Текст книги "Проект «Юпитер»"

Я видел запись казни. Их даже не повесили, а медленно удушили удавками. И это в стране, в которой многие поколения до войны вообще не было такой меры наказания, как смертная казнь.

Наверное, после войны нам придется заново становиться цивилизованными людьми. В прошлом именно так всегда и происходило.

* * *

После боевого дежурства Джулиан обычно отправлялся прямо домой, в Хьюстон. Но только не в тех случаях, когда дежурство заканчивалось в пятницу. В этот день Джулиану приходилось слишком много бывать на людях, а к подобному общению надо было еще подготовиться – хотя бы сутки отдохнуть от дежурства. Когда механик подключен к сети, он с каждым днем становится все теснее связан с остальными членами своей группы. И когда ты отключаешься – на тебя обрушивается жуткое чувство безысходного одиночества, ты как будто один во всем мире – потерянный и жалкий, и нет никого рядом, чтобы помочь, поддержать. От этого прекрасно спасает денек-другой, проведенный наедине с самим собой – в лесной глуши или в толпе незнакомцев.

Джулиан по природе не был отшельником и обычно просто зарывался на пару дней в университетскую библиотеку. Но только не в пятницу.

Каждому механику полагались бесплатные билеты на любой самолет, и Джулиан, поддавшись внезапному порыву, полетел в Кембридж, штат Массачусетс, туда, где он работал над докторской диссертацией. Выбор оказался не слишком удачным – повсюду лежали кучи грязного мокрого снега, моросил противный мелкий дождь, было промозгло и сыро. Но Джулиан упорно решил исполнить то, что задумал – посетить все городские бары, которые сумеет вспомнить. В барах было до удивления много бестолковой зеленой молодежи.

Но Гарвард оставался Гарвардом, крыша по-прежнему протекала. Люди благоразумно предпочитали не пялить глаза на крепкого чернокожего мужчину в военной форме.

Не обращая внимания на дождь со снегом, Джулиан прошел пешком пару километров до своего любимого бара – старинного заведения под названием «Большая Медведица». Но бар оказался закрытым, и вместо старой вывески на окнах было наискосок намалевано «Багама!». Так что Джулиану ничего не оставалось, как развернуться и на закоченевших ногах потопать обратно к Площади. Он твердо решил не падать духом и надраться до бесчувствия.

На Площади был бар, названный в честь Джона Гарварда. Там давали девять сортов пива на разлив. Джулиан взял по пинте каждого сорта, методично осушил до дна все девять кружек и влез в такси, которое довезло его до аэропорта. Продремав в аэропорту шесть часов, на следующее утро Джулиан повез свое похмелье домой, в Хьюстон, навстречу восходящему солнцу.

Вернувшись домой, он заварил себе крепкий кофе и принялся разбирать накопившуюся за время его отсутствия корреспонденцию – в почтовом ящике и на автоответчике телекомма. По большей части в письмах не было ничего важного, и Джулиан сразу отправлял их в мусорную корзину. Отец прислал интересное письмо из Монтаны – он отдыхал там со своей новой женой, к которой Джулиан относился весьма прохладно. Дважды звонила мать – просила денег, потом позвонила еще раз сказать, что все уже уладилось. Оба брата звонили по поводу казни пяти костариканских партизан – они внимательно следили за военной карьерой Джулиана и догадывались, что пострадавшая женщина была из его команды.

Учреждение, в котором Джулиан работал в обычной жизни, как всегда, разродилось целым ворохом мягких розовых листочков с ничего не значащей перепиской между разными отделами. Но все эти бумажки Джулиан должен был хотя бы мельком просмотреть. Он внимательно изучил только запись ежемесячного заседания факультета, просто на тот случай, если там вдруг говорилось о чем-то стоящем. Джулиан всегда пропускал заседания факультета, потому что с десятого по девятнадцатое числа каждого месяца был на боевом дежурстве. Но служебной карьере Джулиана в университете это могло повредить с одной-единственной стороны – сослуживцы ему завидовали.

