Текст книги "Игра престолов по-английски. Эпоха Елизаветы I"

– Кто из смертных знает, где вершина его жизни, и в каком возрасте он ее достигнет? Простите мою дерзость, ваше величество, и вы, джентльмены! – поклонился королю и его сотрапезникам Джон. – Разрешите, однако, заметить, ваше величество, что и вы еще не достигли своей вершины, вам еще только предстоит ее достичь.

– Посмотрим, посмотрим, – Генрих довольно улыбнулся.

К нему подошел камергер и шепнул что-то на ухо. Король отбросил салфетку и встал из-за стола.

– Прошу простить меня, джентльмены, – сказал он. – Я должен вас покинуть. Нет, нет, не расходитесь. Закончите завтрак, прошу вас! И выпейте за здоровье моего наследника, – будь он благословенен!

* * *

Страдая отдышкой, Генрих несся по дворцовым коридорам к комнате, где рожала Энни. Едва он зашел туда, как услышал пронзительный крик ребенка.

– Боже мой, Господь милосердный, у меня родился сын! – воскликнул Генрих, схватившись за сердце, на миг остановившееся от радости. Он хотел было подойти к кровати, на которой лежала его жена, но суетившиеся возле служанки остановили его:

– Извините ваше величество, подождите минуту, одну минуту! Сейчас мы все перестелим; одну минуту, ваше величество!

– Но покажите мне моего ребенка! Где он? – обратился король к повитухам.

– Вот, ваше величество, – старшая из них показала младенца, завернутого в шелковое одеяло. Он надрывался от плача, сморщив маленькое крошечное личико.

– Рыжий, – радостно сказал Генрих, приподняв край чепчика у ребенка. – Наша порода. И похож на меня. Правда?

Повитухи смущенно переглянулись.

– Что такое? В чем дело? Да говорите же, черт возьми! – раздраженно крикнул король, переменившись в лице. – Что-то не так с моим сыном?

– Но ваше величество, – пробормотала старшая повитуха. – Это не мальчик, это девочка. У вас родилась дочь, ваше величество.

– Девочка? Дочь? – Генрих настолько растерялся, что не смог больше ничего сказать, и только беспомощно развел руками. – А вы уверены в этом? – спросил он через несколько мгновений, мельком посмотрев на младенца.

– Да, ваше величество. Не может быть никаких сомнений, – ответила повитуха с дрожью в голосе.

Король насупился и сжал кулаки. Лицо его побагровело, дыхание стало тяжелым и прерывистым. Все в комнате испуганно замерли, ожидая приступа королевского гнева.

– Дайте мне моего ребенка, – раздался в тишине слабый голос Энни.

Повитухи вопросительно взглянули на короля. Он отвернулся.

– Дайте мне мою дочь, – повторила Энни уже тверже.

Генрих неопределенно махнул рукой, и тогда старшая повитуха, поняв это как знак согласия, отдала младенца матери. Энни нежно обняла дочь и прикоснулась губами к ее лбу. Ребенок ткнулся в щеку матери и, наткнувшись на ее нос, попытался сосать его.

Энни счастливо засмеялась.

– Покормите ее, – сказала она повитухам. – Где кормилица?

– Дожидается, ваше величество, – ответили ей. – Сейчас позовем.

Генрих вздохнул, пробурчал что-то и оборотился к супруге.

– Поздравляю вас, дорогая. Скоро вам принесут мои подарки, – сказал он, и, подойдя к жене, поцеловал ее в голову.

– Спасибо, государь, – поблагодарила его Энни.

– Извините меня, но мне нужно уходить. Неотложные государственные дела, – прибавил Генрих.

– Я понимаю, ваше величество, и не смею вас задерживать, – кивнула Энни.

Король неловко поклонился ей и покинул комнату.

– Я выезжаю на охоту. Со мной небольшая свита. Приготовьте все немедленно! Меня не будет три дня, до крестин, – коротко и отрывисто приказал он дворянам, обступившим его, чтобы поздравить с рождением ребенка.

