Текст книги "Пациент"

Глава 29

Июнь 2017 года

– Время сейчас неподходящее, но я уезжаю всего на несколько дней, – сказал Нейтан, готовя две чашки кофе. Он уже позавтракал и убрал со стола.

Саймон попросил Нейтана сопровождать его на конференции директоров школ в Праге.

Меня отпустили всего неделю назад. Я ничего не слышала ни о Люке, ни о предстоявшем процессе. Лиззи на связь не выходила.

Нейтан взял меня за подбородок и не спеша поцеловал; его хватка причиняла боль, даже поцелуи казались болезненными. Он не спрашивал, почему мы стали спать раздельно. Я собиралась поговорить с ним об этом, но не смогла – все его мысли занимала карьера.

– Для меня это большая честь. – Голос Нейтана впервые за несколько дней звучал бодро, его настроение улучшилось.

Он считал эту поездку подтверждением скорого повышения. На следующий день после предварительных встреч в Лондоне он вылетал ранним рейсом в Прагу. Он проснулся ни свет ни заря, прибрал на кухне и поставил на стол розы. Букет фрезий исчез после моего возвращения, как ошибка ребенка в домашнем задании, которую его заставили стереть.

– Роджер сказал, что сегодня полиция собирается посетить клинику, – сообщила я, попробовав свой кофе. – Они будут копаться во всех моих бумагах и проверять мои дела.

– Ты говорила, что тут тебе не о чем беспокоиться, так что и не волнуйся. – В этих словах была торопливая логика вечно спешащего школьного учителя. Возможно, он даже не сознавал, как пренебрежительно они прозвучали. – Займись чем-нибудь.

– Пока я под залогом, мне запрещено выходить за пределы ближайших окрестностей.

Нейтан оглядел кухню.

– Тогда убери в доме.

– Я это уже сделала.

– Сделай еще раз. – Он словно велел ученику переписать сочинение, в котором обнаружилось слишком много недочетов.

Я наблюдала, как он укладывал сумку в машину и устраивался за рулем поудобней. Он с нетерпением предвкушал поездку и ради такого случая даже надел серый галстук. Его глаза горели от возбуждения, которое казалось почти сексуальным. Было понятно, что он стремился поскорее убраться отсюда. Я задумалась, едет ли с ними Сара и позволит ли он себе с ней переспать теперь, но пришла к выводу, что вряд ли. Если не что-то другое, так честолюбие уж точно остановит его на полпути. Да и Саймон там будет.

Нейтан отъехал, даже не оглянувшись. Я повернулась, чтобы уйти, и услышала очередь щелчков: мужчина средних лет стоял рядом со своим автомобилем, направив телефон на мое лицо. Ощутив дурноту, я закрыла за собой калитку.

Я начала со спальни: собрала носки Нейтана, вытерла пыль, пропылесосила, до блеска отполировала старую древесину комода и шкафа. Когда я закончила, комната выглядела безупречно. Теперь это была только его спальня, а не наша общая.

Позже я собиралась отнести наверх всю свою одежду. Поправляя занавески, я заметила Викторию, срезавшую цветы в своем саду. Она вернулась! Я рывком распахнула окно:

– Ты уже дома!

– Ненадолго. – Она улыбнулась. На ней было пальто, в руках охапка душистого горошка. – Это для тебя! Я как раз собиралась зайти.

– Не уходи! – Я с грохотом сбежала по лестнице, пронеслась через гостиную, больно стукнувшись ступней о стул, который был сдвинут со своего обычного места под моим письменным столом, отперла заднюю дверь, распахнула ее и поспешила в сад. Виктория протянула мне цветы через забор.

– Мои любимые. Спасибо, Ви! – Мои глаза наполнились слезами.

– Прости, что меня не было рядом, когда ты особенно во мне нуждалась. Ты как, в порядке?

