Текст книги "Незападная история науки: Открытия, о которых мы не знали"

Однако их ждало разочарование. Как и в случае с переводом Евклида, Сюй Гуанци придерживался мнения, что можно воспользоваться знаниями иезуитских астрономов, но при этом создать подлинно китайский по своей сути календарь. «Переплавив вещество и сущность западного знания, мы отольем из них модель китайской системы», – писал Сюй Гуанци. Он также указывал, что китайцы и в прошлом заимствовали знания у чужестранцев. Как и их европейские коллеги эпохи Возрождения, китайские астрономы были многим обязаны исламскому миру. Астрономические инструменты, которыми была оборудована Пекинская обсерватория, почти все были изобретены персидскими астрономами в XIII в., включая гигантские каменные инструменты наподобие секстанта Фахри в Самарканде. Даже в XVII в. в Астрономическом бюро существовала «мусульманская служба», которая работала с исламскими астрономическими таблицами. Сюй Гуанци предложил расширить эту стратегию, позволив китайским астрономам воспользоваться плодами иезуитской науки иезуитов{142}142
  Jami, The Emperor's New Mathematics, 33, Needham, Science and Civilisation, 3:170–370 и Elman, On Their Own Terms, 65–68.


[Закрыть].

В конце концов Сюй Гуанци сумел убедить императора Чунчжэня, что ему и иезуитам можно доверить проведение реформы календаря. В 1629 г. Сюй был назначен главой нового Календарного управления Астрономического бюро. К нему присоединились двое немецких иезуитов – оба они учились у Клавиуса в Риме. Вместе они составили новый звездный каталог, а также выпустили монументальный сборник научных работ под названием «Трактаты по календарной астрономии периода правления Чунчжэня» (1645). Верный своему слову, Сюй Гуанци постарался объединить в новом календаре китайские и европейские идеи. В основе календаря по-прежнему лежало сочетание солнечного года и лунных месяцев, однако все данные были свежими и основывались на математических методах и таблицах, позаимствованных у европейцев{143}143
  Udías, Searching the Heavens, 41–43.


[Закрыть].

Так, в «Звездном каталоге эпохи Чунчжэня» (1634) известные китайцам созвездия были дополнены новыми, описанными в европейских трудах. До появления в Китае иезуитов китайские каталоги не содержали звезд Южного полушария – их было видно только к югу от экватора. Когда Сюй Гуанци познакомился с работами европейских астрономов, которые имелись в иезуитской библиотеке в Пекине, он решил восполнить этот пробел. Но вместо европейских названий южных созвездий он использовал китайские эквиваленты: созвездие Феникс стало называться Хуоньяо, или «Огненная птица», а созвездие Муха – Фэн (что означало «Пчела»). Сюй Гуанци также указал координаты каждой звезды в соответствии с европейской и китайской традициями: европейцы приняли эклиптическую систему координат, а китайские астрономы использовали экваториальную. У обеих систем имелись свои преимущества в зависимости от того, что измерялось: китайская система лучше подходила для слежения за звездами, а европейская – для слежения за планетами и их спутниками. Указывая в своем звездном каталоге и те и другие координаты, Сюй Гуанци дал китайским астрономам возможность взять лучшее из обоих миров. А к XVIII в. большинство европейских астрономов перешли на китайскую экваториальную систему{144}144
  Sun Xiaochun, 'On the Star Catalogue and Atlas of Chongzhen Lishu', в Jami, Engelfriet, and Blue, eds., Statecraft and Intellectual Renewal, 311–321 и Joseph Needham, Chinese Astronomy and the Jesuit Mission: An Encounter of Cultures (London: China Society, 1958), 1–12.


[Закрыть].

Как мы узнали, развитие астрономии и математики в Китае в раннее Новое время во многом следовало тем же путем, что в исламском мире и Европе. С расширением международной торговли и религиозных связей в XV–XVI вв. китайские ученые получили возможность ознакомиться с новыми научными идеями. Благодаря иезуитским миссионерам они получили доступ к древнегреческим текстам и начали применять эти знания – в частности, так работало Астрономическое бюро в Пекине. В первые десятилетия XVII в. на китайский язык были переведены все основные древнегреческие научные труды – «Начала» Евклида и многие другие.

