Текст книги "Взрывоопасные сестрички"

– Я так рада, что приехала на твой день рождения, мам, – сказала я, все еще цепляясь за нее. – Мне и впрямь до зарезу нужно передохнуть.

– Работа тебя доконала, солнышко? – Мама погладила меня по щеке так, как способна погладить только мать.

– Помимо всего прочего, – буркнула я. – Я все объясню дома, ладно?.

Она пристально посмотрела на меня:

– Это не связано с Шэрон? Пожалуйста, скажи, что нет.

– Нет, ма. Это не имеет никакого отношения к Шэрон.

Мама с облегчением вздохнула:

– Ну, тогда вдвоем мы сообразим, что с этим делать, как поступали всегда, когда ты была ребенком.

Я улыбнулась. Моя мама – посредник. Мама – устранитель всех проблем. Золотая мама. Ну как такая милая, уравновешенная женщина могла породить столь вздорных отпрысков? И тут я напомнила себе, что родителей у меня двое.

От аэропорта мы направились на север по шоссе, минуя повороты на Ривьера-Бич, Палм-Бич-Гарденс, Юпитер и Хоб-Саунд, и добрались до Стюарта. Вся поездка заняла чуть больше часа. Мы доехали бы быстрее, но маме пришлось завернуть на заправку. Ей всегда нужна заправка. Ее «Олдсмобиль-Дельта 88», размером с морской лайнер, сжирает за десять миль галлон бензина. А вторая проблема с этой машиной та, что маменьку едва видно из-за руля, если она не подкладывает себе под зад телефонный справочник. Я долго недоумевала, почему мама не сменит эту колымагу на более современную машину размером поменьше, но потом сообразила, что большинство ее сверстников во Флориде тоже ездят на здоровенных старых рыдванах. Вероятно, это свойственно всему их поколению.

Около половины десятого мы наконец миновали мост Эванс-Крери над рекой Святой Люсии и оказались на полуострове Сьюел-Пойнт.

Мама за эти годы обновила дом – перекрасила степы, положила новый ковер, обзавелась современной кухонной техникой – но он по-прежнему оставался загородным домом образца 1970-х, каким я его помнила. Обожаемое моим отцом убежище в тропиках. Здание, расположенное среди похожих на джунгли зарослей и возведенное на сваях, возвышалось над рекой Святой Люсии и над особняками, стоящими на бульваре Святой Люсии в Стюарте.

Чтобы попасть в дом, нужно подняться по двум лестничным пролетам и еще по одной лестнице внутри. Поднимаясь, я размышляла, долго ли еще мама сможет карабкаться по этим ступенькам. Нет, в свои семьдесят пять она вовсе не стала инвалидом, но я знала, что придет день, когда подъем по этим многочисленным ступенькам будет для нее серьезным испытанием, если и не вовсе невозможным делом.

Бросив вещи в одной из двух гостевых спален, я направилась к маме на кухню. С аппетитом уплетая заранее запеченного ею цыпленка, я поведала ей о своих несчастьях.

– Может, пора уехать из города, – сказала она, когда я закончила печальную сагу.

– Именно это посоветовал мне и тот коп. Но куда же деваться?

– Почему бы не сюда? Мы здесь вполне разместимся. Ты всегда любила этот дом.

– Да, но в сорок три года как-то неприлично свалиться на голову матери.

– А потом подыщешь себе собственное жилье где-нибудь поблизости, обустроишься там, встретишь хорошего мужчину.

– Не хочу никого обидеть, мам, но все мужчины в окрестностях – твоих лет.

– Да, а женщины, которые их интересуют, – твоих.

– В данный момент мужчины – не самое главное, – рассмеялась я. – Я переосмысливаю весь свой образ жизни. Мне хочется поменьше стрессов, побольше самодостаточности.

– Повторяю, солнышко, переезжай в Стюарт. И забудь мой выпад насчет стариков. Ты удивишься, сколько тут теперь живет молодых.

– Вообще-то ничуть не удивлюсь. Читала я статьи о людях моего возраста, сбегающих из больших городов в маленькие местечки типа Стюарта. Они бросают высокие посты, чтобы стать там шеф-поварами, управлять пансионатами и учиться рисовать.

