Текст книги "Охотник за разумом. Особый отдел ФБР по расследованию серийных убийств"

Глава 2. Моя мать – Холмс

Девичья фамилия моей матери действительно Холмс, и с легкой подачи моих родителей я едва не унаследовал ее в качестве второго имени вместо более прозаичного «Эдвард».

Оглядываясь назад, скажу, что, кроме этого, мало что в моем детстве намекало на светлое будущее охотника за разумом, или криминального профайлера.

Я родился в Бруклине, Нью-Йорк, неподалеку от Квинса. Мой отец, Джек, работал наборщиком в «Бруклин игл». Когда мне исполнилось восемь, папа, обеспокоенный ростом преступности, решил перевезти нас в Хемпстед, Лонг-Айленд, где стал председателем Лонг-айлендского союза печатников. Еще у меня есть сестра, Арлин, на четыре года старше меня. Она всегда была гордостью нашей семьи – как в учебе, так и в спорте.

Сам я не блистал, перебиваясь с тройки на четверку, но, несмотря на весьма средненькие успехи в учебе, всегда был вежливым, легким в общении и пользовался вниманием учителей Ладлэмской начальной школы. Больше всего меня занимали животные, вот почему в разное время у меня обитали собаки, кошки, кролики, хомяки и змеи. Всех этих тварей мама терпела исключительно потому, что я хотел стать ветеринаром. Поскольку начинание обещало вполне законную карьеру, она всячески поддерживала меня.

В школьные годы я проявил недюжинное умение сочинять сказки, что сыграло свою роль в моем становлении в качестве сыщика. Сыщики и криминальные аналитики должны уметь слепить целостную картину из разрозненных и кажущихся несвязанными фактов, вот почему талант рассказчика крайне важен, в особенности при расследовании убийств, когда сама жертва не может ни о чем поведать.

Как бы то ни было, я зачастую прибегал к своему мастерству, чтобы избежать работы. Помнится, однажды в девятом классе мне было так лень читать книжку для устного доклада, что, когда подошла моя очередь отвечать, я выдумал и название, и автора, поведав о выдуманных туристах-палаточниках, поющих песни ночью у костра.

Я сочинял сюжет на ходу, а сам думал: сколько я смогу так продержаться? Вот уже и выдуманный медведь подкрался к туристам, он готовится к прыжку – и тут я запнулся, захохотал, и мне оставалось только признаться, что вся история с самого начала была плодом моей фантазии. Должно быть, наличие совесть все-таки доказывает, что у меня нет выраженного преступного психотипа. И вот стою я перед классом: ложь раскрылась, сейчас меня начнут отчитывать, придется краснеть перед приятелями, и я уже знаю, что скажет мама, когда узнает об этой истории.

Но, к моему изумлению и удивлению, и учитель, и ребята всерьез увлеклись моей историей! Когда же я признался в обмане, все дружно потребовали: «Рассказывай дальше. Что было потом?» Я и продолжил, а потом даже получил пятерку. Я долгое время скрывал тот «подвиг» от собственных детей: не хотел, чтобы они думали, будто преступление сходит с рук. А для себя усвоил: если сумеешь подать свои идеи, заинтересовать слушателей, с тобой будут соглашаться. Это правило не раз помогало мне, когда приходилось убеждать начальство или местную полицию в практической значимости наших услуг. Стоит признать, однако, что в каком-то виде этот же прием используют мошенники и проходимцы всех мастей.

Кстати, мои выдуманные туристы таки спасли свои шкуры, хотя изначально задумывалась иная концовка – я ведь больше любил животных, чем людей. Готовясь к карьере ветеринара, я поступил на программу «Корнелл-фарм» и провел три лета подряд на молочных фермах в северной части Нью-Йорка. Программа спонсировалась из средств ветеринарной школы при одноименном университете. Это отличная возможность вырваться из городской суеты и пожить на природе, но взамен мне приходилось работать по 70–80 часов в неделю за 15 долларов, в то время как мои одноклассники загорали на Джонс-Бич. Так что, если мне больше не доведется доить корову, я как-нибудь переживу.