Под кипой листков-памяток из университета обнаружилось еще одно письмо – оно пришло по почте, в обычном бумажном конверте. Маленький квадратик бумаги, адресованный «Дж».. Джулиан заметил выглядывающий из-под розовых листков уголок конверта и вытащил его, разбросав университетские послания. Он надорвал уголок конверта с красным штампом в форме языков пламени – письмо было от Блейз, которую Джулиану разрешалось называть ее настоящим именем – Амелия. Они с Блейз работали в одном учреждении, она была его куратором – в прошлом, а еще – доверенным лицом и партнершей в сексе. Джулиан никогда не называл ее «подружкой» – это звучало бы несколько неуместно, поскольку Амелия была на пятнадцать лет старше. Чуть моложе новой жены его отца.

В письме она распространялась о проекте «Юпитер» – исследовании в области ядерной физики, над которым они оба работали. Еще там были кое-какие скандальные сплетни об их начальнике, но Амелия отправила письмо в старомодном бумажном конверте не только из-за этого. «Когда бы ты ни вернулся, – писала она, – сразу же приходи ко мне! Разбуди меня или вытащи меня из лаборатории – все равно. Я страшно хочу тебя, мой мальчик. Приходи поскорее, и ты узнаешь, каково это – когда я страшно тебя хочу».

Вообще-то, Джулиан собирался залечь в кровать и проспать несколько часов подряд. Но этим можно будет заняться и попозже. Он разорвал письмо пополам и бросил клочки в утилизатор. Набрал номер Амелии, но потом положил трубку. Оделся, чтобы не замерзнуть на холодном утреннем воздухе, и спустился вниз, к своему велосипеду.

Ранним утром университетский городок был тих и прекрасен, красные георгины и азалии пламенели под ярко-синим техасским небом. На улицах не было ни души. Джулиан сел на велосипед и не спеша поехал к Амелии, наслаждаясь спокойствием, постепенно возвращаясь к реальной жизни – или к ее иллюзии. Чем больше времени он проводил в подключении на боевом дежурстве, тем труднее ему было воспринимать тихую и мирную, плоскую и однозначную жизнь как настоящую реальность. Более настоящую, чем существо с двадцатью руками и ногами, чудовищное божество с десятью сердцами.

Ну, по крайней мере, в этой жизни у него не бывает менструаций.

Приложив палец к сенсорному замку, Джулиан вошел в дом Амелии. Хотя было воскресенье и только девять часов утра, Амелия уже встала и сейчас мылась в душе. Джулиан решил, что не стоит устраивать сюрпризов и являться к ней прямо туда. Эти души – опасное местечко. Однажды он поскользнулся в душе, занимаясь сексом с неуклюжей девчонкой-подростком, и сильно разбил подбородок – ходил потом весь в синяках. Так что душ теперь не вызывал у него решительно никаких эротических мыслей – впрочем, наверное, и у той девчонки тоже.

Поэтому Джулиан просто прошел в спальню, сел на кровать Амелии и взял газету, почитать, пока выключится вода в душе. Амелия беззаботно напевала какие-то песенки и переключала душ то на легкие брызги, то на жесткие, массирующие струи. Джулиан представил ее, обнаженную, под струями воды и почти переменил свое мнение о душе. Но все-таки он не стал раздеваться и остался на кровати, упорно пытаясь вникнуть в суть газетных строк.

Амелия поднялась наверх, закутанная в полотенце, и на мгновение опешила, увидев Джулиана. Но она быстро пришла в себя:

– Помогите! Чужой мужчина забрался ко мне в постель!

– А я думал, тебе нравятся незнакомцы…

– Только один, – Амелия рассмеялась и улеглась рядом с Джулианом, мокрая и горячая.

