Текст книги "Кукла Баю-Бай"

Глава 4

– Ну ничего себе! – восхищалась Антония, разглядывая столовую так, будто это Гранд-Каньон. Её разбухший рюкзак – розовый котёнок – небрежно болтался на плече. Интересно, она вообще его сегодня снимала? У сестры буквально разбегались глаза, она вертела головой, как автомат для поливки газонов. – Этот зал точно больше, чем в моей старой школе!

Каким-то чудом мне удалось пережить первые уроки, оставаясь практически незамеченной, и никто ко мне особенно не придирался. Мне даже посчастливилось выдернуть Антонию из толпы у самых дверей класса и притащить в столовую до того, как соберётся очередь. Перед нами всего семь человек. Я закрыла глаза и постаралась выровнять дыхание.

«4576, 4576, 4576, 4576», – повторяла я про себя. Это был код моей кредитной карты, который я набирала на кассе, чтобы получить бесплатное питание, – такой же, как в прошлом году. Но не тут-то было.

– У нас тут свой стол? Или можно садиться где захочешь? А они готовят пиццу пеперони? – вопросы сыпались быстрее, чем я могла на них ответить. Собственно говоря, я и не пыталась отвечать Антонии. Я просто взяла из стопки подносы для неё и для себя и поставила их на металлические стойки.

Теперь перед нами оставалось всего четверо учеников. На моём подносе сиротливо стояли раскисший гамбургер и тарелка с зеленоватой картошкой. Зловоние чистящего средства для пола и пригоревшего жира, скопившегося, наверное, с 1964 года, смешивалось с какими-то химическими запахами. От этих испарений начинал плавиться мозг – что вполне объясняло многие особенности нашей средней школы.

Антония всё ещё самозабвенно болтала то об одном, то о другом. Я решила, что, пока она не сопротивляется и послушно идёт, куда я веду, пусть трещит сколько хочет. Позже я найду какое-то объяснение тому, почему никто не садится вместе с нами, почему я не поднимаю глаз от подноса – только чтобы посмотреть на часы – и почему ни с кем не общаюсь.

«4576, 4576, один гамбургер, одна тарелка зелёной картошки, одна порция горошка, стакан молока, одна вилка, одна салфетка, ввести код, пройти к круглому столику, сесть, поесть, ждать, 4576, 4576…»

От нетерпения меня колотил озноб. Ещё пять минут, и мы сядем. Ещё тридцать семь минут, и обед закончится – иногда поесть удаётся, иногда нет. Если не удаётся, меня потом меньше мутит. Ещё девяносто четыре минуты – и закончится школьный день. Ещё двадцать пять минут – и за нами с шипением закроются двери автобуса. А потом через шестнадцать часов пытка начнётся снова.

Ой-ёй-ё-о-о-ой.

4576, 4576, 4576, 4576…

– Люси, Люси, Люси, – Антония опять пищала в полный голос и дёргала меня за рукав, – а какой из столов твой? Ну скажи мне! Где вы сидите с подругами?

– Подругами? – раздался голос из хвоста очереди. – Какими ещё подругами?

«Нет-нет-нет, пожалуйста, нет!» Не нужно оборачиваться, чтобы узнать шипение Мэдисон. А презрительное фырканье, сопровождавшее каждое ядовитое слово, наверняка издавали Эшли с Греттой. Я старалась не слушать, но слова всё равно достигали ушей и ввинчивались прямо в мозг.

– Кто же станет дружить с Тухлоединой? От неё воняет кошачьим дерьмом!

– Ой, Мэдди! Какая ты грубая!

– Какаа-а-ая грубая!

Я покосилась на Антонию: как она реагирует, – но ей было не до того. Что ж, тем лучше. Однако ледяные пальцы внутри не давали мне дышать, стискивая лёгкие.

«4576, 4576, 4576, пожалуйста, пожалуйста…»

– Но ведь это правда. Даже лупоглазая Тухлоедина-младшая воняет так же. Это потому, что кошки гадят на всё, что они подбирают на помойке.

– На помойке? Фу, гадость!

– Бэ!

«Заткнись, заткнись, 4576, 4576…»

Один человек до кассы. Мне нужно лишь набрать код кредитки, и всё закончится. Мэдисон с подпевалами всегда стараются занять место у длинного ряда окон, далеко-далеко от моего стола. И пусть оттуда обзывается сколько хочет. Мы ничего не услышим. Но ледяные пальцы продолжали усиливать хватку, пока я вообще не перестала дышать.