* * *

Эта королевская охота надолго запомнилась егерям. Король, по многу часов не слезая с лошади, носился по лесам и безжалостно истреблял любую дичь, которую удавалось выследить и загнать. К вечеру, весь забрызганный кровью, он уходил в свой шатер и напивался там, чтобы утром вновь начать беспощадное истребление лесной живности. Туши добытых животных оставались гнить на полянах; трава становилась красной, а воздух лесной чащи напитывался душным запахом крови и разложения.

«Славно отметил наш Генрих рождение дочери», – шептались егеря.

Часть 9. Расплата

Маленькая принцесса Елизавета сидела на мягком пушистом ковре в комнате своей матери и играла с забавными игрушками, подаренными ей.

– Мама, – спросила вдруг Лизи, – а папа добрый?

– Он – король, – ответила Энни, слегка нахмурившись.

– Но он добрый? – продолжала допытываться девочка.

– Видишь ли, милая, король не всегда может быть добрым, – сказала Энни. – Ведь в государстве живет много разных людей, и среди них есть злые нехорошие люди. Государь не может быть добрым со злыми людьми.

– А священник говорит, что надо быть добрым со всеми, – не унималась Лизи.

– Да, конечно, это так. Но король бывает иногда просто вынужден быть злым. Хотя я бы лично предпочла отказаться от короны, чем причинить вред кому-нибудь, – непоследовательно призналась Энни.

Лизи немного подумала, а потом продолжила разговор:

– А я стану королевой?

Энни вздохнула и обняла дочь.

– Тебе хочется стать королевой? Поверь мне, в этом мало радости. Кроме того, тебе сложно будет занять престол: если даже у тебя не появится братик, то все равно королевой станет Мэри, а не ты.

– Да, она – взрослая… – протянула Лизи и спросила: – А где ее мама?

– Ее мама уехала из Лондона, а после умерла, – неохотно пояснила Энни.

Лизи снова задумалась.

– Но, значит, у Мэри есть только папа, и у меня есть тот же папа, а еще у меня есть мама, а у Мэри мамы нет, – почему же Мэри станет королевой, а не я?

– Но она гораздо старше тебя, – напомнила Энни.

– Да, она взрослая… – повторила Лизи. – Но она злая и глупая.

– Нехорошо так говорить о своей сестре, да и вообще о ком бы то ни было, – сказала Энни. – Злословие – это грех.

– Прости, мамочка, – Лизи прижалась к ней.

– Избегай грехов, милая. Горе тому, через кого они входят в мир. Отмщение от Бога ждет грешников и на этом, и на том свете, – Энни погладила дочь по голове.

– Мам, – спросила Лизи, выждав немного, – а как же Бог за всеми углядит? Людей-то много, а он один?

– Какая ты глупенькая! А считаешь себя умнее Мэри! – рассмеялась Энни. – Неужели священник не говорил тебе, что Бог всемогущ и всеведущ, и все наши дела и помыслы ему известны?

– Говорить-то он говорил… – с сомнением сказала Лизи.

– Тсс, я слышу шаги короля. Он идет сюда, – перебила ее Энни. – Пожалуйста, поклонись ему, как следует, и называй его «ваше величество».

Генрих, хромая, вошел в комнату.

– Здравствуйте, моя милая, здравствуйте, ваше высочество, – поздоровался он с женой и дочерью. – Бог мой, какая сырая погода, – моя нога ноет и ноет, и не дает мне покоя! – Генрих уселся в кресло, сбросив на пол подушку, на которую осторожно пристроил свою больную ногу.

– Вы погрузнели, ваше величество. Вам бы надо несколько ограничить ваше питание, – сказала ему Энни.

– При чем тут питание? – поднял брови Генрих. – Я вам про одно, а вы – про другое! Я ем не больше остальных… Так, ваше высочество, а вы что делали? – спросил он Лизи.

– Я играла в куклы, ваше величество, – поклонилась ему принцесса.

– В куклы? Очень мило, – рассеянно сказал Генрих и прибавил, обращаясь к жене: – А она прекрасно говорит, четко произносит слова. Удивительно. Помнится, Мария в ее возрасте почти ничего не говорила, только мычала что-то нечленораздельное. Да, Елизавета делает большие успехи…

Наступила тишина. Энни стояла перед королем, глядя себе под ноги, а он рассматривал гобелен на стене, будто видел его в первый раз. Лизи, ухватившись за руку Энни, переводила взгляд с отца на мать, пытаясь понять, почему они молчат.