Как и везде, работа переводчиков была частью более широкой стратегии – речь о возрождении древних знаний посредством взаимодействия с другими культурами. Китайские ученые считали, что изучение древнегреческих текстов поможет им лучше понять классическую китайскую математику. «Они проливают свет друг на друга», – утверждал один китайский астроном XVII в. Китайцы также признавали факт, который в наши дни нередко забывают, – что значительная часть европейской науки уходит корнями в исламский мир. Еще один китайский ученый заметил, что «все люди с Запада, приезжающие в Китай, называют себя европейцами, но их календарная наука сходна с мусульманской». Однако научная революция никогда не сводилась лишь к восстановлению утраченных знаний прошлого. Она была направлена также на новые наблюдения: эту тенденцию мы видим и в Китае. «Истину следует искать не только в книгах, но и в практических экспериментах с использованием инструментов… Тогда вся новая астрономия становится точной наукой», – считали китайские математики, работавшие в Астрономическом бюро в XVII в. Как и в Европе и исламском мире, именно это сочетание старого и нового, древних текстов и эмпирического подхода, было характерно для научной революции в Китае. И, как мы увидим в следующем разделе, очень похожий процесс переживала и наука в империи Великих Моголов в Индии{145}145
  Needham, Science and Civilisation, 3:456, Jami, The Emperor's New Mathematics, 92 и Han, 'Astronomy, Chinese and Western', 365.


[Закрыть].

Махараджа смотрел, как горят погребальные костры. В 1737 г. Савай Джай Сингх II проделал путь в сотни километров через северную Индию, чтобы добраться до священного города Варанаси. Здесь, на берегу Ганга, индийцы сжигают своих мертвецов. Скорбящие поют мантру «Имя Рамы – истина», прежде чем развеять над рекой прах близких. Индусы верят, что Ганг способен очищать душу, даруя ей спасение, или мокшу. В его священных водах совершают омовение тысячи индуистских паломников – к ним присоединился и Джай Сингх. Но не паломничество было главной целью его визита. Он был не только правителем, но и ученым – астрономом и математиком: по его указу в этом священном для индусов городе была построена специальная астрономическая обсерватория.

Обсерватория в Варанаси, расположенная к югу от главного места сожжения умерших, на холме с видом на Ганг, была частью более крупной системы наблюдения за небом. С 1721 по 1737 г. Джай Сингх приказал построить в различных местах Индии пять астрономических обсерваторий, известных как Джантар-Мантар (джантар переводится с санскрита как «прибор», мантар – «измерение», «формула»). Как и сооружения в Самарканде и Пекине, индийские обсерватории совмещали научные, политические и религиозные функции. Помимо Варанаси, обсерватории располагались в двух других местах паломничества индуистов – Удджайне и Матхуре, а также в Джайпуре и Дели, важных политических центрах. Дели был столицей империи Великих Моголов, которые правили Индией с середины XVI в., а Джайпур построил и превратил в столицу сам Джай Сингх – неподалеку от Амбера, крепости-дворца, откуда он управлял Дхундхаром, своим княжеством. Посредством этих обсерваторий Джай Сингх намеревался развивать астрономическую науку – в частности, составить беспрецедентно точные астрономические таблицы. Идея заключалась в следующем: если проводить измерения в разных местах и потом их сопоставлять, можно выявить и исправить ошибки. Кроме того, масштабная астрономическая программа должна была помочь Джай Сингху расширить свое влияние на всю Индию и сделать его одним из самых могущественных правителей на субконтиненте. В Индии, как и в других частях мира, чтобы править на Земле, нужно было подчинить себе небеса{146}146
  Virendra Nath Sharma, Sawai Jai Singh and His Observatories (Delhi: Motilal Banarsidass Publishers, 1995), 1–4, 235–312 и George Rusby Kaye, Astronomical Observatories of Jai Singh (Calcutta: Superintendent Government Printing, 1918), 1–3.


[Закрыть].

