Текст книги "Побег"

Глава 3

За четыре месяца до того, когда стало ясно, что Док получит помилование по своему второму и последнему приговору, его жена, Кэрол, устроила ему дикий скандал, когда навещала его в тюрьме. Объявила, что подает на развод, и действительно начала соответствующие процедуры в отношении мужа; приостановив их временно, до тех пор, пока не сумеет раздобыть денег, чтобы довести дело до конца. Вскоре после этого, объявив о своем намерении сменить имя и начать новую жизнь, она села на поезд до Нью-Йорка – в вагон второго класса, на незабронированное место. Вот вроде и все.

Но только ни в какой Нью-Йорк Кэрол не поехала и никогда не собиралась разводиться: на самом деле никогда, ни на миг, она не испытывала ни малейшего желания начать какую-то другую жизнь, кроме той, которую вела.

Поначалу у нее, возможно, и было такое продиктованное совестью намерение – переделать Дока. Но она не могла и подумать об этом без того, чтобы ее маленький ротик не скривился – гримаса, порожденная скорее замешательством, чем стыдом за нелепость тех взглядов, которых она одно время придерживалась.

Переделать? Изменить? Зачем и в какую сторону? Эти вопросы были лишены смысла. Однажды Док открыл перед ней дверь, и она вошла, приняв новый мир, и была принята этим миром. А теперь уже с трудом верилось, что когда-то для нее существовал какой-то иной. Аморальные взгляды Дока стали ее собственными. В каком-то смысле она была более похожей на Дока, чем сам Док на себя. Более обаятельной, убедительной, когда предпочитала быть такой. Более жесткой, когда казалось, что жестокость необходима.

Док пару раз подначивал ее на сей счет, пока не увидел, что ее это задевает. «Еще немного, – говорил он, – и мы отправим тебя обратно к книжным стеллажам». Его подшучивания даже не злили Кэрол – на Дока было почти невозможно злиться, – но и не вызывали у нее особого восторга. Они создавали в ней самой смутное ощущение чего-то непристойного, будто ее бесчестно выставляли на всеобщее обозрение. Она уже испытывала нечто очень схожее, когда ее родители настаивали на том, чтобы показать гостям одну из ее детских фотографий – набившая оскомину демонстрация младенца, распростершегося голышом на шерстяном белом коврике.

Ну да, это была ее фотография и все-таки на самом деле не ее. Так почему бы навсегда не забыть об этом? И забыть о том, что более чем через двадцать лет после того, как отсняли ту фотографию, она стала настолько скучной, пресной и вообще нежеланной, насколько способна быть несчастная молодая женщина.

Она работала библиотекарем, живя со своими весьма консервативными родителями средних лет и с каждым днем становясь все более закоренелой старой девой. Ее существование, лишенное ярких, живых эмоций, ограничивалось работой и домом. У нее были изящные черты лица, по-своему красивое пышное маленькое тело. Но люди видели не ее саму, а только немодную ее «практичную» одежду и чопорные манеры, считая невзрачной и даже дурнушкой.

Потом пришел Док – освобожденный пока лишь условно; он уже делал наметки по поводу очередного дела – и тут же разглядел в ней женщину, ту, какой она была на самом деле; и своей непринужденной улыбкой, своей благожелательной убедительностью, своей необидной настойчивостью он выманил-таки эту женщину из ее скорлупы. О, это не было делом нескольких минут. Или даже дней. На самом деле она была весьма своенравной. Третировала его, смотрела на него волком, ставя его, как она считала, «на место». Но почему-то с Доком такие вещи не проходили. Почему-то казалось, что тебя это ранит сильнее, чем его. И вот она смягчилась – совсем чуть-чуть – и в следующую минуту, по-видимому, прошла в ту чудесную дверь. И захлопнула ее за собой решительным пинком.

Родители сложили с себя всякую ответственность за нее. «Какие-то там родители!» – презрительно подумала она. Она потеряла своих друзей, свое положение в обществе. Какие-то там друзья, какое-то там положение! На нее завели дело в полиции.

