Текст книги "Лучше подавать холодным"

– Было дело.

– А потом она заключила договор с Орсо, великим герцогом Талина, и решила, что хватит с нее изображать. Решила, пора устроить настоящее сражение, с наточенными мечами и выпадами без промаха. Надумала взять верх, да, Монца? Позор на твою голову, ты ведь не сказала мне, что с притворством покончено. Я мог бы предупредить своих парней и спасти в тот день несколько жизней.

– Парней… – фыркнула она. – Признайся уже, что тебя никогда не волновала ничья жизнь, кроме собственной.

– Кое-кого я все-таки ценил выше. Правда, выгоды из этого никогда не извлекал, как и они сами. – Коска все сверлил налитыми кровью глазами лицо Монцы. – Кто из твоих людей пошел против тебя? Карпи Верный, да? Неверный, как оказалось?

– Был верным – лучше пожелать невозможно. Покуда не всадил в меня нож.

– И теперь, конечно, занимает кресло капитан-генерала?

– По слухам, втиснул-таки в него свою жирную задницу.

– Как ты – свою тощую… после меня. Но на то, чтобы он это сделал, должны были дать согласие кое-какие другие капитаны, не так ли? Милейшие парни… Эндиш, выродок. Сезария, жирная пиявка. Виктус, глумливый червяк. Они ведь оставались при тебе, эти прожорливые свиньи?

– Рыл из кормушки не вынимали. Но все трое предали меня, как тебя в свое время. Так что ничего нового ты мне сказать не можешь.

– Никто не бывает благодарен в конечном счете. Ни за победы, которые им приносишь. Ни за деньги, которые даешь. В какой-то миг ты им надоедаешь, и как только учуют что получше…

Терпение Монцы лопнуло. Командиру нельзя раскисать при подчиненных. Женщине-командиру – тем более.

– И как этакий знаток человеческой природы докатился до состояния одинокого нищего пропойцы, а, Коска? Не притворяйся, будто я не давала тебе шанса – тысячу раз. Ты профукал их, как все, что имел. И сейчас меня интересует один вопрос – этот ты тоже собираешься профукать? Сделаешь, о чем я прошу? Или останешься мне врагом?

Коска ответил ей печальной улыбкой.

– Для людей нашей профессии враги – предмет гордости. Если жизнь нас с тобой чему-то и научила, так это тому, что приглядывать нужно за друзьями. Мои поздравления повару.

Он бросил вилку в тарелку, встал и удалился из кухни почти по прямой линии.

Монца обвела взглядом угрюмые лица оставшихся за столом.

«Врагов своих не бойся, – писал Вертурио. – Бойся друзей».

Кучка головорезов

По заброшенному складу гуляли сквозняки. Сквозь щели в ставнях внутрь пробивались тонкие лучи света, разрисовывая яркими полосками пыльные половицы, сваленные в углу пустые ящики, поверхность стола, стоявшего посреди комнаты. Трясучка рухнул на расшатанный стул рядом. В голень вдавилась рукоять ножа, который выдала ему Монца. Болезненно напомнив о том, для чего он нанят, о том, что жизнь становится еще опасней и страшней, чем дома, на Севере. И сам он не только не делается лучше, но, напротив, даже опускается. С каждым днем все ниже.

Так какого же дьявола он здесь торчит? Потому, что хочет Монцу?.. Это так, вынужден был признать Трясучка, и то, что после Вестпорта она держится с ним холодно, только усиливает его тягу. Потому, что ему нужны деньги? И это так. На деньги можно чертовски много всего купить. Потому, что ему нужна работа? Да. Потому, что он в этой работе силен? Да.

Потому, что работа его радует?..

Трясучка нахмурился. Некоторые люди не созданы для того, чтобы делать добро. Может, и он из таких?.. Уверенности в том, что бытие хорошим человеком стоит приложенных усилий, оставалось с каждым днем все меньше.

От этих мыслей его отвлекла хлопнувшая дверь. Из комнат наверху, где устроены были спальни, спустился по скрипучей деревянной лестнице Коска, почесывая красную сыпь на шее.

– Доброе утро.

Старый наемник зевнул.

– И вправду утро… Уж и не помню, когда видел его в последний раз. Красивая рубашка.