Постоянный физический труд привел меня в хорошую форму, а занятия спортом были моей второй всепоглощающей страстью. В старшей школе в Хемпстеде я был бейсбольным питчером и полузащитником в команде по американскому футболу. Оглядываясь назад, я ловлю себя на мысли, что именно тогда впервые и начал проявляться мой интерес к личностному психоанализу.

На площадке я быстро понял, что меткий и сильный бросок – это лишь полдела. Я уверенно выполнял прямую подачу и неплохо освоил боковую, но такими же или схожими приемами владели почти все школьные питчеры. Вся соль была в том, чтобы запугать отбивающего, а для этого достаточно окружить себя ореолом уверенности и заставить парня на базе чувствовать себя уязвимым. Забавно, но именно этот принцип много лет спустя лег в основу разрабатываемых мною техник допроса.

В старшей школе я вымахал под метр девяносто, что пошло мне на руку. Какие бы умные и талантливые мы ни были, я знал, что в более-менее серьезной лиге у нас мало шансов, и поэтому задать победный тон может только питчер, который будет вытаскивать игру на поле. Для ученика старшей школы я очень неплохо овладел подачей, но решил не дать отбивающим противной команды об этом догадаться. Я старался выглядеть бесшабашным и непредсказуемым, чтобы отбивающие не слишком окапывались в обороне. Пусть они думают, что, стоит им окопаться, и психованный парень из команды противника тут же пошлет мяч с подкруткой или того хуже.

А вот футбольная команда Хемпстеда действительно была сильной, и в ней мне, юноше крупному, досталась роль полузащитника. И снова я поймал себя на мысли, что преимущество извлекается из грамотной психологической подачи. Я мог с легкостью бросаться на тяжеленных ребят с рычанием и криками, ну и в целом ведя себя как псих. Вскоре и остальные полузащитники последовали моему примеру. Позже, когда мне начали регулярно попадаться убийства, в которых безумие использовалось как средство обороны, из собственного опыта я уже знал, что сам факт неадекватного поведения не обязательно означает, что человек не отдает себе отчета в своих действиях.

В 1962 году у нас состоялся матч против команды Вантагской старшей школы за кубок Торпа, престижную награду для лучшей футбольной команды Лонг-Айленда среди учеников старших школ. В среднем каждый из них был тяжелее нашего брата на двадцать кило, и нам светили отличные шансы оказаться раздавленными в лепешку еще до конца матча. Поэтому перед началом официальной встречи мы провели несколько разминочных игр с единственной целью – нервировать и запугать оппонента. Мы выстраивались в две шеренги, причем первый игрок должен был толкнуть – а вернее, сбить с ног – первого игрока противной шеренги. Все это мы сопровождали соответствующими воплями и рыком. По лицам вантаговцев мы поняли, что добились нужного эффекта. Наверное, они думали так: «Если эти клоуны настолько тупые, чтобы отрабатывать такое друг на друге, одному Богу известно, что они сделают с нами».

На самом деле все это представление было тщательно срежиссировано. Мы отрабатывали борцовские броски, чтобы со стороны они выглядели болезненно, но на самом деле вреда они не причиняли. Когда же началась игра, мы старались поддерживать заданный уровень сумасшествия, чтобы нас сочли безумцами, которых выпустили из психушки на один вечер и заберут обратно сразу же по завершению матча. Игра была напряженной, но, когда пыль улеглась, мы выиграли со счетом 14: 13 и завладели кубком Торпа 1962 года.

Первую пробу пера в деле охраны правопорядка, то есть настоящего профайлинга, я совершил в восемнадцать, устроившись вышибалой в бар-клуб «Газлайт-Ист» в Хемпстеде. У меня так здорово получалось, что позже меня пригласили на ту же должность в «Серф клаб» на Лонг-Бич. В обоих местах мои основные обязанности состояли в том, чтобы не впускать тех, кому по закону еще рано употреблять спиртное, и пресекать неизбежные в любом питейном заведении драки.