– Нормально. – Стандартный ответ, который дают даже умирающие пациенты. Честно говоря, я так давно не была в порядке, что уже забыла, как оно бывает. – Ты все равно не могла бы меня навещать, да и времени прошло не так уж много. – Это было правдой, хотя совсем недавно срок моего заключения казался мне бесконечным.

– Приходи ко мне прямо сейчас, кофе готов.

Я вернулась в дом и оставила цветы в раковине. Выходя, я закрыла за собой калитку, а Виктория одновременно открыла свою, но тот же самый репортер успел выскочить из машины и снова защелкать телефоном. Виктория втащила меня к себе прямо у него перед носом. Вблизи я заметила, что ее волосы еще больше поседели. Она похудела и выглядела уставшей – как яркая птица, сбросившая оперение.

– А ты похудела, Ви. – Я обняла ее.

– Всегда мечтала это услышать!

– Как дела у Глэдис?

– Не слишком хорошо. Сегодня днем я улетаю в Нью-Йорк. За последние две недели ей стало хуже, и мне нужно быть рядом.

– Ох, извини.

– Не стоит, мы ведь давно уже готовы к тому, что произойдет. – Ее глаза блеснули, когда она оглядела меня. – Ты, как всегда, великолепна. Бог знает, как тебе это удается. Ну и как там, в темнице?

– Пустая маленькая камера. Они, наверное, все одинаковые.

Мы вошли в дом и проследовали в гостиную. Когда я была здесь в последний раз, снаружи гремел гром, а внутрь ворвалась полиция. Сегодня двери в сад были открыты, и комнату наполнял солнечный свет.

– Присаживайся. – Виктория похлопала по дивану, заваленному бархатными подушками разных цветов, яркими, как драгоценные камни. – Я принесу кофе. Мне рассказали кое-какие новости.

– Кто?

– Эбби! – крикнула она из кухни. – Когда забирала меня с вокзала сегодня утром.

Виктория появилась снова и вручила мне теплую кружку. Ореховый аромат кофе наполнил комнату.

– Итак, – подруга предостерегающе посмотрела на меня, – услышать это будет тяжело.

– Говори.

– Первое. Люка перевели в Бродмур.

Я поставила кофе на стол:

– Это тюрьма.

Виктория отрицательно покачала головой:

– Психиатрическая больница строгого режима.

– Это то же самое.

– Взгляни сюда. – Виктория взяла с письменного стола лист бумаги и передала его мне. Я увидела аэрофотоснимок викторианских зданий из красного кирпича в окружении современных кварталов. Моя подруга специально его распечатала, чтобы меня успокоить. Больница выглядела мирно, но так же выглядит снаружи и военный завод, только не секрет, что все его шумное оборудование спрятано внутри. На этом снимке не было видно ни заборов, ни собак, ни колючей проволоки, ни полицейских по периметру, ни скрытых от посторонних глаз коридоров, где крики эхом отражались от стен. И точно нельзя было заглянуть в камеры, в каждой из которых только пластиковый матрас лежал в углу, отсутствовали окна, а с пола поднимался запах мочи.

– За ним будут присматривать лучшие психиатры страны, – сказала Виктория. – Он будет в безопасности, и о нем позаботятся до суда.

Да неужели? На персонал больницы оказывалось постоянное давление, а после произведенных сокращений нормальный уход за пациентами был невозможен. В этот момент я почувствовала, что в комнату прокрался страх.

– Ты знаешь, какие обвинения ему предъявят?

– Эбби слышала, как Офелия с Блейком обсуждали это вчера за завтраком. – Виктория накрыла мою ладонь своей. – Они думают, что Люка обвинят в обоих убийствах.

– Но это абсурд! – Я должна была предвидеть подобное, именно об этом твердил Уэйнрайт. – Он психически болен. Ему прислали несколько фотографий, но это не означает, что он убийца! Нет никаких доказательств!