Трясучка поддернул рукава. Черный шелк, блестящие костяные пуговицы, богатая вышивка на манжетах. Сам он выбрал бы что попроще, конечно, но Монце понравилась именно эта рубашка.

– Не замечал.

– Когда-то и я любил красиво одеться. – Коска уселся на другой расшатанный стул, рядом с Трясучкой. – Брат Монцы тоже, между прочим… помнится, была у него рубашка, точь-в-точь такая.

На что пытается намекнуть старый ублюдок, Трясучка не понял. Но понял со всей уверенностью, что вряд ли ему доставит удовольствие это слышать.

– Да?

– Она, конечно, много рассказывала о брате? – Коска улыбнулся как-то странно, словно ему известно было что-то, чего Трясучка не знал.

– Говорила, он умер.

– Понятно.

– Еще говорила, что горюет по нему.

– Уж в этом не сомневайся.

– Мне следует знать больше?

– Побольше знать нам всем не мешало бы. Однако это ее дело, не мое.

– Где она? – рявкнул Трясучка, чье терпение подошло к концу.

– Монца?

– Кто ж еще?

– Она не хочет, чтобы ее видели раньше времени. Да ты не волнуйся. Я нанимал бойцов по всему Земному кругу. Лицедеи – тоже дело нехитрое. Или ты имеешь что-то против того, чтобы отбором занимался я?

Против Трясучка имел много чего, зная, что единственной заботой Коски очень долгое время была бутылка. Отец Трясучки, после того как Девять Смертей убил его старшего сына, отрезал ему голову и подвесил к штандарту, тоже начал пить. Пить, и буянить, и трястись с похмелья. Не в силах больше решать, что хорошо, что плохо, он потерял уважение своих людей, разрушил все, что построил, и умер, не оставив Трясучке ничего, кроме недоброй памяти.

– Не доверяю я пьющим людям, – брякнул он напрямик. – Человек начинает пить, потом становится слабым, потом теряет разум.

Коска скорбно покачал головой:

– Как раз наоборот. Сперва человек теряет разум, потом становится слабым, потом начинает пить. Бутылка – следствие, а не причина. Но, хотя я тронут твоей заботой до глубины души, прошу тебя обо мне не беспокоиться. Сегодня я чувствую себя гораздо лучше! – Наемник вытянул перед собой руки. Они и вправду почти уже не тряслись. Так, слегка подрагивали. – Оглянуться не успеешь, как буду в полном порядке.

– Жду не дождусь увидеть это. – Из кухни появилась Витари.

– Все ждут не дождутся, Шайло! Но хватит обо мне… Сколько негодяев, ворья и прочего людского мусора удалось тебе отрыть в гнусных помойках старого Сипани? Много ли воинственных фигляров ты собираешься представить на наш суд? Музыкантов-преступников? Танцоров-головорезов? Певцов-разбойников? Жонглеров… э-э-э…

– Убийц, – подсказал Трясучка.

Коска широко улыбнулся.

– Без экивоков и, как всегда, в точку.

– Экивоков?..

– Немало. – Витари уселась на последний свободный стул и развернула на столе лист бумаги. – Для начала уличный оркестрик, который я нашла близ гавани. Сдается мне, музыканты эти зарабатывают больше грабежом, чем исполнением серенад.

– Играют не по правилам, да? Самое то, что надо. – Коска вытянул тощую шею, как петух, собравшийся кукарекнуть. – Входите!

Дверь скрипнула, вошли пятеро. Такого вида, какой сочли бы сомнительным даже там, откуда прибыл Трясучка. Волосы сальные. Лица в оспинах. Глаза сощуренные, рыскающие с подозрением по сторонам. Вместо одежды лохмотья.

Сжимая в грязных руках обшарпанные инструменты, шаркая ногами по полу, все пятеро гуськом приблизились к столу. Один принялся почесывать пах. Другой – ковырять в носу барабанной палочкой.

– И кто вы такие? – вопросил Коска.

– Мы? Оркестр, – ответил тот, что стоял первым.

– И как ваш оркестр называется?

Они переглянулись.

– Никак. На кой это?

– Тогда – ваши собственные имена, если нетрудно. А еще – инструменты, которыми вы владеете, как музыканты и бойцы.

– Я – Солтер, – сказал первый. – С барабаном управляюсь и с булавой. – Откинул полу куртки, предъявил тусклый блеск железа. – С булавой – лучше, коли честно.

