Текст книги "Невинные"

Глава 8

18 декабря, 19 часов 45 минут по тихоокеанскому стандартному времени

Сан-Франциско, Калифорния

Ну, хотя бы ресторан пуст.

Эрин испустила вздох облегчения, усаживаясь рядом с Христианом и Джорданом в тесной, покрытой боевыми шрамами кабинке заведения в районе Хайт-Эшбери. Они подвезли Нейта до его квартиры в Стэнфордском университетском городке, после чего улизнули в анонимность Сан-Франциско, кружным путем добравшись в эту маленькую закусочную.

Эрин взяла меню – не то чтобы была голодна, просто хотела хоть чем-нибудь занять руки. Вес своего «глока» она снова ощущала в кобуре на лодыжке. «кольт» Джордана лежал в глубоком кармане ее зимней куртки. Совместная тяжесть пистолетов помогала ей чувствовать землю под ногами.

Эрин принялась разглядывать эту ветхую забегаловку с черно-белыми рисунками черепов и цветов. Единственной уступкой Рождеству были побитые пластиковые пуансеттии[8]8
  Пуансеттия, или молочай красивейший, – традиционное рождественское украшение в Северной Америке.


[Закрыть], украшавшие все столики.

Джордан взял ее правую руку своей левой. Даже в этом жестком, немигающем свете он выглядел замечательно. На одной щеке у него виднелась полоска грязи, и Эрин, протянув руку с салфеткой, стерла ее, на миг задержав пальцы на его щеке.

Глаза его потемнели, и он многообещающе ей улыбнулся.

В углу кабинки Христиан деликатно кашлянул.

Джордан выпрямился, но руку Эрин не отпустил.

– Славное вы выбрали местечко, – сказал он, выворачивая голову, чтобы поглядеть на кислотные радуги, украшающие заднюю стену. – Значит, в прошлой жизни вы были мертвой головой[9]9
  Мертвая голова (Deadhead) – так в Америке прозвали фанатов рок-группы Grateful Dead, то есть «Благодарные мертвецы».


[Закрыть] или застряли в шестидесятых?

Спрятав улыбку за меню, Эрин увидела, что блюда здесь сплошь веганские[10]10
  Веганство – радикальное вегетарианство.


[Закрыть].

Джордан будет в восторге.

– Сейчас тут куда приличнее, чем было в шестидесятых, – отозвался Христиан, позволяя им краешком глаза заглянуть в его собственное прошлое, касающееся прежней жизни в этом городе. – Тогда тут было не продохнуть от дыма шмали и пачулей. Но одна вещь в этом заведении осталась неизменной – презрение к властям. Голову даю на отсечение, что в этом здании ни одной камеры наблюдения или приборов электронного слежения. Чем меньше любопытных глаз, тем лучше.

Эрин одобрила уровень паранойи сангвиниста, особенно после нападения.

– Вас и вправду тревожит, что в ваш Орден затесался крот? – поинтересовался Джордан.

– Кто-то знал, что Эрин будет на этом ранчо одна. Покамест нам лучше покинуть экраны радаров. По меньшей мере, пока не доберемся до Рима.

– Меня это вполне устроит, – поддержала Эрин. – А что вы имели в виду, говоря, что только я могу найти Руна?

Во время поездки до ресторана Христиан говорить отказывался. И даже сейчас сперва оглядел помещение, а потом подался вперед.

– От сержанта Стоуна я узнал, что Рун отведал вашей крови во время сражения под храмом Святого Петра. Это правда?

Эрин выпустила руку Джордана, разглядывая салфетку у себя на коленях, чтобы он не увидел выражения лица, когда она думала об этих интимных мгновениях, которые она разделила тогда с Руном. Ее «зацепило», когда эти острые зубы погрузились в ее плоть; она балансировала между болью и экстазом от обжигающего прикосновения его губ, его языка, раздвигающего края раны, чтобы хлебнуть полной мерой.

– Да, – чуть слышно проронила она. – Но он был вынужден. Другого способа настичь беспощадного волка и Баторию Дарабонт не было. Без наших действий Кровавое Евангелие могло быть утрачено.

Джордан обнял ее одной рукой, но Эрин ее сбросила, передернув плечами. В его взгляде мелькнуло изумление. Она не хотела его уязвить, но сейчас терпеть хоть чье-нибудь прикосновение было свыше ее сил.