* * *

Кэрол (Эйнсли) Маккой. Клички не имеет. Фотография и отпечатки пальцев истребованы по решению суда. Три ареста; к суду не привлекалась, осуждена не была. Подозревается в соучастии при совершении убийства, вооруженного ограбления, банка, состоит в браке с Доком (Картером) Маккоем. Может работать в качестве стенографистки, делопроизводителя. Может выглядеть привлекательной или непривлекательной, очень дружелюбной и недружелюбной. Пять футов два дюйма, сто десять фунтов; глаза серо-зеленые; волосы каштановые, черные, рыжие или светлые. Возраст тридцать – тридцать пять. Обращаться с осторожностью.

Кэрол улыбнулась самой себе, подмигнула своему отражению в автомобильном зеркале заднего обзора. Какое-то там дело! Наверняка в нем больше дырок, чем в их маленьких заплывших жиром головах.

После мнимого отъезда в Нью-Йорк она работала ресторанным ночным кассиром в маленьком городке в пяти милях от дома. Под другим именем, конечно, и совсем с другой внешностью, нежели сейчас. Накануне утром она уволилась с работы (чтобы отправиться к своему мужу, армейскому сержанту в Джорджии), проспала целый день, пока оформляли ее права собственности на новую машину, и поехала в управлении Бикон-Сити.

В восемь часов утра она была уже в шестидесяти милях от города. Позавтракав булочками и кофе, которые захватила с собой, и наскоро умывшись на заправочной станции, она почувствовала себя вполне отдохнувшей и в состоянии душевного подъема, несмотря на то что провела долгое время на колесах.

Ее облегающий кашемировый свитер с воротом подчеркивал тонкую талию, расширяющуюся полноту пониже и пышные формы над ней. Кепочка авиатора с длинным козырьком на голове была лихо заломлена набок, а волосы – теперь рыжевато-коричневые – выбивались из-под нее, забранные в кокетливый конский хвост. Короткие носочки на лодыжках переходили в слаксы, которые на самом деле сидели на ней далеко не в обтяжку, хотя казалось, что по меньшей мере в одном месте они заполнены до отказа.

Она выглядела сногсшибательно – молодо и нарядно. Выглядела – и что плохого в этом слове? – сексуально. Ощущая приятное возбуждение, Кэрол решила, что в нем нет решительно ничего плохого.

Она не видела Дока со времени их липовой ссоры в тюрьме. Они поддерживали связь только посредством коротких, осторожных и не приносящих эмоционального удовольствия междугородных телефонных звонков. Так было нужно, а Кэрол, как и Док, будучи в значительной степени частью Дока, не ссорилась по поводу того, что было нужно. И все-таки это не помешало ей испытывать почти исступленную радость от того, что долгим месяцам их разлуки пришел конец.

Док останется очень ею доволен, она знала. Тем, как она выглядит, всем, что она сделала за это время.

Цвет машины был крикливо-желтый, с откидывающимся верхом. На заднем сиденье вместе с багажом были сложены клюшки для гольфа, удочки, теннисные ракетки и прочие атрибуты отпуска. Чемоданы тоже были яркие, с ярлыками разнородных отелей и туристических баз. В одном из них лежала кепка, точно такая же, какая была на ней, солнечные очки и яркая спортивная куртка. Это было единственное, что в нем лежало, поскольку он предназначался для добычи из банка.

Они будут очень заметными во время путешествия, и эта заметность обеспечит им безопасность. Чем больше вещь бросается в глаза, чем больше ее выставляют напоказ, учил ее Док, тем меньше вероятность того, что она привлечет внимание.

Кэрол поехала медленнее, все чаще и чаще поглядывая на часы приборного щитка и индикатор пройденного расстояния. В девять она увидела, как вдалеке клубится черный дым, потом как он вздымается маслянистым облаком. Кэрол одобрительно кивнула.

Док, как всегда, сделал все точно в запланированное время. Дым сигнализировал об успешном выполнении второй половины его роли в ходе ограбления. Что означало – поскольку одна часть зависела от другой, – что он справился и с первой частью.

Она опять посмотрела на часы, поехав еще медленнее. На гребне холма остановила машину и стала поднимать брезентовый верх. Грузовик и два автомобиля проехали мимо, водитель одной из них – сбавляя скорость, как будто собираясь предложить помощь. Кэрол помахала ему рукой – давая понять, что она остановилась намеренно, потом снова села за баранку.