– Вы не оставите нас, ваше высочество? – внезапно произнес Генрих так громко, что Лизи вздрогнула. – Мне надо потолковать с королевой наедине.

На лице девочки промелькнуло странное выражение, и она, не забыв присесть в поклоне, выскочила из комнаты.

– Да, умная девочка. Но – девочка! – пробурчал король, посмотрев ей вслед. – Я хотел спросить вас, моя милая, нет ли у вас признаков беременности? У вас, вроде бы, случилась задержка? – в голосе Генрих прозвучала надежда.

Энни смутилась и покраснела.

– Нет, ваше величество, все восстановилось. Обычные женские дела. Я не беременна, – сказала она.

Генрих насупился.

– Я не понимаю, что у нас происходит. Отчего вы не можете зачать от меня мальчишку? Я, кажется, регулярно исполняю свой супружеский долг, и осечек у меня не бывает. Почему вы не родите мне сына?

– Видно, Бог этого не хочет, – ответила Энни, мельком взглянув на побагровевшего короля.

– Отчего бы Богу этого не хотеть? – сдавленно произнес тот, сдерживая гнев. – Разве я не очистил нашу веру от примесей и наслоений, разве не засияла она в первозданном блеске и величии? Нет, моя милая, у меня возникает такое ощущение, что это не Бог, а вы, именно вы, не хотите, чтобы у меня родился наследник!

– Как я могу помешать этому? Вы не можете упрекнуть меня в том, что я нарушаю обязанности жены, – холодно проговорила Энни, глядя теперь прямо в глаза королю.

– Да, это верно… – осекся он. – Но почему же, черт меня возьми совсем, у нас нет сына? Почему вы не можете забеременеть? А может быть, вы вообще уже никогда не забеременеете?

– Врачи говорят, что я здорова.

– А-а-а, врачи! – Генрих махнул рукой. – Что они знают! Если бы они умели лечить болезни, на земле давно бы уже никто не болел. Сколько веков существует медицина, а болезней становится все больше.

Не напоминайте мне о врачах; они не могут вылечить даже мою ногу, которая не ранена, не покалечена, не обожжена, а просто болит. Я заплатил этим эскулапам столько золота, что хватило бы на излечение всех больных ног на свете, а они лишь мучают меня бессмысленными процедурами и запутывают мудреными латинскими терминами. Я несколько раз порывался издать указ о том, чтобы повесить всех врачей в государстве. Людям от этого стало бы легче жить, – по крайней мере, доктора перестали бы их дурачить и вытягивать из них деньги… Не напоминайте мне о врачах!

Он с трудом поднялся с кресла и сказал:

– Что же нам остается делать, моя милая? Видимо, только молиться и продолжать стараться изо всех сил. Я все еще верю, что вы родите мне наследника. Прошу, умоляю вас, – постарайтесь, и я стану самым счастливым мужем и отцом на свете! А тогда и мои чувства к вам окрепнут во сто раз, хотя и без того только вы одна живете в моем сердце.

* * *

Покинув покои королевы, Генрих, чертыхаясь, проклиная свою больную ногу и всех докторов мира, добрался до приемного зала, где его ждал сэр Джеймс.

– Надеюсь, милорд, дела, о которых вы хотели поговорить со мной, так важны, что стоят моих страданий, – проворчал король. – В противном случае вы человек без жалости.

– О, я всей душой сочувствую вашему величеству! – сказал сэр Джеймс соболезнующим тоном. – Я бы не осмелился побеспокоить вас, если бы не возникли вопросы, требующие немедленного решения.

– Дьявольщина! – король, морщась, потер свою ногу. – Докладывайте же скорее, не тяните время!

– Особый Комитет умоляет ваше величество принять срочные меры по наведению порядка в государстве, – сэр Джеймс передал королю свиток с прошением.

– Что такое? В нашем королевстве беспорядки? – переспросил Генрих. – А почему мы не знаем об этом? Мастер Хэнкс ничего нам не докладывал.

