Текст книги "Книги Великой Альты"

ИСТОРИЧЕСКАЯ СПРАВКА

«Игра в прутья» дошла до нас в сильно искаженном виде. Сегодня в нее играют только девочки Верхних Долин, в то время как зрители за кругом, обычно мальчики, хором подпевают:

 
Эй, в кругу, шевелись, не зевай,
Ивовый меч лови-успевай!
 

Два концентрических круга играющих садятся на землю лицом друг к другу, с прутьями в руках. Прутья, некогда ивовые (это дерево больше не растет в Верхних Долинах, хотя остатки древней флоры доказывают, что тысячу лет назад ива произрастала там в изобилии), ныне делаются из пластика, гибкого и прочного одновременно. Под барабанный бой прутья передаются из рук в руки – семь раз по часовой стрелке и семь обратно. Затем ими обмениваются из круга в круг, также на счет «семь». И, наконец, под все ускоряющуюся дробь и пение зрителей прутья передаются крест-накрест: сначала партнеру-визави, затем игроку справа от партнера. Прутья полагается ловить рукой, в которой держат меч, что сильно затрудняет игру для левшей. Девочка, уронившая прут, выбывает.

Ловентраут ссылается на знаменитую «недостающую часть» Барьярдских гобеленов, найденную тридцать лет назад в склепе восточного владыки Ахмеда Мубарека, как на неоспоримое доказательство того, что «игра в прутья», которой увлекались воительницы горных кланов, идентична современной детской игре. На «недостающем» гобелене (многократно чиненном неумелыми руками на Востоке, не менее тридцати раз, судя по цвету нитей) действительно изображены два концентрических круга воительниц, но в руках у них мечи, а не прутья. Одна из «играющих» лежит на спине с мечом в груди, явно мертвая. Прочие игроки не обращают на нее внимания. Кован настаивает на том, что гобелен подвергся слишком большим переменам, чтобы можно было достоверно судить о его содержании, но что на нем, скорее всего, представлена специфическая форма казни, поскольку «недостающая часть» принадлежит к разделу, трактующему о предателях и шпионах. Возможно, истинное значение «недостающей части» никогда не будет разгадано. Вздорная гипотеза Мэгана о том, что внутренний круг состоит из «темных сестер» или «теневых сестер», которых можно увидеть при свете луны или толстых сальных свечей, все еще популярных в Нижних и Верхних Долинах, а внешний круг – из «светлых сестер», отдает прошлым столетием, когда люксофистки пытались воскресить обряды из Книги Света. Упомянутые обряды были запрещены на протяжении не менее чем семи поколений, а Дюан в своем блестящем труде «DasVolklichtetnicht»[1]1
  «Народ не проливает света»


[Закрыть] столь бесповоротно развенчивает Книгу Света, что мне незачем приводить здесь ее аргументы.

Все еще не утихают споры вокруг серебряных колец со сложной гравировкой, найденных в Аррундейлском кургане. Зигель и Залмон называют их «держателями прутьев», поддерживая тем шаткую теорию Мэгона, но факты скорее доказывают, что это кольца для салфеток либо для перевозки посуды на большие расстояния, о чем убедительно рассказывает Кован в своей работе «Клановые кольца».

Природа и история, т. 51.

ПОВЕСТЬ

Скоро весь хейм заговорил о постыдном поведении Сельны. Бывало, что и раньше сестры ссорились – их бурные свары вспыхивали ярким огнем, не оставляя после себя даже угольков, – но о таком здесь еще не слыхивали. Даже в летописях жрицы не упоминалось о подобных вещах, а хейм существовал уже семнадцать поколений и насчитывал восемь больших гобеленов.

Сельна вместе с малюткой весь день проводила на ярком солнце, а вечером, привязав Дженну к груди или спине, избегала освещенных комнат хейма. Раз или два, когда Сельне пришлись-таки выйти на свет факелов, Марджо возникала рядом с ней – бледная и истощенная. Исчез без следа заливистый смех темной сестры и ее звонкий голос.