Она закурила сигарету; пыхнув ею пару раз, щелчком отбросила в сторону и стала пристально смотреть сквозь ветровое стекло. Девять пятнадцать – нет, уже почти девять двадцать. А она еще не получила сигнала – мигания левой фары. Правда, одна из тех машин вдалеке, что ехали к ней, внезапно исчезла с автострады, – а только что и еще одна, – но это ничего не значило. Тут было много боковых дорог, проходящих по обсаженным деревьями аллеям на ферме или прорезающих – между двумя фермами.

В любом случае, Док никогда не вносил изменений в свои планы в последнюю минуту. Если станет ясно, что изменения необходимы, он просто отменит дело – либо насовсем, либо отложив на более поздний срок. Так что раз он сказал, что будет сигнал...

Кэрол завела машину. Вытащила из бардачка пистолет, сунула его за пояс своих слаксов, натянув сверху свитер. Потом поехала – теперь быстро!

Завтрак Дока Маккоя остыл прежде, чем он успел выпроводить Чарли, ночного дежурного. Но он съел его с удовольствием, может быть, настолько же истинным, насколько явным, а может быть, и нет. В случае с Доком это трудно было определить: неизвестно было, действительно ли кто-то или что-то нравится ему настолько, насколько это казалось. Вряд ли это знал и сам Док. Приятность в обхождении была его оружием. Он настолько впитал в себя это качество, что, казалось, все, к чему бы он ни притрагивался, преображалось и начинало видеться в розовом свете.

Своим лучезарным добродушием и берущим в нем начало неотразимостью натуры Док по большей части был обязан своему отцу, овдовевшему шерифу маленького округа на юге страны. Чтобы как-то компенсировать потерю жены, старший Маккой постоянно собирал полный дом гостей. С любовью относясь к своей работе – и зная, что ему никогда не найти другой, хотя бы даже вполовину настолько хорошей, – он принял надежные меры к тому, чтобы ее сохранить. От него никогда не слышали слова «нет», даже в ответ на просьбу бандитской шайки в отношении заключенного. Он всегда был готов сыграть на скрипке в день свадьбы или всплакнуть на поминках. Ни одна игра в покер, петушиный бой или холостяцкая пирушка не считались полноценными без его присутствия, хотя он регулярно причащался в церкви и был непременным гостем и на самых чинных посиделках. Неизбежно он сделался главным любимцем всего округа, единственным человеком, которого все искренне считали другом. А еще он ничего не смыслил в своей работе и был самым дорогостоящим украшением окружного административного аппарата. Но единственный человек, придравшийся к нему, – кандидат от оппозиции, – едва избежал линчевания разгневанной толпой.

Таким образом, Док уже родился популярным; появился на свет, где его тотчас же все полюбили и постоянно уверяли в его желанности. Все улыбались, все были настроены дружелюбно, все из кожи вон лезли, чтобы сделать ему что-то приятное. Не будучи избалован – сугубо мужское окружение в доме отца позаботилось об этом, – он обрел непоколебимую веру в свои собственные достоинства; он был убежден, что не только станет, но просто не может не стать любимцем, куда бы он ни отправился. И, живя с таким убеждением, он неизбежно обрел приятные черты и индивидуальность, призванные его постоянно оправдывать.

Руди Торренто замышлял убить Дока, но, как ни злился, его влекло к нему.

Док намеревался убить Руди, но он ни в коей мере не испытывал к Торренто неприязни. Просто тот нравился ему меньше, чем некоторые другие люди.

Закончив завтракать, Док аккуратно сложил тарелки на поднос и выставил его за дверь. Горничная чистила пылесосом коридор, и Док сообщил ей о своем предстоящем отъезде – «на несколько дней» – и о том, чтобы она не утруждала себя и не занималась его комнатой, пока он не уедет. Он справился о здоровье ее мужа-ревматика, отпустил комплимент по поводу ее новых туфель, дал ей пять долларов на чай и, улыбаясь, закрыл дверь. Он принял ванну, побрился и стал одеваться. В нем было пять футов и десять с половиной дюймов роста и сто семьдесят фунтов веса. Его лицо было несколько вытянутое, рот – широкий, с немного тонковатыми губами, глаза – серые и широко посаженные. Его седеющие рыжеватые волосы стали очень редкими на макушке. На одном из его покатых, могучих, хотя это и не бросалось в глаза, плеч белело два шрама от пуль. За исключением этого, не было ничего отличавшего его от многих других сорокалетних мужчин.