– Следующая новость тебе не понравится…

– Я знаю, они нашли в комнате Люка окровавленную рубашку, но даже если ДНК совпадет, этого недостаточно! Ее могли подбросить…

– Все еще хуже, дорогая.

– Рассказывай.

– Они нашли в его машине недостающие фрагменты.

– Недостающие фрагменты в машине? – Я уставилась на нее в замешательстве. Что-то из терминологии автомехаников? И тут до меня дошло. Пальцы Кэрол и рука Брайана. Фрагменты человеческих тел, части людей, которых я знала. Мне стало очень плохо.

– Они лежали в коробке в багажнике спортивного автомобиля Люка. – Голос Виктории звучал все глуше. – Завернутые в пищевую пленку и спрятанные под архитектурными чертежами.

В тишине, последовавшей за этими словами, в комнату ворвалось птичье пение – чистый поток мелодичных нот. Через дверь в сад я увидела на лужайке дрозда: красивая пестрая птица грелась на солнышке, склонив голову набок – видимо, прислушиваясь к копошению червяков. А Виктория продолжала говорить:

– …скорее всего, срок ему сократят, потому что на момент преступления он был очень болен. Эбби слышала, как Блейк говорил о непредумышленном убийстве, при котором ответственность ниже.

– Люк не делал этого, Ви. Его вообще не должны судить. Это не он, что бы там ни нашли в его машине…

– Я знаю. – Виктория сжала мою руку крепче. – Конечно, я знаю.

– Если его невиновность не смогут доказать, сколько ему дадут? – Мои мысли путались от страха, но я сохранила способность говорить членораздельно.

– Офелия задавала Блейку тот же вопрос, и он ответил, что от семи до двенадцати лет.

В песне дрозда теперь появились скрипучие ноты, перемежавшиеся с прежними трелями, – небольшая серия резких звуков, а затем снова мелодия, и так по кругу.

– До суда еще далеко, им придется ждать, пока его состояние не улучшится, – продолжала Виктория. – Вот увидишь, найдутся доказательства, которые его спасут. А пока все вилами по воде писано.

Но предположения могли посчитать правдой, а настоящую правду извратить независимо от того, как долго пришлось бы ждать. Людей часто сажают в тюрьму по ошибке, об этом то и дело пишут в газетах. Я снова посмотрела в сад, но песня прекратилась, а дрозд исчез. Я знала: двенадцать лет в четырех стенах, без птиц, деревьев и солнечного света Люк не сможет пережить.

– Тебе не стоит сейчас оставаться одной. – Виктория внимательно наблюдала за мной. – Может, позвоним Нейтану?

Я покачала головой:

– Нейтан сегодня допоздна в Лондоне, а завтра едет на конференцию в Прагу.

– Эбби сказала, что Офелия с Блейком обсуждали школу для Оскара в Штатах. В Калифорнии, кажется.

Я помнила, что Офелия не из тех женщин, которые отказываются от того, что им принадлежит. Она найдет способ держать Люка рядом с собой, если вернется в Америку. Она организует его перевод в аналогичное учреждение там. Наверное, их много, но она как-нибудь справится. У меня запершило в горле. Я думала, что Люк после освобождения вернется в Солсбери. Нам не быть вместе, я это знала, но мы ходили бы по одним и тем же улицам, дышали бы одним воздухом. А если бы он предпочел жить во Франции, я могла бы воображать, как он рисует у окна, рубит дрова в саду или сидит у огня. Если он уедет в Америку, я не смогу представлять, как он живет на другом конце света, и потеряю его навсегда.

Виктория взяла со стола брошюру, которую я прежде не замечала.

– Эбби нашла несколько таких у Офелии и принесла одну для тебя.

