Текст книги "Отыграть назад"

Наконец она и вправду услышала звонок во входную дверь и нажала клавишу интеркома, удерживая, пока не щелкнул открывшийся замок. Из вестибюля послышался разговор, пока пара усаживалась там на стулья. Она слышала их голоса, спокойные и приглушенные, что было очень необычно для ее пациентов, которые зачастую являлись к ней, готовые броситься друг на друга. Прекрасные люди, открытые к диалогу, серьезно настроенные и серьезно пытавшиеся вылечиться, и они ей нравились, хотя обоих в ранней молодости жизнь так крепко потрепала, что Грейс исподволь надеялась, что они придут к решению не заводить детей. Кому-то надо обзавестись детьми, но они не могут, кто-то может, но им того не надо, – как же все несправедливо. Эта пара, обретшая друг друга, была счастливее остальных.

Она ничего не добьется, сидя за столом и глядя на телефон, вновь и вновь безуспешно пытаясь найти какую-то точку опоры в сложившейся ситуации. Ничего не мешало ей уделить несколько лишних минут сидевшим по ту сторону двери мужчине и женщине – своего рода подарок, дружелюбный жест с ее стороны. Она могла сейчас встать, открыть дверь и поздороваться с ними. Могла, возможно, так и следовало бы поступить, но по какой-то причине Грейс этого не делала, и часы продолжали отсчитывать минуты, словно ничего не изменилось, а она все сидела, будто ничего не изменилось, поскольку и хотела, и могла. Но не очень долго.

Глава седьмая
Набор бесполезных фактов

Генри был первой скрипкой в оркестре Рирденской средней школы, что они с Грейс хранили в строгой тайне от Виталия Розенбаума, который, вообще-то говоря, категорически возражал, чтобы любой другой преподаватель как-то воздействовал на его ученика. Репетиции проходили днем по средам после уроков, а затем Генри шел домой один, по крайней мере один в компании телефона. Она, конечно, переживала, но не сильно, потому что теперь в городе стало безопасно. Даже если и не во всем городе, то в Верхнем Ист-Сайде точно. И телефон – именно он играл решающую роль.

После сеанса с последним пациентом она по дорогое домой заехала в пару мест. Сначала в магазин «Дуэйн Рид» на углу Лексингтон-авеню и Семьдесят седьмой улицы за подарочными конвертами (в них вкладывали праздничные чаевые консьержам и управляющему домом), затем в супермаркет «Гристедс» за отбивными из барашка и цветной капустой: эти блюда ее сын всегда ел с удовольствием. Поворачивая за угол своего дома на Восточной восемьдесят первой улице, она подумала, что нужно еще вскипятить воду и прогреть плиту, потом стала вспоминать имя нового консьержа, стоявшего прямо у двери под навесом с надписью «Вэйкфилд» и разговаривавшего с двумя крепкими мужчинами, один из которых курил. Затем о том, стоит ли вкладывать в конверт новому консьержу столько же, сколько и проработавшим целый год. Так по-честному будет? А после, когда консьерж без имени поднял глаза и заметил ее, он указал в ее сторону и двое мужчин повернулись. Куривший выбросил сигарету (или сигару? с виду она была темной или коричневой, вроде тонкой сигары, которую может курить женщина, или когда-то женщины такие курили) на землю, и Грейс подумала: «Подними окурок, урод».

– Это она, – раздался голос консьержа.

Грейс едва не оглянулась через плечо посмотреть, о ком речь.

– Миссис Сакс?

Один из них был жилистый и лысый, с золотой серьгой в ухе, одетый в дешевую на вид коричневую куртку. Второй, курильщик, повыше ростом, в очень неплохом костюме. Подделка под итальянский, хотя материал хороший. У Джонатана был такой, подумала Грейс. Но только настоящий.

И тут ее словно ударило.