– Я здесь не затем, чтобы судить Руна, – произнес Христиан. – Ситуация была экстраординарная. Уж мне-то можете не объяснять. Меня больше интересует, что было с вами после этого.

– Что вы имеете в виду?

– У вас были видения? Ощущения, которые вы не можете объяснить?

Эрин закрыла глаза, чувствуя нахлынувшее облегчение. Значит, вот чем объясняются ее приступы!

Я все-таки не схожу с ума.

Должно быть, Христиан заметил ее реакцию.

– У вас были видения. Хвала Господу!

– Кто-нибудь потрудится мне объяснить? – встрял Джордан.

Теперь, задним числом, Эрин поняла, что должна была сказать ему о приступах. Но ей не хотелось даже думать о них, не то что делиться с кем-либо.

Христиан все растолковал обоим:

– Когда стригой вкушает от кого-то и жертва остается в живых – что случается крайне редко, – между ними образуются кровные узы. И они сохраняются, пока стригой не вкусит снова, стирая эти узы новой кровью.

От этих слов Джордана замутило.

Тут подошел молодой официант с блокнотом в руках и карандашом за ухом. Его белокурые волосы были скатаны в дреды. Заказав всем черный кофе, его отослали.

Выждав, когда парнишка удалится за пределы слышимости, Эрин вернулась к разговору.

– Но то, что я переживала, – полнейшая бессмыслица. Темнота. Совершенно непроглядная. У меня жуткое клаустрофобическое ощущение, что я в западне. Будто меня заперли в саркофаге или в гробу.

– Как тогда в Масаде? – уточнил Джордан.

Эрин снова взяла его за руку, наслаждаясь теплом его ладони, отчасти в качестве извинения за то, что оттолкнула его минуту назад.

– Именно так я и думаю. Я думала, это приступы паники. И отмахивалась от этих эпизодов, считая их вспышкой воспоминаний о том, как мы оказались взаперти в той античной усыпальнице. Но некоторые детали этих видений казались мне странными. В ящике было холодно, но ощущение такое, будто я лежу в кислоте. Она пропитала мою одежду и обжигает мне кожу. Но что еще страннее, все пахнет вином.

– Вином? – переспросил Христиан, резко выпрямляясь.

Она кивнула.

– Если вы воспринимаете Руна через эти видения, обжигать будет ванна из освященного вина, – Христиан уставил на нее пристальный взгляд своих зорких зеленых глаз. – Вы не представляете, где этот ящик может находиться? Вы что-нибудь слышали?

Она медленно покачала головой, пытаясь вспомнить какие-нибудь еще подробности, но безуспешно.

– Простите.

Она помнила лишь эту боль, чувствуя, что ощутила лишь самую малость того, что выносит Рун. Давно ли он в этой ловушке? Христиан сказал, что Рун пропал вскоре после сражения. Это было два месяца назад. Нельзя бросать его в таком положении.

И тут она похолодела от другого воспоминания.

– Христиан, с каждым из этих видений я становилась все слабее, руки прямо как из свинца. В последний раз я едва сумела их поднять.

Выражение лица священника подтверждало ее наихудшие опасения.

Вероятно, это означает, что Рун умирает.

Христиан протянул руку, коснувшись ее ладони, чтобы утешить.

– Лучше всего побыстрее добраться в Рим. Кардинал Бернард более осведомлен по части такого рода уз, чем я. В ранние дни Церкви они встречались часто.

Они зафрахтовали чартерный самолет, до отлета которого оставалось два часа.

– А если мы найдем Руна, – спросила Эрин, – что будем делать тогда?

Она опасалась, что ее просто отодвинут в сторонку, отделаются как-нибудь походя, как в прошлый раз.

– Тогда мы все отправимся на поиски Первого Ангела, – ответил Христиан.

Первого Ангела.

Эрин чересчур хорошо знала пророчество, касающееся этой мифической фигуры. Она мысленно увидела слова, начертанные на первой странице Кровавого Евангелия, написанного Христом, прорицание грядущей войны – и способ предотвратить ее.

Грядет вятшая Брань Небесная. Дабы возобладало воинство благое, надлежит выковать оружие из сего Евангелия, писанного моею собственной кровью. Триединству из сего предвозвестия надлежит допровадити сию книгу Первоангелу для благословения оным. Лише в сем надежа на спасение света.