Ложе и ствол винтовки были подвешены на петлях с изнаночной стороны его пальто. Док достал их, снова повесив пальто в стенной шкаф, и начал сборку. Ложе было от обычной винтовки 22-го калибра. Ствол и остальные детали оружия были либо изготовлены, либо переделаны самим Доком. Его самой главной особенностью был приваренный цилиндр, с одного конца оснащенный плунжером. Он походил на маленький воздушный насос, каким, собственно, и являлся.

Док заправил в казенник пулю 22-го калибра, закрыл, запер его и, встряхнув, поместил пулю на место. Он принялся закачивать воздух, налегая все сильнее, по мере того, как росло сопротивление внутри воздушной камеры. Когда больше плунжер не проталкивался, он быстро повернул его несколько раз, задраив конец цилиндра.

Закурив сигарету, Док просмотрел утреннюю газету, которую Чарли принес вместе с завтраком, время от времени отрываясь, чтобы бесцельно потрогать намечающуюся заусеницу. Он снова и снова обдумал свое решение разделаться с Руди и не нашел никакой причины, чтобы его изменить. По крайней мере – никакой достаточно веской причины.

Когда они доберутся до Западного побережья, им необходимо будет временно залечь на дно: чтобы разведать обстановку, поменять машины и вообще, как говорится, проложить трассу, прежде чем они рванут в Мексику. В любом случае это будет благоразумно, пусть даже и не абсолютно необходимо. И Руди уже подыскал место, где они смогут на время укрыться. Это была маленькая туристическая база, принадлежавшая каким-то его дальним родственникам. Они были местными гражданами, эта пожилая супружеская чета, почти до болезненности честная. Однако они испытывали не поддающийся разумному объяснению страх перед полицией, который вывезли из страны, где жили раньше. Но еще больше они страшились Руди. Так что скрепя сердце они подчинялись его требованиям как в этом случае, так и в некоторых других.

* * *

Док был уверен, что он вполне управится с ними и без Руди. Он был уверен, что супруги еще более охотно пойдут ему навстречу, если узнают, что он избавил их от жуткого родственничка.

Взглянув на часы, Док закурил еще одну сигарету и взялся за винтовку. Стоя в глубине комнаты, скрываемый полумраком, он прицелился через окно, прищурив один глаз от сигаретного дыма. Сейчас охранник банка мог прийти с минуты на минуту. Он...

Кто-то постучал в дверь. Док поколебался долю секунды, потом пересек комнату двумя размашистыми шагами и приоткрыл дверь на несколько дюймов. Горничная просунула ему охапку полотенец.

– Простите, что побеспокоила вас, мистер Крамер. Я подумала, что, возможно, они вам пригодятся.

– О, это очень любезно с вашей стороны, – сказал Док. – Подождите минутку, я сейчас...

– Да что вы, ничего не нужно, мистер Крамер. Вы и так уже дали мне слишком много.

– А я настаиваю, – приветливо проговорил Док. – Вы подождите прямо здесь, Рози.

Оставив дверь приоткрытой, он прошел через всю комнату на прежнее место и поднял винтовку, прицеливаясь на ходу. Мак Уингейт в этот момент как раз переступал порог банка и почти уже скрылся в его темном нутре. Док нажал на спусковой крючок – и последовал резкий звук выпущенного воздуха, будто кто-то внезапно выдохнул.

Он не стал дожидаться, чтобы посмотреть, как охранник упадет; когда Док стрелял во что-то, он всегда попадал в цель. Будь винтовка помощнее, он прицелился бы и с пятисот ярдов так же точно, как сделал это с пятидесяти.

Он вернулся к двери, дал горничной однодолларовую бумажку, еще раз поблагодарив ее за любезность. Закрыв и снова заперев на ключ дверь, позвонил дежурному:

– Чарли, этот поезд, что идет в город, отправляется в девять двадцать или в девять тридцать? Отлично, я так и думал. Нет, такси не нужно, спасибо. Я, пожалуй, немного прогуляюсь пешком.

Он повесил трубку, перезарядил винтовку и снова стал нагнетать давление: отсоединил ложе, запер его в свой чемоданчик, а остальное снова рассовал по петлям на пальто.

Вытащив пальто, небрежно перебросил его через руку. Какое-то время он прохаживался взад-вперед, потом удовлетворенно кивнул и повесил его обратно в стенной шкаф. А Руди будет невдомек, что у него появится винтовка. Для него это станет полной неожиданностью. Но на тот крайний случай, если не станет...