– Я – Морк, – представился следующий. – Труба и сабля.

– Олопин. Рожок и молот, – объявил третий.

– Тоже Олопин. Брат вот этому. – Четвертый ткнул большим пальцем в сторону третьего. – Скрипка и ножички. – Выметнул из рукавов пару длинных ножей, поиграл ими.

Последний, с перебитым носом, страшней которого Трясучка еще не видал, хотя ему случалось видеть сломанные носы, – сказал:

– Гурпи. Лютня и лютня.

– Ты бьешься лютней? – удивился Коска.

– Да запросто. – Тот изобразил, как наносит удар по голове, и, ухмыльнувшись, показал два ряда зубов цвета дерьма. – У меня топор в ней запрятан.

– А! Ну что ж, теперь сыграйте, ребятки. Хорошо бы что-нибудь веселенькое.

Трясучка не шибко разбирался в музыке, но даже он мог сказать, что оркестру этому далеко до совершенства. Барабан не попадал в ритм. Труба отчаянно хрипела. Лютня фальшивила – должно быть, из-за куска железа внутри. Коска, однако, закрыв глаза, кивал, словно никогда не слышал музыки слаще.

Через пару тактов он крикнул:

– Чудо, какие многоталанные ребятки! – Музыкальный тарарам начал заикаться и заглох. – Всех берем, платим за ночь сорок скелов каждому.

– Сорок… каждому? – разинул рот барабанщик.

– Плата по окончании. Но работа будет нелегкая. Драться придется наверняка, а, может быть, даже и играть. Ваша музыка станет последним, что услышат наши враги. Готовы на такой подвиг?

– За сорок скелов каждому? – Все пятеро разухмылялись. – А то. Конечно, господин. За этакие деньги на все готовы.

– Молодцы. Мы знаем, где вас искать.

Оркестр вышел вон.

– Жуткие уроды, – сказала Витари.

– Тем и хороша маскарадная пирушка, – ответил Коска. – Напялить шутовские костюмы, и кто там разглядит их рожи?

У Трясучки мысль доверить свою жизнь этой компании восторга не вызвала.

– Но игру-то услышат?

Коска фыркнул.

– В Дом Кардотти приходят не за музыкой.

– Может, надо было проверить, как они дерутся?

– Если так же, как играют, беспокоиться не о чем.

– Но играют они, как дерьмо!

– Как сумасшедшие. При удаче и дерутся так же.

– Но нам не…

– Вот уж каким тебя не считал, так это нервным. – Коска подмигнул Трясучке. – Не мешало бы тебе поучиться жизни, друг мой. Главное в достижении победы – натиск и кураж.

– Кураж?

– Безрассудство, – сказала Витари.

– Быстрота, – добавил Коска. – И умение поймать момент.

– И где они у нас? – спросил Трясучка у Витари. – Натиск и этот… как его…

– Если все пойдет по плану, Арио и Фоскар окажутся в своих номерах в одиночестве, и… – Она громко щелкнула пальцами. – Уже неважно будет, кто и как играет на лютне. Время истекает. Осталось четыре дня до того, как великие мира сего съедутся на совещание в Сипани. В идеальном мире я нашла бы людей получше. Но наш мир не таков.

Коска испустил тяжкий вздох.

– Это точно. Однако не будем падать духом – всего несколько секунд, и у нас уже есть пятеро человек! Мне бы сейчас стаканчик вина, и мы благополучно…

– Никакого вина, – прорычала Витари.

– До чего дошло – человеку уже и горло промочить нельзя. – Старый наемник придвинулся так близко, что Трясучка мог разглядеть каждую красную жилочку на его лице. – Жизнь – океан скорбей, мой друг… Входите!

Следующий едва протиснулся в складскую дверь, так он оказался огромен. Выше Трясучки на несколько пальцев и намного тяжелее. Массивный подбородок его покрывала густая щетина, голову венчала шапка седых кудрей, хотя с виду он еще не был стариком. Под громадными сапогами жалобно застонали половицы, когда верзила этот двинулся к столу, слегка ссутулившись, словно бы стесняясь своих гигантских размеров.

Коска присвистнул.

– Ну и великан!