– Сельна, – вздыхала она за спиной сестры, словно тростник на ветру, – что произошло между нами? – Это был голос призрака, глухой и угасающий. – Сельна…

Однажды, зайдя на кухню за молоком для ребенка, Сельна обернулись и увидела Марджо. Сельна зажала руками ушки девочки, чтоб заглушить голос своей сестры, хотя он стал уже так слаб, что нужды в этом не было. Дония со своей сестрой Дойи и две старшие девочки взирали на это в ужасе. В тающей фигуре Марджо им виделась собственная медленная смерть.

Марджо, с глазами как два синяка, плакала черными слезами.

– Сестра, почему ты так поступаешь со мной? Я делила бы дитя с тобой и никогда не стала бы между вами.

Но Сельна медленно и решительно отвернулась от молящей тени. Увидев пораженные лица Доний, Дойи и девочек, она склонила голову, согнула плечи, как будто ожидая удара, и вышла, так и не взяв молока, в темные сени.

На тринадцатый день ее позора жрица изгнала ее из хейма.

– Дочь моя, – сурово сказала жрица, – ты сама навлекла это на себя. Мы не можем помешать тому, что ты творишь со своей темной сестрой. После того как ты познала Книгу Света, нам нечему больше учить тебя. Что происходит между вами двумя – дело ваше. Но хейм ропщет. Мы не в силах больше смотреть на это. Ты должна покинуть нас и одна завершить свое злое дело.

– Одна? – повторила Сельна, и впервые голос ее дрогнул. Она еще ни разу не оставалась одна с тех пор, как себя помнила. Она прижала к себе малютку Дженну.

– Ты оттолкнула от себя свою темную сестру и покрыла позором всех нас, – сказала жрица. – Дитя останется здесь.

– Нет! – вскричала Сельна, обернувшись назад, и серая тень, еще недавно бывшая Марджо, обернулась вместе с ней. Но позади стояли шесть крепких воительниц – они оттеснили обеих к стене и отобрали дитя, несмотря на вопли и мольбы Сельны.

Сельну вывели на яркий свет дня, означавший ее полное одиночество. Она ушла, в чем была, а ее лук, меч и охотничий нож швырнули ей вслед в мешке, который ей пришлось развязывать не меньше часа. Никто не сказал ей ни слова на прощание – так распорядилась жрица.

Сельна ушла из хейма днем, но вернулась ночью, тень среди теней, и выкрала дитя.

У колыбели Дженны не было часовых, и Сельна знала, что их не будет. Женщинам не пришло бы в голову, что она, изгнанная с таким позором, может вернуться. Часовые стояли у ворот, но Сельна была воительница, лучшая из лучших, и они с Марджо часто играли в потайных ходах. И вот она тихо, тише, чем тень, прокралась назад. Она погасила три факела в проходе, чтобы глухой голос Марджо не потревожил спящих.

Дженна проснулась, узнав запах приемной матери, проворковала что-то и уснула опять. Лепет ребенка утвердил Сельну в ее решимости. Она пробежала назад по тайному ходу и очутилась в лесу еще до рассвета.

Птицы приветствовали ее пением на старой тропе, где камень истерся под множеством ног. Сельна нашла большой валун, под которым спрятала свое оружие. Она, хоть и опозоренная, ни за что не подняла бы меч или лук против подруг по хейму. Устроившись в углублении валуна, как будто для нее вырубленного, Сельна расстегнула свой камзол. Раз она теперь настоящая мать, она должна и кормить малютку. Она дала ребенку грудь. Дженна несколько мгновений жадно сосала, но, не найдя молока, отвернула головку и расхныкалась.

– Тихо! – рявкнула Сельна, сжав пальцами личико ребенка. – Воительницы не плачут.

Но дитя, голодное и напуганное, раскричалось еще пуще. Сельна свирепо встряхнула девочку, не замечая, что и по ее собственным щекам текут слезы. Дженна от страха умолкла, а Сельна встала и огляделась, опасаясь, не потревожил ли кого-нибудь плач. Но все было тихо, и Сельна снова села, прислонившись к камню, и уснула с ребенком на руках.

Но голодная Дженна не спала. Она ловила ручонками пылинки, пляшущие в солнечных лучах, что пробивались сквозь кроны берез и осин, а после принялась сосать свой пальчик.

Когда Сельна проснулась, солнце уже стояло высоко над головой и на краю поляны высунула мордочку из кустов любопытная лиса. При пробуждении Сельны лиса насторожила уши и скрылась в лесу.