«Что-нибудь придумаю», – заверил себя Док и перешел к обдумыванию более насущной проблемы.

Среди его багажа было необычно много туалетных принадлежностей: ароматические составы для ванны, тонизирующие средства для волос и тому подобное. А точнее, в нем были емкости для этих составов, заполненные не тем, о чем говорили этикетки, а такими разнородными вещами, как лигроин, сырая нефть, завернутая в марлю четверть динамитной шашки и два часовых механизма.

Они являли собой ингредиенты двух зажигательных дымовых бомб. Док начал их собирать, расстелив сначала на кровати газету, чтобы не запачкать покрывало. Несколько маленьких капелек пота выступило у него на лбу. Движения его пальцев были уверенными, но чрезвычайно деликатными.

Сам динамит, разрезанный на два куска, он считал безопасным, а какую-то четверть шашки – практически безобидной (для того, кто знаком с ее действием), пусть даже она и рванет. Нет, с динамитом все в порядке. Динамитная шашка – покладиста, готова стерпеть практически все, кроме явного надругательства. Опасность таилась в этой прелестной маленькой черной кепочке, которую она носила, когда ее готовили к действию.

Кепочки – ударные капсюли – были размером примерно с послеобеденную мятную конфетку, а их поведение было далеко не безупречным. И притом, что они были такие малюсенькие, одной из них с лихвой хватало, чтобы снести человеку голову.

Док был рад, когда закончил свое занятие, рад, что ему никогда больше не придется заниматься подобным делом. Конечно, бомбы можно купить в готовом виде, но Док не доверял поставщикам подобных вещей: они могут проболтаться. Кроме того, у них отсутствует стимул к тому, чтобы производить товар высшего качества, а что-то менее качественное вполне может оказаться смертоносным для покупателя.

Док положил бомбы в мусорную корзину и прикрыл их сверху скомканной грязной газетой. Он щеткой отскреб в ванной руки и снова опустил засученные манжеты рубашки. Без какой-либо осмысленной причины он вздохнул.

Ему приходилось ходить на дела и покруче этого, но никогда еще не было дела, от успеха которого зависело бы так много. Все, что у него было, ставилось теперь на карту; все, что было у них с Кэрол. Ему скоро стукнет сорок один. Она значительно моложе. Так что еще один арест, еще одна тюремная отсидка – и все, приехали.

Путанные мысли всколыхнулись в глубине его сознания. Нераспознанные и непринятые, нашедшие выражение лишь в этом безотчетном вздохе.

Он больше не смотрел на здание банка, с тех пор как увидел, что Руди и юноша благополучно зашли внутрь. У него была работа, а от созерцания чего-либо все равно нет никакого толку. Если что-нибудь стрясется, он это услышит.

Однако теперь он посмотрел снова, и как раз вовремя, чтобы увидеть, как президент банка входит в свою дверь. Дверь резко закрылась, едва не прихлопнув его каблук. Док поморщился и покачал головой, так же безотчетно, как он перед этим вздохнул. Времени было без десяти девять. Док поправил галстук и надел пиджак. Сейчас было без пяти. Он поднял корзину для мусора и вышел в коридор.

По вылинявшему красному ковру он прошел до конца коридора, потом свернул вправо, в то крыло, которое покороче. Металлическое ведро для мусора стояло между лестницей черного хода и окном, выходившим в переулок. Док сунул бумаги в ведро, без видимой цели обводя взглядом улицу. Ему повезло гораздо больше, чем он мог рассчитывать. Фермерская грузовая платформа была припаркована задом к обочине. Рядом с ней стоял седан с поднятыми до отказа окнами. Но рядом с ним, припаркованный с наветренной стороны по отношению к ним, приткнулся еще один грузовик – груженный почти до уровня окон отеля на втором этаже.

А гружен он был спрессованным в тюки сеном! Док снова быстро окинул взглядом улицу. Потом швырнул бомбы, попав одной между кабиной и кузовом-платформой, а другой – в уложенное сено.

Он поднял корзину для мусора и вернулся в свою комнату. Сейчас было без двух минут десять – две минуты до того времени, когда должны сработать часовые механизмы бомб, – и перед банком собралось человека три-четыре, ожидающих его открытия.

Док закончил свои приготовления к отъезду, продолжая медленно отсчитывать секунды.