– Ты ведь тоже рисовала, когда училась в колледже, солнышко. Автопортреты, верно?

– Нет. Это Шэрон писала автопортреты, хотя все они куда больше смахивали на Натали Вуд, чем на нее. (Причем единственная общая черта у Шэрон с Натали Вуд – это страсть к Роберту Вагнеру.) Я же рисовала вазы с фруктами, вазы с цветами и все такое прочее.

– Ну, так ты вполне можешь снова этим заняться, верно? Найди работу и рисуй в свободное время.

– Возможно. Но какую работу я тут найду? Стюарт не то, что большой индустриальный центр.

– Нет, но я только что вспомнила, что Мелинда Карр, директор Исторического общества, на днях упомянула за ленчем, что у нее есть вакансии. Помнишь, я когда-то подвизалась там на добровольных началах? Когда работала в музее Эллиота на Хатчинсон-Айленде.

Я кивнула. Хатчинсон-Айленд – остров барьерного рифа, известный своими пляжами. Связанный с Сьюел-Пойнтом мостом через реку, он представляет собой местный аналог Майами-Бич. Построенные там стена к стене кондоминиумы возвышаются над Атлантическим океаном, а в зимние месяцы численность населения, составляющая пять тысяч человек, увеличивается вдвое. Учась в колледже, я провела там много праздничных каникул, шляясь по берегу, собирая ракушки и размышляя, кем я стану, когда вырасту. Мне и в голову не приходило, что буду размышлять об этом же в сорок три года.

– Так или иначе, – продолжила мама, – Мелинда сказала, что им нужен смотритель.

– Всем нужен.

– Это она так называет должность, Дебора. Смотритель. Вроде смотрителя маяка. По-моему, она имеет в виду управляющего.

– А Мелинда сказала, куда конкретно нужен управляющий?

– Да. В Убежище на бульваре Макартура.

Я вздрогнула. Убежище Гилберта, как оно официально называется, это зеленое деревянное строение, сооруженное на скалистой части Хатчинсон-Айленда более ста лет назад как приют для потерпевших крушение моряков. Восстановленное на средства округа и занесенное в национальный реестр исторических памятников, оно теперь открыто для публики как музей. Очаровательное, пропитанное старым морским духом здание, откуда открывается потрясающий вид на океан.

– Значит, Историческому обществу нужен человек, чтобы управлять Убежищем? – уточнила я.

Мама покачала головой:

– Нет, лишь для того, чтобы жить в расположенном рядом домике смотрителя. Скорее всего, этот человек должен присматривать за тем, как бы Убежище не обвалилось. Внутри коттеджа я никогда не была, но, по словам Мелинды, там есть спальня, гостиная, кухня, кабинет и – самое лучшее – выходящая прямо на океан лоджия. Конечно, таких денег, как ты получаешь за свои «мыльные оперы», тебе и близко не видать, но что-то все же получать будешь, да еще и жить прямо у воды, к тому же даром. Ты сможешь рисовать, читать и решать, чему посвятить остаток жизни. По-моему, неплохой временный вариант.

– Безусловно. – Идея провести полгода или даже год у океана в одиночестве, когда не надо давать на лапу вороватым портье, писать еженедельные сценарии и обхаживать самовлюбленных актеров, почти привела меня в восторг. – Но в этом наверняка есть какой-то подвох. Уж слишком привлекательно звучит, чтобы быть правдой.

– Ну, тебе может не хватить квалификации.

– По-твоему, у меня слишком высокая квалификация, да? – рассмеялась я.

– Нет. Возможно, им нужен человек, имеющий опыт в ремонте зданий. Кто-то, кто умеет заниматься починкой.

– Я умею заниматься ремонтом. Я просто набираю номер телефона и вызываю кого-нибудь, кто это делает. Я постоянно занимаюсь этим в своей квартире. У меня отличные отношения с комендантом.

Ленора Пельц улыбнулась.

– Подумай над этим в выходные. Если ты действительно намерена уехать из города, то я созвонюсь с Мелиндой и постараюсь устроить тебе встречу с ней. Ну а сейчас уже поздно, а мне завтра предстоит великий день. Ленч назначен на полдень. Шэрон хочет, чтобы мы были в Бока к одиннадцати.