Все наши механики много говорят о сексе. Подключение к сети само собой подразумевает две вещи, которые обычные люди получают посредством секса или даже любви, – эмоциональное слияние с другим человеком и, так сказать, проникновение в плотские таинства противоположного пола. Это особенность состояния подключения, и так бывает каждый раз. Более того, в таком состоянии ты находишься постоянно, все время, пока тебя не отключат от сети. И после того, как группу отключают, все обсуждают то, что чувствовали – в том числе и это, – поскольку все вместе разделяли это таинство.

Амелия была единственной из гражданских, с кем я мог сколько угодно обсуждать эту тему. Она искренне интересовалась этим и обязательно попробовала бы такое сама – но подобное, увы, было невозможно. Амелия потеряла бы свое положение, а может, и многое другое.

Восемь или девять процентов людей, которым вживляли имплантат, либо умирали на операционном столе, либо, что еще хуже, – после операции их мозг полностью отключался и переставал работать. И даже у тех из нас, кто благополучно пережил операцию, резко повышался риск сосудистых поражений головного мозга, в том числе и инсультов со смертельным исходом. А когда механик подключен к боевой машине, риск развития таких осложнений увеличивается в десять раз.

В принципе у Амелии была возможность вживить себе имплантат – у нее были на это деньги, и она вполне могла слетать в Мехико или Гвадалахару, в клинику, где делают такие операции. Но тогда она потеряла бы очень многое: недвижимость, пенсионный фонд – почти все, что у нее имелось. Людям вроде меня это не грозило – потому что мы получили имплантаты не по собственному желанию, и было бы противозаконно в чем-то ущемлять права человека, который находится на действительной военной службе. А Амелия была уже не в том возрасте, чтобы поступить в армию.

Когда мы занимались любовью, я несколько раз чувствовал, что Амелия поглаживает пальцами металлический диск имплантата у меня на затылке, как будто ей хочется забраться туда, внутрь. По-моему, она сама даже не замечала этого.

Мы с Амелией уже много лет близкие друзья. Мы всюду бывали вместе, еще когда она, доктор физических наук, была моим научным консультантом. Но пока Каролин не умерла, до физической близости у нас с Амелией дело не доходило.

Карелии и мне поставили имплантаты в одно и то же время мы вместе в первый раз подключились к боевым машинам и вместе, в один и тот же день, пришли в группу Хотя у нас с ней было мало общего, мы постоянно ощущали глубокую эмоциональную привязанность друг к другу. Мы оба – чернокожие южане с университетскими дипломами. (А Амелия – белая, из Бостонских ирландцев.) Только Карелии специализировалась не на точных науках – она занималась телевидением и кино. Я почти никогда не смотрел телевизор, а Карелии не выучила бы дифференциального уравнения, даже если бы оно было написано у нее на лбу. Так что в этом плане у нас действительно не было ничего общего. Только это было совсем не важно.

Мы почувствовали физическое притяжение друг к другу уже на тренировочных подключениях – это обязательные испытания, которые надо пройти, прежде чем тебе доверят настоящую боевую машину. Мы тогда урывали каждую свободную минуту, чтобы побыть наедине, и занимались сексом трижды за раз, пылко, необузданно и отчаянно страстно. Даже для нормальных людей начало нашего романа показалось бы слишком бурным. Но тогда мы только попробовали, каково это – подключиться к сети, и ощущения, которые мы испытали, не шли ни в какое сравнение с тем, что нам доводилось чувствовать когда-либо раньше. Жизнь представлялась нам запутанной головоломкой, и мы как будто вдруг наткнулись на закоулок лабиринта, в котором никто еще никогда не бывал.

Но когда нас отключали, мы не могли отыскать этого закоулка, как ни старались. Мы много разговаривали, еще больше занимались сексом, мы обращались к психологам и разным консультантам, но оказалось, что, когда мы подключены к сети, – мы одно, единое существо, а все остальное время – два других, совершенно разных человека.