Что-то случилось с Генри. Что-то произошло… по пути из Рирдена сюда? Сколько кварталов ему нужно было пройти? Но теперь уже неважно, сколько именно. Это дело одной секунды. Отвлекшийся водитель. Грабитель-наркоман. Псих какой-нибудь. Почти всех ненормальных с улиц убрали, а в девяностых их там было полно, спасибо гребаному Джулиани. Но достаточно всего одного. У Грейс язык прилип к нёбу.

– В чем дело? – Ей не хотелось произносить имя Генри. Она что, спятила? – Что-то случилось?

Конечно же, случилось. Иначе зачем они здесь?

– Что-то с моим сыном? – спросила она у них, прислушиваясь к себе. Голос совершенно чужой, но спокойный.

Они торопливо переглянулись.

– Миссис Сакс? Я детектив О’Рурк.

Естественно, поймала она себя на мысли. Какая банальность.

– Дело не в вашем сыне, – произнес другой. – Простите, если мы вас напугали. Иногда случается. Мы не нарочно.

Она повернулась к нему, но ее взгляд, похоже, двигался сам по себе, то и дело стопорясь. Словно под ЛСД, как ей показалось. Сама она кислоту никогда не пробовала.

– Джо Мендоза, – представился тот, что сказал, что дело не в Генри. Он протянул ей руку, и она вроде бы ее пожала. – Детектив Мендоза. Извините. Мы могли бы переговорить пару минут?

Не Генри. Что-то с Джонатаном? Авиакатастрофа? Но вылет у него не сегодня. Сегодня он на конференции. А в Кливленде преступники есть? Конечно же, в Кливленде есть преступники. Они есть везде. Потом она подумала: «Что-то с папой?»

– Прошу вас, не молчите, – обратилась она к обоим. Она видела, как новый консьерж таращится на нее. Мелькнула мысль: «Психопатка из шесть-В. Да и ладно. А теперь проваливай».

– Вы, вероятно, слышали, что убили женщину, сын которой ходит в ту же школу, что и ваш, – сказал Мендоза. – По-моему, школа устроила циркулярную рассылку? А имени не назвали.

«Ой!» Она почувствовала облегчение, будто над ее головой разбилось яйцо, бесконечное яйцо, отчего у нее словно камень с души свалился. Она могла бы их обоих обнять и отчитать: «Я из-за вас так распереживалась! Больше так не делайте!»

– Да, конечно. Мне так жаль. Просто… ну, любой родитель пришел бы в ужас.

Они оба кивнули, но один чуть любезнее, чем другой.

– Верно. У меня своих двое, – произнес классический полицейский-ирландец. Тот, с серьгой и в дешевой куртке. Может, не такой уж он и классический. – Не извиняйтесь. Не возражаете, если мы где-нибудь поговорим? Не на улице?

Она кивнула. Это ее спаситель, и ей хотелось его отблагодарить. Как она могла теперь ему отказать? И все же какой-то новый голос пытался привлечь ее внимание, идя наперекор охватившему ее облегчению. Он говорил: «Не пускай их наверх». И она послушалась его.

– Там внутри можно присесть, – ответила она. В большинстве вестибюлей нью-йоркских жилых домов стояли стулья, диванчики или и то, и другое, и их дом не был исключением. Ими, похоже, никто никогда не пользовался. У консьержей были свои стулья или столы. Коммивояжеры ждали в вестибюле, пока их пустят наверх, курьеры из доставки тоже ожидали, пока им заплатят те, кто спустится в лифте. Эти стулья или диванчики было своего рода пережитком прежних времен как нечто лишнее и неуместное. За всю свою жизнь – детскую в этом здании, а теперь взрослую, когда она растила здесь ребенка, – Грейс не припоминала ни одного случая, чтобы в этих креслах (несколько лет назад обитых какой-то гостиничной цветастой тканью) кто-то действительно сидел и разговаривал. Она провела детективов в вестибюль, присела и поставила рядом сумочку и пластиковый пакет из «Гристедс».

– Я недавно узнала о случившемся с миссис Альвес, – начала она, как только все расселись. – Прочтя письмо, я понятия не имела, о чем была речь. Письмо из школы, – уточнила она. – Я не поняла, о чем оно. Потом мне кто-то позвонил и сказал, что погибла миссис Альвес. Ужас какой.