– Зачем? Чтобы иметь лишний часок поизводить меня?

– Дебора!

Я обняла маму.

– Иди спать. На кухне я приберу. Мама кивнула.

– Завтрашний день будет куда лучше, чем ты думаешь. У меня такое чувство, что вы с сестрой наконец зароете топор войны.

«Ага. В самое ближайшее время», – подумала я, целуя маму на сон грядущий.

Глава 3

Приехав с мамой в Брокен-Саунд, где жила Шэрон, мы добрались по лабиринту улочек до выложенной кирпичом подъездной аллеи к ее дому. Там нас встретил мужчина в двубортном пиджаке, с зачесанными назад темными волосами и густыми усами. Когда он помогал нам выйти из машины, за поясом у него сверкнул револьвер. У меня есть довольно пугающие родственники, но этот малый был не из их числа.

– Кто это? – шепотом спросила я маму. – Смахивает на гангстера.

– Так и должно быть, – шепнула она в ответ. – В соответствии со сценарием, подготовленным Шэрон для моего юбилея.

– Сценарием?

– Да, дорогая. Ну, знаешь, как она разрабатывает сценарии свадеб? Поскольку я родилась в 1924-м, Шэрон решила организовать для меня прием в стиле Ревущих Двадцатых. Этот человек – помощник распорядителя автостоянки.

Слабо улыбнувшись, я повела маму к центральному входу.

Она позвонила. Через несколько секунд нам открыла дверь молодая вертихвостка – рыжеволосая девица в черном атласном платье и боа из перьев. Нет, она тоже не была членом семьи.

– Полагаю, вы миссис Пельц, – проговорила она, пожимая маме руку. – Я Паула, помощница Шэрон. Я так много о вас слышала!

– Надеюсь, только хорошее, – отозвалась мама и представила меня: – А это Дебора, моя вторая дочь.

Мне Паула руку не пожала.

– О вас я тоже много слышала, – сообщила она.

Паула провела нас во дворец с мраморными полами, высоченными потолками и крашеными стенами. Ради столь выдающегося случая интерьер был украшен мелкими штришками двадцатых годов – звучала музыка тех лет, стояли модели старых машин, лежали журнальные статьи о Дугласе Фэрбенксе и Мэри Пикфорд. Но самое трогательное состояло в том, что Шэрон увеличила десяток старых маминых детских фотографий, поместила в рамки и развесила в гостиной, где также повесила здоровенный транспарант с 28 надписью:

С СЕМИДЕСЯТИПЯТИЛЕТИЕМ, ЛЕНОРА! И ЖИВИ ЕЩЕ СЕМЬДЕСЯТ ПЯТЬ!

Моя сестрица – ну просто вылитая Эмили Дикинсон.

Мама казалась искренне тронутой всей этой проделанной ради нее работой.

Даже не верится, что Шэрон потратила на это столько сил, – восхищенно проговорила она, качая головой. – Она просто превзошла самое себя, верно, Дебора?

– О да, – изрекла я, внезапно растерявшись. Ведь единственное, что сделала я на мамин семидесятипятилетний юбилей, – это соизволила приехать. Конечно, подарок я привезла – кашемировый свитер из «Сакса», – но я вдруг ощутила себя ничтожеством по сравнению с вы знаете с кем. Не в том дело, что я не помогла в организации мероприятия – Шэрон даже не соизволила позвонить мне и пригласить, не говоря уж о том, чтобы привлечь к участию. Просто мне и в голову не пришло, будто мама нуждается в том, чтобы ее юбилей отмечали с таким размахом, или хочет этого. Она всегда с удовольствием отмечала свой день рождения в тихой спокойной обстановке, без шума и звона, особенно после смерти отца. И, тем не менее, вот она стоит, явно потрясенная усилиями, приложенными Шэрон, ее изобретательностью и экстравагантностью, и от этого мне захотелось обернуть вокруг собственной шеи боа Паулы и удавиться.

– Если бы только ты жила еще семьдесят пять лет, – сказала я маме. – Или вечность.