Я еще тогда рассказывал об этом Амелии – не только потому, что мы были друзьями, а еще и потому, что мы уже в тот период работали над одним проектом, и Амелия не могла не заметить, как я страдаю. Я не мог выкинуть Каролин из головы – в самом буквальном смысле.

Мы так с этим и не разобрались. Каролин умерла – совершенно неожиданно. У нее случился инсульт – причем в спокойной, мирной обстановке. Мы тогда ждали сменщиков после обычной, ничем не примечательной миссии.

Мне пришлось на неделю лечь в госпиталь. В каком-то смысле перенести это оказалось гораздо тяжелее, чем потерю просто любимого человека. Я потерял не только любимую – я словно потерял какую-то часть самого себя.

Амелия просидела эту неделю рядом со мной и все время держала меня за руку. С тех пор мы стали гораздо ближе друг другу.

Обычно я не засыпаю сразу после того, как позанимаюсь любовью, но не на этот раз, после субботних приключений в баре и бессонных часов в самолете. Можно было бы подумать, что человек, который проводит треть жизни как часть одной машины, будет вполне комфортно чувствовать себя, путешествуя внутри другой, – но, увы, это не так. Я не смог заснуть в самолете – все казалось, что только я засну – и чертова железка свалится вниз.

Меня разбудил запах жареного лука. Поздний завтрак или обед – какая разница? Амелия питала особое пристрастие к картофелю – наверное, сказывалась ирландская кровь. Она нажарила целую сковородку картошки с луком и чесноком. Нельзя сказать, чтобы я очень любил это блюдо, особенно на завтрак, но для Амелии это был обед. Она сказала, что встала в три, чтобы поработать – надо было рассчитать последовательность распада, но в конце концов у нее не вышло ничего стоящего. Так что за работу в воскресенье она вознаградила себя душем, невыспавшимся любовником и жареной картошкой.

Я нашел свою рубашку, но так и не смог отыскать джинсы – поэтому надел пижамные брюки Амелии. Мы носили одежду одинакового размера.

Я нашел в ванной свою синюю зубную щетку и воспользовался зубной пастой Амелии – она почему-то пахла гвоздикой. Я решил отказаться от душа – желудок настоятельно требовал пищи. Это, конечно, была не овсянка и не мясной соус с подливкой – но и не такая уж отрава.

– Доброе утро, мой ясноглазый!

Неудивительно, что я не нашел своих штанов – их надела Амелия.

– Ты что, совсем не в себе? – спросил я.

– Я просто примерила, – Амелия подошла и положила руки мне на плечи. – Ты как будто ошарашен? Вот это да!

– Что еще за примерки? Видишь, что мне пришлось надеть?

– Поискал бы что-нибудь другое…

Амелия стащила с себя мои джинсы и протянула мне, а сама вернулась к своей картошке – в одной футболке.

– Ну да, примерила. А что? В вашем поколении все такие ханжи!

– Ах, вот как? – я стянул пижамные штаны и подошел к ней сзади. – Ну-ну. Сейчас я покажу, какие мы ханжи…

– Это не считается, – она повернула голову и поцеловала меня. – Эксперимент с переодеванием касался одежды, а не секса. Сядь и сиди спокойно, пока никто из нас не обжегся.

Я сел на кухонную кушетку и стал смотреть на ее спину. Амелия не спеша помешивала картошку.

– Вообще-то, я и сама не знаю, почему я это сделала. Поддалась порыву. Мне не спалось и не хотелось тебя будить – ты мог проснуться, если бы я стала рыться в шкафу. Я встала с кровати и наступила на твои джинсы – вот я их и надела.

– Зря ты объясняла. Лучше бы это был грандиозный маскарад извращенцев.

– Если хочешь кофе – сделай сам, ты знаешь, где он лежит, – Амелия уже заварила чай. И я почти решился попросить налить чашечку и мне. Но, чтобы это утро хотя бы немного напоминало нормальное, я все же выбрал кофе.