– Нет, ваше величество, прошу меня простить, я не точно выразился. Это беспорядки такого рода, которые не несут в себе угрозу вашему величеству и королевству. Однако сэр Арчибальд как глава Особого Комитета все же несколько обеспокоен положением в стране.

– Говорите же яснее, черт возьми!

– Извините, ваше величество. Речь идет о том, что законы, которые должны помочь Комитету в проведении реформ, законы, утвержденные вашим величеством, не действуют!

– Какие законы вы имеете в виду? – Генрих с гримасой боли на лице попытался вытянуть ногу.

– Например, закон о выселении. В нем сказано, что человек, лишенный своей собственности – дома, земли и тому подобное – должен в месячный срок покинуть свои бывшие владения, в противном случае он подлежит насильственному выселению. Казалось бы, что здесь непонятного? Но находятся люди, которые сопротивляются выселению, обосновывая это тем, что им и их семьям якобы негде жить и нечем прокормиться.

Какая наглая ложь! Вы, наверно, помните, ваше величество, что подписали указ об использовании нищих и бездомных в специальных работных домах. Каждому там найдется дело – мужчинам, женщинам, детям, старикам, – и все они будут обеспечены жильем, питанием, все будут приносить пользу обществу и прибыль своим хозяевам и государству. Что же касается не желающих работать, то их надо ловить и также отправлять в работные дома. За поимку бродяг можно назначить небольшое вознаграждение, и, уверяю вас, полиции не придется трудиться: добрые граждане сами переловят и сдадут властям всех нищих. Тех же, кто сбежит из работного дома – вешать. В конечном итоге, доходы от работных домов перекроют расходы на борьбу с бродяжничеством. У меня тут произведены соответствующие расчеты, – сэр Джеймс вытащил из мешка для бумаг еще один свиток.

– Оставьте, – простонал Генрих. – Я вам верю. Что вы хотите?

– Ужесточить законы о выселении и о бродяжничестве.

– Согласен.

Сэр Джеймс тут же подал королю заранее подготовленный указ и достал еще одну бумагу.

– Бог мой! – мученически произнес Генрих. – Вы никак не угомонитесь! Что еще?

– Сбор налогов, ваше величество. Комитет предлагает изменить суммы сборов.

– Как это – изменить? – Генрих с подозрением посмотрел на сэра Джеймса.

– Прошу выслушать меня, ваше величество, – заволновался тот, почувствовав недоброжелательные нотки в голосе короля.

– А я что делаю? – сказал Генрих. – Я вас слушаю, невзирая на адскую боль в ноге. Итак, что там по поводу налогов?

– Сейчас, как вам известно, мы берем одинаковые налоги со всех, а Комитет предлагает брать налог в зависимости от размера состояния и доходов каждого человека, – выпалил сэр Джеймс.

– Вот как? – Генрих задумался. – Что же, в этом предложении есть разумный элемент. Но как решились на это сэр Арчибальд и другие члены Комитета? Ведь они – богатейшие люди, и, тем не менее, они готовы добровольно принять закон, который лишит их приличной части денег?

– Простите, ваше величество, я опять неправильно изложил свою мысль, – испугался сэр Джеймс. – Речь идет о том, чтобы больший процент налога брать с бедных, а с богатых брать налог существенно меньший.

Генрих так удивился, что забыл о своей больной ноге.

– То есть… Не пойму… Как это? – он беспомощно уставился на сэра Джеймса.

– Нельзя разорять богатых. Они – столп нашего государства, их деньги работают на благо всего королевства. К тому же, имея большие доходы ваши зажиточные подданные и без того платят значительные налоги в казну, – сказал сэр Джеймс. – С бедняками дело обстоит иначе. На свои жалкие гроши они не могут открыть собственное дело. Но у бедняков есть важное преимущество с точки зрения государственных интересов: бедняков много, поэтому, если с каждого из них взять повышенный налог, сумма набежит значительная.

– Но на что они будут жить? – спросил Генрих.