Для меня было очень важно, чтобы она знала: я люблю ее, хоть и не вывешиваю транспарантов. И не только затем, чтобы посоперничать с Шэрон. Я действительно думаю, что она чудесная мама. Не считая ее неспособности увидеть взаимную антипатию своих дочерей, поджатой верхней губы, когда речь заходит о ее проблемах, и категорического нежелания признавать, что у нее вообще есть проблемы, Ленора Пельц – та самая мама, которой можно гордиться. Она преданная, справедливая, надежная, при этом совсем не властная. Она готова дать совет, но никогда не нудит. Ну, большей частью. Мама даже периодически рассказывает анекдоты, хотя в последние годы иногда забывает самый смак анекдота. Во времена моего детства отец был царь и бог (невозможно не обожествлять добряка терапевта, ходящего по вызовам на дом), но именно мама неизменно находилась рядом. Она заботилась о том, чтобы мы были сыты и одеты, помогала делать домашнее задание и смягчала наказания. Классическая жена образца 50-х, мама не была, однако, Джун Кливер, предоставлявшей опекуну принимать важные решения. Пока папа спасал добрых граждан Уэстпорта от недомоганий различной степени сложности, она, засучив рукава, растила двоих детей.

И то, что ее дети до сих пор вели себя как дети, вовсе не вина мамы. Как я уже упоминала, у нас имелся и отец.

Я как раз размышляла о том, какой вклад он внес в наши с Шэрон отношения, когда на всех парах в комнату влетела сестрица. Запыхавшаяся, взъерошенная, озабоченная своими обязанностями хозяйки, она засыпала распоряжениями Паулу, вертихвостку-помощницу.

Значит, теперь она у нас блондинка, развеселилась я, увидев, что ее некогда каштановые волосы длиной до шеи приобрели довольно кричащий красновато-золотистый цвет.

В остальном Шэрон выглядела так же, как и 30 в прошлый раз: крошечная, как наша мама, красивая – в выверенной манере, во многом благодаря изрядному слою косметики. И напряженная, буквально звенящая, словно ей предстоит решить слишком много проблем даже для такого электровеника, как она. У моей сестрицы вот еще какая незадача: она очень способная и при этом такая унылая. Суперженщина и супержертва одновременно.

– Ты приехала, ма! – Шэрон обняла маму и защебетала об оформлении приема, делая вид, будто меня тут и нет. Я кашлянула. Шэрон повернулась ко мне, ибо не имела возможности и дальше меня игнорировать, не показавшись при этом слишком грубой. – Ой, а вот и Дебора. Столько времени прошло, что я едва узнала тебя.

Чуть поколебавшись, она шагнула ко мне и чмокнула воздух у моей щеки с пылкостью рептилии.

– Рада видеть тебя, Шэрон. – Я твердо вознамерилась хотя бы начать с позитивной ноты, отлично зная, с какой скоростью положение может ухудшиться. – Чудесное платье.

Шэрон не напялила на себя шмотки а-ля Ревущие Двадцатые. Судя по всему, в маскарадные наряды облачили только обслугу. На ней было бирюзовое льняное платье, украшенное крупными золотыми пуговицами почтит такого же цвета, как ее нынешняя золотистая шевелюра. Очень в стиле Бока.

Шэрон поблагодарила и оглядела мой наряд – свободного покроя хлопковое платье с цветочным узором. Я собралась с духом.

– У тебя тоже миленькое платье, – изрекла она. – У меня есть точно такая же старая скатерка.

«Ну, понеслось, – подумала я. – Всем пристегнуть ремни».

– Как поживает Норман? – Я имела в виду ее сына, первокурсника военного училища. – Нравится ему на новом месте?

– В меру. Норман рассказал мне, что получил от тебя письмо. Он очень удивился.

– Удивился? А почему, собственно? Он ведь как-никак мой племянник.

– Да, но после того, как ты пропустила его выпускной…

– Я тогда болела, Шэрон. У меня была очень высокая температура. Норман отлично знает, что я непременно пришла бы к нему на выпускной, если бы могла.

– Норман знает одно – его тетя очень занята в Нью-Йорке написанием, – Шэрон хмыкнула, – «мыльных опер».

– У тебя проблемы с моим шоу, Шэрон? Дело именно в этом, да?