– Нашла в таверне на Первом канале, – сказала Витари. – Пьян был как скотина, но гнать его оттуда боялись. По-стирийски, кажется, ни слова не знает.

Коска повернулся к Трясучке:

– Может, ты с ним побеседуешь? Как представитель северного братства?

Никакого особого братства там, среди пустынного пространства, покрытого снегами, Трясучка не помнил. Но попытаться стоило.

Давненько он не разговаривал на родном языке, и слова казались даже какими-то непривычными.

– Как тебя зовут, друг?

Великан, услышав северное наречие, вроде бы удивился.

– Седой. – И показал на свои кудри. – Они всегда были такого цвета.

– Что тебя сюда привело?

– Работу ищу.

– Какую?

– Да какую бы ни дали, пожалуй.

– А если это будет убийство?

– Оно, поди, и будет. Ты северянин?

– Да.

– А по виду – южанин.

Трясучка нахмурился. Одернул щегольские манжеты, потом и вовсе убрал руки под стол.

– Нет уж. Меня зовут Кол Трясучка.

Седой заморгал.

– Трясучка?

– Ага. – Приятно было понять, что человек этот знает его имя. Все-таки гордости у Трясучки оставалось еще в достатке. – Слышал обо мне?

– Ты ведь был в Уффрисе, с Ищейкой?

– Верно.

– И с Черным Доу, да? Чистая работенка, как я слыхал.

– Так и было. Взяли город, потеряв всего двоих человек.

– Всего двоих. – Верзила медленно кивнул, не сводя глаз с его лица. – Это и вправду здорово.

– Да. Он вообще был хороший командир, Ищейка. Лучший, думается мне, от кого я получал приказы.

– Что ж… раз самого Ищейки тут нет, для меня будет честью встать плечом к плечу с таким человеком, как ты.

– Дело говоришь. Я тоже рад, что ты с нами. Берем его, – добавил Трясучка по-стирийски.

– Уверен? – спросил Коска. – У него глаза какие-то… угрюмые, и мне это не нравится.

– Вам не мешало бы поучиться жизни, – рыкнул Трясучка. – Куража дерьмового набраться.

Витари смешливо фыркнула, а Коска схватился за грудь.

– Убит! Сражен своим же оружием! Ладно, берем твоего маленького друга. Итак… что мы можем сделать, имея парочку северян? – Он поднял палец. – Мы можем поставить сценку! Изобразить тот знаменитый северный поединок… ты знаешь, о чем я, – между Фенрисом Наводящим Ужас и… как его звали-то…

– Девять Смертей. – Спина у Трясучки похолодела, когда он произнес это имя.

– Слышал, значит?

– Я был там. Самолично. Держал щит на краю круга.

– Чудесно! Сможешь, стало быть, привнести в представление толику исторической точности.

– Толику?

– Чуточку, – буркнула Витари.

– Проклятье, отчего бы так и не сказать – «чуточку»?

Коска, увлеченный собственной выдумкой, его уже не слышал.

– Дух жестокости! Благородные господа будут в восторге от такого зрелища! И какой предлог может быть лучше для того, чтобы открыто пронести оружие!

Трясучке ничуть не хотелось участвовать в подобном представлении. Рядиться под человека, который убил его брата, человека, которого едва не убил он сам, делать вид, будто сражаешься… Единственное, что радовало, – хотя бы на лютне не придется бренчать.

– Что он говорит? – прорычал на северном Седой.

– Мы с тобой будем изображать поединок.

– Изображать?

– Я тебя понимаю. Но они тут какое только дерьмо ни изображают. Мы сделаем вид. Для увеселения.

– Круг дело не смешное. – Великан и впрямь смотрел невесело.

– Здесь – смешное. Сначала мы с тобой притворимся, потом, с другими, будем драться по-настоящему. Сорок скелов, если думаешь, что справишься.

– Ладно. Сначала притворяемся. Потом деремся по-настоящему. Я понял.

Седой смерил Трясучку долгим взглядом и вышел.

– Следующий! – крикнул Коска.

В дверь проскочил тощий, юркий человечек в оранжевом трико и ярко-красной куртке, с большой сумкой в руке.

– Ваше имя?

– Не кто иной, как… – человечек отвесил церемонный поклон, – …Ронко Невероятный!

Старый наемник вскинул брови. Сердце у Трясучки упало.

