные тренировки команды Коз-Хаусес, пока ее не распустили.

Пиджак посмотрел на настенные часы. Почти час. Пора отправляться на работу.

– Надо идти, Хетти! – сказал он бодро.

Снова достал бутылку и быстренько приложился к «Конгу», убрал обратно в заначку и вышел из подвала через черный ход, в квартале от двора с флагштоком. На улице было тихо и пусто. Пиджак легко и свободно вихлял, свежий воздух его слегка взбодрил и частично развеял хмельную пелену. Уже скоро он шел вдоль опрятных магазинчиков, тянущихся рядком через Пизелли-стрит и близлежащий итальянский квартал. Он любил прогуливаться по направлению к лавке мистера Иткина, к центру Бруклина, видеть опрятные дома и витрины, магазины с продавцами, и кое-кто из них махал ему, когда он проходил мимо. Носить выпивку и помогать клиентам возить покупки на тележке к машинам было одной из его любимых подработок. Он вообще считал идеальными те подработки, что не занимают больше дня и не требуют инструментов.

Через десять минут он подошел к двери под навесом с надписью «Алкогольные напитки Иткина». Мимо прогудела полицейская машина. Потом другая. Он задержался у двери, спешно ощупал нагрудные карманы пиджака, где носил выпивку, или пустые, или случайные бутылки, что могли там оказаться после какой-нибудь не задержавшейся в памяти пирушки, – при этом совершенно забыв про нижние карманы, – потом повернул ручку двери.

Тренькнул звонок, Пиджак вошел и закрыл за собой дверь, отрезая вой проносящихся мимо машин: очередной полицейской и скорой помощи.

Мистер Иткин, хозяин, коренастый и добродушный еврей, протирал стойку, взвалив на нее брюшко. В магазине стояла тишина. Работал кондиционер. До открытия оставалось еще пять минут. Иткин кивнул в сторону входа и машин, летящих к Коз-Хаусес.

– Что там стряслось?

– Диабет, – сказал Пиджак, топая мимо стойки в подсобку, – губит людей одного за другим. – Вошел в каморку, где дожидались открытия штабели новоприбывших ящиков с бутылками. Со вздохом сел на ящик. Никакие сирены его не волновали.

Снял шляпу и вытер лоб. Стойка, где находился Иткин, находилась метрах в пяти от двери в подсобку, но сейчас Иткин со своей точки обзора у края стойки четко видел Пиджака. Иткин перестал протирать и окликнул:

– Какой-то ты взмыленный, дьякон.

Пиджак с ухмылкой и зевком отмахнулся от проявления заботы, широко потянулся.

– Я здоров как бык, – ответил он. Иткин продолжил протирать стойку, скрывшись из виду на другом ее конце, а Пиджак, аккуратно, стараясь не попасть Иткину на глаза, вынул из ящика рутбир[10]10
  Корневое пиво – газированный напиток, изготовленный из коры дерева сассафрас. Прим. ред.


[Закрыть], открыл, сделал большой глоток, поставил на ближайшую полку и занялся коробками. Глянул, чтобы убедиться, что Иткин все еще на другом конце стойки, и тогда с натренированной ловкостью домушника выхватил из ближайшего ящика бутылку джина, отвернул крышку и вылил половину содержимого в банку рутбира, закрыл бутылку, сунул в нижний карман пиджака, снял его и оставил на ближайшей полке. Тот лег с неожиданным стуком. Первой мыслью дьякона было, что в другом кармане лежит забытая бутылка, ведь перед тем, как войти в магазин, он наскоро обшарил только нагрудные карманы, но не нижние, так что он снова поднял пиджак и достал из него старый 38-й.

– Как сюда попал мой армейский пистолет? – пробормотал он.

Как раз тогда прозвенел колокольчик над дверью. Пиджак сунул пистолет обратно и поднял глаза на первых покупателей дня – все белые, а следом за ними – знакомая шляпа и коричневое взволнованное лицо Сосиски, который все еще был в синей форме дворника жилконторы.

Сосиска помешкал у двери, делая вид, что заинтересовался ближайшей витриной, пока платежеспособные клиенты разбредались по магазину. Иткин глянул на него в раздражении.