Сельна потянулась, глядя на ребенка, спящего у нее на коленях, и с улыбкой потрогала белые волосенки Дженны. На солнце под ними просвечивала розовая кожица и видно было, как бьется жилка.

– Ты моя, – свирепо прошептала Сельна. – Я позабочусь о тебе. Я буду беречь тебя. Буду тебя кормить. Я – и никто другой.

Слыша ее голос, Дженна проснулась и залилась тоненьким плачем.

– Ты голодна – я тоже. Сейчас я добуду еду нам обеим.

Сельна застегнула камзол и привязала ребенка на спину, пропустив лямки под мышками – достаточно туго, чтобы дитя не упало, и достаточно свободно, чтоб не мешать им обеим двигаться. Держа лук и меч левой рукой, она вдела кинжал в ножны у правого плеча, чтобы метнуть его в случае надобности, и устремилась вперед по лесной тропе.

Ей посчастливилось. Она нашла кроличьи следы, с легкостью выследила добычу и сбила с первого же выстрела. Боясь разводить костер так близко от хейма, она все же не пожелала есть сырое мясо, выкопала яму и развела небольшой огонек там. Кое-как поджарив крольчатину, она стала жевать мясо, а сок пускать Дженне в ротик. Со второй попытки малютка распробовала и стала жадно сосать у Сельны изо рта.

– Как только смогу, достану тебе молока, – пообещала Сельна вытирая девочке ротик и щекоча ей шейку. – Я наймусь охранять один из пограничных городков или вступлю в армию короля. Они охотно принимают воительниц Альты.

Дженна улыбнулась ей в ответ, размахивая ручонками. Сельна поцеловала ее в лобик, ткнувшись носом в белые волосики, нежные, как крыло мотылька, и снова привязала девочку себе на спину.

– Ночью нам нужно будет пройти еще много миль, прежде чем я почувствую себя в безопасности. – Сельна не упомянула о том, что хочет провести ночь в лесу, потому что теперь полнолуние и ей невыносимо видеть свою бледную тень и объясняться с нею.

ЛЕГЕНДА

В темном лесу близ хейма Альты есть поляна. Там под сенью белых берез растет ирис с красными по краям лепестками. Люди, живущие в Селкирке, к западу от леса, говорят, что каждый год во время второй луны три призрака являются там. Один из них – воительница с темным ожерельем на шее. Вторая – ее теневой двойник. А третий – белая как снег птица, которая летает над ними, крича, как ребенок. Перед рассветом обе женщины пронзают друг друга мечами, и там, где пролилась их кровь, вырастает ирис – белый как птица, красный как кровь. Живущие к востоку от леса называют его «снежный ирис», живущие южнее – «холодное сердце». Но жители Селкирка называют этот цветок «сестрина кровь» и никогда его не рвут. Хотя сок из сердцевины ириса помогает женщине в ее трудное время и унимает жар приливов, жители Селкирка даже пальцем его не трогают и не ходят на ту поляну, когда наступает ночь.

ПОВЕСТЬ

На краю небольшой поляны, неподалеку от города Селкирка, Сельна остановилась отдохнуть. Прислонясь спиной к молодому дубку, заслонявшему ее от полной луны, она отдышалась и бросила наземь лук и меч. Из-за собственного дыхания, шумного поначалу, она не услышала шороха, а когда услышала, было уже поздно. Сильные мозолистые руки схватили ее сзади и приставили ей нож к подбородку.

Она сдержалась и не вскрикнула, хотя ей было больно, а нож скользнул вниз, обведя ее горло кровавым полукружием, словно ожерельем.

– Такие украшения должны носить все Альтины потаскушки, – произнес грубый голос. – Далеко же ты забрела от дома, девушка.

Сельна упала на колени, стараясь повернуться спиной, чтобы защитить дитя, и мужчина, испуганный этим движением, вогнал ей нож в горло. Она хотела крикнуть, но не смогла издать ни звука.

Мужчина с хриплым смехом разодрал на ней камзол, обнажив груди и живот.

– Сложена, как мальчишка, – брезгливо бросил он. – Ваша сестра хороша только дохлой или издыхающей. – Он взял ее за ногу и поволок на освещенную луной поляну, где трава была помягче. Там он попытался перевернуть ее на спину.