– И каковы ваши инструменты – как артиста и воина?

– Одни и те же, господа! – Тот снова поклонился им с Трясучкой. Затем – Витари. – Госпожа…

Он начал отворачиваться, незаметно пошарил при этом в сумке, потом быстро развернулся обратно, надул щеки…

Что-то затрещало, и с губ Ронко сорвалась ослепительная огненная струя. Трясучка ощутил на щеке жаркий укус, так близко она пролетела. Скатился бы со стула, если бы успел. Но остался вместо этого сидеть, как приклеенный, изумленно моргая, покуда глаза заново привыкали к полумраку склада.

На столе некоторое время еще плясали два огненных язычка, один – у самых дрожащих пальцев Коски. Потом они зашипели и погасли, испустив дымок, от запаха которого Трясучку чуть не вырвало.

Ронко Невероятный прочистил горло.

– Э… вышло несколько мощнее, чем я намеревался…

– Но чертовски впечатляюще! – Коска отогнал от лица дым. – Это – развлечение, без всяких сомнений, и, без всяких сомнений, убийственное. Вы наняты, господин Ронко. Сорок скелов за ночь.

Тот просиял.

– Рад служить! – Снова поклонился им, еще ниже. – Господа! Госпожа! Я… удаляюсь.

– Вы уверены? – спросил Трясучка, когда за Ронко закрылась дверь. – Чуточку опасно, не кажется? Огонь в деревянном доме…

Коска снова подмигнул ему.

– Я думал, у всех северян бешеный нрав и плохие зубы. Если дело повернется плохо, огонь в деревянном доме может послужить тем самым уравнителем, который нам нужен.

– Уравнителем? – переспросил Трясучка.

Плохое слово выбрал старый наемник… В горах Севера Великим Уравнителем называли смерть.

– Этак он и нас вместе с домом уравняет. Если вы не заметили, негодяй не слишком меток. Огонь – это опасно.

– Огонь – это прекрасно. Он нанят.

– Но он не…

– Ша. – Коска поднял руку, призывая к молчанию.

– Нам надо бы…

– Ша.

– Я только…

– Ша, я сказал! У тебя на родине не знают такого слова? Меркатто поручила мне подобрать артистов, и это означает, уж прости, что я решаю, кто будет нанят. Мы не голосуем. Ты готовишь зрелище, которое должно привести в восторг гостей Арио. Я занимаюсь планированием. Как тебе это?

– По мне, верный путь к беде, – сказал Трясучка.

– К беде! – Коска усмехнулся. – Что ж, поглядим. А пока, кто там у нас дальше?

Витари заглянула в список, подняла рыжую бровь.

– Барти и Кюммель – акробаты, гимнасты, метатели ножей и канатоходцы.

Коска подтолкнул Трясучку локтем.

– Канатоходцы… видал? Ну, разве это может кончиться плохо?

Миротворцы

День выдался на редкость ясный для города туманов. Небо ярко голубело, холодный воздух бодрил. К благородным трудам своим по устроению мира предстояло приступить великим мира сего, созванным на совещание королем Союза. Жаждущие поглазеть на властителей Стирии повысовывались из всех окон и дверей, заполонили все крыши, растеклись разноцветными ручьями по обеим сторонам улицы, напирая на грязно-серые шеренги солдат, не пускавших зевак на мостовую. Шум толпы оглушал. Рокотание тысяч голосов, прорезаемое воплями уличных торговцев, бранью, возбужденными выкриками, походило на гомон войска перед сражением, когда каждый ожидает с трепетом начала кровопролития.

И никому, конечно, не было ни малейшего дела до пяти человек, которые тоже вышли посмотреть на процессию с крыши старого склада.

Трясучка облокотился на парапет и уставился вниз, на улицу. Коска, беспечно упершись сапогами в крошащуюся каменную резьбу, принялся почесывать воспаленную шею. Витари прислонилась к стене и скрестила длинные руки на груди. Балагур встал столбом чуть поодаль и ушел, судя по виду, в себя. Морвира с помощницей не было – они отправились куда-то по своим делам, что не очень-то понравилось Монце. К отравителю она с первой встречи не питала никакого доверия. А после Вестпорта он вообще вызывал у нее подозрение.