– Время ожидания кончилось, – напирал Христиан. – Особенно после того, как кто-то предпринял шаги против вас, Эрин. Они явно знают, как вы ценны для нас.

– Ценна? – Проронив это единственное слово, она не сумела скрыть горестные нотки издевки.

– Пророчество утверждает, что трое должны доставить книгу Первому Ангелу. Рыцарь Христов, Воитель Человечества и Женщина Знания. Вы и Джордан – последние двое. Рун – первый.

– Но я думала, уже стало ясно, что я не являюсь Женщиной Знания, – все тем же ровным тоном заставила она себя выговорить следующую фразу. – Я практически уверена, что убила ее.

Джордан пожал ей руку. Эрин застрелила Баторию Дарабонт в туннеле под Римом. Она не просто отняла жизнь у этой женщины, потому что издавна считалось, что именно род Батори породит Женщину Знания. Пуля из пистолета Эрин оборвала этот род, убив последнего из его потомков.

– Дарабонт в самом деле мертва, а с ней и это проклятое семя, – со вздохом откинувшись на спинку диванчика, Христиан развел руками. – Так что, похоже, вы лучшая из имеющихся кандидатур, доктор Эрин Грейнджер. К чему гадать?

Кофе наконец принесли, и это позволило им собраться с мыслями.

Как только официант ушел, Джордан сделал обжигающий глоток, поморщился и кивнул на Христиана.

– Я с ним согласен. Давай найдем этого ангельского чувака.

Будто это так просто.

Никто не имел ни малейшего понятия, кто такой Первый Ангел.

Глава 9

19 декабря, 06 часов 32 минуты

Северный Ледовитый океан

От холода у Томми Болара аж зубы ныли. Он и не знал, что такое может быть. Стоя у планшира ледокола во мраке арктического утра, он чувствовал, как ветер обжигает открытые щеки. Впереди белые льды простирались до самого горизонта. Позади тянулась полоса голубоватого битого льда и черной воды, отмечающая путь корабля по ледяным полям.

Томми уставился во тьму в безысходном отчаянии. Он даже не представлял, где находится.

А если уж на то пошло, то и кто он такой.

Он знал лишь, что он уже не тот четырнадцатилетний подросток, бессильно смотревший, как умирают родители в его объятьях на руинах Масады, пав жертвами ядовитого газа, погубившего их и вылечившего его. Он бросил взгляд на полоску голой кожи, проглядывающей между оленьими рукавицами и рукавами его высокотехнологичной пуховой парки. Раньше на этом бледном запястье виднелось бурое пятно меланомы, говорившее, что дни его сочтены, – а теперь она исчезла без следа вкупе с остальными симптомами рака. Даже волосы, выпавшие из-за химиотерапии, начали понемногу отрастать.

Он выздоровел.

Или проклят. Смотря как поглядеть.

Томми хотел бы умереть на вершине той горы вместе с родителями. Но вместо того его похитили из израильского военного госпиталя, украли у безличных врачей, пытавшихся понять, каким чудом он выжил. Его последние тюремщики утверждают, что он не просто выжил во время трагедии в Масаде, настаивая, что он более чем излечен от своего рака.

Они сказали, что он не умрет никогда.

И, что хуже всего, он начал им верить.

По щеке скатилась слеза, оставляя горячий след на его замерзшей коже.

Томми утер ее тыльной стороной рукавицы, испытывая гнев, досаду, желая кричать на этот бескрайний простор – взывая не о помощи, а об освобождении, о возможности увидеть мать и отца снова.

Два месяца назад кто-то опоил его снотворным, и очнулся он уже здесь, на этом огромном ледоколе посреди замерзшего океана. Корабль недавно покрасили, по большей части в черный цвет, и каюты громоздились поверх него, как красные кирпичики «Лего». Пока что он насчитал человек сто команды, запоминая лица и знакомясь с заведенным на борту порядком.

Пока что побег невозможен, но знание – сила.

И это одна из причин, по которой Томми проводил так много времени в судовой библиотеке, просматривая немногочисленные книги на английском и пытаясь узнать как можно больше.

К любым другим его вопросам окружающие оставались глухи. Команда говорила по-русски, и с ним никто из членов экипажа общаться не желал. Разговаривали с ним лишь два человека на борту ледокола – и оба внушали ему ужас, хоть он и старался изо всех сил скрыть это.