Как и Китай, Индия в тот период переживала возвышение как великая империя, что оказало глубокое влияние на развитие наук. В 1526 г. уроженец Средней Азии и потомок Тамерлана (деда Улугбека) по имени Бабур основал империю Великих Моголов. Завладев Дели в начале XVI в., Бабур принес в Индию исламское знание. Библиотеки Дели и Агры пополнились богатыми собраниями персидских и арабских рукописей, включая копии астрономических работ ат-Туси и таблиц Улугбека. Захватчики, в свою очередь, также познакомились с индийскими научными идеями: некоторые из них оказались поразительно современными. Еще в V в. индийский астроном Ариабхата предположил, что причина смены дня и ночи – вращение Земли вокруг своей оси. Эту идею, оказавшуюся верной, отвергали и Птолемей, и большинство средневековых европейских астрономов, которые были убеждены в полной неподвижности Земли{147}147
  Dhruv Raina, 'Circulation and Cosmopolitanism in 18th Century Jaipur', в Cosmopolitismes en Asie du Sud: sources, itinéraires, langues (XVIe–XVIIIe siècle), eds. Corinne Lefevre, Ines G. Županov, and Jorge Flores (Paris: Éditions de l'École des hautes études en sciences sociales, 2015), 307–329, S. A. Khan Ghori, 'Development of Zīj Literature in India', в History of Astronomy in India, eds. S. N. Sen and K. S. Shukla (Delhi: Indian National Science Academy, 1985), K. V. Sharma, 'A Survey of Source Material', в Sen and Shukla, eds., History of Astronomy in India, 8, Takanori Kusuba and David Pingree, Arabic Astronomy in Sanskrit (Leiden: Brill, 2002), 4–5.


[Закрыть].

Акбар Великий, правитель Могольской империи с 1556 по 1605 г., немало сделал для сближения мусульман и индусов, в том числе в области науки. По его указу работы Улугбека были переведены на санскрит – классический язык священных книг индуизма. Кроме того, он назначил своим придворным астрономом индийского математика по имени Нилаканта. Акбар, мусульманин, считал своим долгом заботиться и о потребностях своих подданных-индусов. Нилаканта, в частности, занимался составлением ежегодного индуистского календаря.

Примерно в то же время в Индии появились европейцы. Иезуитские астрономы, надеясь повторить свой успех в Китае, испрашивали аудиенции у Акбара. С 1658 по 1670 г. придворным лекарем императора Великих Моголов Аурангзеба был Франсуа Бернье, французский врач. Местная знать, как писал Бернье, проявляла большой интерес к наукам. Губернатор Дели читал персидские переводы новейших работ Рене Декарта и Пьера Гассенди, ведущих французских ученых, сторонников более практического подхода к изучению Вселенной. В итоге именно сплав исламской, индуистской и христианской культур привел к впечатляющему расцвету науки, что стало еще одним примером глобального Ренессанса, охватившего весь мир начиная с XV в.{148}148
  Raina, 'Circulation and Cosmopolitanism', 307–29 и Huff, Intellectual Curiosity, 123–126.


[Закрыть]

Обсерватории Джай Сингха представляли собой вершину индийского Возрождения. В Джайпурской обсерватории, крупнейшей из пяти, Сингх собрал лучших астрономов, инструменты и книги со всего мира, чтобы создать один из самых передовых научных центров того времени. В этой обсерватории, построенной в 1734 г. и сохранившейся до наших дней, имелось 19 огромных каменных инструментов. Некоторые из них были созданы по традиционным исламским образцам. Джай Сингх читал о Самаркандской обсерватории Улугбека, и один из инструментов в Джайпуре представляет собой почти точную копию секстанта Фахри. Но индуистская астрономия в то время все еще играла важную роль – в частности, джайпурские инструменты соответствовали как исламской, так и индуистской системе деления времени. В исламском мире, как и в Европе, сутки делились на 24 часа, а час – на 60 минут. Индийские астрономы делили сутки на 60 частей, или гхатик, а каждая гхатика делилась еще на 60 пала. Эта система имела смысл: кратность одному и тому же числу, в данном случае 60, значительно упрощала проведение расчетов. Учитывая это, Джай Сингх приказал выбить на шкалах каменных инструментов не только часы и минуты, но и индийские гхатики и пала{149}149
  Sharma, Sawai Jai Singh, 41–42 и Anisha Shekhar Mukherji, Jantar Mantar: Maharaj Sawai Jai Singh's Observatory in Delhi (New Delhi: Ambi Knowledge Resources, 2010), 15.


[Закрыть].