– Пусть больше работают! – ответил сэр Джеймс. – Тогда у них будут деньги и на уплату налогов, и на покупку необходимых товаров. А кто не сможет заплатить налоги, у того отбирать имущество и отправлять в работный дом.

– Вам не откажешь в логике, – заметил Генрих. – Ваши рассуждения, в общем, основательны, но не вызовет ли увеличение налогов волнений в народе?

– Ну, это уже забота мастера Хэнкса! Я уверен, что он справится с этим, – убежденно сказал сэр Джеймс.

– Ладно, оставляйте ваши бумаги, – Генрих, кряхтя, потер ногу. – Когда боль утихнет, я просмотрю их. Но, помните, сэр Джеймс, если сборы в казну упадут, если в королевстве что-нибудь будет не так в результате ваших нововведений, – я пойду еще на один расход: дам возможность палачу заработать на вашей казни.

* * *

Мастер Хэнкс сидел за простым сосновым столом в угловой комнате казенного дома, что стоял у ограды королевского парка, и читал полученные за прошедшие дни доносы.

Доносы приходили всегда, менялся только характер обвинений. До королевских реформ почти в каждом доносе сообщалось об отступлении некоего лица или лиц от святой папской церкви и о преступных поползновениях к изменению установленных Богом порядков; теперь же доносили о заговорах папистов и о попытках восстановить ненавистные прежние порядки в королевстве.

Мастер Хэнкс, перечитавший за многие годы своей службы тысячи доносов, безошибочно определял, какие из них написаны из корыстных побуждений, а какие – из зависти, из ненависти, из страха или из желания отомстить. Были среди доносчиков и бескорыстные радетели о благе государства, были и дураки с богатой фантазией, были идиоты с больным воображением. Но все же среди этого мутного потока писанины изредка попадались правдивые сообщения, – вот почему мастер Хэнкс самолично просматривал доносы.

Он сидел за этим занятием уже давно, и справа от него на столе возвышалась большая груда прочитанных бумаг. Слева оставалась небольшая стопка листов, еще не прочитанных мастером Хэнксом. Он взял из нее очередной донос, пробежал глазами, вдруг остановился, задумался, прочитал во второй раз и положил этот лист посреди стола. Потом бегло просмотрел оставшиеся сообщения, отбрасывая бумаги в правую стопку, пока слева не осталось ни одной из них. Тогда мастер Хэнкс потянулся, встал, покрутил головой, разминая затекшую шею, и позвонил в колокольчик.

Допрос.

Гравюра с картины неизвестного художника.

Через мгновение в комнате появился человек в серой одежде. Мастер Хэнкс взял груду листов с правой стороны стола и передал ее этому человеку.

– Приобщите к сообщениям, полученным за прошлую неделю, – приказал ему Хэнкс. – Не забудьте выписать имена доносчиков в отдельную папку. Люди, написавшие донос, фактически уже состоят на государственной службе, и в любой момент могут нам понадобиться. Это – первое. Второе, – когда было получено последнее сообщение от девицы Сью, фрейлины королевы?

– Пять дней назад.

– Пять дней назад, – повторил Хэнкс. – Да, я помню это сообщение… Срочно вызовете ко мне девицу Сью, и чтобы никто об этом не знал.

– Слушаюсь, – по-военному коротко ответил человек в сером.

– Идите.

Когда тот вышел, Хэнкс присел за стол и в третий раз перечитал отложенную бумагу; задумался, потом встал, подошел к камину и бросил донос в огонь. Взяв кочергу, поворошил горящие ошметки листа, пока они не превратились в бесформенный пепел; этот пепел Хэнкс перемешал с золой от сгоревших поленьев и только тогда поставил кочергу на место, а сам остался стоять у камина, глядя на языки пламени.

Запыхавшаяся, промокшая под дождем Сью вбежала в комнату. Прическа девушки была растрепана, один из шнурков платья не завязан, а на шее виднелся след от поцелуя, который Сью безуспешно попыталась прикрыть ниткой жемчужного ожерелья.

Хэнкс повернулся спиной к камину и вежливо сказал:

– Извините, что пришлось оторвать вас от дел, но у меня есть к вам несколько вопросов, ответы на которые я хотел бы услышать немедленно.