И это ее подручные… Глубоко вздохнув, она облизала губы и сплюнула в толпу. «Когда Бог хочет наказать человека, – говорится в кантийских священных писаниях, – он посылает ему глупых друзей и умных врагов».

– Ну и народу, – сказал Трясучка, щурясь с ошеломленным видом. Точь-в-точь таким, какого она от него и ожидала. – Жуть сколько.

– Да. – Взгляд Балагура прошелся по толпе, губы беззвучно задвигались, отчего у Монцы возникло тревожное ощущение, будто он пытается подсчитать, сколько именно.

– Это что! – небрежно отмахнулся Коска от половины Сипани. – Видели бы вы толпу на улицах Осприи после моей победы в Островной битве! В два раза больше, самое малое. Цветы сыпались, как дождь с небес!.. Жаль, вас там не было.

– Я была, – сказала Витари. – В два раза меньше, самое большее.

– Тебе доставляет нездоровое удовольствие обсирать мои мечты?

– Отчасти.

Витари усмехнулась, глядя на Монцу, но та ей улыбкой не ответила, думая о триумфальной встрече, которую устроили им в Талине после падения Каприле, вспоминая, как улыбался и рассылал по сторонам воздушные поцелуи Бенна, привстав на стременах. Как толпа выкрикивала ее имя, хотя сразу следом ехали плечом к плечу в задумчивом молчании Орсо и Арио. Ей бы тогда понять…

– Вот они! – Коска, опасно перевесившись через перила, приставил руку к глазам. – Поприветствуем наших великих вождей!

Толпа загомонила громче, едва на улицу въехали семь знаменосцев, возглавлявших процессию, державших копья с флагами, склоненными под одинаковым углом – в знак равенства сторон, иллюзии, без которой в мирных переговорах не обойтись. Раковина Сипани. Белая башня Осприи. Три пчелы Виссерина. Черный крест Талина. Рядом – эмблемы Пуранти, Аффойи и Никанте, слабо трепетавшие на ветру. Следом за ними всадник в раззолоченных доспехах вез золотое солнце Союза на черном древке.

Первым из великих и славных… или низких и подлых – смотря кого спросишь – толпе явился Соториус, канцлер Сипани. Дряхлый, как сама древность, с жидкими белыми волосами и бородой, клонившийся к земле под тяжестью толстой цепи, знака должности, которую носить он начал задолго до того, как Монца появилась на свет. Вперед он продвигался при помощи трости и старшего из множества своих сыновей, тоже немолодого, с виду лет шестидесяти. За ними, выстроившись в несколько рядов, шли именитые горожане Сипани в шелках и золотой парче, увешанные драгоценностями, ярко сверкавшими в солнечных лучах.

– Канцлер Соториус, – сообщил Коска Трясучке. – Хозяин, согласно обычаю, идет пешком. Жив еще, ублюдок старый.

– Но выглядит так, словно отдых ему не помешал бы, – проворчала Монца. – Мертвец ходячий.

– Не совсем… Хотя уже и слеп наполовину, однако видит до сих пор лучше многих. Всеми признанный хозяин Сипани. Сумел ведь как-то двадцать лет сохранять его нейтральность. Даже в Кровавые Годы. С тех самых пор, как я разгромил его в Островной битве!

Витари фыркнула.

– Насколько помню, деньги ты брать у него не перестал, когда протухли отношения с Сефелиной Осприйской.

– С какой стати? Наемнику разборчивость ни к чему. В нашем деле нужно плыть по течению. Для пловца же верность – доспехи, тянущие на дно.

Монца, заподозрив, что это сказано специально для нее, хмуро покосилась на Коску, но тот трещал себе дальше, словно никого из присутствующих в виду не имел.

– Правда, старик Соториус никогда меня особо не устраивал. То была женитьба по расчету, несчастливый брак. И на развод после победы мы оба согласились с радостью. У миролюбцев мало работы для наемников, а владетель Сипани и славу, и богатство добыл себе миром.

Витари, глядя на шествующих мимо состоятельных горожан, криво усмехнулась.

– И теперь, похоже, надеется торговать им навынос.

Монца покачала головой.

– Единственный товар, который никогда не купит Орсо.