Стоя на входе, я спрашивал удостоверение личности у всех, кто казался мне недостаточно взрослым, и тут же спрашивал дату рождения, чтобы сопоставить цифры. К этой весьма банальной процедуре все уже давно привыкли, а потому ни для кого она не была неожиданностью. Крайне редко попадались мне наивные ребята, приходившие с поддельным удостоверением, даже не потрудившись запомнить дату в нем. Прямой взгляд в глаза в момент вопроса оказывался весьма эффективным приемом против некоторых посетителей, особенно девушек, которые в этом возрасте отличаются большей социальной ответственностью. Но те, кто хочет попасть внутрь, все равно легко могут пройти любую проверку, если хоть на несколько мгновений сосредоточатся на игре.

На самом же деле, опрашивая каждую компашку молодых людей, я незаметно наблюдал за другими посетителями, через два-три человека от начала очереди, – следил, как они готовятся отвечать на вопросы, отмечал их невербальные жесты, искал признаки нервозности или робости.

Разнимать драки было куда сложнее, и тут мне приходилось пускать в дело свою физическую подготовку. Если в твоих глазах читается только непредсказуемость, если ты ведешь себя достаточно нагло и смело, то иногда даже верзилы дважды подумают, прежде чем связаться с тобой. Если они видят, что ты достаточно отбитый, чтобы не переживать за свою шкуру, ты тут же становишься куда более опасным противником. Например, почти двадцать лет спустя, когда мы брали тюремные интервью в целях крупного исследования на тему серийных убийств, мы выяснили, что по ряду ключевых признаков убийца-фанатик в разы опаснее обычного серийного убийцы. Все дело в том, что, в отличие от серийного убийцы, который выберет жертву себе по зубам и тщательно продумает пути отхода, маньяк одержим своей «миссией» и в общем случае готов даже умереть во имя нее.

Еще одно соображение по поводу того, как составить о себе нужное впечатление, например, что ты достаточно неадекватный или психованный для непредсказуемого поведения: надо поддерживать заданный образ постоянно, а не только в том случае, когда за тобой наблюдают. Однажды я отправился в федеральную тюрьму в Мэрионе, штат Иллинойс, где провел интервью с Гари Трапнеллом, отъявленным вооруженным грабителем и угонщиком самолетов. Во время беседы он заявил, что способен убедить любого судебного психиатра в наличии у него любого умственного расстройства, какое я ни назову. По его словам, секрет в том, чтобы вести себя так все время, даже когда ты наедине с самим собой в тюремной камере. Тогда при встречах с врачами не придется «продумывать» свое поведение, на чем большинство и прокалывается. А я, похоже, инстинктивно выработал мышление преступника задолго до того, как получил «совет от эксперта».

Если в баре мне не удавалось запугать драчунов, в ход шли навыки начинающего профайлера. Я старался погасить конфликт до того, как он перерастет в серьезную заварушку. С моим скромным опытом я вскоре обнаружил, что при внимательном наблюдении за поведением и невербальными жестами их можно соотнести с неким действием, которое сигнализирует о начале драки. По этим признакам я старался предвидеть намерения зачинщиков. При малейших подозрениях я старался предупредить драку и, используя элемент неожиданности, вмешивался в спор и выводил потенциального драчуна подышать воздухом, пока не опомнится. Я уверен, что большинство сексуальных маньяков и серийных насильников поднаторели в подчинении, манипуляции и контроле, и я старался овладеть теми же самыми навыками, но в другом контексте. Во всяком случае, я приобрел ценный опыт.

На момент выпуска из школы я по-прежнему хотел стать ветеринаром, хотя оценки у меня не дотягивали до уровня Корнеллского университета. Поступить на схожую программу я мог только в Государственный университет Монтаны. Поэтому в сентябре 1963 паренек родом из Бруклина, живущий на Лонг-Айленде, отправился в сердце Страны большого неба.