Будто откликнувшись на его мысли, Алеша присоединился к нему у планшира. Он принес две рапиры и одну из них отдал Томми. Русский паренек с виду ровесник Томми, но его лицо – воплощение лжи. Алеша старше, на десятки лет старше его. Будто в доказательство своей нечеловеческой природы, оделся Алеша лишь в серые фланелевые брюки и безупречно отглаженную белую рубашку с расстегнутым воротом, подставив бледное горло крепкому ветру, продувающему каждый уголок на ледяной палубе. Настоящий человек в таком наряде замерз бы до смерти.

Томми принял рапиру, зная, что если коснется голой руки Алеши, то обнаружит, что она так же холодна, как лед, намерзший на перилах.

Алеша – нежить под названием «стригой». Бессмертный, как и Томми, но крайне непохожий на него.

Вскоре после похищения Томми Алеша прижал его ладонь к своей холодной груди, продемонстрировав отсутствие сердцебиения. Показал Томми свои зубы, продемонстрировал, как его волчьи клыки могут выдвигаться и убираться в десны по его собственной воле. Но самое разительное отличие между ними заключается в том, что питается Алеша человеческой кровью.

Томми ни капельки на него не похож.

Он по-прежнему ест обычную пищу, его сердце бьется все так же, и зубы у него такие же, как раньше.

Так кто же я такой?

Кажется, этого не ведает даже его поработитель – господин Алеши. Или, по крайней мере, делиться своим знанием не желает.

Алеша стукнул его по голове рукояткой рапиры, чтобы привлечь внимание.

– Слушай, что я тебе говорю! Мы должны упражняться.

Томми последовал за ним на импровизированную площадку для фехтования на палубе корабля и встал в позицию.

– Нет! – насмешливо бросил его противник. – Ноги шире! И направь рапиру вверх, чтобы прикрыться.

Видимо, скучая на огромном корабле, Алеша затеял учить его манерам русской знати. Кроме уроков фехтования, этот мальчик преподавал Томми массу терминов, касающихся лошадей, упряжи и кавалерийских маневров.

Томми понимал источник его одержимости. Ему назвали настоящее имя Алеши – Алексей Николаевич Романов. В библиотеке он нашел учебник российской истории и узнал побольше об этом «отроке». Сто лет назад Алеша был сыном царя Николая II – великим князем, наследником престола Российской империи. В детстве он страдал от гемофилии, и, согласно книге, только один человек мог избавить его от мучительных приступов внутренних кровотечений – тот же человек, который со временем стал его господином, обратив царевича в чудовище.

Томми представил господина Алеши, его густую бороду и темные глаза, скрывающегося где-то на корабле, будто черный паук в паутине. В начале XX века он был известен как «безумный русский монах», но настоящее его имя – Григорий Ефимович Распутин. В учебнике рассказывалось, как монах свел дружбу с Романовыми, став для царя незаменимым советчиком. Но другая глава намекала на развратность Распутина и политические интриги, со временем приведшие к покушению группы аристократов на его убийство.

Монаха отравили, прострелили ему голову, избили дубинкой и бросили в ледяную реку – а он вынырнул, отплевываясь и по-прежнему живой. Книги утверждали, Распутин в конце концов утонул в этой реке, но Томми знал истинную правду.

Убить монстра не так-то просто.

Как и царственный отрок, Распутин – стригой.

Молниеносный, как бросок кобры, Алеша метнулся по фехтовальной площадке, уклонился вправо, затем ушел влево – настолько быстро, что глаз почти не поспевал уследить. Кончик его рапиры уткнулся в центр груди Томми, проткнув парку и уколов кожу. Это не учебное оружие с тупым кончиком. Томми понимал, что Алеша мог бы пронзить ему сердце, если бы хотел.

Хотя Томми это не убило бы. Было бы больно; скорее всего, он не смог бы подняться с постели от слабости день-другой, но излечился бы, потому что проклят на вершине Масады бессмертной жизнью.

Улыбнувшись, Алеша отступил, триумфально взмахнув рапирой в воздухе. Ростом он примерно с Томми, с тонкими руками и ногами, зато куда сильнее и быстрее его.

Проклятие Томми не дало таких преимуществ в силе и скорости.

И все же он из кожи вон лез, чтобы отбить следующие несколько атак. Они выплясывали по фехтовальной площадке взад-вперед. Томми быстро уставал, холод выпивал его силы.