«4576, 4576, 4576, 4576…»

– Они так ужинают каждый вечер. Жрут кошачье дерьмо и закусывают крысиными головами.

– Ой, да ладно! Ты же шутишь! Или нет?

– Бу-э!

Наконец-то я оказалась перед кассой. Лоб прошило острой болью. Перед глазами потемнело. Мои трясущиеся пальцы замерли над клавишами.

«Ладно, ладно, 4576, 4576…»

Сердце замерло у меня в груди. «Погоди! Какие там цифры? То ли 456, то ли 47… какие там, какие там…»

– Да набери уже, – кассирша, какая-то незнакомая тётка с ярким макияжем, выглядела ужасно усталой. На весёленьком бейджике было написано: «Миссис Дадли».

У меня всё сильнее тряслись руки. А четыре цифры, которые я целый год набирала здесь каждый день, вылетели из головы.

– Набери их уже, – визгливо повторила Мэдисон. Двойняшки захихикали.

– Давай я? – предложила Антония. Она пролезла к кассе и стала тыкать во все кнопки подряд.

– А ну стой! – рявкнула миссис Дадли и грубо схватила Антонию за руку. – Из-за вас вся очередь стоит. Если забыла код своей кредитки, выкладывай три доллара и сорок пять центов.

– Не пойдёт! – выпалила Антония, вырываясь. – Не для нас! Мы вообще не платим. У нас бесплатный обед.

Миссис Дадли приподняла брови. По очереди прокатилась волна смешков. А ледяные пальцы внутри уже доползли до горла.

Когда мы переехали в Онига Вэлли, нас включили в программу бесплатного питания как семью с низким доходом. В ней состоял едва ли не каждый четвёртый ученик нашей школы. Но никто об этом не распространялся. Даже словом не смел обмолвиться. Потому что есть такие люди, которые будут рады испортить тебе жизнь, если узнают, что ты беден. Очень сильно испортить.

– Слыхала? – миссис Дадли крикнула кому-то позади себя так, что услышал весь зал. – Они обедают бесплатно.

В окошке за спиной миссис Дадли мелькнули маленькие глазки и сеточка на волосах. На миг они исчезли и появились снова.

– У неё 4576, – прогремел в ответ хриплый голос. – А у сестры 3827.

Я как можно быстрее набрала оба номера и схватила с подставки поднос. Не смея оглянуться, я лишь надеялась, что Антония следует за мной.

– Сидят тут на всём готовом, – бурчала миссис Дадли мне вслед. – Могли бы и сами поработать для разнообразия.

Я уже уселась за круглый столик, но так и не смогла унять дрожь в руках. Антония, которая, как выяснилось, всё-таки пошла за мной, поставила свой поднос рядом. Однако садиться не спешила. Сестра так и стояла, склонив голову к плечу и не спуская глаз с очереди в кассу.

– Почему эта тётя так сказала? – спросила она.

– Сядь на место, – прошипела я.

– Но почему она так сказала?

– Пожалуйста, сядь, – зашептала я снова, так громко, как посмела. Антония наконец подчинилась, но всё равно таращилась на прилавок.

– Мама работает, – сказала она.

– Знаю, – вполголоса ответила я, гоняя куски зелёной картошки по тарелке пластиковой вилкой. – Обедай давай.

– Она работает каждый день, – Антония посмотрела мне в лицо. На щеках у неё проступили яркие гневные пятна. – Она же ничего не знает про маму.

– Пожалуйста, – я зажмурилась и стиснула зубы, стараясь сдержаться. – Забудь о ней.

Антония скорчила рожу. А потом скинула с плеча рюкзак, поставила на колени и спрятала в нём лицо. Я слышала, как она там что-то бубнит, но не стала устраивать сцену.

Из всех возможных сценариев, которые могли разыграться во время обеда, к такому я не была готова. Почему я позволила Мэдисон настолько выбить себя из колеи? Она ведь не сказала ничего нового: всё это я слышала тысячи раз, и кое-что похуже. И почему Антония не соизволила хотя бы раз промолчать? Мама постоянно твердила мне, что я должна быть снисходительной к Антонии, потому что она ничего не может с собой поделать. И я всё чаще задавалась вопросом, не пользуется ли Антония этой своей «беспомощностью» гораздо чаще, чем считает мама.