– Так, значит, Макро разводится со своей? – Доктор Мак Роман был деканом отдела исследований и номинальным руководителем нашего проекта, хотя в каждодневной работе он участия не принимал.

– Это страшная тайна. Сам он никому ничего не рассказывает. Мой приятель Нэл узнал об этом совершенно случайно. – Нэл Нил учился с Амелией в одном классе, а теперь работал в муниципалитете.

– А вроде была такая милая пара, – Амелия только хмыкнула, переворачивая картофель лопаточкой. – У него что, другая женщина? Или мужчина? А может, робот?

– Этого они в заявлении о разводе не написали. Но на нынешней неделе они разводятся, а завтра я должна с ним встретиться, перед тем как мы возьмемся за бюджет. Наверное, Мак будет еще более рассеянным, чем обычно, – Амелия разложила картофель на две тарелки и поставила их на стол. – Значит, ты шастал по джунглям и взрывал грузовики?

– На самом деле я лежал в кресле и подергивался. – Амелия нетерпеливо отмахнулась. – Да ничего особенного. Там не было ни водителей, ни пассажиров. Только два «умника».

– Разумные машины?

– Ну да, так называемые разумные оборонительные модули, правда, этот хлам – весьма бледная пародия на что-то разумное. Просто пушки на гусеничном ходу, с десятком простеньких программ, которые обеспечивают машинам определенный уровень автономности. Довольно действенны против обычной пехоты, даже обладающей поддержкой артиллерии и прикрытием с воздуха. Не знаю только, на что они рассчитывали, посылая эти штуки в нашу ОА?

– ОА – это группа крови? – спросила Амелия, подняв взгляд от чашки с чаем.

– Прости. ОА – значит «область активности». Я имел в виду, что один-единственный «летун» запросто разбомбил бы их на бреющем полете.

– Тогда почему ваши не послали туда летуна? А вместо этого подвергали опасности ваши драгоценные бронированные скорлупки?

– Ну, нам сказали, что нужно проверить их груз. А там не было ничего ценного – так, дерьмо собачье. Кроме еды и боеприпасов, мы нашли только несколько солнечных батарей и запасные платы к полевым компьютерам. Ну знаем мы теперь, что компьютеры у них от фирмы «Мицубиси» – и что с того? Правда, если бы они покупали что-нибудь в фирме «Римкорпа», мы автоматически получили бы копии закупочных ведомостей. Но и тогда я бы не очень удивился.

– В таком случае зачем они вас послали?

– Официально никто ничего не говорил, но у меня по связи с верхами промелькнуло, что они, похоже, хотели дать развеяться Саманте…

– Это та девушка, чью подругу?..

– Избили и изнасиловали. Да. Она сейчас что-то не очень.

– А как ты думал?

– Даже не знаю. Саманта крепкая девушка. Но она все время думала о своем…

– Это так сильно на нее подействовало? Может, ей надо на время оставить службу, полечиться у психиатра?

– Нам не слишком охотно дают увольнения по болезни, если только нет непосредственного повреждения мозга. У нее найдут повреждения или проведут по двенадцатой статье. – Я полил свой картофель кетчупом. – Но, может, все и не так плохо, как поговаривают. В нашей группе еще ни с кем такого не случалось.

– Я думала, что в этом направлении уже проводились исследования, которые спонсировал конгресс. После того, как умер какой-то парень, у которого родители важные шишки.

– Ну да, говорят, что так и было. Только не уверен, что это не пустая болтовня. Двенадцатая статья – это стенка, через которую не перепрыгнешь. Иначе половину механиков пришлось бы увольнять из армии по психическому расстройству.

– Да, так просто они на это не согласятся.

– И я так думаю. Понимаешь, формулировка двенадцатой статьи очень расплывчатая. Если применять ее по всей строгости, то придется увольнять всех, кто не выносит убийства. И в солдатиках останутся только убийцы-берсеркеры.

