Текст книги "Проблемы жизни"

Джидду Кришнамурти
Проблемы жизни

КНИГА ПЕРВАЯ

ТРИ ДОБРОДЕТЕЛЬНЫХ ЭГОИСТА

Недавно пришли ко мне три добродетельных эгоиста. Первый из них был саньяси – человек, который отказался от мира; второй был востоковед, глубоко верующий в братство; третий – убежденный последователь одной удивительной утопии. Каждый из них энергично действовал по своей линии и смотрел свысока на установки и деятельность других; каждый находил источник силы в своей собственной убежденности. Все они были горячо преданы своей особенной форме верования, и все как-то странно были безжалостны.

Они говорили мне, особенно последователь утопии, о своей готовности отказаться от всего или пожертвовать собой и своими друзьями во имя того, во что они верили. Они казались кроткими и добрыми, особенно человек, преданный братству, но в них было какое-то жестокосердие и та особая нетерпимость, которая свойственна тем, кто чувствует свое превосходство над другими. Они были избранными, толкователями; они знали и были уверены.

Во время беседы саньяси сказал, что готовит себя к следующей жизни. Настоящая жизнь, по его словам, может дать ему очень мало, так как он познал все иллюзии мирской жизни и отказался от мирских путей. Он добавил, что у него есть неизжитые личные слабости и некоторые трудности в сосредоточении, но в своей будущей жизни он осуществит идеал, который поставил перед собой.

Все его интересы и устремления основывались на убеждении, что он должен стать чем-то в своей следующей жизни. Мы говорили довольно подробно, и все время его упор был на завтрашнем дне, на будущем. «Прошлое существует, – говорил он, – но всегда в отношении к будущему; настоящее – это только переход к будущему, а сегодняшний день представляет ценность лишь в связи с тем, что будет завтра. Если бы не было завтрашнего дня, для чего же тогда делать усилия? Можно было бы просто вести растительную жизнь или уподобиться жвачному животному».

Жизнь, по его словам, это непрерывное движение от прошлого через миг настоящего к будущему. «Мы должны использовать настоящее, – сказал он, – чтобы стать в будущем мудрыми, сильными, исполненными сострадания. И настоящее, и будущее преходящи, но плоды пожинает завтрашний день». Он настаивал на том, что сегодняшний день – это только переходная ступень, и что мы не должны слишком беспокоиться о нем и как-то особенно принимать его. Мы должны твердо держать перед собой идеал завтрашнего дня и делать путь к нему успешным. В общем, настоящее вызывало у него раздражение.

Человек братства был более образован, а его манера говорить была более поэтичной; он искусно выбирал слова, обладая даром убеждения, и был весьма учтив. Он также уготовил для себя божественную нишу в будущем. Он тоже должен был стать чем-то. Идея эта наполняла его сердце, и во имя будущего он собрал учеников. «Смерть, – сказал он, – прекрасная вещь, так как она приближает человека к той божественной нише, которая делает для него возможным жить в этом скорбном и уродливом мире».

Он целиком стоял за то, чтобы изменить и облагородить мир, и ревностно работал во имя братства людей. Он считал, что честолюбие, с сопутствующими ему жестокостью и моральным разложением, неизбежно в мире, где должны делаться дела; поэтому, если бы вы захотели осуществить некоторые организационные мероприятия, вам пришлось бы в какой-то степени испытать оборотную сторону вещей. Работа для блага людей имеет важное значение, так как она помогает человечеству; тот, кто противится ей, должен быть отстранен – не грубо, конечно. Организация, созданная во имя этой работы, имеет величайшее значение, и ей нельзя ставить препоны. «У других свой путь, – сказал он, – но наш путь является основным; всякий, кто мешает делу, тот не наш».

Сторонник утопии представлял странную смесь идеалиста и человека практичного. Библия его была не старая, а новая. Он принимал новое без всяких оговорок. Он знал, к чему придет будущее, так как новая библия предсказывала, каково должно быть это будущее. Его план состоял в том, чтобы сначала произвести хаос, потом заново все организовать и осуществить свою цель до конца, «Настоящее, – сказал он, – извращено, его надо уничтожить, а после его разрушения должно быть построено новое. Настоящее необходимо принести в жертву во имя будущего. Наиболее важное значение имеет будущий человек, а не человек сегодняшнего дня».