Подруга выдержала паузу, а потом, словно выполняя некий долг, неохотно передала брошюру мне. Толстая и глянцевая, с текстом на английском, французском и немецком языках, она была выпущена престижным агентством недвижимости с международным рынком сбыта. Блейк не терял времени даром. Дом Люка был представлен потенциальным покупателям более чем идеально. Снимки были сделаны с квадрокоптера в ракурсах, которые скрывали дыру в крыше и осыпавшиеся участки стен. Не видно было и пошедшую пузырями краску на ставнях.

Чрезвычайно привлекательное поместье в Провансе, расположенное на собственных обширных землях и выставленное на рынок впервые за двести пятьдесят лет. Широкий вид на Альпийские горы. Сен-Реми-де-Прованс неподалеку, железнодорожное сообщение с Парижем со станции Арль. Огромный потенциал для модернизации.

Глядя на фотографии, я снова почувствовала запах лаванды, услышала воркование голубей, увидела, как свет играет в листве оливковых деревьев.

– Дедушка Люка оставил этот дом ему, его семья владела им на протяжении многих поколений. Он принадлежит Люку! – Мои щеки горели. – Они не могут так поступить!

– Увы, могут, милая, если у них есть доверенность. Наверное, туго с деньгами. Сегодня утром Офелия уехала в Лондон, чтобы встретиться со своим адвокатом.

Я стала утешать себя тем, что при продаже дома могут возникнуть трудности. Когда приехавшие покупатели увидят, что изображения в брошюре не соответствуют действительности, они откажутся от покупки. Посчитают, что потребуется слишком много сделать самим. Люди, желающие приобрести дом на юге Франции, обычно ищут другой тип роскоши, а не сад, заросший полевыми цветами, и крошечный душ, в котором гнездятся ласточки. Блейк мог бы организовать душ с сильным напором воды, горячую ванну с гидромассажем и бассейн, но деньги понадобились именно сейчас, и он решил продать все как есть.

Виктория пошла на кухню, я вслед за ней. Она сняла с плиты кофейник и улыбнулась, пытаясь меня подбодрить:

– Ты слышала новости о Лиззи?

Я кивнула:

– Нейтан сказал, она меня еще не простила.

– Простит. – Виктория налила кофе в свежую кружку и протянула мне. – Конечно, сначала она бежит к Нейтану, ведь она всегда была папиной дочкой. Но очень скоро ей понадобишься именно ты.

– Она сказала, кто отец ребенка? – спросила я.

– Похоже, это тайна за семью печатями.

– Я видела его случайно. Симпатичный, чуть моложе нее.

– Молодость – это хорошо, – глубокомысленно кивнула Виктория, наливая кофе себе.

Мне вспомнилось тело Люка, его красота и сила. Легкая походка, уверенность во взгляде. Теперь все было по-другому – скованность, устремленный в себя взгляд, расколотый разум. У меня застучало в висках, я сделала большой глоток кофе и обожгла себе язык.

– А я свой возраст ни на что не променяла бы. – Виктория усмехнулась. – Не хочу возвращаться в молодость.

Я точно знала, что она имела в виду, и чувствовала то же самое. Юность – это неуверенность и сомнения, множество вопросов, на которые тебе непременно нужны ответы, и терзания от неумения сделать правильный выбор. Лишь много лет спустя ты осознаешь, что любой выбор тогда был неправильным, а единственное, что имело значение, – любовь.

Уходя, я обняла подругу. Она уезжала ухаживать за матерью, которая боролась со своей последней болезнью. До нашей следующей встречи могли пройти месяцы. Зайдя домой, я услышала, что задняя дверь хлопает на ветру. Я забыла ее запереть и поэтому сразу поспешила задвинуть засов. В комнатах пахло по-другому, за время моего короткого отсутствия в дом занесло лепестки роз, которые разлетелись по всему ковру. Обычно к этому времени все наши розовые кусты уже были обрезаны, но с тех пор, как я вернулась, Нейтан еще ни разу не возился в саду.