– Дьякон кое-что забыл дома, – выпалил Сосиска.

Иткин коротко кивнул на дверь, где виднелся Пиджак, а потом отправился на зов одного из покупателей, так что Сосиска проскользнул за стойку и в подсобку. Пиджак заметил, что тот потеет и тяжело дышит.

– Сосиска, тебе чего? – сказал он. – Иткин не любит, когда ты заходишь в кладовку.

Сосиска бросил взгляд через плечо, потом зашипел:

– Чертов дурень!

– Ты чего такой злой?

– Тебе надо тикать! Сейчас же!

– Ты чего на меня шумишь? – спросил Пиджак. Предложил банку рутбира. – Вот тебе чекушка для черной макушки.

Сосиска отнял банку, принюхался, потом так грохнул ею по ящику, что из отверстия плеснула жидкость.

– Ниггер, тебе некогда рассиживаться и синьку распивать. Тебе пора собирать манатки!

– Чего?

– Пора убираться!

– Куда? Я же только что пришел.

– Куда угодно, дурень. Убегай!

– Я работу не брошу, Сосиска!

– Клеменс жив, – сказал Сосиска.

– Кто? – переспросил Пиджак.

– Димс! Он жив.

– Кто?

Сосиска, моргая, отступил.

– Да что с тобой, Пиджачок?

Тот устало сел на ящик, покачал головой.

– Сам не знаю, Сосиска. Я тут все беседовал с Хетти о своей проповеди на День друзей и семьи. Она снова разоряется про сыр и деньги Рождественского клуба. Потом еще приплела мою мамочку. Сказала, моя мамочка не…

– Брось свое мумбо-юмбо, Пиджачок. Ты в беде!

– Из-за Хетти? Чем я теперь-то провинился?

– Хетти уже два года как мертва, дурень!

Пиджак надулся и тихо ответил:

– Не надо так про мою дорогую Хетти, Сосиска. Она тебе ничего дурного не сделала.

– Она была не такая уж дорогая на прошлой неделе, когда ты волком выл про деньги Рождественского клуба. Забудь ты о ней хоть на минуту, Пиджачок. Димс живой!

– Кто?

– Димс, дурень. Внук Луи. Помнишь Луи Клеменса?

– Луи Клеменс? – Пиджак с искренним удивлением склонил голову набок. – Луи как раз мертв, Сосиска. В этом мае будет пять лет. Мертв дольше моей Хетти.

– Да я не про него. Я про его внука Димса.

Пиджак посветлел лицом.

– Димс Клеменс! Величайший бейсболист в истории нашего района, Сосиска. Станет следующим Пулей Роганом. Однажды я видел, как играет Роган, еще в сорок втором. В Питтсбурге, сразу перед тем, как переехать сюда. Чертовский игрок. Повздорил с судьей, и его вытурили с поля. Судил Боб Мортли. Мортли был что-то с чем-то. Величайший негритянский судья. Сам носился почище бейсболистов, этот Мортли.

Сосиска сперва уставился на него, а потом тихо спросил:

– Что с тобой, Пиджачок?

– Да ничего. Хетти просто совсем заела. Приходит ко мне такая, мол: «Я знаю, что твоя мамочка…»

– Слушай сюда. Ты выстрелил в Димса, а он жив и придет со своей шпаной по твою душу. Так что тебе пора тикать…

Но Пиджак все еще говорил и ничего не слышал.

– «…тебя унижала». Не унижала меня мамочка. То была не мамочка, Хетти, – сказал он в пустоту. – То была мачеха.

Сосиска тихо присвистнул и сел на ящик напротив Пиджака. Поискал глазами мистера Иткина в магазине, который все еще занимался покупателями, потом взял банку рутбира с джином и сделал большой глоток.

– Может, меня к тебе пустят, – сказал он.

– Куда?

– Когда тебя посадят в тюрьму. Если ты до этого доживешь.

– Хватит меня доставать ерундой.

Сосиска недолго посидел в задумчивости, попивая джин, потом попробовал зайти еще разок.

– Ты же знаешь Димса, да? Внука Луи?

– А то, – сказал Пиджак. – Учил его бейсболу. Учил в воскресной школе. У парнишки талант.