Но не все инструменты в обсерваториях Джантар-Мантар были копиями более ранних исламских образцов. Некоторые изобрел сам Джай Сингх. Наиболее впечатляющим из них был Самрат Янтра, или «Высший инструмент». Его высота превышает 27 м. По сути, это огромные солнечные часы – самые большие из сохранившихся в мире. Но столь упрощенное описание не передает всей оригинальности и изобретательности их конструкции. С каждой стороны центральной каменной колонны Джай Сингх установил дуговые структуры, на которые падала солнечная тень. Это усовершенствование обеспечило намного более высокую точность, чем у традиционных солнечных часов (в этом случае тень падает на плоскую поверхность), да и механическим часам той эпохи было далеко до Самрат Янтры: джайпурский инструмент показывает местное время с точностью до 2 секунд. Джай Сингх изобрел и другой инструмент, который назывался Джай Пракаш Янтра – «Свет Джай». Это был сложнейший прибор. Он состоял из врытой в землю огромной мраморной чаши диаметром более 8 м: на ее внутренней поверхности было выбито звездное небо со всеми созвездиями – как бы отражение тех небес, что над головой. Над чашей на проволочных тросах было подвешено небольшое металлическое кольцо, тень от которого позволяла астрономам отслеживать движение определенного небесного объекта в течение дня{150}150
  Sharma, Sawai Jai Singh, 304–308 и Mukherji, Jantar Mantar, 15.


[Закрыть].

Помимо изобретения инструментов, Джай Сингх занимался и сбором коллекции книг. Его дворцовая библиотека в Джайпуре содержала труды на латыни, португальском, арабском, персидском и санскрите. Здесь, как нигде, сходились научные знания Востока и Запада. В библиотеке Сингха имелся и арабский перевод «Альмагеста» Птолемея, и более поздние комментарии уже известных нам астрономов, включая ат-Туси и аль-Хайсама. Эти исламские работы соседствовали с более чем сотней астрономических рукописей на санскрите, включая копию классического сочинения Ариабхаты V в., в котором тот описывал вращение Земли. Интересовали Джай Сингха и новые астрономические идеи, идущие из Европы. В 1727 г. он отправил в Португалию специальную научную делегацию, рассчитывая узнать, как развивается астрономия за пределами Индии. Делегация в составе мусульманского астронома шейха Абдаллы и португальского иезуита Мануэля де Фигередо прибыла в Лиссабон в 1730 г. и удостоилась аудиенции у самого короля Жуана V. Абдалла и Фигередо вернулись в Джайпур в 1731 г., привезя с собой копии новейших европейских трудов по астрономии и математике, включая «Астрономические таблицы» француза Филиппа де Ла Гира (1687) и «Построение удивительных таблиц логарифмов» шотландского математика Джона Непера (1614): и то и другое по распоряжению Джай Сингха было переведено на санскрит. Наконец, имелись в его библиотеке и научные труды из Восточной Азии. Обосновавшиеся в Индии иезуиты вели регулярную переписку со своими собратьями в Китае, а французский иезуит из Пекинской обсерватории даже прислал копию книги «История китайской астрономии» (1732), где описывалось, как изменились китайские представления о небесах{151}151
  Sharma, Sawai Jai Singh, 254, 284–297, 312, 329–334 и S. M. R. Ansari, 'Introduction of Modern Western Astronomy in India during 18–19 Centuries', в Sen and Shukla, eds., History of Astronomy in India, 372.


[Закрыть].

Рис. 13. Самрат Янтра, или «Высший инструмент»; обсерватория Джантар-Мантар в Джайпуре, Индия

Благодаря этому объединению знаний Востока и Запада под руководством Джай Сингха были созданы новые астрономические таблицы, написанные на персидском языке и получившие наименование «Зидж Мухаммада Шаха» (1732). Называя их в честь императора Великих Моголов, Джай Сингх надеялся упрочить свой статус при дворе в период серьезных политических потрясений. После смерти императора Аурангзеба в 1707 г. Могольская империя погрузилась в хаос. Несколько императоров, один за другим, были убиты (иногда – ближайшими родственниками), и северную Индию охватили войны. Джай Сингх также был втянут в конфликт: ему пришлось сражаться против войск одного из «императоров на час». В итоге правление Мухаммада Шаха – с 1719 по 1748 г. – принесло относительную стабильность. Стремясь укрепить свои позиции после конфликта, Джай Сингх преподнес новому императору свои астрономические таблицы, снабдив их надписью: «Хвала Всевышнему… посвятим же себя служению Царю Царей»{152}152
  Sharma, Sawai Jai Singh, 3 и 235–236 и Kaye, Astronomical Observatories, 1–14.