В зеркале прихожей мое лицо выглядело старше, волосы тусклее, морщины заметней. Я поставила душистый горошек в вазу и отправилась наверх, в ванную. Одежда свободно упала к моим ногам. Я похудела, все лишние дюймы на талии и бедрах исчезли. Раньше я была бы рада, но теперь мне было все равно. Я долго стояла под душем, намыливая волосы шампунем и затем втирая в них кондиционер. Горячая вода лилась мне на голову, милосердно вымывая из нее все мысли. Я могла простоять так часами, но меня насторожил какой-то грохот, и я выключила душ. Заднюю дверь я закрыла, значит, скорее всего, это было хлопающее на ветру окно.

Я завернулась в полотенце, вышла из душа, отправилась в спальню и остановилась на пороге как вкопанная.

Комната была перевернута вверх дном.

Когда я увидела весь этот беспорядок, мое сердце бешено заколотилось. Ковер исчез под кучей одежды, разбросанной повсюду, словно в гневе. Колготки валялись на полу вперемешку с нижним бельем и скомканными брюками. Все ящики были выдвинуты, дверцы шкафа распахнуты, платья и костюмы выброшены, вешалки переломаны. Меня охватил страх, зазвеневший в голове, как сигнал тревоги. Должно быть, кто-то пробрался в дом, когда я выходила к Виктории. Но, судя по всему, пока я принимала душ, уже сбежал.

Снизу донесся еще один стук, будто на пол упал стул, и я услышала шаги в гостиной. Это не было звуком хлопающего на ветру окна.

Незваный гость все еще находился в доме.

Глава 30

Июнь 2017 года

Я отступила назад, побежала в ванную и защелкнула на двери щеколду. Эту хлипкую штуковину из тонкого металлического прутка любой сильный человек мог бы выломать в два счета. В кармане джинсов, которые сбросила на пол перед тем, как принять душ, я нащупала телефон. Я набрала номер полиции и отчаянным шепотом стала вызвать о помощи, хотя мне хотелось кричать.

– В моем доме незнакомец, он внизу! Я его слышу!

– Вы в безопасности?

– Я в ванной, дверь заперта, но он может вломиться. – У меня пересохло во рту, шептать было трудно.

– Назовите ваш адрес.

С невыносимой медлительностью женщина на линии повторила мои данные, а затем сказала что-то обнадеживавшее, но я пропустила это мимо ушей. Я могла слышать только пульсацию крови у себя в висках. Перед глазами возник образ Брайана, лежавшего на полу его дома. Казалось, по стенам ванной расплескалось что-то ярко-красное. Я посмотрела на свои ладони, запястья, переплетения вен, проглядывающие контуры костей. Каково это, когда твою кожу рассекают зазубренным ножом? Разделяют мышцы, режут сухожилия, раздвигают суставы. Интересно, какие при этом слышатся звуки.

Я ощутила рвотный позыв и сглотнула, чтобы его остановить. Нельзя было производить много шума. Пот струйками стекал по моей спине. Я набрала номер Нейтана, но тот не брал трубку. Мои руки слишком сильно дрожали, чтобы написать сообщение. Злоумышленник мог находиться прямо за дверью. Я напрягла слух, пытаясь услышать его дыхание, а он в это время, возможно, прислушивался к моему, и я ничего не услышала. Должно быть, он прикидывал, успеет ли ворваться и напасть на меня до прибытия полиции.

Через окно я услышала, как остановилось такси и хлопнула дверь. Виктория уезжала на вокзал. Мне хотелось позвать ее на помощь, и она прибежала бы без раздумий прямо в лапы злоумышленника. Я зажала рот ладонью. Такси отъехало, шум его двигателя затих вдали.

Прошло пять минут. Десять.

Я сидела на корточках, обливаясь потом, и молилась, чтобы Лиззи не приспичило именно в этот момент прийти и наконец поделиться со мной своей новостью – распахнуть дверь, позвать меня через лестничный пролет и тем самым привлечь к себе внимание незваного гостя. Стараясь справиться с дрожью в руках, я начала набирать ей сообщение, но тут услышала, как распахнулась калитка. Грохочущие шаги пересекли двор, в дверь замолотили кулаки.