По прибытии в Боузмен я испытал сильнейший культурный шок.

«Привет из Монтаны, – писал я в одном из первых писем домой, – края настоящих мужчин и пугливых овец». Монтана воплотила в себе все стереотипы и клише Дикого Запада, а для местных я сам был типичным парнем с Востока. Я вступил в местное отделение студенческого братства «Сигма Фи Эпсилон», состоявшее преимущественно из местных юношей, среди которых я выглядел белой вороной. Я носил черную шляпу, черную одежду, черные ботинки и длинные смешные бакенбарды – ни дать ни взять персонаж «Вестсайдской истории»[9]9
  Киномюзикл, обыгрывающий историю Ромео и Джульетты в гангстерском антураже.


[Закрыть], какими в те времена и представляли ньюйоркцев вроде меня.

Поэтому я решил выжать максимум из своего положения. На всяких культурных мероприятиях местные обычно надевают традиционные западные наряды и танцуют тустеп, тогда как я провел последние несколько лет учебы в ревностном просмотре по телику выступления Чабби Чекера[10]10
  Певец, популяризатор твиста в США эпохи 1960-х.


[Закрыть] и назубок знал самые разные вариации твиста. Поскольку моя сестра Арлин была на четыре года старше, она уже давно записала меня в партнеры на занятиях по танцам, и вскоре я стал танцевальным инструктором для всего местного студенческого сообщества. Я чувствовал себя миссионером, отправившимся в отдаленный уголок планеты, где ни разу не слышали английскую речь.

В учебе я никогда особо не блистал, но теперь оценки упали вообще ниже некуда – все потому, что я занимался чем угодно, только не учебой. У меня уже был опыт работы вышибалой в нью-йоркском баре, но в Монтане употреблять алкоголь разрешалось с двадцати одного года. К несчастью, понижение планки меня не остановило.

Первые проблемы с законом у меня начались тогда, когда мы с товарищем по братству пошли на свидание с двумя отвязными девчонками, с которыми познакомились в доме для матерей-одиночек. Для своего возраста наши подружки выглядели очень взрослыми. Мы остановились у бара, и я зашел за упаковкой пива.

Бармен попросил показать удостоверение. Я достал качественно подделанный билет военнообязанного. Работая вышибалой, я научился нескольким секретам и уловкам, связанным с фальшивыми документами.

Глядя на карточку, бармен сказал: «Бруклин, значит? Вы, с Востока, все здоровые малые». Я изобразил самоуверенный смешок, но остальные посетители бара обернулись, так что теперь у нас появились свидетели.

Я вернулся на стоянку, сел в машину, и мы тронулись, попивая свежее пивко. Тут по непонятной причине одна из девушек резко сунула пиво в бардачок.

И вдруг, откуда ни возьмись, раздается звук полицейской сирены. Нас тормозят: «Выходите из машины».

Мы вышли, начался обыск, и, хотя я прекрасно понимал, что оснований проводить его нет (читай: незаконный), полицейскому я благоразумно решил не перечить. Когда он нагнулся, из-под куртки показались пистолет и резиновая дубинка, и голове у меня промелькнула идиотская мысль, что я в мгновение ока могу треснуть копа по голове, схватить ствол и умчаться. К счастью для моего будущего, я одумался. Но, предвидя дальнейший ход событий, достал поддельную карточку из бумажника и поглубже засунул в трусы.

Всех четверых забрали в участок и разделили, и вот тут я перепугался не на шутку, потому что знал, как действуют полицейские, и боялся, что один из них меня сдаст.

Затем один из офицеров обратился ко мне: «Так, сынок. Скажи честно, бармен проверял документы? Если нет, поедем туда. У нас и раньше были к нему вопросы».