– Он словил пулю. Чуть не насмерть.

Пиджак наморщил лоб.

– Боже всемогущий! – сказал он. – Жуть какая.

– Причем словил из-за тебя. Как Бог свят. Это ты в него стрелял.

Пиджак сперва фыркнул, думая, что это шутка. Но серьезное лицо Сосиски не дрогнуло, и улыбка Пиджака поблекла.

– Ты же меня дуришь, правда?

– Куда там. Ты к нему подкатил и достал свою старую гаубицу. Которую тебе из армии притащил двоюродный брат.

Пиджак обернулся, залез в карман пиджака на полке за спиной и вынул кольт.

– А я-то думал, зачем достал эту штуковину… – Постучал пистолетом по руке. – Видишь, из него не стреляли со времен покупки. Всего одна пуля и есть, и та для красоты. – Тут он заметил пустую гильзу и с бледным видом уставился на пистолет.

Сосиска отвел ствол к полу, поглядывая на дверь.

– Убери ты эту хреновину! – прошипел он низким голосом. – Уже достаточно наделал с ней бед!

Впервые слова, просочившись через хмельной ступор Пиджака, возымели эффект. Он заморгал в замешательстве, потом рассмеялся и фыркнул.

– Я мало что помню из последних дней, Сосиска. После того как мы с тобой вчера накидались «Конгом», я пошел домой, видел во сне Хетти, и мы, как обычно, поругались. Потом я проснулся и почуял, что мне нужен, что называется, завтрак чемпионов, и опохмелился «Конгом». Потом я сходил к Димсу спросить насчет бейсбольного матча с Вотч-Хаусес. Нам без Димса победы не светит, сам знаешь. У паренька талант! Уже в тринадцать бросал на скорости в сто двадцать пять километров в час. – Он улыбнулся. – Я всегда его любил.

– Ну, как-то странно ты это проявил. Вышел во двор и взял его на мушку. Прямо на глазах у его банды.

Пиджак был ошеломлен. Его лоб недоверчиво наморщился.

– Но я эту штуку из дома-то почти не выношу, Сосиска. Даже не знаю, как… – Он облизал губы. – Напился, видать. Я же его не больно?

– Он живой. Говорят, только ухо отстрелено.

– Что-то совсем на меня не похоже. Нехорошо это, отстреливать человеку ухо. Человеку их дадено всего два.

Сосиска ничего не мог с собой поделать. Еле подавил смешок.

– Ты заходил сегодня к себе?

– Да не. Пошел на работу сразу после того, как… – Пиджак помолчал, на его лице прорезались воспоминание и тревога. – Вот теперь, если подумать, и правда припоминаю какого-то пацана с окровавленной головой, который чем-то подавился. Это я припоминаю. Так что я провернул ту штуку, какую со мной как-то раз проделал врач еще на родине. Он не мог дышать, бедняга. Но я ему прочистил горло. Кажись, помогал я как раз Димсу. Он сейчас в порядке?

– Так здоров, что повесит тебе золотую звезду на грудь, перед тем как изрешетить.

– Не может этого быть!

– Но было!

– Не помню! Не может быть, чтоб это я.

– Ты в него стрелял, Пиджачок. Понял ты или нет?

– Сосиска, я понимаю еще говорить о том, что мальчишку, который зарывает такой талантище, стоит пристрелить. Но – вот тебе крест – сколько помню, я в него не стрелял. А если и так, то только потому, что хотел, чтоб он вернулся в бейсбол. Как ухо заживет, он обо всем забудет. У меня самого только одно слышит. Подавать-то можно и с одним ухом. – Он недолго помолчал, потом прибавил: – А кто-нибудь видел?

– Да нет. Только все у флагштока.

– Ого, – тихо сказал Пиджак. – Это все равно что по ящику выступить. – Он хлебнул джина, и ему полегчало. Никак не получалось определить, сон это или нет.

Сосиска протянул ему пиджак.

– Уезжай прямо сейчас, пока можешь.

– Может, стоит позвонить в полицию и все им объяснить?

– Забудь. – Сосиска глянул на дверь. – У тебя еще остались родные в Южной Каролине?