Приехала полиция.

Дюйм за дюймом я медленно приоткрыла дверь ванной, а затем, отбросив осторожность, сбежала вниз по лестнице, споткнувшись на нижней ступеньке, и распахнула входную дверь. На пороге стояли двое полицейских – мужчина и женщина, а позади них еще трое. Женщина была коренастой и круглощекой, с пышным пучком волос на затылке. Она выглядела прилежной и доброй, как фермерская жена из детской книжки. Мне захотелось ее обнять. Она прошла внутрь, двигаясь нарочито неторопливо, чтобы меня успокоить, и заварила мне чай, пока ее коллеги осматривали дом. Я дрожала, все еще кутаясь в полотенце. Другая сотрудница принесла мой халат.

На меня посыпались вопросы:

– Вы его видели?

Я отрицательно покачала головой.

– Он разбил окно?

– Я зашла к соседке, а заднюю дверь оставила открытой. Должно быть, он прошел через нее.

– Что-нибудь пропало?

– У меня не было времени посмотреть. Мое нижнее белье разбросано по всему полу, одежда повсюду.

– В первую очередь воры заглядывают в бельевые ящики. – Молодой гладколицый полицейский уже вернулся на кухню; в его голосе слышались нотки веселья.

Он обошел со мной дом. Ящики моего письменного стола оказались слегка выдвинуты, но я не могла вспомнить, закрывала ли их. Бумаги на столе, возможно, лежали иначе, но ничего не пропало. Шкаф в прихожей был открыт, вся обувь сдвинута в одну сторону. Хранилась ли она так прежде, сказать я не смогла. Дверь кладовки на кухне была приоткрыта, но я не припомнила, в каком состоянии ее оставила. Офицер смотрел на меня как на сумасшедшую. Наверное, я и говорила, как сумасшедшая, и выглядела тоже – со спутанными волосами, бледным лицом, в халате во второй половине дня. Должно быть, он счел меня крайне забывчивой, но ужас всегда путает мысли. Я отвернулась, чтобы потуже затянуть пояс халата. Ему было чуть за двадцать; возможно, он еще не представлял, что бывает с людьми в те леденящие моменты изменяющего сознание страха, которые выпали на долю Кэрол и Брайана. Умирая, они от ужаса, должно быть, одновременно с жизнью теряли и рассудок.

Я рассказала сотруднице полиции о человеке, которого видела в саду, и о фигуре за занавеской. Та кивнула и спросила, видел ли это кто-нибудь еще. Я отрицательно покачала головой. Я промолчала о Люке, который был рядом в то время, хотя она должна была слышать о нашем романе. Весь Солсбери о нем знал, и за его пределами тоже знали. По совету Джуди я не слушала новости, не читала газеты и не заходила в социальные сети. Я захлопывала дверь перед носом каждого из дежуривших у моего дома репортеров.

– Проникновение в дом может существенно повлиять на дальнейшее расследование, – сказала мне женщина-полицейский, но не стала вдаваться в подробности.

Меня переполняли надежда и страх. Неужели они, как и я, предполагали, что незваный гость мог оказаться убийцей и Люка могут освободить?

Полицейские не ответили на эти вопросы, но забрали мое белье, чтобы проверить на ДНК злоумышленника. Мне посоветовали запереть двери на засов, не выходить из дома и никому не открывать. Для осмотра местности в воздух решили поднять вертолет, а в конце улицы поставить полицейскую машину. В отличие от тех полицейских, которые меня арестовывали, эти были вежливы и настороженны.

Я вернулась в спальню и быстро оделась. Прежде чем повесить халат на крючок, я сняла кожаный кофр, все еще висевший на двери. Он был мягким, знакомым и теплым, будто согретым солнцем. Я села на кровать, открыла его и достала рисунки. Я нуждалась в воспоминаниях, которыми они были пропитаны. Разложив перед собой работы Люка, я могла слышать его хриплый голос, тон, которым он произносил мое имя.