Я ответил: «Там, откуда я пришел, крыс не любят. Это не про нас». Весь из себя крутой гангстер, а сам сижу и думаю: ну конечно, он проверил у меня документы, а я показал ему подделку! А тем временем карточка проскользнула еще ниже и уткнулась мне в гениталии. Я понятия не имел, будут нас раздевать для обыска или нет. Тут ведь такая глухомань, кто его знает, какие у них порядки. Я быстро сориентировался и стал симулировать недомогание, заявив, что мне плохо и срочно нужно в туалет.

Меня отпустили без сопровождения, но я пересмотрел фильмов, где за арестантом наблюдают по ту сторону зеркала, и поэтому отошел в самый угол, запустил руки в штаны и извлек документ, а затем вернулся к раковине и изобразил тошноту на тот случай, если за мной следят. Потом я зашел в кабинку, смыл в унитаз фальшивую карточку военнообязанного и уверенно вернулся к офицеру. Разбирательство закончилось испытательным сроком и штрафом 40 долларов.

Вторая встреча с боузменской полицией у меня состоялась на втором курсе. На этот раз все было серьезнее.

Мы отправились на родео с двумя парнями с востока и одним монтановцем. Посмотрев шоу, мы сели в «студебеккер» 1962 года и двинулись обратно. В машине у нас было пиво. Опять. Все вокруг замело снегом. За рулем сидел парень из Бостона, я был спереди, а местный – на заднем сиденье. Водитель проехал под знак остановки, и – вот неожиданность! – сразу за ним стоял коп. Такое ощущение, что встречи с полицией стали лейтмотивом моей жизни в Монтане. Что бы там ни говорили, мол, копов не доищешься, когда они нужны, это совершенно несправедливо в отношении Боузмена образца 1965 года.

Короче, этот болван, мой товарищ по братству, – просто не верится – проехал мимо! Решил посостязаться с копом.

На каждом повороте, когда мы ненадолго исчезали из виду, я выбрасывал из окна банки с пивом. Вскоре мы примчались в жилую зону, подпрыгивая на «лежачих полицейских»: бум, бум, бум. Впереди стоял целый кордон – должно быть, преследователь уже успел информировать участок. Мы объезжаем его прямо по газону. Все это время я ору как резаный: «Останови тачку, черт возьми! Выпусти меня!» Но этот тупица только пуще поддает газу. Машину несет, снег сыпет как из ведра, а сзади надрываются сирены.

Перекресток. Бостонец резко бьет по тормозам, машина уходит в круговой занос, дверь распахивается, и я вылетаю наружу. В последний момент я уцепился за дверь, и меня задницей потащило по заснеженному асфальту. Потом кто-то крикнул: «Бежим!»

Ну мы и побежали. Кто куда. Я добрался до переулка, где стоял пустой грузовик, и спрятался в нем. Убегая, я уронил свою черную шляпу. Пиджак у меня был двусторонний – черный с золотым, – и я вывернул его золотом наружу, чтобы замаскироваться. Но я обливался потом и тяжело дышал, и вскоре стекла грузовика запотели, и я подумал: черт, меня же так найдут. К тому же владелец машины мог вернуться в любую минуту, а здесь у каждого встречного при себе ствол. Я чуть-чуть протер стекло, чтобы видеть, что происходит снаружи. У брошенной нами машины царило настоящее столпотворение: полицейские, собаки, всякое такое. И вот они идут в переулок, лучи фонариков обшаривают грузовик, а я вот-вот обделаюсь от страха. До сих пор не могу поверить, что они прошли мимо, не заметив меня!

Я тихонько вернулся в универ, а там все только и говорили о нас. Оказалось, что двое с востока тоже сбежали, но парня из Монтаны схватили, и он нас сдал. Вскоре полиция явилась и за нами. На допросе я слезно убеждал их в том, что не управлял машиной, а, наоборот, страшно перепугался и просил водителя остановиться. Тем временем бостонского водилу упекли за решетку, где вместо кушетки была железная кровать без матраса, и посадили на хлеб с водой. Мое же нечеловеческое везение снова пришло мне на выручку, и меня отпустили с очередным штрафом 40 долларов и предупреждением за приобретение спиртного.