Впрочем, чего теперь об этом рассуждать. Десятки пар недобрых глаз сверлили дырки в нас двоих: идиотке, которая вообще ни с кем не разговаривает, и её болтливой сестре, излагающей свои жалобы рюкзаку. Парочка несчастных лузеров.

Тухлоедина и Тухлоедина-младшая.

У меня защипало в глазах. «Только не реви, только не реви!» Я упорно молилась про себя, глотая подступившие к горлу рыдания.

Вдруг столик дёрнулся так, что ударил меня по рёбрам. Я подавилась рыданием и уставилась на Антонию, готовая обругать её за неуклюжесть, – всё, на что я оказалась способна. Совершенной неожиданностью для меня стала восторженная улыбка от уха до уха, расплывшаяся по личику младшей сестры.

– Ох, что сейчас будет! – выпалила она.

Антония отпихнула свой поднос, со стуком взгромоздила на стол рюкзак и оперлась на него подбородком, довольная, как кошка, поймавшая с десяток мышей. Вот теперь я испугалась не на шутку. А вдруг она не выдержала давления и совсем съехала с катушек? И я не могу её винить. Просто чудо, что со мной до сих пор не случилось ничего подобного.

– Антония… – начала было я, но она лишь отмахнулась.

– Смотри, – сказала она, – сама увидишь.

Увижу? Передо мной возникла картина: Антония бросается в атаку на миссис Дадли и забивает ей нос варёной морковкой. С одной стороны, я этого боялась, а с другой, мне было любопытно, сколько морковки успеет запихать Антония, пока её не оттащат от кассирши.

Но Антония не двигалась. Она сидела, сияла этой своей улыбкой и барабанила по столу пальцами.

«Да что она вообразила? Что, по её мнению, должно случиться?» Я предпочла сделать вид, что ничего не происходит, и самое важное – аккуратно выстроить горошины на тарелке в группы по три штуки. «Пусть себе сидит и лыбится сколько угодно. Всё равно ничего не случится».

Во второй раз за сегодняшний день я жестоко ошиблась.

Я услышала это прежде, чем увидела: как грохот подходящего поезда. Непонятные глухие звуки со стороны очереди. И рискнула обернуться.

Миссис Дадли стояла возле большого алюминиевого контейнера с упаковками молока. Физиономия её перекосилась от растерянности.

И ничего удивительного. Контейнер с молоком трясся и подпрыгивал, потому что картонные пакеты внутри дёргались и толкались. При этом их никто не трогал.

Миссис Дадли осторожно ткнула пальцем в картонку. Толчки усилились. Она поспешно отдёрнула руку, будто её ударило током.

– Эмма! Тут с молоком что-то неладно, – закричала миссис Дадли: она старалась не срываться на визг, но получалось не слишком удачно.

– Я уже проверила: срок годности не истёк, – прохрипел знакомый голос.

– Нет, оно не прокисло, – сказала миссис Дадли. – Оно… оно прыгает.

– Чего?

– Я говорю…

БАМ!

Контейнер подскочил, на миг завис в воздухе и рухнул обратно. Миссис Дадли заверещала, уже не смущаясь. На сей раз все как по команде повернулись к ней. Никто не сказал ни слова. Никто не шелохнулся.

Контейнер подпрыгнул во второй раз. Миссис Дадли схватила его обеими руками и попыталась водрузить на место. Однако тот не поддавался: так и висел в воздухе.

– Хватит! Хватит! – кричала она. Тогда контейнер снова грохнулся, но только чтобы продолжать прыгать, всё быстрее и быстрее, всё выше и выше. Физиономия миссис Дадли из бледной от страха стала красной от ярости. Она продолжала хвататься за контейнер, даже когда он подпрыгнул так высоко, что ей пришлось подняться на цыпочки. При этом она выдавала такие фразы, которые не пристало произносить сотруднику средней школы.

– Вот так-то! – Антония слегка ущипнула меня за руку.

Не успела я спросить, что это значит, как контейнер рухнул в последний раз и грохот прекратился. В зале повисла тишина: слышалось только тяжёлое дыхание миссис Дадли. Она навалилась на контейнер, держа его обеими руками. На шее у неё набухли толстые вены, а на красном потном лице расцвела злорадная улыбка.

– Попался! – прошипела она.

И тут молоко взорвалось.