Спустя некоторое время я сложила рисунки обратно в кофр, достала футляр, развернула картину и положила ее на кровать. В этот раз деревья на ней казались измученными, они корчились, будто от боли. Трава выглядела примятой, словно от сильного ветра, красные полосы на земле были багрового оттенка крови, горы расколоты на отдельные скалы. От пейзажа веяло насилием и драмой.

Я аккуратно завернула картину в бумагу, гадая о том, каким человеком был художник, о чем он думал. Страхи, которые он изобразил, казались почти осязаемыми. Возможно, он тоже страдал маниакально-депрессивным психозом и передал свою болезнь правнуку по наследству. Этого мне не суждено было узнать, но пока картина принадлежала мне, она была моим тайным утешением, способом прикоснуться к Люку. Я положила ее обратно в футляр, а футляр в кофр под халатом, где он исчез из виду так же, как сам халат для моего мужа. По прошествии двадцати пяти лет тот просто перестал его замечать.

Нейтан, похоже, увидел пропущенный звонок – его сообщение всплыло на моем телефоне, когда я расправляла складки халата:

Не могу сейчас говорить, перезвоню позже.

Я знала, что он на собрании, чего я еще ожидала? Он понятия не имел о злоумышленнике. Если бы знал, то позвонил бы и проявил заботу. Он захотел бы вернуться, но я была бы против – если ближайший рейс только утром, чем он мог мне помочь?

Полицейская машина стояла в конце улицы, и тем не менее я была одна. Мне хотелось с кем-то поговорить, с другом, который бы меня подбодрил. Виктория, вероятно, была уже в воздухе. Следующим мне на ум пришел Блейк. Он уже помогал мне. И теперь он обнял бы меня и усмехнулся, садясь за кухонный стол. Налил бы вина и отпустил шуточку, нелепую и дерзкую, как обычно. И мне бы полегчало. Я могла бы попытаться убедить его приостановить продажу дома, по крайней мере, пока Люк не поправится. Блейк может быть корыстным, но не бездушным. Он бы выслушал, и он бы подождал. Если бы с ним пришла Офелия, та, конечно, не шутила бы. И она не стала бы слушать, ее холодный взгляд скользнул бы по моему лицу, а затем уплыл в сторону.

Но я не могла поговорить с Блейком. И уж тем более с Офелией. Наша связь прервалась. В их глазах я была абсолютным злом – гадиной, вырвавшей Люка из семьи, расстроившей его до нервного срыва. Если они считали его виновным в преступлениях, то были уверены, что он совершил их по моей вине, под моим влиянием. Чем бы ни закончилось, они никогда меня не простят.

Я убрала в спальне, а затем прошлась по дому, закрывая дверцы шкафчиков. Подняла стул, который валялся у моего стола, и уселась в гостиной возле окна, глядя в сад. Забор казался непреодолимым, но через него уже трижды перелезали. Оказалось, что нам нужны охранные прожектора и сигнализация. Следовало договориться об этом немедленно, но время шло, а я не двигалась с места. Я боялась, что, если перестану смотреть в окно, могу пропустить момент, когда чужак снова перелезет через забор, и на этот раз, возможно, с оружием.

В конце концов я, должно быть, заснула, потому что было уже совсем темно, когда меня разбудил домашний телефон. Мы сохранили аппарат, которым пользовались мои родители, – старомодный, из бакелита. Нельзя было посмотреть номер звонившего, но сейчас это не имело значения. Наверное, мне отвечал Нейтан. Я схватила трубку:

– Наконец-то! Ты можешь говорить?

Ответа не последовало.

– Нейтан? Это ты?

Голос, который я услышала, звучал очень холодно:

– Это Офелия.