– Ничего себе перспектива!

– Знала бы ты, каково это изнутри… Помнишь, я рассказывал тебе про Сковилла?

– Несколько раз.

– Представь теперь, что таких Сковиллов – двадцать тысяч, люди вроде Сковилла убивают, не задумываясь, особенно когда они находятся в боевых машинах типа солдатиков. Впрочем, таких парней немало и в обычной регулярной армии – они воспринимают вражеских солдат не как людей, а как фигуры в азартной игре. Есть задания, для которых такие парни подходят просто идеально, но для других заданий они совершенно непригодны.

Должен признаться – жареная картошка удалась Амелии на славу. Последние пару дней я питался только тем, что подают в барах – сыром, поджаренным мясом и кукурузными чипсами вместо гарнира.

– Ну, по телевизору тебя в этот раз не показывали… – Амелия оплачивала каналы, по которым передавали военные сводки, и внимательно следила за всеми событиями, в которых участвовало мое подразделение. – Значит, у тебя и вправду было спокойное, безопасное дежурство.

– Тогда, может, придумаем что-нибудь такое интересное, чем нам заняться?

– Ты давай, придумывай, – Амелия собрала тарелки и сложила в мойку. – А мне придется с полдня поработать в лаборатории.

– Могу я чем-нибудь помочь?

– Давай не будем спешить. Мне нужно только обработать кое-какие данные по усовершенствованию проекта «Юпитер», – она рассортировала тарелки и заложила их в посудомоечную машину. – Может, лучше тебе лечь пока поспать? А ночью снова что-нибудь сообразим, а?

Эта мысль мне понравилась. Я отключил телефон, чтобы никто не побеспокоил меня в это воскресное утро, и вернулся в смятую постель Амелии.

Проект «Юпитер» – самый крупный и мощный изо всех построенных доныне ускорителей элементарных частиц, намного превосходящий их по нескольким параметрам.

Ускорение частиц стоит денег – и чем быстрее разгоняются частицы, тем дороже это обходится. Вся история физики элементарных частиц в основном сводится к тому, когда и насколько были нужны быстрые частицы тому или иному правительству, вкладывавшему в это дело деньги.

Но нанофоры, конечно же, изменили само понятие денег. И, соответственно, изменились цели «высокой науки».

Проект «Юпитер» появился после нескольких лет уговоров и улещивания, в результате чего Альянс решил-таки выделить деньги на полет к Юпитеру. На Юпитере космический зонд опустил запрограммированный нанофор в плотную атмосферу планеты, а второй нанофор разместили на поверхности Ио. Оба устройства работают согласованно – то, что находится на Юпитере, высасывает из атмосферы и накапливает дейтерий для термоядерных реакций, потом передает энергию машине, расположенной на Ио. А нанофор на Ио производит элементы ускорителя частиц, который в будущем окружит планету кольцом на уровне орбиты Ио и будет собирать энергию из грандиозных магнитных полей Юпитера.

До появления проекта «Юпитер» самым большим ускорителем элементарных частиц было знаменитое «Кольцо Джонсона», расположенное на глубине в несколько сотен миль под пустынными просторами Техаса. Проект «Юпитер» должен быть в десять тысяч раз больше по размеру и в сто тысяч раз мощнее.

Собственно, тот нанофор, что на Ио, производит только новые нанофоры, которые, в свою очередь, предназначены для создания составляющих орбитального ускорителя элементарных частиц. Таким образом, весь комплекс сам по себе растет в геометрической прогрессии – машины работают, пожирая отколотые от Ио куски камня и выплевывая их в космос, где постепенно образуется сплошное кольцо из одинаковых элементов.

На то, что обычно требовало кучи денег, теперь уходит куча времени. Исследователи на Земле терпеливо ждали, пока на орбиту Юпитера выйдут первые десять, сто, тысяча элементов ускорителя. Прошло шесть лет, и теперь таких элементов скопилось около пяти тысяч. Этого уже достаточно, чтобы запустить грандиозную машину в действие.