[Закрыть].

За образец для своих таблиц Джай Сингх взял самаркандский «Гурганский зидж» – как мы помним, он был создан почти тремя столетиями ранее правителем империи Тимуридов Улугбеком. Звездный каталог Джай Сингха включал те же 1018 звезд, но с пересчитанными координатами – с учетом разницы в долготе между Самаркандом и Джайпуром. Помимо традиционных созвездий исламской и древнегреческой астрономии, в таблицы были включены и индуистские созвездия. Джай Сингх надеялся с помощью своих таблиц завоевать благосклонность не только при дворе Великих Моголов, но и в индуистских религиозных центрах, таких как Варанаси. С этой целью он даже приказал перевести таблицы на санскрит: если персидский вариант был посвящен императору Великих Моголов, то переложение на санскрите начиналось с посвящения «Святому Ганеше»{153}153
  Kaye, Astronomical Observatories, 4–14, Mukherji, Jantar Mantar, 13–16 и Sharma, Sawai Jai Singh, 235–43.


[Закрыть].

Наряду с исламскими и индуистскими астрономическими знаниями Джай Сингх опирался и на достижения европейской астрономии. «Зидж Мухаммада Шаха» содержал и таблицы, позаимствованные у французского астронома Ла Гира и дополненные индийской системой деления времени. Кроме того, в зидже был описан опыт использования телескопа – этот новый астрономический инструмент впервые доставил в Индию французский иезуит в 1689 г. «Через телескоп, – объяснял Джай Сингх, – можно наблюдать яркие звезды среди бела дня». Он также отметил, что «при помощи телескопа были обнаружены некоторые факты, противоречащие общеизвестным трудам»: речь, в частности, шла о спутниках Юпитера и кольцах Сатурна{154}154
  Там же.


[Закрыть].

Наконец, в «Зидже Мухаммада Шаха» Джай Сингх представил революционную идею, к которой уже пришли многие астрономы – от Рима до Пекина. Древние, утверждал он, ошибались, полагая небеса неизменными. Современным астрономам необходимо сделать новые наблюдения и переосмыслить древние тексты, чтобы прийти к более совершенному пониманию Вселенной. С точки зрения Джай Сингха, проблема древней астрономии носила не столько философский, сколько практический характер – дело было в точности используемых инструментов, из-за чего «Гиппарх и Птолемей и прочие древние давали неверные определения». Чтобы решить эту проблему, он, как уже рассказывалось ранее, построил в северной Индии грандиозную сеть обсерваторий Джантар-Мантар, чтобы делать новые измерения и сопоставлять их. Но, что гораздо важнее, он собирал и умело объединял научные знания Востока и Запада. Как одобрительно заметил сам император Великих Моголов, в обсерваториях Джай Сингха собрались все – «астрономы и геометры исламской веры, и брахманы, и пандиты, и астрономы Европы». Это была мировая научная революция{155}155
  Kaye, Astronomical Observatories, 11–13.


[Закрыть].

К началу XVIII в. астрономия и математика претерпели глубокую трансформацию вследствие возвышения четырех великих империй – Османской, Сонгайской, империи Мин и империи Великих Моголов. Они были связаны с Европой и между собой разветвленной сетью торговых и паломнических маршрутов, от Тимбукту до Пекина. Торговцы, миссионеры и эмиссары путешествовали по Шелковому пути и через Индийский океан. С собой они везли – в обоих направлениях – новые идеи, новые тексты и новые научные инструменты. Благодаря этому Возрождение превратилось во всемирное интеллектуальное движение. В основе этого движения лежала идея, что древняя наука нуждается в реформировании, – и в первую очередь это касалось астрономии. Всюду, от христианской Европы до империи Мин, к древним текстам перестали относиться как к неприкосновенным священным писаниям. Вместо этого астрономы начали видеть в них противоречия и предлагать новые решения. Правители рассматривали астрономию как науку, имеющую большое политическое и религиозное значение, поэтому императорские дворы в Константинополе, Тимбукту, Дели и Пекине стали важными центрами научного и культурного обмена. Именно этот опыт взаимодействия (и столкновений) с другими религиями и культурами привел к революции в изучении астрономии и математики не только в Европе, но и по всей Азии и Африке.