– А кто вам об этом рассказал? – спросил О’Рурк, доставая блокнот из кармана своей мешковатой куртки.

– Моя подруга Сильвия, – ответила Грейс. И тут же совершенно нелогично пожалела, что назвала это имя. Могла ли Сильвия нажить неприятности из-за сплетен? Потом вспомнила, что на самом деле это была не Сильвия. – Но… Знаете, до этого другая подруга прислала мне на мобильный сообщение. Так что это была не Сильвия.

– Сильвия? – переспросил О’Рурк. – А фамилия ее как?

– Стайнмец, – как-то виновато ответила Грейс. – Хотя сообщение пришло от женщины по имени Салли Моррисон-Голден. Она возглавляла наш школьный комитет, куда мы все входили. В том числе и миссис Альвес. – Хотя Малага Альвес вообще-то в комитет не «входила». То есть она ничего не сделала, кроме как поприсутствовала на одном заседании. А в аукционном каталоге ее имя фигурировало среди членов комитета? Грейс не помнила.

– И когда все это было?

– Не поняла?

– В котором часу вы узнали о смерти миссис Альвес?

Вот это вопросик, с некоторым раздражением подумала Грейс. Если они станут перебирать всех в школьном сообществе и спрашивать, кто и когда это узнал – это станет походить на социологический опрос, а не на полицейское расследование.

– Ой… – Она задумалась. – Так, подождите, дайте я проверю телефон.

Она вытащила из сумочки аппарат и пролистала журнал вызовов. Найти нужное оказалось несложно.

– В двенадцать сорок шесть, – объявила она, испытав странное облегчение, словно что-то этим неопровержимо доказав. – Мы говорили чуть больше восьми минут. Но почему это так важно? В смысле, если можно спросить.

Детектив по имени Мендоза рассмеялся как-то на редкость мелодично.

– Я больше не думаю, что важно, а что нет, – ответил он, слегка улыбнувшись. – Когда-то я спрашивал лишь то, что казалось мне важным. Вот почему у меня ушло так много времени, чтобы выбиться в детективы. Теперь я спрашиваю все подряд, а потом отсеиваю ненужное. А вы мозгоправ, да? Вы спрашиваете только то, что важно?

Грейс поглядела на него. Потом на напарника. Они не улыбались.

– Откуда вы узнали, что я мозгоправ? – спросила она. – То есть я не мозгоправ, а психоаналитик.

– Разве это тайна? – поинтересовался он. – Вы же книгу выпустили, верно?

– Она не была моей пациенткой, – ответила Грейс, перейдя к совершенно нелогичному выводу. – Миссис Альвес? Я не была ее психоаналитиком. Я вместе с ней входила в школьный комитет. По-настоящему мы с ней никогда и не разговаривали. Так, знаете, просто болтали.

– О чем болтали? – спросил Мендоза.

Грейс внезапно заметила шедшую через вестибюль соседку, жившую прямо над ней. На поводке она вела тучного тибетского терьера, а в руке несла пакет с продуктами. Соседка изумленно смотрела на сидевших в вестибюле троих людей, похоже, о чем-то разговаривавших. «Она знает, что мужчины из полиции?» – машинально подумала Грейс. Эта женщина жила этажом выше почти десять лет одна, лишь с собакой, а чуть раньше – с другой собакой. Ее звали Вилли или Джозефина – собаку, а не женщину. Фамилия женщины была Браун, имени ее Грейс не знала. «Вот тебе кондоминиум на Манхэттене», – подумала она.

– Я не… Ой, – вдруг вспомнила она. – Ее дочка. Маленькая. Мы все восхищались ее ресничками. Это я помню. Я же вам говорила – ничего особенного.

– Она обсуждала ресницы дочери? – нахмурившись, спросил Мендоза. – Вам это странным не кажется?