– Боже, конечно, нет! Я и не видела его отродясь. У меня нет времени смотреть подобное барахло.

– Только не говори, что я не пыталась, ладно? – Повернувшись к маме, я вылетела на патио и плюхнулась возле бассейна, кипя и булькая. Пару минут спустя мама присоединилась ко мне. Я тут же извинилась за себя и Шэрон. – Я порчу тебе праздник, потому что не могу поладить с сестрой.

– Ты вовсе не портишь мне праздник. Я чудесно проведу время, несмотря на тебя и Шэрон. Она только что сводила меня на кухню показать яства. Боже ты мой! Какое разнообразие!

Я вытаращилась на нее. Неужели и впрямь ссора дочерей задевает маму не столь глубоко, как я думала? Или она ведет себя как обычно, когда речь заходит о наших с Шэрон отношениях – не выказывает эмоций, прячет боль и разочарование и надевает налицо улыбающуюся маску, хотя внутри все кипит?

– И ты тоже отлично проведешь время, – добавила мама.

– Да ладно тебе, мам. Ты же сама все видела. Моя первая беседа с Шэрон за последние два года, и на это было любо-дорого посмотреть, а?

– Да, но теперь все кончилось, – жизнерадостно проворковала она. – Лед тронулся, девочки. И отныне все будет просто отлично.

В полдень начали прибывать гости – человек сорок, в основном родственники. Как и я, они прилетели во Флориду специально на торжество. В отличие от меня они провели здесь целую неделю, устроив себе отпуск, и на следующее утро собирались отбыть в Орландо, чтобы посетить Диснейленд.

Тут были три брата моей матери: дядя Билл, дядя Боб и дядя Берни (убийцы Б, как они себя называли) вместе с женами: тетей Глорией, тетей Джин и тетей Гарриет, со своими детьми, с детьми детей, а также с парой нянь. Приехали и представители семьи моего отца, и среди них его брат, дядя Стэнли с женой, тетей Лидией, его разведенная сестра тетя Ширли с незамужней дочерью Джилл.

В течение первого часа празднества я общалась.

Дядя Стэнли травил мне байки о моем отце, те же, что рассказывал при каждой встрече: об их дворовой бейсбольной команде, об их первой машине и о том дне, когда отец увидел мою маму и тут же решил жениться на ней. Я, как всегда, внимательно слушала, потому что истории очень милые, а дядя Стэнли отличный рассказчик. К тому же я скучаю о папе, мне приятно говорить о нем.

Потом у меня была традиционная странная беседа с двоюродным братом Кейтом, пятидесятилетним сыном дяди Боба и тети Джин. Кейт – коммивояжер, живет холостяком в Филадельфии. Он жутко гордится тем, что некогда участвовал в игре «Своя игра» и наверняка обыграл бы двух своих конкурентов, если бы не вопрос о Янцзы. Кейт – великий пустозвон и к тому же великий зануда. Он вечно пытается ошеломить тебя своими познаниями во всякой ерунде и никогда не поинтересуется, как ты живешь, не поведает о своем житье-бытье. Его манера вести себя всегда казалась мне напускной, и я предполагала, что на самом деле он работает то ли на ЦРУ, то ли на ФБР или КГБ, но скрывает это от родных.

Марси, младшая сестра Кейта, – полная ему противоположность, особа великомудрая, всю жизнь посвятившая психотерапии, интересуется исключительно проблемами личности, в основном своей собственной. Она органически не способна просто поболтать, о чем я вспомнила, как только она заговорила со мной. Банальный вопрос: «Как поживаешь, Марси?» – удостоился развернутого и пространного ответа, включавшего подробный отчет о неправильном питании, членовредительстве и сексуальных контактах с мастерами, ремонтирующими телевизионный кабель.

Едва я удрала от Марси, как меня зажала в угол жена дяди Билла, тетя Глория, горячая поклонница моего сериала. Всякий раз, как мы с ней встречаемся, она пристает ко мне с вопросами и обожает узнавать закулисные подробности, чтобы потом поделиться сведениями с подружками у себя дома, в Иарсиппани.

– Ты должна рассказать мне о Холдене Холси, – начала канючить она, имея в виду персонаж, которого играет мой старый кореш Филипп. – Актер совершенно великолепен, Дебора. Красавчик, просто загляденье.