Это движение зародилось в исламском мире – начало ему было положено первыми переводами древнегреческих научных текстов на арабский. Затем оно распространилось на Европу, чему особенно способствовало османское завоевание Константинополя в 1453 г. Все великие европейские астрономы той эпохи, от Региомонтана до Коперника, так или иначе находились под влиянием идей, пришедших из исламского мира. Чуть позже общее течение захватило и Восток. Император китайской династии Мин восхищался механическими часами и телескопами, привезенными иезуитами из Рима. Пекинские астрономы считали, что с помощью европейской и исламской науки они смогут возродить и усовершенствовать утраченные научные традиции Поднебесной. И, наконец, в империи Великих Моголов в Индии европейская наука и исламская наука слились с индуистскими традициями: кульминацией этого стало строительство астрономических обсерваторий Джантар-Мантар Джай Сингха.

Но перемены были не за горами. Баланс сил уже начал смещаться. В следующие два столетия европейские империи все более активно и агрессивно расширяли свои владения, особенно в Азии и Африке. В сочетании с постепенным ослаблением великих империй, о которых шла речь выше, это привело к следующей великой трансформации в истории науки. Шелковый путь не мог существовать вечно.

Часть вторая. Империи и Просвещение, ок. 1650–1800 гг

Глава 3
Рабы Ньютона

Исаак Ньютон вкладывал деньги в работорговлю. В начале XVIII в. знаменитый английский математик приобрел акции Компании Южных морей на сумму более 20 000 фунтов стерлингов. По тем временам это была огромная сумма – около 2 млн фунтов по нынешнему курсу. Компания Южных морей, созданная в 1711 г., обещала выкупить гигантский государственный долг, накопленный за годы дорогостоящих войн с Францией и Испанией. Взамен же ей было дано исключительное право на торговлю с Южной Америкой – и это обещало вкладчикам огромную прибыль. Основным предметом торговли были люди. С 1713 по 1737 г. Компания Южных морей перевезла более 60 000 африканских рабов через Атлантический океан в испанские колонии, включая Новую Гранаду и Санто-Доминго{156}156
  Simon Schaffer, 'Newton on the Beach: The Information Order of Principia Mathematica', History of Science 47 (2009): 250, Andrew Odlyzko, 'Newton's Financial Misadventures in the South Sea Bubble', Notes and Records of the Royal Society 73 (2019) и Helen Paul, The South Sea Bubble: An Economic History of Its Origins and Consequences (London: Routledge, 2011), 62.


[Закрыть].

В XVIII в. работорговля переживала пик: за эти 100 лет в Америку было доставлено более 6 млн африканцев. Эти мужчины и женщины были обречены на пожизненный тяжкий труд на плантациях в Карибском бассейне или на шахтах в Южной Америке, подвергаясь при этом жестокому насилию. Но Ньютон, как и большинство британцев, которые вкладывались в работорговлю, вряд ли задумывался о том, на что идут его деньги. Он жил в Лондоне и был крайне далек от чудовищных реалий рабства. Для Ньютона Компания Южных морей была всего лишь очередным финансовым активом (впрочем, в 1720 г., когда «пузырь Южных морей» лопнул, он остался с носом). Помимо этого, у него имелись акции Британской Ост-Индской компании, которая обладала монополией на торговлю с Азией, а также акции Банка Англии. Последние 30 лет своей жизни Ньютон служил директором Королевского монетного двора в Лондоне, надзирая за торговлей золотом и серебром с иностранными государствами{157}157
  Paul Lovejoy, 'The Volume of the Atlantic Slave Trade: A Synthesis', The Journal of African History 4 (1982): 478, John Craig, Newton at the Mint (Cambridge: Cambridge University Press, 1946), 106–9, Schaffer, 'Newton on the Beach', Odlyzko, 'Newton's Financial Misadventures' и MINT 19/2/261r, National Archives, London, UK, via 'MINT00256', The Newton Papers, дата обращения: 15 ноября 2020 г., http://www.newtonproject.ox.ac.uk/view/texts/normalized/MINT00256.


[Закрыть].