Сельна не могла кричать, но еще могла драться. И тут позади раздался другой женский крик, странный и булькающий.

Мужчина, испуганно оглянувшись через плечо, увидел двойника первой женщины, с такой же черной чертой вокруг горла. Обернувшись назад, он понял, что совершил ошибку, ибо Сельна успела достать нож. Из последних сил она метнула клинок в лицо врагу, и нож вошел прямо меж глаз. Но Сельна уже не видела этого – она повалилась ничком и умерла, кончиками пальцев коснувшись руки Марджо.

Мужчина попытался встать, но сумел приподняться только на колени и упал на Сельну так, что рукоятка ножа оказалась в ручонке Дженны. Девочка вцепилась в рукоять и залилась плачем.

Утром их нашел пастух, всегда гонявший своих овец на эту поляну, где весной трава была слаще всего. Он явился туда перед самым рассветом и увидел у опушки три мертвых тела. Когда он, растолкав своих овец, подошел к ним, то понял, что ошибся и мертвых всего двое: женщина с перерезанным горлом и мужчина с ножом между глаз. Дитя за спиной у женщины держалось за рукоять ножа, словно это оно направило смертельный удар.

Пастух опрометью бросился обратно в Селкирк, бросив овец, которые блеяли над убитыми. Когда он вернулся с шестью крепкими пахарями и шерифом, на поляне остался только мужчина. Женщина, ребенок и нож исчезли, а с ними одна из молочных маток.

БАЛЛАДА

Баллада о Селденской малютке

 
О девы златовласые.
Одетые в парчу.
От страшного несчастия
Вас упредить хочу:
Близ града Селдена леса —
Опасные, глухие,
Листва там глушит голоса,
А люди там лихие.
Однажды в город Селден шла
Охотница младая.
Малютку за спиной несла.
Без страха напевая.
В сукно зеленое одет
Был стан красотки тонкий.
Малютка же была – как свет.
Прекраснейшим ребенком.
Деревья шелестят листвой.
До города – далеко…
Убийца вышел из кустов
И преградил дорогу.
«Чего желаешь ты, злодей.
Лихой полночный тать?
Мой хладный труп оставить здесь,
А мой кошель забрать?
Иль хочешь с плеч моих сорвать
Зеленое сукно?
Иль хочешь девственность отнять —
Так нет ее давно!»
Злодей ни слова не сказал.
Ни имени его,
Ни прозвища ей не назвал,
Ни рода своего.
Как звали мать его с отцом,
Откуда он. Бог весть!
Злодей мечтал лишь об одном —
Отнять красотки честь.
Но лишь охотницу схватил,
Так руки и разжал —
Достало у малютки сил
В ручонку взять кинжал.
И раз, и два сверкнула сталь,
А лезвие остро…
И раз, и два скользнул кинжал
Убийце под ребро.
Где ж колыбель из серебра
Малютке, что смела?
Где злато – той, что так храбра
И мать свою спасла?
Молю, Господь, – мольбе внемли
И милостью своей
Ты каждой матери пошли
Отважных дочерей!
 

ПОВЕСТЬ

Жрица отменила свой приговор, ибо четыре охотницы нашли мертвую Сельну рука об руку с Марджо. Охотницы скрылись в лесу, когда явился пастух со стадом, дождались, когда он уйдет, и забрали Сельну, ребенка и овцу обратно в хейм.

– Наши сестры снова вернулись к нам, – сказала жрица, встретив охотниц с их скорбной ношей у ворот, и начертала знак Альты – круг и крест – на лбу Сельны. – Несите ее в дом, и ребенка тоже. Теперь это дитя будет дочерью нам всем, а не одной из нас.

– Вспомни пророчество, Мать, – воскликнула Амальда, и многие поддержали ее. – Не об этом ли ребенке говорится в нем?

Жрица покачала головой.

– В Книге сказано о трижды осиротевшем ребенке, а эта крошка потеряла только двух матерей – родную мать и Сельну.

– Ну а Марджо? – не уступала Амальда. – Разве она не была ей матерью тоже?

Жрица поджала губы.