За Соториусом следовали вожди Лиги Восьми. Злейшие враги Орсо, а следовательно, и ее, Монцы, до падения с горы. Сопровождал их целый полк прихлебателей, щеголявших нарядами всех цветов радуги. Впереди на черном скакуне ехал герцог Рогонт, небрежно держа поводья в одной руке и кивая толпе всякий раз, как его приветствовали. Человек он был известный, кивать приходилось часто и в разные стороны, отчего голова у него вертелась, как у болбочущего индюка. Рядом, на чалой приземистой лошадке восседал втиснутый неведомым образом в седло Сальер, чей розовый двойной подбородок сползал по золоченому вороту мундира то в одну, то в другую сторону в такт конскому шагу.

– Кто этот толстяк? – спросил Трясучка.

– Сальер, великий герцог Виссерина.

Витари хихикнула.

– Которым останется еще месяц-другой от силы. Войска у него кончились летом. Их разгромила на Высоком берегу Монца. Запасы продовольствия – осенью. Фермеров разогнала и поля сожгла вокруг города Монца. Союзники тоже быстро подходят к концу. Голову герцога Кантейна выставила у ворот Борлетты Монца. Даже отсюда видно, как ему не по себе, выродку.

– Стыдись, – сказал Коска. – Мне этот человек всегда нравился. Видела бы ты картинную галерею у него во дворце! Величайшая коллекция живописи в мире… по его словам. Истинный знаток. А какой у него был стол в свое время, лучший в Стирии!..

– Это видно, – вставила Монца.

– Непонятно только, как ему удалось забраться в седло?

– Подняли на веревках и опустили, – съязвила Витари.

Монца фыркнула.

– Или вырыли траншею и загнали под него лошадь.

– А второй кто? – спросил Трясучка.

– Рогонт, великий герцог Осприи.

– Ну, этот хоть похож на герцога.

Трудно не согласиться, подумала Монца. Высокий, широкоплечий, лицо красивое, кудри черные и густые…

– Похож. – Она снова сплюнула. – Но не более того.

– Он племянник одной из моих бывших нанимательниц, ныне, к счастью, покойной, герцогини Сефелины. – Коска дочесался до того, что на шее выступила кровь. – Его называют принцем благоразумия. Графом осторожности. Герцогом проволочек. Прекрасный полководец, по общим отзывам, только вот рисковать не любит.

– Я бы выразилась жестче, – сказала Монца.

– Мало кто способен выразиться жестче, чем ты.

– Сражаться он не любит.

– Ни один хороший полководец не любит сражаться.

– Но должен время от времени. Рогонт же, выступая противником Орсо все Кровавые Годы, отделывался мелкими стычками. Мастер отводить войска, лучший в Стирии.

– Отступление – труднейшая наука. Может, он просто так и не поймал свой момент.

Трясучка грустно вздохнул:

– Все мы ждем своего момента.

– Шансов у него больше нет, – сказала Монца. – Когда падет Виссерин, дорога на Пуранти откроется, и дальше… ничего, кроме самой Осприи и коронации Орсо. Никаких проволочек. Время осторожности истекло.

Они поравнялись со старым складом – Рогонт и Сальер. Два человека, которые вместе с честнейшим и почтеннейшим, ныне мертвым герцогом Кантейном, организовали Лигу Восьми, дабы защитить Стирию от ненасытного честолюбия Орсо. Или чтобы вторгнуться на его законные земли и сразиться уже между собой за то, что останется. Смотря кого спросишь… Коска смотрел, как они проезжают мимо, с меланхоличной улыбкой на губах.

– Когда долго живешь, видишь, как все рушится… Каприле – где его былая слава?

Витари смешливо поглядела на Монцу.

– Ваша работа, не так ли?

– Масселия, позорно сдавшаяся Орсо, – где ее неприступные стены?

Улыбка Витари стала шире.

– И это ваша?..

– Борлетта пала, – все сокрушался Коска, – отважный герцог Кантейн погиб.

– Да, – рявкнула Монца, не дожидаясь, пока Витари снова откроет рот.

– Из восьми участников непобедимой Лиги осталось пятеро, а скоро будет четверо, и трое из них, как всем известно, не отличаются остротой ума.