Каждый пакет лопнул и выплеснул своё содержимое прямо в ошарашенное лицо миссис Дадли, словно некий мокрый фейерверк. Напор молочной атаки был столь силён, что её подкинуло в воздух. Она повисла на вершине молочного столба, пока сила притяжения не взяла верх, тогда кассирша плюхнулась на пол с громким плеском.

Молочный фонтан продолжал изливаться на неё ещё несколько минут. Она не шевелилась, не пыталась выбраться из-под него. Она сидела, ошалело хлопая глазами, с разинутым ртом, посреди разливного моря молока. Пока наконец не вылилось содержимое последнего пакета.

На добрых пять секунд в столовой воцарилась мёртвая тишина, слышно было только капанье молока с её волос и тиканье секундной стрелки на стенных часах.

А потом миссис Дадли заорала.

Моментально воцарился полный хаос. Дети хохотали как безумные, сгибаясь пополам, тогда как взрослые врывались в столовую и бестолково метались, то и дело что-то крича и оскальзываясь в лужах молока.

Ничего более невероятного я в жизни не видела. Но поразительнее всего было то, что Антония восседала посреди этого безумия, прижимая к себе рюкзак, раскачиваясь туда-сюда и улыбаясь так, словно улыбка не покинет её лица до конца жизни.

Глава 5

«Смотри, сама увидишь». Вот что сказала Антония перед тем, как молоко взорвалось. И ещё эта улыбка… Сначала я подумала, что происшедшее – её рук дело. Но это было невозможно. Как, скажите на милость, малявка с заколкой-утёнком способна учинить такой тарарам? Ответ очевиден: никак. Простое совпадение.

Вот только Антония не верила в совпадения. Однажды, когда ей было семь лет, она очень хотела, чтобы пошёл дождь. Позже, вопреки предсказаниям синоптиков, брызнул лёгкий дождичек. А Антония долго потом твердила, что сама вызвала дождь, поскольку она волшебница. Впрочем, с тех пор ей ни разу не удалось воплотить ни одну свою мечту.

Вот и сегодня случилось то же самое. Совпадение – да, очень странное совпадение – но и только.

Конечно, потом вся школа гудела, обсуждая разлитое в столовой молоко. Как только его не называли: и «Атомная молочная бомба», и «Коровья месть». Учителя вели себя ничуть не лучше. Детей они успокоили, происшествие обсуждать запретили, а сами продолжали шушукаться, не слишком скрывая ухмылки и притворяясь, что внезапно раскашлялись.

Зато на меня никто не обращал внимания. Молочная бомба сделала меня невидимкой. Даже Мэдисон не сверлила меня ядовитым взглядом, явившись к мисс Кроззетти на урок обществоведения – по счастью, единственный, куда мы ходили вместе. Она слишком увлеклась обсуждением собственных дел с двойняшками. А последний урок в художественном классе мистера Кэппа можно было считать глазурью из взбитых сливок на несвежем и едва съедобном торте первого дня в школе.

Я знала, что в классе у мистера Кэппа мне будет хорошо. Он был лучшим, и я обрадовалась, узнав, что в этом году рисование по-прежнему будет преподавать он.

Он никогда не вгонял меня в краску неуместными вопросами и всегда умел занять какими-то мелкими делами: промыть кисти или разобрать по цветам краски. И примерно раз в неделю он сажал меня рисовать собаку.

История с собакой началась в ноябре прошлого года, как раз после Дня благодарения. Нам велели составить цветовой круг. Обычно я выполняю задание сразу, но тогда увлеклась, срисовывая в тетрадь портрет бигля с обложки «Шайло»[1]1
  Популярная в США трилогия писательницы Филлис Рейнольдс Нейлор о дружбе мальчика и бигля Шайло. (Здесь и далее примеч. переводчика.)


[Закрыть]. Утром я взяла эту книгу в библиотеке – главным образом из-за обложки. Я вообще люблю книги про животных и без конца перечитываю «Чёрного Красавчика»[2]2
  «Чёрный Красавчик» – одно из первых литературных произведений о животных в детской литературе, написанное в форме автобиографии лошади. Автор – британская писательница Анна Сьюэлл.


[Закрыть], но что-то в мордочке этого пса меня особенно зацепило.