В этот раз о моих приключениях оповестили и университет, и родителей, которые тут же воспылали праведным гневом. С оценками лучше не становилось. Я стабильно получал три с минусом, а зачет по ораторскому мастерству я вообще завалил, потому что ни разу не был на занятиях. Это уже ни в какие ворота не лезло, ведь я всегда считал, что умение болтать как раз и является моим главным орудием. Но хуже всего, что я не имел ни малейшего понятия, как мне выбираться из этого болота. К концу второго курса стало ясно, что мои приключения на Диком Западе подходят к концу.

Вам наверняка показалось, что все воспоминания об этом периоде моей жизни – сплошь боль и страдания. Так тогда считал и я. Меня вернули домой под строгий надзор разочарованных родителей. Особенно огорчилась мама, поскольку знала: теперь мне ни за что не стать ветеринаром. Вновь полагаясь на свои физические данные, на лето 1965-го я устроился спасателем, как поступал во все нелегкие времена. Лето кончилось, мне больше не нужно было ходить на занятия, и я нашел работу управляющего фитнес-клуба в гостинице «Холидей инн» в Патчоге.

Вскоре после этого я познакомился с Сэнди, работавшей в отеле официанткой. Красивая молодая женщина, уже с ребенком, тут же свела меня с ума. Она очень эффектно смотрелась в своей аккуратной кокетливой униформе. Я же, благодаря постоянным тренировкам и упражнениям, был в отличной форме и, похоже, тоже нравился Сэнди. Она все время названивала мне домой, и отец злился: «Кто, черт побери, трезвонит тебе днем и ночью? Там еще ребенок на фоне постоянно кричит».

Я жил с родителями и не мог пригласить подругу к себе, но Сэнди рассказала, что работники отеля могут с большой скидкой снимать свободные номера. Так что мы так и поступили.

Рано утром нас разбудил телефонный звонок. Сэнди взяла трубку и тут же закричала:

– Нет! Нет, не пускайте его!

Спросонья я поинтересовался, кто звонил.

Она ответила:

– Это ресепшн. Они говорят, что пришел мой муж. Он уже поднимается.

Сонливость как рукой сняло.

– Твой муж?! Ты о чем? Ты не говорила, что замужем!

Она заметила, что и незамужней себя не объявляла, а потом добавила, что они уже давно не живут вместе.

Тут я услышал, как этот маньяк несется по коридору в нашу сторону. Мне конец.

Потом он начал барабанить в дверь:

– Сэнди! Сэнди, я знаю, что ты там!

Из комнаты в коридор выходило небольшое застекленное слуховое окно. Муж начал дергать стекла в попытке вырвать их из рамы. Я отчаянно искал пути отхода. Хотя мы поселились на втором этаже, но в комнате не было других окон, так что выпрыгнуть и сбежать я не мог.

Я спросил:

– У него есть пушка или что-то вроде того?

– Иногда он носит с собой нож, – призналась Сэнди.

– Твою мать! Просто супер! Нужно убираться отсюда. Открой ему.

Я занял боксерскую стойку, и Сэнди распахнула дверь. Тут же внутрь вбежал ее муж, направляясь прямо ко мне. Но он двигался против света, и мой затененный силуэт, должно быть, показался ему куда больше и внушительнее, чем был на самом деле. Муж решил остановиться, но продолжил изрыгать проклятия:

– Ах ты сукин сын! Убирайся к чертовой матери!

Поскольку на сегодня я уже перевыполнил план мачо, а ведь день только начался, я скромно ответил:

– Да, сэр. Как раз собирался.

И снова мне повезло выйти сухим из воды и с целой шкурой. Но я не мог более игнорировать тот факт, что жизнь катится в тартарары. Тем же днем я случайно сломал переднюю ось отцовского «сааба», гоняясь с красным «эм-джи-эй» моего друга Билла Тернера.