Время затронуто здесь и в другом аспекте – теоретическом. Так было с самого начала Вселенной, с начала времен. Спустя мгновение после начала рассеивания (которое еще называют Большим Взрывом) Вселенная представляла собой малюсенькое облачко высокоэнергетических частиц, которые разлетались во все стороны со скоростью, близкой к скорости света. А мгновением позже это были уже совсем другие частицы – и так каждое мгновение, и в первую секунду, и в первые десять секунд – и так далее, до бесконечности. И чем больше энергии накачаешь в ускоритель частиц, тем полнее удастся воспроизвести условия, которые наблюдались сразу после начала рассеивания Вселенной – те, которые были в начале времен.

Уже больше ста лет продолжается дискуссия между физиками элементарных частиц и учеными-космологами. Космологи выводят всякие уравнения, стараясь описать, какие именно частицы и в какое время разлетались по Вселенной в ходе ее развития. Но все эти уравнения требуют экспериментальной проверки. Так что физикам остается только разгонять свои ускорители и либо подтвердить правильность космологических уравнений, либо опровергнуть – и задать космологам-теоретикам новую работу.

Но случается и обратное. С чем определенно согласно большинство из нас – так это с тем, что Вселенная существует (люди, которые это отрицают, обычно занимаются не наукой, а чем-нибудь весьма от нее далеким). И если теоретически существует некое взаимодействие элементарных частиц, в результате которого Вселенная перестанет существовать, то разумнее будет поберечь электроэнергию и не пытаться это продемонстрировать в эксперименте.

Так все и тянулось – то с одной стороны, то с другой, до того времени, когда был создан проект «Юпитер». Кольцо Джонсона позволяло воспроизвести состояние, в котором Вселенная находилась спустя одну десятую секунды от начала рассеивания. К тому времени облако частиц уже с огромной скоростью разлетелось от изначальной исчезающе малой точки и достигло размеров, примерно в четыре раза превосходящих нынешние размеры земного шара.

Проект «Юпитер» – если он сработает – сможет вернуть нас к тем временам, когда Вселенная была не больше горошины и состояла из загадочных частиц, которых больше не существует в природе. Это будет машина, по многим параметрам превосходящая все, что создавалось когда-либо ранее, и построят ее автоматические роботы, без какого-либо непосредственного руководства со стороны людей. Если группа «Юпитер» пошлет указание на Ио, оно долетит туда только через пятнадцать – двадцать пять минут. И, естественно, примерно столько же времени уйдет на то, чтобы получить ответ. А за сорок пять минут может случиться очень и очень многое – и это никак нельзя будет предотвратить, потому что машины, отправляющие в космос куски скалы с Ио, не прекратят работу еще сорок пять минут плюс столько времени, сколько понадобится на то, чтобы придумать, как их перепрограммировать.

У директора проекта «Юпитер» над столом висит картинка из мультфильма почти столетней давности: Микки-Маус в костюме волшебника стоит, разинув рот, совершенно обалдевший, и смотрит на бесконечную вереницу безмозглых веников, марширующих мимо него из открытой двери.

* * *

Я поспал пару часов и внезапно проснулся, обливаясь потом от страха. Я не запомнил, что именно мне приснилось, но после этого сна у меня осталось ощущение жуткого головокружительного падения. Такое уже случалось со мной раньше, и не раз, всегда на первый или второй день после дежурства.

Некоторые из наших механиков вообще не могут нормально спать, когда не подключены к машинам. Такой сон дает ощущение полной темноты, абсолютного отсутствия всяких мыслей и ощущений. Практически то же самое, что и смерть. Но после такого сна просыпаешься расслабленным и отдохнувшим.