– Мы не должны подгонять события под пророчества, сестра. Вспомни, что сказано: «Чудеса приходят лишь к тем, кто их не ждет». Я сказала свое слово. У малютки в нашем хейме будет не одна мать, но много. – И жрица провела пальцами по своей длинной косе.

Женщины долго переговаривались, но, наконец, согласились с ней. Тело Сельны уложили в ивовую погребальную корзину и отнесли в комнату лекарки. Там покойницу обмыли и одели, до блеска расчесали ей волосы, а после заплели корзину наглухо.

Вшестером, по одной у каждого угла и по одной в голове и в ногах, женщины поднялись со своей ношей на Священный Холм, к огромной, с извилистыми ходами Пещере Альты, где уже многие поколения при свете факелов покоились тела сестер.

Они взошли к пещере в полдень, но дождались ночи, поев лишь плодов, которые взяли с собой. Тихими голосами они поминали Сельну, ее охотничье мастерство и ее бесстрашие, ее скорый гнев и еще более скорую улыбку. А с ней поминали и Марджо, не бледную тень, но веселую и смеющуюся.

Кадрин заметила, что сама Альта помогла им найти тело Сельны.

– Нет, сестра, нам помогло искусство – моих сестер и мое. Мы выслеживали ее несколько ночей, и не лишись она разума, мы нипочем не напали бы на ее след, ведь она была лучшей из нас, – сказала Амальда.

Кадрин положила руку ей на плечо.

– Я хотела сказать, сестра, что Альта своей милостью позволила принести ее сюда, на Священный Холм – ведь столько наших лежит в безымянных могилах!

Когда взошла луна, число собравшихся на Холме увеличилось почти вдвое – только к детям не присоединились темные сестры.

Около Сельны в собственной корзине появилось тело Марджо – прутья ее гроба были заплетены столь же искусно, как и у сестры.

И жрица заговорила прерывающимся от горя голосом:

– Мир нашим сестрам, единым даже в смерти, – сказала она и шепотом добавила слова, не предусмотренные обрядом: – Теперь у вас все хорошо.

Дония испустила глубокий, стонущий вздох, и обе стряпухи залилась слезами.

Жрица пропела первое из семи восхвалений, и все прочие подхватили слова, знакомые им с детства:

 
Во имя пещеры горной.
Во имя могилы черной…
 

Kогда был пропет седьмой стих и последние мелодичные отзвуки затихли в воздухе, женщины подняли корзины и внесли Сельну с Марджо в пещеру.

Дония и ее темная сестра шли последними. Дония несла на руках белоголовую малютку, которая, вдосталь напившись овечьего молока, мирно спала у пышной груди стряпухи.

МИФ

И сказала Великая Альта: «И будет среди вас моя единственная дочь, что трижды родится и трижды осиротеет. Трижды будет она лежать у тела мертвой матери, но останется жива. Она будет владычицей всего сущего, но не будет властвовать. Она родит дитя за каждую из своих матерей, но не будет им матерью. Эти трое будут едины и положат начало новому миру. Так я сказала, и так будет».

И Великая Альта извлекла из света плачущее дитя, белое как снег, красное как кровь, черное как ночь, и кормила его грудью, пока дитя не утихло.

Книга вторая
КНИГА СВЕТА

МИФ

Когда Великая Альта говорила, ее слова были как осколки стекла. Когда же солнце осветило их, они стали как озера чистейшего света. Слова, орошенные слезами ее дочерей, отливали радугой. Но каждый раз слова Великой Альты отражали мысли того, кто внимал им: образ в образ, тень в тень, свет в свет.

ЛЕГЕНДА

Был некогда великий учитель – он пришел в Долины с востока, вместе с солнцем. Слова его были столь чудесны, что всем, кто слышал их, они казались прекраснейшими кристаллами, издающими высокий, сладостный звон.

Учитель прожил меж обитателей Долин год и один день, а после ушел на запад вместе с солнцем. Никто не мог сказать потом, был ли он мужчиной или женщиной, высоким или низким, белокожим или смуглым. Но все слова, которые изрек учитель при свете луны – ибо он был нем и мог говорить лишь в полнолуние, – его ученики собрали и составили из них книгу. Все были удивлены тем, сколь маленькой и легкой вышла она, и назвали ее Книгой Света.