Папа постоянно заводил речь о том, что хорошо бы завести собаку, но дальше разговоров у него дело не шло – как и во всём остальном. А по правилам парка трейлеров, в котором мы жили сейчас, животных держать запрещалось, хотя это не мешало мне мечтать о маленьком забавном щеночке. Вот так и вышло, что в тот день я взялась за карандаш.

У меня зарделось лицо, когда я заметила, что мистер Кэпп за мной наблюдает. Тогда я ещё не знала его настолько хорошо и так испугалась, что даже не подумала спрятать свой рисунок.

Я сжалась, ожидая, что на меня начнут орать с красным от гнева лицом, а потом подвергнут наказанию. Но прошла минута, стояла тишина, и я отважилась украдкой посмотреть на учителя. Его лоб пошёл морщинами – как всегда в минуты раздумья. Кажется, он не сердился, но я никогда не могла с уверенностью определить настроение взрослых.

– Неплохо, – мистер Кэпп поманил меня пальцем и показал, чтобы я села за стол у окна. Я подчинилась, хотя едва переставляла ноги. Он ненадолго скрылся в своей подсобке, а потом вышел с толстенной книгой размером с почтовую коробку. Учитель со стуком опустил книгу на стол, открыл её и показал на иллюстрацию с изображением бигля.

– Постарайся нарисовать его для меня, – сказал он и отошёл.

Минут пять я сидела и дрожала, не в силах шевельнуть и пальцем. Это что, ловушка? Одна из взрослых уловок, чтобы меня помучить? Мой папа был на них большой мастер. Он мог мило улыбаться – просто душа-человек, – а в следующую минуту без видимых причин разразиться потоком жестоких слов, будто ножом разившим без разбору всех подряд.

Через пять слишком длинных и весьма болезненных минут я наконец подняла глаза. Мистер Кэпп откинулся на стуле, закинув ноги на стол. Он смотрел в окно, задумчиво постукивая карандашом по подбородку. А потом с улыбкой обернулся ко мне.

Он улыбался мне всего-то несколько секунд и тут же снова принялся стучать по подбородку. И всё. Но у меня внутри словно что-то оттаяло. Сама не знаю почему. И я принялась рисовать.

С тех пор я сказала ему едва ли полдюжины слов. Хотя он обращался ко мне на каждом уроке, как будто мы постоянно общались. И я успела нарисовать для него около двух десятков собак. Иногда мои рисунки появлялись на стенде с объявлениями. В такие дни я словно парила над землёй.

Итак, дважды в неделю на сорок две минуты я могла себе позволить расслабиться. С мистером Кэппом было безопасно. И это значило очень много.

Многие ученики подтрунивали над мистером Кэппом у него за спиной. Но он никогда не замечал насмешек и выглядел, как мне казалось, счастливым. Я бы тоже хотела почувствовать себя такой же счастливой.

Я уже почувствовала себя почти счастливой, когда вошла к нему в класс после безумного происшествия в столовой. А быть почти счастливой тоже немало.

– А вот и ты, Люси, – мистер Крэпп поднялся мне навстречу. Как всегда, на нём был бледно-голубой балахон художника, а концы длинных усов старательно закручены вверх. Двумя руками он держал большую картонную коробку.

– Иди сюда и помоги мне, – сказал он. – Надо давно перебрать эти цветные карандаши и выкинуть сломанные. – Он наклонился и добавил вполголоса: – Надеюсь, ты не обидишься, что я подсадил к тебе новенькую девочку. Её зовут Мэй Дарасаватх. Семья переехала сюда из большого города неделю назад, так что она пока может чувствовать себя неловко на новом месте. От тебя ничего дополнительно не требуется – просто оставайся такой же умницей, как всегда. Ты ведь не против, Люси?

Я посмотрела на девочку, сидевшую за моей партой. У неё были длинные волнистые тёмные волосы и приветливые карие глаза.

– Конечно, – сказала я и взяла карандаши.

Довольно быстро я обнаружила, что, если новенькая и «чувствует себя неловко», это никак не отразилось на её словоохотливости. Пока мы в четыре руки перебирали карандаши, она успела рассказать и о своём младшем брате, у которого голова как тыква; и о мизинце на её левой ноге, гораздо большем, чем на правой; и о любимом телешоу «Демон Донни» про наполовину мальчика, наполовину демона с добрым сердцем и ужасной шевелюрой, взрывающего всё, к чему прикоснётся… и ещё о тысяче пустяков, облечённых в слова, сыпавшиеся из неё непрерывным потоком.