«Мы знаем, как создать этого будущего человека, – сказал он, – мы можем сформировать его ум и сердце, но мы должны получить Власть, чтобы сделать что-либо полезное. Мы готовы пожертвовать собой и другими, чтобы создать новое государство. Всякого, кто стоит на пути, мы уничтожим, так как средства не имеют существенного значения; цель оправдывает средства».

Ради окончательного мира можно применить любую форму насилия; ради окончательной свободы индивидуума тирания в настоящем неизбежна. «Когда мы будем иметь власть в своих руках, – провозгласил он, – мы применим любые формы принуждения, чтобы создать новый мир без классовых различий, без духовенства. Мы никогда не отойдем от нашего основного тезиса; мы твердо стоим на этом, но наши стратегия и тактика будут меняться в зависимости от меняющихся условий. Мы планируем, организуем и действуем для того, чтобы уничтожить теперешнего человека ради человека будущего».

Саньяси, человек братства и последователь утопии – все они живут ради завтрашнего дня, ради будущего. Они не честолюбивы в обычном смысле, они не домогаются высоких почестей, богатства или признания; но они честолюбивы в более тонком смысле. Утопист отождествил себя с группой людей, которые, по его мнению, получат власть, чтобы пересоздать мир. Человек братства жаждет быть возвеличенным, а саньяси стремится к своей цели. Все они снедаемы собственным становлением, собственными достижениями и расширением своей личности. Они не видят, что это желание отвергает мир, братство и высшее счастье.

Любая форма проявления честолюбия, будет ли она ради группы, ради индивидуального спасения или ради духовного достижения, – это действие, отложенное на будущее; желание есть всегда желание будущего. Желание становления – это бездействие в настоящем. Теперь имеет большее значение, чем завтра. В данном миге заключено все время; понять миг – значит быть свободным от времени. Становление есть продление времени, продление скорби. Становление не содержит бытия. Бытие всегда в настоящем, и бытие есть высочайшая форма преображения. Становление – это всего лишь модифицированная непрерывность, продолжение, а радикальная трансформация существует лишь в настоящем, в бытии.

ОТОЖДЕСТВЛЕНИЕ

Почему вы отождествляете себя с другими, с группой, с государством? Почему вы называете себя христианином, индусом, буддистом или почему вы принадлежите к одной из бесчисленных сект? Мы отождествляем себя с той или иной группой, религиозной или политической, в силу традиции или по привычке, или вследствие внезапного побуждения, предрассудков, вследствие подражания или лени. Подобное отождествление ставит предел творческому пониманию; тогда человек становится просто игрушкой в руках руководителя партии, священнослужителя или излюбленного лидера.

Не так давно некто заявил, что он – последователь Кришнамурти, а вот такой-то принадлежит к другой группе. Говоря это, он совершенно не сознавал смысла такого отождествления. Он отнюдь не был глупым человеком; он был хорошо начитан, образован и все прочее. Он не был сентиментален и не руководствовался эмоциями при решении данного вопроса – напротив, он обладал ясностью и здравым смыслом. Почему он стал последователем Кришнамурти? Раньше он следовал за другими, принадлежал к другим группам и организациям, и, наконец, он отождествил себя с данным лицом. Из того, что он говорил, было очевидно, что его искания окончены. Он твердо стоял на месте, и это было завершением всего. Он сделал выбор, ничто не могло его поколебать. Теперь он может удобно обосноваться и ревностно следовать всему, что уже было сказано во время бесед и о чем будет сказано в будущем.

Когда мы отождествляем себя с другим, является ли это показателем любви? Помогает ли отождествление исследованию? Разве это не конец и любви и исследованию? Отождествление – это, без сомнения, обладание, притязание на право собственности, но ведь собственность отрицает любовь, не правда ли? Владеть – значит быть уверенным; обладание – это защита, делающая тебя неуязвимым. В отождествлении заключено сопротивление, явное или едва заметное, но разве любовь – особая форма сопротивления с целью самозащиты? Существует ли любовь, если имеется защита?