Когда они сделали перерыв, чтобы отдышаться, громкий треск за правым бортом привлек внимание Томми. Палуба под ногами накренилась. Нос корабля чуть приподнялся и обрушился на толстый панцирь льда. Гигантские ходовые машины гнали корабль вперед, продолжая его неспешное продвижение по Ледовитому океану.

Томми посмотрел, как огромные льдины откалываются и со скрежетом проходят вдоль бортов, и гадал, что будет, если прыгнуть.

Умру ли я?

Страх не дал ему проверить это. Хоть умереть он, быть может, и не в состоянии, но страдать способен вполне. Он выждет более удобного шанса.

Алеша метнулся вперед, чтобы резко хлестнуть его клинком по щеке. Боль тут же напомнила Томми, что жизнь – это страдание.

– Довольно! – заявил Алеша. – Не теряй бдительности, мой друг!

Друг…

Томми хотелось презрительно высмеять этот ярлык, но он не раскрыл рта, понимая, что в каком-то смысле юный царевич одинок и наслаждается компанией – пусть и вынужденной – другого подростка.

Но обмануть Томми он не мог.

Алеша – не подросток.

Так что Томми снова встал в оборонительную стойку на краю площадки. Пока что это единственный доступный ему выбор. Он выждет своего часа, научится всему, чему сможет, и будет держаться в форме.

Пока не сумеет сбежать.

Глава 10

19 декабря, 07 часов 13 минут по центральноевропейскому времени

Рим, Италия

Охотник стал дичью.

Элисабета чуяла свору, каковая преследовала ее по темным узким улицам и переулкам, по пути все разрастаясь. Пока что гонители держались позади – возможно, желая обрести силу в многочисленности. Это не бездомные людишки, не разбойники или воры, подстерегающие на предрассветных улицах легкую добычу вроде одинокой женщины. Они стригои, как и она.

Она что, вторглась в их охотничьи угодья? Нарушила какую-то норму их застольного этикета? Этот век заготовил для нее множество силков.

Элисабета бросила взгляд на восток, чуя, что зимнее солнце вот-вот взойдет. Страх охватил ее. Ей хотелось вернуться к себе на чердак, скрыться от палящего света дня, но она не осмеливалась вести стаю к своему жилищу.

И под угрозой дневного светила продолжала путь по узкой улочке, почти касаясь плечом оштукатуренных стен, чувствуя под ногами неровные камни античной мостовой.

В этом современном городе предрассветные часы стали ее любимым временем. В это время рычание самобеглых колясок почти затихало, их дух больше не осквернял воздух. Элисабета старательно изучала обитателей сумерек, постигая, как мало во многих отношениях переменились люди с ее времен, легко подмечая блудниц, игроков и бандитов.

Она понимала ночь – и считала, что владеет ею полновластно.

До сегодняшнего утра.

Уголками глаз Элисабета заметила призрачные силуэты. Она знала, что их больше дюжины, но насколько больше, не представляла. Не слыша ни биения сердец, ни дыхания, она сможет определить это, лишь когда они набросятся.

Значит, уже скоро.

Твари кружили, затягивая свои тенета все туже и туже.

Кажется, они уверены, что она их не заметила. Элисабета позволила им проникнуться этой уверенностью. Обман еще может спасти ее, как уже много раз в прошлом. Она заманивала их все дальше, к полю брани, которое выбрала сама.

До места назначения еще далеко. Опасаясь, что они могут ринуться в нападение прежде, чем она туда доберется, Элисабета прибавила шагу, но лишь самую малость, ибо не хотела дать им понять, что учуяла их присутствие.

Ей нужна открытая площадка. В этих тесных переулочках им слишком легко наброситься на нее, взять числом.

Наконец стопы принесли ее к окрестностям Пантеона на Пьяцца-делла-Ротонда. Эта площадь – ближайший участок открытого пространства. Серый свет проглядывающего солнца чуть разогнал тени на округлом куполе Пантеона. Открытый глаз oculum[11]11
  Oculum (лат.) – око, глаз. В данном случае – 9-метровое отверстие в центре купола Пантеона, впускающее внутрь не только свет, но и ветер, и снег, и дождь.


[Закрыть] на его верхушке ждал нового дня. Во тьме он совершенно слеп.

Но не она. И не они.

Некогда Пантеон был обиталищем множества богов, но теперь католическая Церковь посвятила его лишь одному. Элисабета сторонилась этого святилища. Святая земля внутри подорвет ее силы – как, впрочем, и тех, кто за ней охотится, но, возродившись с новым могуществом, она больше не желала с ним расставаться.