Финансовые операции Ньютона наглядно отражают один аспект мира научных открытий в XVIII в., о котором часто забывают: это был еще и мир рабства, колониальной торговли и войн. Обычно Ньютона, как и большинство других ученых того времени, изображают гением-одиночкой. Нам рассказывают, что, уединенно работая в своей лаборатории в Кембриджском университете, Ньютон совершил ряд крупных научных прорывов. Ему ставят в заслугу открытие гравитации, создание математического анализа и формулировку законов движения. В 1687 г. Ньютон опубликовал свой монументальный труд «Математические начала натуральной философии» (более известный как «Начала»). В нем он представил детальное математическое изложение своих физических теорий, которые были основаны на идеях, рассмотренных нами в предыдущих главах. Тем самым Ньютон полностью покончил с философией древних, отказавшись от нее в пользу строго математического объяснения устройства Вселенной. Таким образом, именно от Ньютона и его «Начал» принято отсчитывать эпоху Просвещения. То была эпоха шведского натуралиста Карла Линнея, который разработал новый способ классификации растений и животных, и французского химика Антуана Лавуазье, переосмыслившего подход к изучению вещества. То была эпоха и великих философов – Джона Локка, исследователя работы разума, и Томаса Пейна, который впервые заговорил о «правах человека». То была эпоха рационализма{158}158
  Roy Porter, 'Introduction', в The Cambridge History of Science: Eighteenth-Century Science, ed. Roy Porter (Cambridge: Cambridge University Press, 2003), Gerd Buchdahl, The Image of Newton and Locke in the Age of Reason (London: Sheed and Ward, 1961), Thomas Hankins, Science and the Enlightenment (Cambridge: Cambridge University Press, 1985) и Dorinda Outram, The Enlightenment (Cambridge: Cambridge University Press, 1995).


[Закрыть].

Но эпоха Просвещения также была эпохой империй. На протяжении всего XVIII в. европейские державы яростно соперничали друг с другом за сферы влияния по ту сторону Атлантики, в Азии и Тихоокеанском регионе. Старые державы – империи Сонгай и Мин, империя Великих Моголов, Османская империя – потеряли былую мощь либо рухнули вовсе. Этот же период ознаменовался значительным ростом работорговли. То, что началось в сравнительно небольших масштабах еще в XVI в., быстро переросло в настоящую индустрию эксплуатации рабского труда. В 1750-х гг. через Атлантику ежегодно переправлялось более 50 000 африканских рабов. Таким образом, подъем европейских империй в XVIII в. стал ключевым моментом в мировой истории. Взглянув на этот подъем через призму глобальной истории, мы, как и в предыдущих главах, сможем лучше разобраться в истории науки этого периода{159}159
  Lovejoy, 'The Volume of the Atlantic Slave Trade', 485, John Darwin, After Tamerlane: The Global History of Empire since 1405 (London: Allen Lane, 2007), 157–218 и Felicity Nussbaum, 'Introduction', в The Global Eighteenth Century, ed. Felicity Nussbaum (Baltimore: Johns Hopkins University Press, 2003).


[Закрыть].

В 1660 г. Карл II подписал две королевские хартии. Первая учредила новую национальную научную академию – Лондонское королевское общество, президентом которого позже стал Ньютон. Вторая – Компанию королевских предпринимателей, торгующих с Африкой, позже переименованную в Королевскую африканскую компанию. Это было еще одно коммерческое предприятие по торговле с Западной Африкой, причем под торговлей подразумевался в основном вывоз рабов. Состав этих двух учреждений заметно пересекался: около трети учредителей Королевской африканской компании были членами Королевского общества. Само Королевское общество вложило в компанию более 1000 фунтов стерлингов – из собственных средств. Многие члены общества были тесно связаны и с другими коммерческими и колониальными институтами… Словом, Ньютон со своими финансовыми делами не был чем-то из ряда вон выходящим. Джон Локк, избранный членом Королевского общества в 1668 г., владел акциями Королевской африканской компании, а Роберт Бойль, известный своими экспериментами с воздушным насосом, одно время служил директором Ост-Индской компании{160}160
  Richard Drayton, 'Knowledge and Empire', в The Oxford History of the British Empire: The Eighteenth Century, ed. Peter Marshall (Oxford: Oxford University Press, 1998), Charles Withers and David Livingstone, 'Introduction: On Geography and Enlightenment', в Geography and Enlightenment, eds. Charles Withers and David Livingstone (Chicago: University of Chicago Press, 1999), Larry Stewart, 'Global Pillage: Science, Commerce, and Empire', в Porter, ed., The Cambridge History of Science: Eighteenth-Century Science, Mark Govier, 'The Royal Society, Slavery and the Island of Jamaica, 1660–1700', Notes and Records of the Royal Society 53 (1999) и Sarah Irving, Natural Science and the Origins of the British Empire (London: Pickering & Chatto, 2008), 1.