Любовь уязвима, уступчива, текуча, восприимчива; это высочайшая форма чувствительности, сенситивности, а отождествление ведет к нечувствительности. Отождествление и любовь не могут идти вместе, так как одно из них уничтожает другое. Отождествление, по существу, есть процесс мысли, с помощью которого ум создает для себя защиту и возможность расширения; а, становясь чем-то, он должен сопротивляться и защищаться, он должен владеть и отбрасывать. В этом процессе становления ум, или «я», укрепляется и делается более способным; но это не любовь. Отождествление губит свободу; но только в состоянии свободы, возможно, это высшее проявление чувствительности, сенситивности.

Необходимо ли отождествление для исследования? Не ставит ли сам акт отождествления предел исследованию, раскрытию? Счастье, которое приносит истина, невозможно, если отсутствует опыт исследования, связанного с раскрытием себя. Отождествление препятствует исследованию, раскрытию; это лишь другая форма лени. Отождествление – суррогат переживания, и, следовательно, оно полностью ложно.

Для того чтобы исследовать, всякое отождествление должно прекратиться. При исследовании не должно быть никакого страха. Страх препятствует исследованию. Это страх заставляет прибегать к отождествлению – отождествлению с другим лицом, с группой, с идеологией и т.д. Страх должен оказывать сопротивление или подавлять; но находясь в состоянии самообороны, как можно плыть наудачу в море, не обозначенном на карте? Истина или счастье не могут прийти, если не предпринять путешествия по путям своего «я». Вы не можете уплыть далеко, если вы на якоре. Отождествление – это убежище. Убежище нуждается в защите, а все то, что прибегает к защите, вскоре оказывается разрушенным. Отождествление влечет за собой собственное разрушение. Отсюда постоянная борьба между различными формами отождествления. Чем больше мы боремся за или против отождествления, тем больше мы оказываем сопротивление пониманию. Если осознать весь процесс отождествления, внешнего и внутреннего, если понять, что его внешнее выражение обусловлено внутренними требованиями, то создастся возможность для раскрытия и счастья. Тот, кто себя отождествил, никогда не может познать свободу, но только в ней одной приходит всякая истина.

ПУСТОСЛОВИЕ И БЕСПОКОЙСТВО

Как удивительно похожи друг на друга пустословие и беспокойство. И то, и другое – результат неугомонности ума. Неугомонный ум должен иметь постоянно меняющееся многообразие своих выражений и проявлений, он должен быть занятым; ему необходимо иметь все более сильные ощущения и разнообразные интересы. Как раз пустые разговоры и содержат все эти элементы.

Пустословие – подлинная противоположность глубине и серьезности. Говорить о ком-либо другом, в хорошем или дурном тоне, означает бежать от самого себя; бегство же от себя есть причина беспокойства. Бегство от себя по своей природе не имеет покоя. Заниматься делами других – вот что, по-видимому, заботит большинство людей. Это выражается в чтении бесчисленных журналов и газет с их столбцами сплетен, описаний убийств, разводов и прочее.

Насколько нас затрагивает то, что думают о нас другие, на столько же мы озабочены тем, чтобы узнать все о них; а отсюда возникают грубые и тонкие формы снобизма и преклонения перед авторитетом. Так мы становимся все более и более поверхностными, а внутренне – пустыми. Чем больше нас захватывают внешние обстоятельства, тем больше нам требуется ощущений и сильных возбуждающих, а это приводит к тому, что ум никогда не бывает спокойным и способным к глубокому исследованию и открытию.

Пустые разговоры – проявление беспокойного ума. Но одно лишь пребывание в молчании не является показателем спокойного ума. Спокойствие не возникает в результате воздержания или отречения; оно приходит одновременно с пониманием того, что есть. Для понимания того, что есть, необходимо быстрое осознание, так как то, что есть, не статично.

Если бы у нас не было тревог, многие из нас не чувствовали бы, что они живут; борьба с проблемами – это для большинства из нас показатель, что мы живем. Мы не можем представить себе жизни без проблем; чем больше мы заняты проблемами, тем более живыми мы себя считаем. Постоянное напряжение, связанное с проблемами, которые создала наша мысль, лишь притупляет ум и делает его нечувствительным и усталым.