ПОВЕСТЬ

Дженне исполнилось семь лет, когда она впервые коснулась Книги Света. Она стояла в ряд с тремя другими девочками своего возраста – так ровно, как только сумели их выстроить Марна, учительница, и Зо, ее темная сестра.

Селинда все время ерзала, Альна же, которой весной было трудно дышать, громко сопела. Только Марга, прозванная Пинтой за свой малый рост, и Дженна стояли смирно.

Жрица улыбнулась, глядя на них, но в ее улыбке не было тепла – она просто приподняла уголки губ. Она напомнила Дженне волчицу в лесу около Селкирка – волки тоже скалятся так, когда их вспугнешь и им приходится бросать добычу. Дженна видела их стаю однажды. Темная сестра жрицы тоже улыбалась, но ее улыбка казалась куда более приветливой.

Дженна слегка повернула голову так, чтобы видеть только ее, но следила за жрицей краем глаза – так, как в лесу. Видит Альта, она всегда старалась угодить Матери – но той, как видно, ничем не угодишь.

Полная весенняя луна освещала каменный алтарь. Рябины при дуновении ветерка шелестели новыми листочками. Облако на миг закрыло луну, и темная сестра жрицы исчезла со своего трона. Никто не шелохнулся, пока луна не вышла опять, и все темные не вернулись. И тихий, удовлетворенный вздох сорвался с восьмидесяти пар губ в амфитеатре, когда это случилось.

Жрица слегка вскинула голову, посмотрев на небо. Облаков поблизости больше не было, и она начала, раскрыв на коленях большую книгу в кожаном переплете и отчеркивая острым ногтем каждое слово.

Дженна не могла оторвать глаз от этого ногтя. Никому больше не разрешалось носить такие, да никто бы и не захотел. Такие ногти, как у жрицы, все время ломались бы на кухне или в кузнице, мешали бы натягивать тетиву или управляться с ножом. Дженна украдкой покосилась на свою руку, думая, как оно было бы, если бы отрастить такие, – и решила, что ничего хорошего в этом нет.

Голос жрицы, тихий и ясный, обволакивал девочек.

– И та, которой минет семь лет, и та, которой минет семь осеней, и та, которой минет семь зим, и та, которой минет семь весен, придет к алтарю и изберет свой путь. Избравши же его, она будет следовать им еще семь лет, не колеблясь ни сердцем, ни разумом. И тогда Избранный Путь станет Верным Путем.

Жрица подняла глаза от книги, где буквы словно светились при луне, и обернула ее раскрытой стороной к себе, так что искорки заплясали на платье.

– Избрали ли вы свой путь, дети мои? – спросила она. Ее темная сестра подняла глаза заодно с ней, ожидая их ответа.

– Да, – ответили девочки хором, как их учили, только Селинда запоздала – она, как всегда, витала в облаках, и Марне с Зо пришлось дать ей тычка сзади.

Затем девочки одна за другой стали всходить по ступеням, чтобы коснуться книги у жрицы на коленях, – Селинда первая, поскольку была старше на девять месяцев, а Дженна последняя. Коснуться книги, произнести обет, назвать свой выбор. Так просто – и совсем не просто. Дженна вздрогнула.

Она знала, что Селинда будет работать в саду со своей родной матерью. Там она сможет беспрепятственно таращиться в никуда, предаваясь тому, что Марна и Зо называли грезами наяву.

Альна, тоже дочь садовницы, выберет кухню, где ее одышка не так сильна и где она сможет, как полагают все, нарастить немного мяса на свои хилые косточки. Дженна знала, что Альне не по душе этот выбор – она гораздо охотнее осталась бы с матерью и ее темной сестрой, которые нянчились с ней в тяжкие ночи, когда Альну одолевало удушье. Но обе сестры сошлись на том, что девочку нужно убрать подальше от весенней пыльцы и осенних паутинок. Лекарка Кадрин предупреждала снова и снова, что однажды промежуток между вдохами затянется слишком надолго и Альна умрет прямо в саду. Эти слова и заставили всех принять окончательное решение. Всех, кроме Альны, – последний месяц она плакала каждую ночь, думая о своем грядущем изгнании, она сама сказала об этом Дженне. Но она послушная девочка и в ночь Выбора скажет то, что нужно.