Однажды ранним воскресным утром мама зашла ко мне в комнату и вручила приглашение от службы призыва. Вместе с тремя сотнями других бедолаг я отправился в Уайтхолл-Плейс на медосмотр. Там мне предложили сделать несколько глубоких приседаний, и я сопроводил их громким хрустом в коленях – на футболе я получил травму, и мне удалили хрящ, прямо как Джо Намату, но у него и адвокат был получше. Комиссия отложила решение на некоторое время, но в конце концов мне все равно сказали, что Дядя Сэм очень во мне нуждается. Служба в сухопутных войсках меня особо не привлекала. Рассчитывая на лучшее образование, я на четыре года впрягся в ВВС. Кто знает, может, именно это мне было и нужно. В конце концов, и в Нью-Йорке, и в Монтане я бездарно профукал свой шанс на образование.

Была еще одна причина, по которой я выбрал именно в ВВС. На дворе стоял 1966-й, и война во Вьетнаме только начинала набирать обороты. Не могу сказать, что имел определенные политические взгляды, но из-за отца, полномочного представителя Лонг-айлендского союза печатников, больше склонялся в сторону демократии Кеннеди. И все же перспектива словить пулю, поддерживая некое общее дело, о котором я имел лишь весьма скромное представление, меня особо не привлекала. Я помню, как один механик ВВС рассказывал, что это единственный вид вооруженных сил, где офицеры – пилоты – непосредственно участвуют в боевых действиях, а срочники остаются в частях тылового обеспечения. Я не горел желанием воевать, и такая альтернатива меня полностью устраивала.

На начальную подготовку меня отправили в Амарильо, штат Техас. Почти половину нашего звена (так называлась учебная группа в ВВС) из пятидесяти человек составляли ньюйоркцы вроде меня, а другую половину – южане из Луизианы. Строевой инструктор постоянно чморил северян, и, по большей части, было за что. Я прибился к южанам, которые показались мне куда приятнее и общительнее, чем соотечественники из Нью-Йорка.

Для большинства базовая подготовка стала тяжким испытанием. Мне же после жесткой тренерской муштры в командных видах спорта, а также с учетом пофигизма, который все заметнее проявлялся у меня в последние несколько лет, крики строевого инструктора казались просто надоедливым жужжанием. Все его психологические приемы и хитрости я читал как открытую книгу, а сам пребывал в отличной физической форме. Базовая подготовка мне давалась легче легкого. Глазомер и точность, разработанные еще в бытность питчером в старшей школе, пошли мне на пользу, и довольно скоро я получил значок стрелка-эксперта из М-16, хотя до службы в ВВС стрелять мне приходилось только из воздушки по уличным фонарям, когда я был еще подростком.

На курсе базовой подготовки я снова заработал репутацию плохиша, но уже немного в другом отношении. Меня, накачанного и бритого, прозвали «русским медведем». В соседнем звене был похожий парень, и кого-то вдруг осенило, что нам имеет смысл побоксировать для поднятия боевого духа всего курса.

Бой стал для базы крупным событием. Равные по силе, мы не уступали ни пяди, увлеченно выколачивая друг из друга дерьмо. Тогда я сломал нос в третий раз (первые два – на футболе в школе).

Как бы то ни было, из пятидесяти человек в своем звене я стал третьим в списке лучших. По завершению начальной подготовки я прошел ряд тестов, по которым оказался годным для школы радиоразведки. Но мест там уже не было, а я не особо хотел ждать следующего набора, поэтому меня устроили наборщиком, хотя печатать я не умел. На базе ВВС Кэннон, что в ста милях от Кловиса, штат Нью-Мексико, как раз открылась вакансия в отделе личного состава.

Там я и застрял, целыми днями стуча двумя пальцами по клавиатуре и заполняя формы о демобилизации под неусыпным наблюдением идиота-сержанта, и все повторял сам себе: нужно выбираться отсюда.