Почему существует эта постоянная озабоченность по поводу проблем? Помогает ли тревожное состояние разрешению проблемы? Не приходит ли ответ на проблему тогда, когда ум спокоен? Однако для большинства людей спокойный ум – это скорее страшная вещь; они боятся быть спокойными, бог знает, что они могут открыть в себе, а беспокойство – это род профилактики. Ум, который боится открытий, должен всегда обороняться, и его неугомонность – это защита.

Вследствие постоянного напряжения, в силу привычки и влияния различных обстоятельств сознающие слои ума приобрели возбужденный и беспокойный характер. Современные условия жизни способствуют этой поверхностной деятельности и возбуждению ума, что является другой формой самозащиты. Защита – это сопротивление, сопротивление же мешает пониманию.

Беспокойное состояние, подобно пустословию, имеет видимость интенсивности и серьезности. Но если присмотреться более внимательно, можно увидеть, что оно вызывается привлекательностью вещей, а не серьезным к ним отношением. Привлекательность всегда изменчива, а потому и объекты беспокойства и пустых разговоров всегда меняются. Изменение – это просто модифицированная непрерывность, вариант непрерывности. Пустословие и беспокойство могут прийти к концу лишь тогда, когда будет понят неугомонный характер ума. Одно воздержание, контроль или дисциплина принесут не спокойствие, но лишь тупость, делая ум невосприимчивым и ограниченным.

Любопытство – не путь к пониманию. Понимание приходит с познанием себя. Тот, кто страдает, не любопытен; и простое любопытство, с его спекулятивными обертонами, является помехой в самопознании. Спекулятивные, умозрительные рассуждения, как и любопытство, – показатель беспокойного ума; а беспокойный ум, как бы ни был он одарен, губит понимание и счастье.

МЫСЛЬ И ЛЮБОВЬ

Мысль, имеющая эмоциональное и чувственное содержание, – не любовь. Мысль неизменно отрицает любовь. Мысль основана на памяти, а любовь – не память. Когда вы думаете о ком-нибудь, кого вы любите, эта мысль – не любовь. Вы можете вспоминать привычки вашего друга, его манеры, личные особенности, вы можете думать о приятных и неприятных случаях в ваших взаимоотношениях с ним, но образы, которые вызваны мыслью, – это не любовь. По своей природе мысль разделяет. Чувство времени и пространства, обособленности и скорби рождается в процессе мысли; и только когда мыслительный процесс прекратился, может появиться любовь.

Мысль неизбежно питает чувство собственности, то состояние обладания, которое сознательно или подсознательно порождает ревность. Там, где ревность, без сомнения, нет любви; и тем не менее, для большинства людей ревность считается признаком любви. Ревность – результат мысли; это ответ на эмоциональное содержание мысли. Когда чувство обладания или чувство, что тобой обладают, встречает преграду, возникает пустота, и ревность занимает место любви. Именно потому, что мысль играет роль любви, возникают все сложности и печали.

Если бы вы не думали о другом человеке, вы должны были бы сказать, что не любите этого человека. Ну а когда вы думаете о человеке, то это любовь? Если бы вы не думали о друге, которого вы, по вашему мнению, любите, вы пришли бы в ужас, не правда ли? Если бы вы не вспоминали о друге, который умер, вы бы сочли себя неверным, не любящим и т.д. Вы рассматривали бы такое состояние как равнодушие, бессердечие, поэтому вы начали бы о нем думать, достали бы его фотокарточки, портреты или создали с помощью воображения его образ. Но если таким способом наполнять сердце продуктами ума, то для любви не останется места. Когда вы находитесь вместе с другом, вы не думаете о нем; только в его отсутствие мысль начинает воссоздавать сцены и переживания, которые уже мертвы. Это оживление прошлого называется любовью. Так что для большинства из нас любовь – это смерть, отрицание жизни; мы живем прошлым, тем, что мертво, потому и сами мы мертвы, хотя и называем это любовью.