– Но не в жизни, – сообщила я. – У него шрамы от угрей.

– Пра-авда? Их совсем не видно. По телевизору он выглядит как ангел.

– Это все грим, – сказала я. – А вблизи он выглядит прямо-таки гротескно. Уж поверь.

Предоставив тете Глории охать и ахать над полученными сведениями, я побеседовала с тетей Гарриет, женой дяди Берни. Она отвела меня в сторонку, чтобы высказать неодобрение по поводу моей двоюродной сестры Джилл, дочки тети Ширли. Джилл моего возраста, но не моего веса. Тогда как у меня имеется небольшой лишний багаж на талии и заднице, у Джилл воистину монументальные бедра, кажущиеся еще более внушительными в облегающей и откровенной одежде.

– У девочки такая короткая юбка, что ей следует надевать сетку для волос, – прошептала тетя Гарриет, глядя на Джилл, закинувшую ногу за ногу. – Мужчинам подобная реклама не нравится. Поэтому она никак не найдет себе мужа, если хочешь знать мое мнение.

– Тогда какое же оправдание у меня? – пошутила я, указывая на мое свободное платье по щиколотки длиной, почти такое же невинное, как облачение монашки.

– Ничего проще, – пожала плечами тетя Гарриет. – Ты так и не нашла мужа из-за твоей сестры.

– Думаете, боюсь, что она спугнет его? – рассмеялась я и подумала, что тете Гарриет знакома стервозность моей сестрицы.

– Нет, – возразила она, – ты боишься отпугнуть ее.

– Не совсем понимаю, о чем ты…

– Дебора, ты хорошая девочка, поэтому я буду откровенна. – Тетя Гарриет – весьма прямолинейная особа. Я отродясь не слышала, чтобы она хоть с кем-то говорила намеками. – У Шэрон мужья были мерзавцами. Все трое, так?

– Так.

– Представь, что она почувствует, если ты притащишь мужа, который окажется не мерзавцем, а хорошим, любящим тебя человеком. В этом-то и проблема, не так ли?

– Ну, я…

– Уверяю тебя, детка. Именно поэтому ты не замужем. Потому что не хочешь затмить Шэрон. У меня была такая же история с моей старшей сестрой, мир ее праху.

– Да ну?

– О да! Когда Лотти получала в школе четверку, я старалась непременно получить трояк или хуже. И довольно долго позволяла всем думать, что я глупее ее, но я всего лишь прятала мой свет под абажуром. Чтобы не затмить ее. Поразмысли над моими словами, ладно?

– Ладно. Спасибо, тетя Гарриет.

Тетка обняла меня, потом перенесла внимание на Джилл.

– Какая жалость, – поцокала она языком. – У девочки красивое личико. Ей нужно избавиться от лишнего веса и начать нормально одеваться.

– Может, она тоже прячет свой свет под абажуром, – предположила я, – хотя Джилл – единственный ребенок. Ей некого затмевать.

– Так-то оно так, но у нее есть мать. – Тетя Гарриет указала на тетю Ширли, худенькую и очаровательную, со вкусом одетую. Полную противоположность дочери. – Иногда это еще хуже.

В час тридцать Шэрон, от которой я сейчас весьма успешно держалась подальше, объявила, что ленч подан. Я направилась в обеденный зал, где обнаружила маменьку, любующуюся великолепными блюдами, не только красиво расставленными Шэрон, но собственноручно ею приготовленными. Да, моя сестричка расстаралась вовсю. Ничего не скажешь.

– Дебора, это ты, милая. – Мама жестом подозвала меня к себе.

Мы с ней начали изучать яства. Мама охала и ахала над изобилием пищи (а я тем временем предавалась размышлениям о голодающем народе Китая), потом охала и ахала над богато украшенным именинным шоколадным тортом, принесенным Шэрон и Паулой с кухни. Торт водрузили на стол, и все присутствующие хором спели «С днем рождения тебя».

– Ладно, мам, – сказала Шэрон, – пора задувать свечки. Все семьдесят пять.