Черненькая Пинта, родная дочь воительницы, решила избрать стезю своей матери, хотя была маленькой и хрупкой, в отца. Если бы кто-то стал отговаривать Пинту, она полезла бы в драку. Она непоколебима – преданность у нее в крови.

А что же сама Дженна? Общая и ничья дочь, она перебирала в уме разные возможности. Сад наводил на нее тоску своими ровными посадками. Кухня была и того хуже – все на своем месте. Она даже провела несколько месяцев около жрицы и обкусала себе все ногти – верный знак, что это выбор неправильный. Лучше всего ей было в лесу или во время воинских игр, в прутья, скажем, хотя женщины очень редко допускали детей в свой круг. И потом, они с Пинтой были дружны, как светлая и темная сестры. У Дженны в лесу даже зрение становилось острее – а на будущий год, когда она сделает выбор, ее научат обращаться с луком и ножом.

Дженна смотрела, как сперва мышка Селинда, потом сопящая Альна, потом решительная Пинта всходят по трем ступеням к алтарю, где жрица и ее темная сестра сидели на своих тронах без спинок. Каждая возлагала правую руку на Книгу, а левой касалась четырех мест, посвященных Альте: лба, сердца, пупка и лона. Затем девочки повторяли за жрицей слова клятвы и называли ей свой выбор. И как они сказали, так и будет, столь сильны эти слова: Селинда пойдет в сад, Альна на кухню, Пинта в лес.

Пинта сошла вниз с широкой ухмылкой на лице и дернула Дженну за руку, шепнув:

– У нее изо рта плохо пахнет.

После этого Дженне трудновато было сохранить серьезность, делая первый шаг. Губы так и разъезжались, хотя она долго училась плотно сжимать их. Но на второй ступени все изменилось. Дженна приближалась к своему выбору. Когда она поднялась на третью, ее охватила дрожь. Не из страха перед жрицей или трепета перед Книгой – такую дрожь лисенок, подобранный и выращенный Амальдой, испытывал при виде кур. Даже не будучи голодным, он дрожал от предвкушения – то же чувствовала и Дженна.

Положив руку на Книгу Света, она удивилась холоду, который ощутила. Буквы были выпуклыми, и ей казалось, что они отпечатываются у нее на ладони. Левой рукой она коснулась лба, холодного и сухого. Сердце придало ей уверенности своим ровным биением, и она быстро завершила обряд.

Жрица заговорила – от нее пахло не столько плохо, сколько чуждо: возрастом, достоинством, обязанностями ее сана.

– Повторяй за мной, Джо-ан-энна, общая наша дочь.

– Хорошо, Мать Альта, – прошептала Дженна внезапно надломившимся голосом.

– Я, дитя семи весен… – начала жрица.

– Я, дитя семи весен…

– Я выбираю, и я избрана.

Дженна перевела дух.

– Я выбираю, и я избрана.

Жрица улыбнулась, и Дженна увидела, что улыбка у нее не столько холодная, сколько печальная, и что жрица не привыкла улыбаться.

– Путь, который я избираю, это…

– Путь, который я избираю, это… – повторила Дженна.

Жрица кивнула. Она смотрела странно-выжидающе.

Дженна снова перевела дух. Сколько дорог открывалось перед ней в этот миг. Она закрыла глаза, чтобы осознать это, открыла их снова, и хищный взгляд жрицы поразил ее. Дженна слегка повернула голову и, обращаясь к темной сестре, сказала громче, чем намеревалась:

– Путь воительницы. Охотницы. Хранительницы леса. – И она вздохнула, радуясь, что все позади.

Жрица помолчала немного с почти сердитым видом. Потом она и ее сестра наклонились и обняли Дженну, шепча ей:

– Ты хорошо выбрала, воительница. – В этих словах не было тепла.

Дженна сошла вниз, еще слыша эхо слов, которые шепнула ей одна только жрица. Вот бы знать, говорила это жрица другим девочкам или нет. Дженне почему-то казалось, что нет – жрица добавила, одолеваемая странной дрожью: «Избранное дитя самой Альты».

На следующее утро уроки начались всерьез. Лес и раньше не был местом для игр, но настоящее учение – вопросы, ответы, запоминание и, наконец, игра – начиналось только после Выбора.