– Не был там с тех пор, как помер папа.

– Сходи к Руфусу в Вотч-Хаусес. Заляг там на дно. Может, оно как-нибудь само все затихнет… но в лотерее я бы на это не ставил.

– Не пойду я ночевать ни к какому Руфусу ни в какой Вотч-Хаусес, – фыркнул Пиджак. – Этот негр два года не мылся. Его тело изнывает от жажды. Чтобы к нему подойти, надо напиться в стельку. Плюс у меня есть собственный дом!

– Больше уже нет.

– А куда девать Толстопалого? Мне же утром вести его на школьный автобус.

– Церковь за этим проследит, – ответил Сосиска, все еще протягивая пиджак.

Выхватив его из рук Сосиски, Пиджак с ворчанием вернул его на полку.

– Врешь ты! Не стрелял я в Димса. Этим утром я проснулся, поругался с Хетти. Отвел сына на автобус в школу для слепых. Может, приложился разок или три. А потом сюда. Где-то по дороге глотнул еще горькой и отнял Димсу ухо. Может, да. Может, нет. Что с того? У него второе есть. Что такое ухо, когда у тебя такая рука, как у Димса? Знавал я на родине одного мужика, кому белый отчекрыжил причиндалы за то, что тот украл сумочку у дамы. Он всю жизнь писал через дырку. И ничего. Еще живой, насколько знаю.

– Белый или тот, который без причиндалов?

– Как понимаю, оба. И со временем они очень даже сдружились. Так чего ты кипишишь из-за какого-то несчастного уха? Даже Иисусу хватало одного сандалия. В Псалтыри сказано: уши ты мои не восхотел и не открыл их.

– Чего-чего там сказано?

– Что-то в этом роде. Какая разница? Бог все уладит. Сделает Димсу одно ухо лучше старых двух.

Так решив, Пиджак начал разбирать бутылки из ящика.

– Пойдешь на выходных на рыбалку? – спросил он. – У меня завтра получка. Надо пораскинуть мозгами над моей самой первой проповедью в Пяти Концах. Она уже через три недели.

– Если проповедь про загробную жизнь, то недостатка в слушателях у тебя не будет, это точно. Был бы я мухой и хотел бы попасть в рай, влетел бы тебе в рот.

– Это ни про какую не про муху. А про то, что сперва надо помолиться, а потом уже за стол садиться, Книга Римлян, четырнадцатая глава, десятый стих. А может, Симона[11]11
  Ученик Христа, получивший от своего Учителя имя Петр. Книги, написанные Петром, входят в Новый Завет. Имя Симон в названиях библейских книг не фигурирует. Прим ред.


[Закрыть], седьмой и девятый. Либо так, либо сяк. Надо потом глянуть.

Сосиска в изумлении наблюдал, как Пиджак разбирает ящики с алкоголем.

– Ниггер, да у тебя окончательно сыр с крекера съехал.

– Если ты говоришь, будто моя песенка спета, это еще не значит, что так и есть!

– Да ты чем слушаешь, Пиджачок?! Ты завалил Димса! А потом поимел его, как собаку. Перед всем народом.

– Рассказывай кому-нибудь другому, Сосиска, но не своему лучшему другу. Я в жизни не имел другого мужчину.

– Ты был пьян!

– Я пью спиртного не больше любого другого на районе.

– И кто теперь сказки рассказывает? Это не меня зовут дьяконом Кинг-Конгом.

– А я не переживаю из-за врак да чуши, что про меня лепят, Сосиска. У меня свое мнение есть.

Сосиска бросил взгляд на дверь. Покупатели Иткина ушли, и хозяин вглядывался в подсобку, где они стояли. Сосиска достал из кармана скомканные долларовые банкноты. Протянул мятые бумажки Пиджаку, руки которого были заняты бутылками, и теперь буравил его взглядом.

– Тридцать один доллар. Все, что есть, Пиджачок. Бери и поезжай на автобусе домой.

– Никуда я не поеду.

Сосиска грустно вздохнул, убрал деньги и повернулся к выходу.

– Ладно. Видать, сам потрачу на автобус, чтобы свидеться с тобой в тюрьме на севере. Если ты до этого доживешь.