– Ах, что вы! – воскликнула Сью, поправляя ожерелье на шее. – Я ничем особенным не была занята. Так, обычные обязанности, какие бывают у фрейлины королевы. Вы не представляете, сколько мне всего приходится делать.

– Вот о королеве я и хотел с вами поговорить, – перебил ее Хэнкс. – В вашем последнем донесении, составленном пять дней назад, вы написали о поездке ее величества в приют для подкидышей, тот, что раньше содержали монахини в монастыре святой Мелании.

– О, да, ее величество посетила несчастных сирот и внесла деньги на их содержание! Королева – образец милосердия и доброты, – Сью возвела глаза к потолку.

– Это прекрасно, – кивнул Хэнкс, – но речь у нас пойдет о другом. В поездке королеву сопровождала многочисленная свита, не так ли?

– Да, конечно, как положено по этикету.

– В том числе ее двоюродный брат сэр Джордж?

– Сэр Джордж? – Сью задумалась. – Ах, да, действительно! Молодой джентльмен в красивом белом камзоле. Он был в свите королевы.

– Почему вы не отразили это в своем отчете?

– Ну, мало ли джентльменов сопровождали ее величество! Если бы я писала обо всех, мне не хватило бы целого дня для того чтобы перечислить их имена, – улыбнулась Сью.

– В частности, вам нужно было бы упомянуть и некоего джентльмена, которого зовут Флэтч. Он ведь тоже совершил эту поездку?

– Флэтч? – Сью наивно расширила глазки. – Да, я его помню. Он тоже был. Но я по-прежнему не понимаю, чего вы от меня хотите, мастер Хэнкс?

– Я не сомневаюсь, что вы помните Флэтча. Вы ведь хотите выйти за него замуж, у меня верные сведения? Не смущайтесь, я вполне понимаю ваше желание соединить свою судьбу с этим достойным молодым человеком, и уверен, что вы добьетесь своего… Не возражайте! У нас мало времени, вы должны вернуться во дворец как можно быстрее, чтобы никто не заметил вашей отлучки, в особенности ее величество.

Итак, я ничего не имею против вашего замужества, но мне будет крайне неприятно, если ваши личные дела станут мешать вам исполнять государственные обязанности, – сказал Хэнкс с угрозой. – Если вы будете пренебрегать теми поручениями, которые я вам даю, боюсь, что вам придется покинуть королевский двор и столицу, – и захочет ли тогда Флэтч взять вас в жены? А может быть, с вами случится что-нибудь и похуже.

– Ах, зачем вы так говорите? Разве я не стараюсь изо всех сил, разве я не делаю все, что вы мне приказываете? – Сью всхлипнула, сделав обиженное лицо.

– Оставьте ваши слезы для сэра Флэтча, они наверняка действуют на него безотказно. Отвечайте на мои вопросы. Королева во время своей поездки всегда была на людях, или случались моменты, когда ее никто не видел?

– Ну, вообще, всегда… Хотя, возможно, случались такие моменты, – замялась Сью.

– Ясно, вы толком не знаете, не заметили. Второй вопрос: когда королева вернулась из поездки, чем она была занята? Где ваш отчет за последние дни?

– Да ничего необычного не было! Я поэтому и не писала отчет, – стала оправдываться Сью, искательно заглядывая Хэнксу в глаза.

– Не было ничего необычного? А у меня иная информация. На празднике, который состоялся позавчера, снова присутствовал сэр Джордж. Как известно, его величество король, собираясь наутро на охоту, покинул праздник вскоре после полуночи, – а когда королева вернулась в свои покои? Вы знаете? Нет? Я вам скажу, – под утро. Нам, впрочем, известно, где она была в течение ночи, – ничего предосудительного, – но есть небольшой промежуток времени, когда ее величество находилась вне нашего наблюдения. Мои люди допустили халатность, и тут вы могли бы нам помочь, если бы не забыли о своей прямой обязанности: всегда быть рядом с королевой, – выговаривал девушке Хэнкс.

– Но что случилось? И почему вы во второй раз упоминаете о сэре Джордже? Неужели между королевой и сэром Джорджом что-то было? – Сью жадно уставилась на мастера Хэнкса.