– Вот это наперстянка, – сказала мать Пинты Амальда, опускаясь на колени около тускло-зеленого растения. – Скоро она зацветет маленькими пурпурными колокольчиками.

– Почему бы ее тогда не назвать колокольчиком? – пробурчала Дженна, но Амальда только улыбнулась в ответ.

– Она красивая! – сказала Пинта и хотела погладить листок, но Амальда шлепнула ее по руке и сказала, видя, что Пинта обиделась:

– Запомни, дитя: «Лучше воду пролить, чем кувшин разбить». Не трогай ничего, если не знаешь твердо, что можешь это сделать. Чертополох и шиповник колются, крапива жалит, а есть и более хитрые растения, вред от которых сказывается долгое время спустя.

Пинта поднесла неосторожную руку ко рту.

По знаку Амальды обе девочки опустились на колени рядом с ней – Дженна близко, а все еще обиженная Пинта чуть подальше. Но солнечный нрав скоро победил обиду, и Пинта пододвинулась к Дженне.

– Понюхайте сперва, – сказала Амальда, указывая на листья растения.

Девочки вдохнули едва ощутимый терпкий запах.

– Если бы я дала вам попробовать эти листья, вы бы их тут же выплюнули. – Амальда передернулась, и девочки повторили за ней, Пинта с улыбкой до ушей. – Но если тело наливается водой, которая не находит выхода, или сердце начинает стучать слишком часто и громко, то Кадрин сделает отвар из этих листьев, и больной полегчает. Однако… – Амальда предостерегающе вскинула руку. Девочки уже усвоили, что этот знак гласит «молчи и слушай», – однако остерегайтесь этой «красивой» травы. В малых количествах она полезна, но если сделать со злым умыслом слишком крепкий настой, выпивший его умрет.

Дженна вздрогнула, а Пинта кивнула.

– Заметьте хорошенько это место, – сказала Амальда. – Ее листья рвут, только когда цветы распустятся, но Кадрин порадуется, что мы нашли для нее целую лощинку наперстянки.

Девочки осмотрелись.

– Какие приметы назовешь ты, Дженна?

Дженна поразмыслила.

– Большое белое дерево с двумя ветками, отходящими от ствола.

– Хорошо. А ты, Пинта?

– Третий поворот тропы, а потом направо, Ама. – Пинта в волнении назвала мать так, как звала в раннем детстве.

– Прекрасно! – улыбнулась Амальда. – У вас обеих острые глазки – но в лесу нужны не только они. Пошли. – Она поднялась и зашагала дальше. Девочки последовали за ней вприпрыжку, держась за руки.

Второй урок не замедлил прийти за первым. Вскоре Амальда вскинула руку, и девочки тут же замерли на месте. Амальда задрала подбородок, и они сделали то же самое. Она дотронулась до своего правого уха, и они стали прислушиваться. Сначала они не услышали ничего, кроме ветра в листве, но потом раздался какой-то странный треск и стрекот.

Амальда указала на поваленное дерево – девочки тихо подошли к нему и посмотрели.

– Ну, что это за зверь? – спросила Амальда наконец.

Пинта пожала плечами, а Дженна отважилась на догадку:

– Заяц?

– Умей слушать, дитя. Уши не менее важны, чем глаза. Разве вы не слыхали этот сердитый цокот? Вот так. – Амальда запрокинула голову и воспроизвела звук языком.

Девочкн в восторге расхохотались, и Амальда показала им, как это делается. Обе попробовали, и первой получилось у Пинты.

– Этот звук издает белка, – сказала Амальда.

– Я знаю! – воскликнула Дженна и сама удивилась – когда имя было названо, она вдруг поняла, что и правда это знает.

– Я тоже! – сказала Пинта.

– Раз белка цокочет, значит, она видит нас и сердится за то, что мы вторглись в ее владения. – Амальда огляделась вокруг, и девочки последовали ее примеру. – Ну-ка, поищем, где тут ее излюбленные местечки. Чаще всего это поваленные стволы, вот как этот.

Девочки поглядели на пень и увидели вокруг него шелуху от шишек и орехов.

– Белка здесь ест, – сказала Амальда, – и оставляет за собой следы, сама того не зная. Попробуйте теперь найти ее кладовые – она любит делать запасы.