Процесс мысли постоянно отрицает любовь. Именно мысль имеет эмоциональные сложности, не любовь. Мысль – величайшая помеха для любви. Мысль создает разделение между тем, что есть, и тем, что должно быть, и на этом разделении основана и мораль; но ни мораль, ни ее противоположность не знают любви. Структура морали, созданная умом, чтобы совместно осуществлять контроль над общественными отношениями, – не любовь; это процесс отвердевания, подобный схватыванию цемента. Мысль не ведет к любви, мысль не культивирует любовь; ибо любовь не может быть культивируема, как растение в саду. Само желание культивировать любовь есть действие мысли.

Если вы вполне это осознаете, то увидите, какую важную роль в вашей жизни играет мысль. Мысль, очевидно, имеет свое место, но она никакого отношения не имеет к любви. То, что относится к мысли, может быть понято мыслью, но то, что не относится к мысли, не может быть схвачено умом. Вы спросите тогда, что же такое любовь? Любовь – это состояние бытия, в котором нет мысли; но само определение любви есть процесс мысли, и потому оно любовью не является.

Мы должны понять именно мысль, а не стараться поймать любовь с помощью мысли. Отрицание мысли не влечет за собой любви. Свобода от мысли существует только тогда, когда полностью понято все ее глубокое значение; для этого же необходимы не пустые, полные самомнения и поверхностные утверждения, но истинно глубокое понимание себя. Медитация, а не повторение, осознание, а не определение раскрывает пути мысли. Без постоянного осознания и познания на опыте путей мысли любовь не возможна.

УЕДИНЕННОСТЬ И ОБОСОБЛЕННОСТЬ

Солнце зашло; деревья стали темными и приобрели причудливые очертания. Широкая мощная река была тиха и безмолвна. Луна только что показалась над горизонтом; она поднималась между двумя большими деревьями, но еще не давала тени.

Мы подошли к крутому берегу реки и направились по тропе вдоль зеленого поля, засеянного пшеницей. Это был очень древний путь; много тысяч людей прошли по этой тропе, и она была полна преданий и тишины. Она вилась среди полей и манговых рощ, тамариндовых деревьев и покинутых храмов. Встречались сады, из которых доносилось благоухание сладкого горошка. Птицы садились на ночь; в большом пруду появились отражения звезд. Природа не была общительна в этот вечер. Деревья стояли отчужденными, погруженными в свое безмолвие и темноту. Несколько поселян, громко разговаривая друг с другом, проехали мимо на велосипедах, и снова воцарилось глубокое молчание и тот мир, который приходит, когда все пребывает в уединении.

Это уединение – не мятущееся и полное страха одиночество, но уединенность бытия; оно нетленно, богато, полно. Вот это тамариндовое дерево: оно не имеет другого бытия, как быть наедине с собой. Таково и это уединение. Вы пребываете в уединении, подобно пламени, подобно цветку, но совершенно не сознаете его чистоту, его необъятность. Истинное общение возможно лишь тогда, когда существует уединенность. Бытие наедине с самим собой – это не следствие отречения, самоизоляции. Уединение – это очищение от всех побуждений, от всевозможных стремлений желания, от любых результатов. Уединение – не результат деятельности ума. Уединение – вне сферы вашего желания стать уединенным. Такое желание – просто бегство от страдания из-за неспособности к общению.

Одиночество, со своим страхом и болью, – это изоляция, неизбежное проявление «я». Этот процесс изоляции, обособления, обширный или ограниченный, постоянно несет смятение, конфликт и печаль. Обособленность никогда не может создать состояния уединения; одно должно уйти, чтобы дать место другому. Уединенность неделима, а обособленность – это разделение. То, что пребывает в уединении, обладает гибкостью, а потому устойчиво. Только пребывающий в уединении может иметь общение с тем, что не имеет причины, что вне измерения. Для того, кто пребывает в уединении, жизнь вечна; для него смерти не существует. Пребывающий в уединении никогда не перестает быть.

Луна только что показалась над верхушками деревьев; тени стали густыми и темными. Залаяла собака, когда мы проходили через небольшое селение, возвращаясь вдоль реки. Река была спокойна; в ней отражались звезды и огоньки от моста. На высоком берегу стояли дети и смеялись; где-то плакал младенец. Рыбаки чистили и складывали сети. Ночная птица бесшумно пролетела мимо. Кто-то запел песню на другом берегу широкой реки; слова песни звучали ясно и проникновенно. И снова – всеохватывающая уединенность жизни.