[Закрыть].

Эти связи были не только институциональными и финансовыми, но и интеллектуальными. В основе взглядов на науку европейских мыслителей того времени лежали имперские идеи. Пожалуй, наиболее явно это отражено в знаменитом трактате «Новый Органон» (1620) английского философа Фрэнсиса Бэкона, которого часто называют отцом эмпиризма. (Название трактата было отсылкой к «Органону» Аристотеля, работе, которую Бэкон стремился сбросить с пьедестала вместе с остальной античной философией.) «Рост наук», утверждал Бэкон, связан с «исследованием мира». Он проводил прямую параллель между научными и географическими открытиями:

…Поэтому было бы постыдным для людей, если бы границы умственного мира оставались в тесных пределах того, что было открыто древними, тогда как в наши времена неизмеримо расширились и прояснились пределы материального мира, то есть земель, морей, звезд…

Однако надо помнить, что Бэкон писал это в XVII в. и, следовательно, опирался на пример из колониального прошлого, рассмотренный нами в главе 1. Он имел в виду Испанскую империю в XV–XVI вв. Его видение науки было основано непосредственно на представлениях Севильской торговой палаты. Именно так и было задумано Королевское общество: как английский эквивалент испанских учреждений, созданных для централизованного сбора информации. Бэкон читал испанские отчеты об экспедициях в Новый Свет и перенес эти идеи – почти в неизменном виде – на организацию наук и научную деятельность. Он даже позаимствовал для фронтисписа к «Новому Органону» иллюстрацию из более ранней испанской книги по навигации, написанной космографом из Севильи. На гравюре изображен корабль, плывущий между мифическими Геркулесовыми столбами, которые в древности отмечали границы известного мира. В подписи к гравюре Бэкон привел цитату из Библии, которая перекликалась со словами Колумба, написанными за столетие до «Нового Органона»: «Многие будут ходить туда и сюда в поисках истинного знания, и истинное знание умножится»{161}161
  Anthony Grafton with April Shelford and Nancy Siraisi, New Worlds, Ancient Texts: The Power of Tradition and the Shock of Discovery (Cambridge, MA: The Belknap Press, 1992), 198, Irving, Natural Science, 1–44 и Jorge Cañizares-Esguerra, Nature, Empire, and Nation: Explorations of the History of Science in the Iberian World (Stanford: Stanford University Press, 2006), 15–18.


[Закрыть].

Рис. 14. Слева направо: фронтиспис из книги Фрэнсиса Бэкона «Новый Органон» (1620) с изображением корабля, плывущего между Геркулесовыми столбами; лист из книги Андреса Гарсиа де Сеспедеса «Правила навигации» (1606)

К началу XVIII в. связь между наукой и империями глубоко укоренилась. В этой главе мы рассмотрим, как государства, финансируя исследовательские экспедиции, способствовали развитию географии и других естественных наук. Без этих экспедиций Ньютон и его последователи вряд ли разрешили бы некоторые из фундаментальных вопросов, касавшихся природы Вселенной. В то же время прогресс в естественных науках непосредственно вел к важным практическим преимуществам, особенно в области геодезии и навигации, что, в свою очередь, позволяло европейским империям все дальше расширять свои территории. Итак, в этой главе мы рассмотрим новую историю науки эпохи Просвещения – историю не ученых-одиночек, которые исповедовали принципы разума, а скорее историю взаимосвязи науки XVIII в. с миром империй, рабства и войн. И начнем мы с Ньютона и его «Математических начал натуральной философии»{162}162
  Steven Harris, 'Long-Distance Corporations, Big Sciences, and the Geography of Knowledge', Configurations 6 (1998) и Rob Iliffe, 'Science and Voyages of Discovery', в Porter, ed., The Cambridge History of Science: Eighteenth-Century Science.


[Закрыть].