– Мы просто восхищались малышкой. Ну, знаете… – Хотя, возможно, они и не знали. Наверное, они никогда не восхищались ребенком из вежливости. – «Какая славная девочка. Какие длинные реснички». Встреча особо не запомнилась.

О’Рурк кивал, записывая эту чрезвычайно важную подробность.

– И все это происходило на заседании комитета в прошлый четверг, пятого декабря.

«А я сказала „пятого декабря“?» – отстраненно подумала Грейс. Похоже, они тасовали набор бесполезных фактов.

– Ну, вроде бы да. Я тогда единственный раз с ней говорила.

– Кроме благотворительного аукциона в субботу вечером, – добавил Мендоза.

И тут Грейс все поняла. Конечно же, они успели поговорить с Салли. «Салли, наверное, сама им позвонила, – раздраженно подумала она. – И наверняка сказала: „Я ее знала! Я возглавляла комитет! Грейс Сакс это подтвердит!“ Чтоб ее, эту Салли».

– В субботу я видела миссис Альвес на вечеринке, – поправила его Грейс. – Но я с ней не разговаривала.

– А почему нет?

«Почему нет?» Нескладный какой-то вопрос. Если бы она на аукционе поговорила с Малагой, то вопрос звучал бы «Почему?», а не «Почему нет?».

Она пожала плечами.

– Особого повода не было. На вечеринке я практически ни с кем не разговаривала. Я очень долго пробыла внизу, раздавала листочки и бирки с именами. Когда я поднялась наверх, там уже собралась большая толпа. А потом начался аукцион. Мне со многими не удалось поговорить.

– А вы, случайно, не заметили кого-нибудь, с кем миссис Альвес точно разговаривала? Даже если сами с ней не говорили. Кто-нибудь особенно привлек ваше внимание?

«Ага», – подумала Грейс. Она поглядела на них, разрываясь между своим феминистским и дофеминистским «я», не говоря о желании помочь и о злобе на Салли. Она не Салли, у которой разливалась желчь при появлении более симпатичной женщины, обладавшей более сильным феромоном и способной отбить потенциального кавалера. Если мужчины, подобные тем, кто оказался на благотворительном аукционе для Рирдена, хотели роиться вокруг Малаги Альвес, позабыв своих жен ради такой аппетитной «новенькой», ей это было безразлично, особенно потому, что ее мужа среди них не оказалось. Малагу нельзя винить за ее очевидную чувственность, которую она, похоже, напротив, не выставляла напоказ даже при таких благоприятных обстоятельствах. А вившимся вокруг нее мужчинам отвечать лишь перед своей совестью и, разумеется, перед своими женами.

И опять ей нечего было показывать пальцем.

– Полагаю, вы спрашиваете, заметила ли я увивавшихся за ней мужчин, – сказала она, принимая подачу, но на своих условиях. – Конечно, заметила. Это трудно было не заметить. Она… была… привлекательной женщиной. Но из того немногого, что я видела, могу заключить, что вела она себя достойно.

Она подождала, пока Мендоза все это запишет, размышляя: «Даже если бы и вела себя не так, надеюсь, вы не подумаете, что она заслуживала смерти. Мне казалось, что подобные взгляды давно в прошлом», – едва не вырвалось у нее, но она сдержалась.

– Вы сказали, что не говорили с ней. В субботу, – закончив, произнес Мендоза.

– Нет, не говорила, – согласилась Грейс. Она вдруг подумала, что в любую минуту вернется Генри. Ей не хотелось, чтобы он видел эту сцену в вестибюле.

– Но вы наверняка с ней поздоровались, когда она вошла.

Кто это сказал? Она оглядела их, словно могла прочесть ответ на их шейных мышцах. Но у одного, О’Рурка, шею закрывала щетина, а у другого, Мендозы, складки жира. Жирная шея всегда вызывала у нее отвращение. Она никогда всерьез не задумывалась о пластической операции, но если когда-нибудь ее нижняя челюсть скроется под шейным жиром, она уж точно не сможет жить в своем теле. «Мое жизненное мерило, – вдруг подумалось ей, – это линия подбородка».