Монца отчетливо расслышала шепот Балагура:

– Восемь… пять… четыре… три…

К складу как раз подъехали последние трое, за которыми, словно след по воде за тремя утками, тянулись разодетые приближенные. Младшие компаньоны Лиги Восьми. Лирозио и герцог Пуранти, вида весьма воинственного, благодаря великолепным доспехам и еще более великолепным усам. Юная графиня Котарда из Аффойи – бледненькая девица, казавшаяся еще бледнее в светло-желтых шелках, от которой ни на шаг не отставал ее дядя и первый советник. Первый любовник, по словам некоторых. Последним ехал Патин, Первый Гражданин Никанте – с нечесаными волосами, одетый в рубище и подпоясанный веревкой, дабы показать, что он ничем не лучше последнего крестьянина на его попечении. По слухам, Патин носил шелковое нижнее белье и спал в золотой кровати, причем отнюдь не в одиночестве. И это скромнейший из влиятельных…

Парад величия продолжался, и Коска уже разглядывал следующих его участников.

– Силы небесные! Кто эти юные божества?

Смотрелась парочка изумительно, ничего не скажешь. Они восседали на одинаковых серых скакунах, держались с одинаковой горделивостью. Облачены были в белое и золотое – цвета, безупречно гармонирующие между собой. Белоснежное платье девушки плотно облегало ее неправдоподобно стройную и высокую фигуру, сзади тянулся длинный шлейф, расшитый сверкающей нитью. Золоченая кираса юноши сияла, как зеркало, скромную корону его украшал единственный камень. Такой огромный, что Монца могла разглядеть грани на расстоянии в сто шагов.

– Экая невероятная царственность, сдохнуть можно, – усмехнулась она.

– Я прямо-таки носом чую запах величия, – подхватил Коска. – Встал бы на колени, если бы не боялся, что они подломятся.

– Его августейшее величество, Высокий король Союза. – Голос Витари был сама язвительность. – И его королева, разумеется.

– Тереза, Бриллиант Талина. Ох и сверкает…

– Дочь Орсо, – процедила сквозь зубы Монца. – Сестра Арио и Фоскара. Королева Союза и… потаскух в придачу.

Толпа при виде короля – пусть он был чужестранцем на стирийской земле, пусть к амбициям Союза здесь относились с величайшей подозрительностью, пусть жена его была дочерью Орсо – разразилась приветственными криками куда громче, чем при виде собственного престарелого канцлера.

«Люди чаще отдают предпочтение вождю, который выглядит великим, – писал Бьяловельд, – нежели тому, кто таковым является».

– Не сказал бы я, что он самый нейтральный из посредников. – Коска задумчиво выпятил нижнюю губу. – Связан с Орсо и его выводком так крепко, что пальца не просунешь. Муж, брат и зять в одном лице…

– Разумеется, он считает себя выше подобных низменных соображений. – Монца скривилась, глядя на приближавшуюся королевскую чету.

Казалось, в этот серый и грязный город они случайно съехали прямо со страниц какой-нибудь героической сказки. Для полноты картины не хватало лишь крыльев у скакунов. И как только прицепить не догадались?.. На шее у Терезы красовалось великолепное длинное ожерелье из огромных камней, сверкавших на солнце так ярко, что смотреть было больно.

Витари покачала головой.

– Сколько драгоценностей можно навешать на одну женщину?

– Еще чуть-чуть – и задохнется под ними, сучка, – прошипела Монца. Рубин, подаренный Бенной, казался в сравнении с этими камнями детской безделушкой.

– Зависть препаршивая штука, дамы. – Коска подтолкнул локтем Балагура. – По мне, так она очень даже ничего, правда, друг мой? – Тот не ответил, и наемник пристал к Трясучке: – Правда?

Северянин коротко покосился на Монцу.

– По мне, не очень.

– Что вы за люди! В жизни не встречал таких бездушных парней. Моя весна, быть может, давно и миновала, но сердце по-прежнему молодо, не то что у вас. Оно еще способно дрогнуть при виде юной влюбленной парочки.

Монце, однако, в пылкие чувства между королем и королевой не верилось, сколько бы те ни улыбались друг другу.

– Несколько лет назад, до того, как она стала королевой… всего, кроме собственного ума… Бенна поспорил со мною, что уложит ее в постель.

Коска поднял бровь.

– Любил твой брат сеять свое семя где ни попадя. Ну и?..

– Оказалось, что он не в ее вкусе.

На самом деле оказалось, что Монца интересовала ее куда больше…