– Ответ на этот вопрос я и хотел от вас услышать, – жестко сказал он.

Сью вначале побледнела, а затем покраснела.

– Боже мой, неужели!.. – вскричала она. – О, простите меня, мастер Хэнкс, простите ради бога! Я не доглядела!

– Будем надеяться, что ничего ужасного пока не произошло. Но отныне вы будете везде и всюду неотступно следовать за ее величеством и докладывать нам о каждом ее шаге. При этом постарайтесь не вызвать у королевы подозрений.

– О, не беспокойтесь, ее величество мне доверяет! – горячо сказала Сью.

В глазах Хэнкса промелькнула усмешка:

– Доверяет? Это хорошо… Я рад, что вам понятна ваша задача. Жду от вас донесений, – холодно прибавил он, заканчивая разговор.

Как только Сью ушла, Хэнкс опять вызвал человека в сером.

– Мое самочувствие в последнее время ухудшилось, – сообщил он ему. – Завтра я отправлю доклад его величеству, в котором буду просить отпуск. Король любит охоту и вернется нескоро; я не думаю, что он мне откажет. Я уеду в свое имение.

– Ваше имение? – позволил себе удивиться человек в сером.

– Имение – это громко сказано. Простая деревенская ферма, которую я приобрел в деревенской глуши. Там, на лоне природы, я хочу подлечиться.

– Вам выделить охрану?

– Нет, не надо. Ферма достаточно хорошо укреплена, и там есть люди, которые ее охраняют. К тому же система оповещения поставлена таким образом, что я буду знать о каждом человеке, приблизившимся к границам моих владений. Если мне понадобится связаться с вами, я пришлю курьера, а вы не тревожьте меня без чрезвычайной надобности. Вы меня поняли?

– Как прикажете, – кивнул человек в сером.

– Все донесения будете читать сами, а фрейлине Сью скажете, чтобы она передавала свои отчеты вам лично. Впрочем, я думаю, что известие о моей болезни быстро распространится при дворе, так что фрейлина не будет особенно вас утомлять своими докладами.

* * *

Королева Энни слушала игру музыкантов. Они исполняли старинные народные песни, а в заключение пропели баллады на стихи авторов нынешнего века. Королеве запомнились два четверостишия:

 
Пусть почести влекут неугомонных,
Палаты, храмы, толпы у ворот,
Сокровища, что тысячи забот
И тысячи ночей несут бессонных.
 
 
Волшебные цветы лугов зеленых,
В прохладной мураве журчанье вод
И птичка, что любовь свою зовет,
Влияют благотворней на влюбленных.
 

Она глубоко вздохнула, услышав эти строки.

Отпустив музыкантов, Энни сидела неподвижно у стола, машинально перебирая красивые камешки, которые оставила здесь ее дочь, и глядя на огонь в камине. Сью примостилась на бархатном табурете возле королевы и терпеливо ждала, когда та отвлечется от своих мыслей. Энни вздохнула еще раз, затем сказала:

– Было время, когда король сам сочинял для меня стихи и песни. Он клялся мне в своей любви.

– Я уверена, что его величество и сейчас любит вас, мадам, – возразила Сью.

– Не знаю. Может быть. Но его любовь очень странная: то он груб со мной, то чрезвычайно любезен, то неделями не заходит в мою спальню, то набрасывается на меня, как дикий зверь. Его не заботят мои заботы и не тревожат мои тревоги; я не могу поделиться с ним моими проблемами, он равнодушен к моим переживаниям; я ощущаю себя вещью, принадлежащей Генриху, о которой он вспоминает тогда, когда она ему нужна, и отшвыривает ее, попользовавшись.

Возможно, он считает такие отношения нормальными между супругами, возможно для него это и есть любовь, но для меня любовь – нечто совсем иное! А, кроме того, меня оскорбляют и унижают его бесконечные упреки в том, что я не родила ему сына. Как будто я этого не хочу, как будто я специально родила девочку и отказываюсь больше рожать! – Энни гневно отбросила камешки в сторону. – А как он относится к Лизи! – горько сказала она, переведя дух. – Ребенок-то в чем виноват? Лизи такая смышленая девочка, все понимает, – каково ей чувствовать, что отец не любит ее? И за что? Лишь за то, что она девочка, а не мальчик.