– Да? – нахмурилась Грейс.

– Вы сказали, что были внизу, в вестибюле. На вечеринке.

– На благотворительном аукционе, – поправил другой, Мендоза, тот, что без линии подбородка.

– Да. Вы наверняка с ней говорили. По вашим словам, вы раздавали людям бирки.

– И каталоги, – добавил Мендоза. – Так ведь?

– Ой. Конечно. Может быть. Не помню. Сразу столько людей приехало.

Она почувствовала сильнейшее раздражение. Какое вообще имеет значение, дала ли она Малаге Альвес дурацкий каталог и бирку? Бирки с ее именем вообще не было! Малага даже не ответила на приглашение!

– Значит, вы хотите вернуться к прежнему заявлению? – спросил Мендоза, пусть и дружелюбно.

У нее в голове вертелось слово. Последние… как долго? Пять минут – самое большее. Но пять минут – время немалое. Это слово – «адвокат». Слов вообще-то было больше. В дополнение к адвокату она думала: «Не так». Точнее: «Тут что-то не так». А еще по какой-то необъяснимой, смешной и, между прочим, выводившей ее из себя причине: «Вот идиоты».

– Миссис Сакс? – произнес О’Рурк.

– Послушайте, – ответила она, – я, конечно же, хочу вам помочь. Но не пойму, что смогу добавить такого, что может оказаться важным. Об этой женщине я ничего не знаю. Я всего лишь раз с ней говорила, да и то о каких-то пустяках. Случившееся с ней – ужасно, что бы то ни было. Я даже не знаю, что именно произошло! – повысила голос Грейс. – Но в любом случае я уверена, что к школе это никакого отношения не имеет. И знаю, что это не имеет никакого отношения ко мне.

Они смотрели на нее какими-то странно довольными взглядами, словно ждали, когда же она выкажет некое негодование или возмущение, и вот она соизволила это сделать и укрепила их мнение о себе. Она уже пожалела о своей несдержанности. Но ей хотелось, чтобы они ушли. Сейчас же – до того, как Генри вернется и увидит их. А они всё сидели.

– Миссис Сакс, – наконец проговорил О’Рурк, – мы приносим извинения, что побеспокоили вас. Не смею вас больше задерживать. Однако мне бы очень хотелось переговорить с вашим мужем. Он наверху?

Она пристально посмотрела на них. Затем, без всякого перехода, ее мысли молнией перенеслись в некую вселенную 1950-х годов, в которой эти люди – эти мужчины – должны были обрести стойкое изменение Y-хромосом, прежде чем оставить ее в покое, что сводило с ума. Но она смогла лишь спросить:

– Зачем?

– А разве это проблематично?

– Ну, дело в том, что он отсутствует. Он на медицинской конференции. Но даже будь он дома, он бы понятия не имел, о ком вы ведете речь. Он даже не был знаком с этой женщиной.

– Правда? – спросил первый, ирландец. – Не по школьным делам, как вы?

– Нет. Только я отвожу сына в школу и забираю его оттуда.

Они оба, нахмурившись, глядели на нее.

– Каждый день? Ваш муж никогда его не отводит? – спросил Мендоза.

Она едва не рассмеялась. Ей почему-то вспомнилась пара, из ее пациентов: у мужа и жены был бизнес, который они создали и вместе им управляли, успешно и в согласии. И все же, когда дело доходило до дома и воспитания двоих детей, женщина оказывалась в полном одиночестве, следя за тем, чтобы за обучение было заплачено, а в туалете не кончалась бумага. Она следила за календарем прививок, уплатой налогов и обновлением паспортов, приходя домой, готовила ужины, следила за успеваемостью детей и вытирала со столов, пока муж расслаблялся после тяжелого трудового дня. Раздражение жены достигло неослабной точки кипения. Во время сеансов она беспрестанно кружила вокруг этой сводившей их с ума ситуации, намеками ссылаясь на семейные установки мужа, породившие его представления о том, какой должна быть супружеская жизнь, и потрясшую ее саму раннюю потерю отца. Появились тактично предлагаемые таблицы и списки для коррекции баланса степеней взаимной ответственности. И вот однажды, когда жена объясняла мужу, почему не следовало бы назначать «мальчишник» в день праздника «Снова в школу», он внезапно испытал одно из внутренних озарений, за которые столь справедливо восхваляют психотерапию. В порыве неподдельной ярости мужчина сел на кушетке, повернулся к жене, бизнес-партнеру, матери своих детей, единственной женщине, которую он – по его же словам – когда-либо любил, и заорал: «Ты не будешь счастлива, пока я не возьму на себя хотя бы половину!»