Вместо того она старалась держаться открытой площади перед зданием.

С одного боку ряд пустых торговых палаток ждал, когда свет дня преобразит их в оживленный рождественский рынок. Их праздничные золотые огни выключены, пустые столики защищают широкие зонты, обросшие от мороза инеем. Поодаль виднеются темные, забранные ставнями витрины ресторанов, посетители которых давным-давно отошли ко сну.

У нее за спиной тени просачивались на площадь, держась у края.

Зная, что время на исходе, Элисабета заспешила к фонтану в центре площади. Положила ладони на серый камень его чаши. Совсем рядом резная каменная рыба изрыгала воду в бассейн, в центре которого возносился изящный обелиск. Его красный гранит изваян под безжалостными лучами египетского солнца лишь затем, чтобы завоеватели приволокли его сюда. Иероглифы, высеченные со всех четырех сторон, доходят до конической верхушки – луны, птицы, сидящий человек. Язык его для Элисабеты – просто древняя тарабарщина, такая же бессмысленная, как и современный мир. Но образы, высеченные давно почившими камнерезами, еще могут послужить ей.

Ее взгляд поднялся до самой макушки, где Церковь укрепила крест, дабы наложить руку на могущество этих древних богов.

Позади послышался скрип кожи, шелест ткани о ткань, тихий шорох волос от поворота головы.

Наконец-то свора устремилась вперед.

Но прежде чем хоть один из них добрался до нее, Элисабета, перемахнув край чаши, вспрыгнула на обелиск, по-кошачьи вцепившись в него. Ее крепкие пальцы нашли опору в этой древней резьбе – пальма, луна, перо, сокол. Она начала взбираться вверх, но по мере того, как обелиск становился тоньше, карабкаться было все труднее. Страх загнал ее на самую верхушку.

Усевшись там, Элисабета собралась с духом, готовясь к мучительной боли, и ухватилась за крест одной рукой. И бросила короткий взгляд вниз.

Тени копошились, взбираясь по обелиску, как муравьи, оскверняя собой каждый дюйм гранита. Одеты сплошь в лохмотья, кожа да кости, грязные волосы сбились в колтуны. Один упырь с плеском свалился в фонтан, но на освободившееся место ринулись другие.

Отвернувшись, Элисабета поглядела на ближайший дом через площадь, собирая силы, будто темные пелены вокруг себя.

И прыгнула.

07 часов 18 минут

А глубоко под базиликой Святого Петра Рун ползком двигался по темному тоннелю, едва поднимая голову, отчего порой задевал носом каменный пол.

И все же возносил благодарственные молитвы.

Эрин в безопасности.

Неотложная нужда, вырвавшая его из мучительного узилища, сошла на нет. Теперь одна лишь сила воли заставляла его поднимать одну окровавленную руку за другой, перетаскивая вперед то одно, то другое колено, сбитое до кости. Фут за футом он одолевал коридор, стремясь к свету.

Улучил минутку, чтобы отдохнуть, прислонившись плечом к каменной стене. Притронулся к горлу, вспомнив рану, теперь уже исцелившуюся. Элисабета отняла у него слишком много крови. Она намеренно оставила его беспомощным, но живым.

На муки.

Мучения стали ее новым искусством. Он представил лица множества юных дев, расставшихся с жизнью в ее экспериментах. Эта темная инкарнация его лучезарной Элисабеты научилась ваять боль, как другие – мраморные скульптуры. Все эти ужасающие кончины бременем легли на его совесть.

Сколько еще смертей должен он добавить в этот скорбный список, пока она свирепствовала на улицах Рима?

Лежа в усыпальнице, он улавливал ее восторг, ее упоение от питания, доносившиеся до него едва уловимым шепотом. Она почти опустошила его, носит в жилах его кровь, творящую между ними эфирные узы.

Рун понимал, что она создала эту связь с умыслом.

Элисабета хотела увлекать его на свои охотничьи вылазки, вынуждая быть невольным соучастником ее богомерзостей и смертоубийств. К счастью, кормясь, она смывала старую кровь новой, и узы ослабевали, позволяя докатываться до него лишь самым сильным эмоциям.