Мама кокетливо заявила, будто ей не верится, что уже доросла для семидесяти пяти свечек, и попросила «своих девочек» помочь ей задуть их. Я покосилась на Шэрон и поняла: ей совсем не по душе выступать в паре с младшей сестрой, настолько занятой созданием «мыльных опер», что ей не до выпускного вечера племянника. Однако она выдавила улыбку, и мы втроем дружно дунули. Отлично получилось.

Празднование продлилось еще пару часов. В половине пятого мы с мамой стояли на улице, перед «Макжилищем» Шэрон, ожидая, пока гангстерообразный служитель подгонит нашу машину. Шэрон тоже стояла рядом, проверяя мамины сумки, дабы удостовериться, не забыла ли она какой-нибудь из подарков. Я наблюдала за имитирующей бурную деятельность сестрицей, готовой заниматься чем угодно, лишь бы не общаться со мной.

– Шэрон, – сказала я, наконец потеряв терпение. – Праздник очень удался. Подумать только – ты сама все это сделала!

Она гневно уставилась на меня:

– А разве у меня был выбор? Ты ведь так занята своей жизнью там, в Нью-Йорке, что на твою помощь рассчитывать не приходится.

Я вздохнула:

– Да я и знать не знала о готовящемся празднике, пока мама мне не сообщила.

Мы обе посмотрели на маму, жизнерадостно болтавшую с помощницей Шэрон и не обращавшую на нас никакого внимания.

– И что произошло, когда она тебе сказала? – вопросила сестрица. – Ты взяла телефон и позвонила мне? Предложила помощь?

– Да как я могла тебе позвонить?! – возмутилась я. – Ты же со мной не разговаривала!

– Я с тобой не разговаривала? Это ты не разговаривала со мной! Два года назад ты позволила себе отпустить унизительное для меня замечание, а потом швырнула трубку, когда я позвонила тебе!

– Нет, Шэрон. Все было совсем не так. Это ты отпустила унизительное для меня замечание, и это ты швырнула трубку. Я отлично все помню. Каждое слово. С тех пор я неоднократно прокручивала у себя в голове ту сцену.

– Каждое слово? Бог мой, Дебора, похоже, тебе заняться больше нечем!

– Мне нечем замяться?! – вспыхнула я. – Я не из тех, кто и пятнадцати минут прожить не может, чтобы не выскочить замуж!

– Нет. Ты из тех, кто пятнадцать лет не может выйти замуж!

– Вот оно! Та самая унизительная реплика, которую ты произнесла два года назад. Не подыскать ли тебе новый объект, Шэрон?

Раздувая ноздри, сестра вскинула высветленную голову. Она набрала побольше воздуха, явно готовясь изречь Крупное Оскорбление, Сногсшибательную Гадость, Великий Финал. Я не испытывала ни малейшего желания выслушивать это.

– Тайм-аут, – проговорила я, прежде чем она успела вымолвить хоть слово. – Может, праздник уже и закончился, но сегодня все еще мамин день рождения. Давай хотя бы попытаемся помириться. Ради нее. Не важно, кто из нас был прав, кто виноват два года назад. Правда не важно. Ведь мы уже взрослые, и, что бы ни произошло прежде, нам нужно идти вперед, забыть прошлое. Как, по-твоему, Шэрон?

И в этот момент я заметила, как на дорожку выруливает мамина «Дельта 88». Я выжидающе смотрела на сестру, надеясь, что она ухватится за протянутую мной оливковую ветвь. Пусть мама увидит, что между нами все хорошо. Но сестрица, фыркнув, отвернулась.

Пожав плечами, я направилась к машине и дожидалась там, пока мама попрощается с Шэрон, а когда мама подошла, предложила отвезти ее в Стюарт. Но мама заявила, что не устала и сама хочет сесть за руль. Мы уселись в машину.

Пока мама устраивалась поудобнее на телефонном справочнике, я высунулась в окно и помахала Шэрон, еще раз поблагодарив ее за организацию празднования. В ответ она одними губами проговорила: «Да пошла ты…».

– Мам, можно у тебя кое-что спросить? – поинтересовалась я, когда мама сняла машину с ручника и поставила ногу на педаль газа.

– Конечно, дорогая.

– Шэрон в младенчестве не мучилась коликами?