Так что, наверное, она чуточку лицемерила. А может, именно так ей и хотелось жить: провожать сына в Рирден, ждать его, водить на уроки музыки, ни секундой драгоценного времени с Генри не делиться с Джонатаном, который, если уж начистоту, никогда и не просил ее делиться. Да как бы там ни было, им-то какое до этого дело? И почему, черт подери, это имело значение?

– Ну, – ответила она с легким смешком, который даже ей показался наигранным, – наверное, это веяние времени и все такое, однако сомневаюсь, что у ваших детей в школе все по-другому. Что, в родительских комитетах и клубах полно отцов?

Они быстро переглянулись. Потом тот, кто заявлял, что у него двое детей, пожал плечами.

– Не знаю. Жена этим всем занимается.

«Вот именно», – подумала Грейс.

– Но все же они могли бы встретиться, верно? Ваш муж и эта дама, миссис Альвес?

И тут появился Генри. Он неуклюже ввалился в вестибюль, неся в рюкзачке скрипку, тяжелый кожаный портфель с книгами при каждом шаге бил им по бедру. Потом непривычный вид сидевших на стульях людей заставил его поднять глаза. Сердце у Грейс упало, хотя она сама бы не сказала, почему именно.

Генри был красивым мальчиком, из которого вырастет красивый мужчина, однако он задержался на пороге переходного возраста, над левой губой у него едва пробивались темные волоски. У него были курчавые черные волосы, как у Джонатана, и тонкая фигура и длинная шея, как у Грейс. Как они оба, он думал куда больше, нежели говорил.

– Мам? – произнес Генри.

– Привет, дорогой, – машинально ответила она.

Генри стоял, вертя в пальцах ключ, который достал из портфеля. «Отмычка», – подумала она, хотя он вовсе не был безнадзорным ребенком. Возможно, он считал, что она уже дома и ждет его, а оказавшись в квартире один, решил бы, что она уже на подходе, как оно и было бы – вообще-то и было, – прежде чем ей преградили дорогу эти два доставучих типа. Генри по-прежнему ждал.

– Поднимайся, – сказала она. – Я через минуту догоню.

Чуть задержавшись, давая ей понять, что потребуются объяснения, он повернулся и ушел, чуть покачивая рюкзачком со скрипкой. Детективы молчали, пока за ним не закрылись двери лифта.

– Сколько вашему сыну? – спросил один из них.

– Генри двенадцать.

– Возраст веселья. Это когда они заходят к себе в комнату и не выходят лет десять.

Это замечание стало для них своего рода сигналом. Оба театрально усмехнулись, а О’Рурк покачал головой, поглядев в пол, словно вспомнив свое отвратительное поведение в двенадцать лет. Грейс разрывалась между желанием защитить сына, который и вправду несколько месяцев назад стал закрываться у себя в комнате (обычно почитать или порепетировать на скрипке), и стремлением просто встать и уйти прочь. Разумеется, ни того, ни другого она не сделала.

– А ваш сын знает сына этой Альвес? – как бы между прочим спросил Мендоза.

Грейс поглядела на него.

– Как там его звать? – обратился Мендоза к О’Рурку.

– Мигель.

– Мигеля, – доложил он Грейс, будто та не сидела в метре от него.

– Нет, конечно, нет.