То и дело она оборачивалась ко мне, чтобы спросить:

– А ты как думаешь?

Я едва успевала промямлить нечто невнятное вроде:

– Ага, ну да… круто.

Я даже иногда пыталась улыбаться. Однако её нисколько не смущало, что она болтает за нас двоих. И что самое удивительное – меня тоже. Мэй мне сразу понравилась, и, как это ни странно, я ей тоже. Или по крайней мере не вызвала у неё раздражения, что тоже неплохо. «Глазурь из взбитых сливок с вишенкой наверху», – подумала я.

Когда я вошла в автобус после уроков, то почти убедила себя, что предстоящий учебный год станет не таким уж отвратительным, как я опасалась. В конце концов, основной удар самого ужасного первого дня приняла на себя кассирша в столовой. И честно говоря, я не слишком переживала за миссис Дадли. Антония была права: этой женщине не следовало говорить о маме подобным образом.

Правда, я тревожилась за Антонию. Она молчала, сидя рядом в автобусе и засунув голову в рюкзак – как на обеде. Интересно, та её улыбка демонстрировала равнодушие к грубости миссис Дадли или сестра искренне верила, что именно она сотворила молочную бомбу? Может, теперь она чувствовала себя виноватой, что кто-то пострадал?

Я прикоснулась к руке Антонии. Она развернула ладонь и переплела свои пальцы с моими. Так мы и доехали до дома.

Я подумала, не распотрошить ли мне банку из-под кофе, в которой я припрятала на Рождество полдоллара. Парочка шоколадных батончиков из кондитерской по соседству – лучшее средство, чтобы поднять настроение моей сестре. Особенно если попадутся батончики с миндалём.

Автобус затормозил и выпустил нас. Стоя на остановке, я постучала Антонию по плечу, собираясь поделиться идеей посещения кондитерской. Но не успела я открыть рот, как она вцепилась в мой рукав.

– Скорее! – выпалила она и помчалась к трейлеру, увлекая меня за собой. Сестра была меньше меня, но хватка у неё оказалась стальная, и мне пришлось потрудиться, чтобы поспевать за нею. Добежав до гинкго, она толкнула меня так, что я приземлилась прямо на каменистую землю.

– Ой! – я невольно потянулась к ушибленным ягодицам. – Ты что делаешь?

Но Антонии было не до меня. Она пустилась в пляс вокруг дерева, высоко задирая ноги и, как обычно, издавая резавшие ухо вопли бешеной мартышки.

– Да что с тобой такое? – заорала я.

Антония не обращала на меня внимания. Она остановилась лишь для того, чтобы проверить, далеко ли отъехал автобус. И когда тот скрылся за поворотом, высунула вслед язык и издевательски фыркнула. А потом плюхнулась на землю рядом со мной.

– Ну… и как тебе это? – на лице Антонии снова сияла улыбка, как днём за обедом. Это начинало меня всерьёз нервировать.

– Что – это? – спросила я. – То, как ты мне чуть не сломала копчик?

– Да нет же! – Антония со стоном закатила глаза. – Ты же знаешь. Ффу-у-у-ух! – она надула губы и взмахнула руками.

– А, ты про молоко. – Я всё ещё тёрла ушибленное место. – Да, пожалуй, это было странно.

– А ты видела её рожу?

– Кассирши? Конечно. Она явно расстроилась.

– Вот и поделом! – фыркнула Антония. Она поставила рюкзак на колени, расстегнула его и сунула голову внутрь. Сначала я решила, что она что-то ищет. Но тут услышала её шёпот.

– Антония? – окликнула я.

Сестра рассмеялась и подняла голову.

– Представь себе, это всё она придумала. Насчёт молока. Круто, правда?

– Да о чём это ты? Кто придумал?

– Кто? Она. – Антония полезла в рюкзак. Во все стороны полетели небрежно отброшенные листы бумаги, тетради и обгрызенные карандаши. Наконец она, закусив язык, добралась до лежащего на самом дне предмета.

С торжествующим воплем Антония выпрямилась, попутно отправив в полёт ещё несколько карандашей и бумаг, и обеими руками извлекла из недр рюкзака странное жёлтое облако. Она бережно расправила облако у себя на коленях, разобрав его на гладкие светлые локоны. И лишь потом развернула лицом ко мне.

Кукольную голову. Она держала кукольную голову.