Я провалялся на кровати еще с полчаса, стараясь заснуть. Но ничего не вышло – и я бросил это гиблое дело. Пошел на кухню и сварил себе кофе. Вообще-то, надо было бы поработать, но до вторника я не получу никаких бумаг, а отдел исследований запросто мог подождать до завтрашнего утреннего собрания.

Пора возвращаться в реальный мир. В Кембридже я совершенно отстранился от всего этого. Я подошел к рабочему столу Амелии и послал запрос на свой информационный модуль.

Он насмеялся надо мной и первым делом подсунул мне развлекательные журналы. Я перелистал два десятка страниц всяких комиксов и прочитал три колонки в газете, которая по определению не должна была иметь ничего общего с политикой. И все же одна из статей оказалась злобной сатирической заметкой о событиях в Центральной Америке.

Я нисколько не удивляюсь, что большая часть новостей в мировой прессе так или иначе затрагивает тему Центральной и Южной Америки. На Африканском Фронте пока без перемен, там все попритихли после того, как мы год назад сбросили ядерную бомбу на Ман-Деллавиль. Наверное, собираются с силами и прикидывают про себя, какой наш город взлетит на воздух следующим.

Нашу небольшую вылазку нигде даже не упомянули. Две группы солдатиков разнесли вдребезги городки Педра Сола и Игатими, в Уругвае и Парагвае – предполагаемые места базирования партизан. Мы, конечно же, заблаговременно предупредили правительства этих стран и заручились их согласием на проведение миссии – и, конечно же, среди гражданского населения там никто не пострадал. Если кто погиб – значит, он был партизаном. Они говорят: «La muerte es el gran convertidor» – «Смерть – великий волшебник», в смысле, умеет превращать одно в другое. Это с равной вероятностью могло быть и правдой, и мрачной насмешкой над нашим учетом потерь. Мы убили с четверть миллиона народу в Америках и еще один бог знает сколько – в Африке. Если бы я жил в другой стране, я, наверное, пошел бы в партизаны.

Еще в газетах были обычные деловые сообщения из Женевы. Наши враги настолько разобщены и многочисленны, что им никогда не удастся вовремя собраться всем вместе. И кроме того, лично я глубоко убежден, что некоторые из этих партизанских лидеров – наши же ставленники, которым было велено делать все, как надо, но у них не получилось – и вот результат.

Впрочем, они там, в Женеве, пришли наконец к соглашению относительно ядерного оружия: начиная с этого момента ни одна из сторон не вправе его применить иначе как в качестве меры возмездия в ответ на ядерный удар противника. Хотя нгуми по-прежнему не желают признавать своей ответственности за Атланту. Что нам было по-настоящему нужно – так это соглашение соглашений: «Если мы что-нибудь пообещаем, мы не откажемся от своих обещаний, по крайней мере, в течение следующих тридцати дней». Но на это почему-то ни одна из сторон не согласилась.

Я выключил комм и порылся у Амелии в холодильнике. Пива не было. Ну что ж – сам виноват. Опять же, немножко свежего воздуха мне не повредит, так что я закрыл дом и покатил к воротам университетского городка.

Дежурный сержант-охранник проверил мои документы и заставил подождать, пока он позвонит по телефону и сверит данные. Двое его приятелей все это время стояли рядом, опираясь на винтовки, и самодовольно ухмылялись. Кое-кто из обычных солдат смотрит на механиков свысока, потому как мы, дескать, воюем «не по-настоящему». Они забывают, что мы служим дольше их, и уровень смертности среди механиков выше, чем в любом другом роде войск. Забывают, что благодаря нам им не приходится «по-настоящему» лезть в самое пекло.

Ну, конечно, для кое-кого из них важнее совсем другое: мы ведь мешаем им выслужиться, не даем показать, какие они герои. «Миру нужны всякие люди», – говаривала моя мама. Армии – тоже, но в меньшем количестве.

Сержанту наконец пришлось признать, что я – это я.

– Оружие есть? – спросил он, заполняя мой путевой лист.

– Нет. Днем я хожу без оружия.