– А почему «конечно»? – спросил он, нахмурившись. – Школа-то маленькая, верно? В смысле, я это на их веб-сайте прочитал. Вот почему обучение стоит больших денег. Весь этот индивидуальный подход. Сколько там платят за обучение? – спросил он у напарника.

«Я уже могу идти?» – гадала Грейс. Это вообще разрешается? Или это вроде разговора с монаршей особой, когда беседа заканчивается лишь по желанию их величества?

– Он сказал, тридцать восемь тысяч.

«Он?» – подумала Грейс.

– Вот это да! – крякнул Мендоза.

– Ну, – добавил О’Рурк, – ты же сам видел. С виду чистый особняк.

Этот особняк, раздраженно подумала она, построен в 1880-х годах для обучения детей рабочих и иммигрантов. Он также стал первой частной школой в Нью-Йорке, куда принимали детей из темнокожих и латиноамериканских семей.

– Как, по вашему мнению, она могла себе это позволить? – спросил ее Мендоза, снова посерьезнев. – Соображения есть?

– Я… – нахмурилась Грейс. – В смысле – миссис Альвес? Мы едва были знакомы, я же говорила. Она вряд ли стала бы со мной откровенничать о финансовых вопросах.

– Однако хочу сказать, что она не была богатой дамой. Ее муж… Чем он занимается? – Это вопрос О’Рурку.

– Полиграфией, – ответил О’Рурк. – У него большая типография в центре. Типа рядом с Уолл-стрит.

Вопреки самой себе Грейс удивилась, а потом устыдилась своего удивления. А что она себе воображала? Что муж Малаги Альвес раздает на Пятой авеню листовки с рекламой распродажи разорившегося «известного бренда» в его шоу-рум? То, что их сын учился на стипендию, обязательно означает, что его отец – бедняк? Разве семья Альвес не соответствует американской мечте?

– Полагаю, весьма возможно, – тактично начала Грейс, – что Мигель учился на стипендию. В нашей школе имеется давняя и традиционная стипендиальная программа. Думаю, я не ошибусь, если скажу, что в Рирдене самый большой процент стипендиатов среди всех независимых школ на Манхэттене.

«Господи, – пронеслось в голове, – надеюсь, так оно и есть». Где она это вычитала? Наверное, в «Нью-Йорк таймс», но когда? Может, Далтон и Тринити за это время успели их обойти.

– В любом случае, говоря о том, что мой сын не знает сына миссис Альвес, я хотела сказать, что семиклассники практически не пересекаются с четвертым классом. Не в моей школе. Он мог столкнуться с этим малышом в коридоре или где-то еще, но он не стал бы с ним знакомиться. И вот что еще, – добавила она, поднявшись со стула и надеясь, что это не правонарушение. – Давайте я его расспрошу. Если я ошибаюсь, то позвоню вам и скажу. У вас есть карточка или что-то вроде того? – протянула она руку.

О’Рурк уставился на нее, но Мендоза поднялся, вытащил бумажник и достал грязноватую визитку. Потом вынул ручку и что-то вычеркнул.

– Карточки старые, – сказал он, протягивая ей визитку. – Город Нью-Йорк отказал мне в заказе новых. Это мой мобильный, – добавил он, показывая авторучкой.

– Ну, спасибо, – машинально произнесла она и так же машинально протянула ему руку. Ей не терпелось сбежать от них, но Мендоза ее задержал.

– Слушайте, – сказал он, – я знаю, что вы хотите его защитить.

Он поднял голову, задрав вверх подбородок, и возвел глаза к потолку. Грейс машинально посмотрела вверх и все поняла. Он говорил о Генри. Разумеется, она хочет его защитить!

– Знаю, что хотите, – продолжил он с чересчур дружелюбным выражением лица, – но не надо. Только хуже сделаете.

Грейс пристально смотрела на него. Он по-прежнему удерживал ее ладонь в своей лапище, и просто так она уйти не могла. Она подумала: «Может, вырвать руку?» И тут же следом: «Черт, о чем это ты говоришь?»