Будто эти мысли разбередили контакт, Рун ощутил, как поле его зрения сужается от страха, проникнутого паникой – но не своей собственной, а чужой. Связь стала настолько слабой, что противостоять ее тяготению он уже способен, однако такая борьба рискует еще больше истощить его и без того оскудевшие резервы.

Так что он отдался без сопротивления. И ради сбережения сил, и для другой цели.

Где ты, Элисабета?

Он намеревался воспользоваться этой истрепанной связью, чтобы положить конец бесчинствам, как только удастся выйти на свет. Пока же добровольно отдался этой совместной тьме.

Волна черных бестий вздымалась к нему. Белые клыки сверкали из тьмы – изголодавшиеся, готовые впиться. Он прыгнул прочь, полетев по воздуху.

Небо на востоке посветлело, суля наступление нового дня.

Он должен скрыться, прежде чем это произойдет, заслониться от испепеляющих лучей солнца.

Приземлился на крышу. Терракотовые черепицы разлетелись под его подошвами и ладонями. Осколки заскользили вниз, сорвались с края и разбились о серые камни площади внизу.

Он уверенно побежал по крыше. Позади один из охотников попытался прыгнуть, не дотянул и шмякнулся оземь с тошнотворным шлепком.

Другие тоже пытались.

Многие падали, но некоторым все-таки удалось.

Он уже достиг дальнего конца крыши – и прыгнул на следующую. Прохладный ночной воздух омыл его щеки. Не будь погони, можно было бы насладиться красотами, открывающимися с крыш Рима.

Но забыть о себе преследователи не давали, и он бежал все вперед.

Только на запад.

Его ориентир возносился высоко в блекнущую синеву неба.

Рун вернулся в собственную оболочку, простертую в тоннеле. Встал на четвереньки, понимая, что этого мало. Собрав последние крохи убывающих сил, вскарабкался на ноги. И, опираясь одной рукой о стену, зашаркал вперед.

Надо предупредить остальных.

Элисабета ведет свору стригоев прямо на Ватикан.

07 часов 32 минуты

Вложив в бегство всю себя без остатка, она мчалась по крышам на запад, прочь от забрезжившего на востоке солнца, преследуемая по пятам яростной ордой. Застав их врасплох своим восхождением на обелиск, Элисабета выиграла драгоценные секунды.

Если они настигнут, ей конец.

Она скакала с крыши на крышу, разбивая черепицу, сгибая водосточные желоба. Она не бегала так еще ни разу ни в естественной, ни в сверхъестественной жизни. Казалось, столетия, проведенные в заточении в саркофаге, сделали ее сильнее и быстрее.

Ликование бурлило в ее жилах, удерживая страх под контролем.

Элисабета раскинула руки в стороны, будто крылья, упиваясь лаской ветра от скорости. Если она останется в живых, надо делать такое каждую ночь. Она ощутила, что старше преследователей, но проворнее – хотя явно недостаточно, чтобы оторваться от них окончательно, однако, наверное, довольно, чтобы добраться до цели.

Бросившись на следующую крышу, она приземлилась слишком жестко. Стая перепуганных голубей взмыла вокруг, перья закружились тучей, ослепив ее. Элисабета на миг отвлеклась, и ботинок застрял в щели между двумя рядами черепиц. Пришлось выдергивать его, порвав кожу.

Брошенный назад взгляд показал, что ее отрыв сошел на нет.

Свора настигла ее, едва не наступая на пятки.

Она побежала дальше, чувствуя, как лодыжку прошивает болью. Нога уже не выдерживала ее вес. Прокляв свою слабость, Элисабета принялась не столько бежать, сколько прыгать, отталкиваясь здоровой ногой и приземляясь на больную, будто в наказание за то, что та ее подвела.

Небо на востоке уже уподобилось цветом крыльям сизарей.

Если ее не прикончат стригои, то уж солнце погубит наверняка.

Элисабета рванулась вперед. Она не спасует, позволив гонителям наложить на нее руки. Подобные твари недостойны окончить ее жизнь.

Сосредоточилась на цели, лежащей впереди.

От стен Ватикана ее отделяет всего пара улиц.

Сангвинисты ни за что не позволят такой своре стригоев проникнуть в их святой город. Выкосят их, как бурьян. Она мчалась навстречу такой же смерти с единственной надеждой в своем бестрепетном сердце.

Она носительница секрета того, где сокрыт Рун.

Но будет ли этого довольно, чтобы отвратить их мечи от ее шеи?

Неизвестно.