Сью внимательно слушала королеву, кивая головой и поддакивая.

– Я не навязывалась его величеству, – гордо произнесла Энни, – и не добивалась его любви. Мне не нужна корона, не нужна власть и не нужны богатства, если за них надо отдать в уплату свое счастье: оно стоит дороже, чем все королевства на свете.

– О, да, мадам, – вздохнула Сью. – Конечно, что может быть дороже любви и преданности! И как прекрасно, когда рядом есть человек, который ценит, уважает и по-настоящему любит вас, не правда ли?

– Да, наверное, – Энни поправила прическу и зачем-то повернула браслет на левой руке. – Ступай, милая Сью! Ты мне сегодня больше не понадобишься, – сказала она.

– Но ведь еще так рано, мадам. Неужели вы ляжете спать? – удивилась Сью.

– Ступай, – повторила Энни. – И, пожалуйста, передай всем моим свитским, что они тоже свободны на сегодня. Скажи им, что королева будет молиться допоздна, а после сама приготовится ко сну. Прикажи также гвардейцам, стоящим на страже у моих дверей, никого сюда не пускать.

– Но если его величество вернется и захочет войти к вам? – переспросила Сью, расширив глаза.

– Король не вернется раньше следующей недели, – уверенно ответила Энни. – Он увлечен травлей зверей; он далеко от Лондона… Иди, милая Сью, иди! Ты мой хороший верный друг, но сейчас я должна остаться одна.

* * *

Выждав несколько минут после ухода Сью, Энни подошла к дверям и прислушалась. Голоса придворных, раздававшиеся в соседнем зале, стихли, из чего она заключила, что все разошлись. Для верности она постояла у дверей еще немного, но все было тихо; лишь у одного из гвардейцев, стоящих в карауле, алебарда бряцнула о каску, когда он переминался с ноги на ногу.

Тогда Энни вернулась в каминный зал и прошла через него в гардеробную, рядом с которой была ее туалетная комната. Тут она с большим трудом освободилась от тяжелого, украшенного золотым шитьем парчового платья, одетого на ней, и сняла шелковую нижнюю рубаху. Затем, намочив губку в ароматической воде, Энни тщательно отерла все тело.

После этого она надела льняную сорочку и темно-синее шерстяное платье, в котором Энни была похожа на женщину из небогатой дворянской семьи. Из украшений она оставила браслет на левой руке, а бриллиантовые сережки поменяла на бирюзовые, которые носила еще в девичестве.

Осмотрев себя в зеркало, она осталась довольна своим видом. Вытащив из груды старых платьев теплый суконный плащ с накидкой, Энни перекинула его через руку и направилась к спальне.

Здесь у стены стоял комод немецкой работы, оставшийся от прежней обстановки. Придворных удивляло, почему королева Энни не избавилась от него; никто и не подозревал, что комод скрывает тайный ход, ведущий из спальни королевы в спальню короля. Ход был проделан еще при покойном государе, отце Генриха; как ни странно, но прежняя королева Екатерина, тоже знавшая об этом тайном ходе, не рассказала о нем ни одному человеку даже в последний период своего супружества, уже не имея никакой надежды на спасение своего брака и пылая ненавистью к Генриху. Кто знает, может быть в каком-нибудь уголке ее души до самого конца жило воспоминание о некоем счастливом моменте ее замужества, о таком мгновении, за которое не жалко отдать годы, и за которое можно многое простить тому, кто его доставил?…

Как бы там ни было, но во всем дворце теперь никто не ведал про тайный ход за комодом, кроме Генриха и Энни, к которой в первый год ее супружества король часто приходил по этому ходу. Энни знала также, что из спальни короля можно было по потайной лестнице спуститься в подвал дворца, а оттуда по подземному тоннелю выйти за пределы дворцового комплекса. В личные же покои короля в его отсутствие никого не пускали, и двери в них были запечатаны; таким образом, для Энни самый простой, безопасный и надежный путь в город пролегал через спальню ее мужа.