И снова мое невероятное везение. Прямо напротив отдела личного состава расположилось специальное обеспечение. Услышав название, большинство из вас наверняка подумали о специальных войсках вроде зеленых беретов. Но все же это было именно специальное обеспечение, а конкретнее – специальное спортивное обеспечение. С моим прошлым я не мог упустить такую прекрасную возможность защитить родину, когда она во мне так нуждается.

Я стал невзначай околачиваться у них под дверью и однажды услышал, как один из собеседников вдруг произнес: «Эта программа летит ко всем чертям. У нас просто нет нужного человека».

И я подумал: вот оно! Набравшись смелости, я постучался и вошел в комнату: «Здравствуйте, я Джон Дуглас. Позвольте мне рассказать о себе».

Начав свой спич, я внимательно следил за реакцией потенциальных начальников и одновременно нащупывал «профиль» нужного им кадра. И, кажется, мне это удалось, потому что они все время переглядывались, как бы говоря: «Это чудо! Именно такой человек нам и нужен!» В итоге меня перевели из отдела личного состава в спецобеспечение, и с того дня я больше ни разу не надел военную форму. Мне дали надбавку за то, что, будучи срочником, я еще и руководил всеми спортивными программами, а также записали в программу «Операции „Шнуровка“»[11]11
  Операция «Шнуровка» (англ. Operation Bootstrap) – начатая в 1947 году серия экономических проектов правительства США по трансформации Пуэрто-Рико в развитую индустриальную область.


[Закрыть], по которой правительство теперь оплачивало мне 75 % расходов на образование. Именно им я и занялся, посещая по вечерам и выходным занятия в университете Порталеса, что на востоке Нью-Мексико, в двадцати пяти милях от авиабазы. Чтобы опять не вылететь с учебы, мне нужно было изменить тройку с минусом на круглые пятерки. Впервые за долгое время я почувствовал, что у меня в жизни появилась цель.

Я так хорошо справлялся с работой представителя ВВС в таких напряженных видах спорта, как теннис, футбол и бадминтон, что в конце концов меня назначили старшим по начальному и продвинутому курсу игры в гольф, хотя я ни разу в жизни не забил шар в лунку. Впрочем, я отлично смотрелся в традиционном гольфистском свитере, руководя бесчисленными соревнованиями.

Однажды командир части подошел ко мне узнать, мячик какой жесткости лучше всего подойдет для такого-то соревнования. А я в этом ровным счетом ничего не смыслил, но, как и в девятом классе у доски, принялся сочинять на ходу. «Как, черт возьми, ты вообще попал в гольф?» – изумился командир. Меня тут же сняли с гольфа и перевели руководить женской группой огранки, что звучало многообещающе, пока я не сообразил, что речь идет о резьбе по камню. Также мне поручили женскую группу керамики и бассейн офицерского клуба. И я стал думать: в чем подвох? Эти офицеры кружат в небе над Вьетнамом, рискуя своими задницами, а я здесь подаю стулья и полотенца их игривым женам, учу плавать их детей, да еще и получаю за это неплохую надбавку и возможность получить высшее образование.

Еще одна моя обязанность отчасти перекликалась со знакомой должностью вышибалы. Рядом с бассейном располагался офицерский бар, зачастую битком набитый юными пилотами, которые тренировались под началом тактического авиационного командования. Не раз приходилось мне растаскивать одуревших пьяных летчиков или самому отбиваться от них.

На втором году пребывания в ВВС, активно исполняя свои студенческие обязанности, я наткнулся на местную ассоциацию, опекающую детей-инвалидов. Там требовалась помощь в организации развлекательной программы, так что я вызвался добровольцем. Раз в неделю вместе с двумя гражданскими сотрудниками я водил пятнадцать детишек покататься на роликах, поиграть в мини-гольф и боулинг или предлагал им другие спортивные мероприятия, развивающие личностные навыки и физические способности.

Большинство детишек имели крайнюю форму инвалидности: слепоту, синдром Дауна или острую моторную дисфункцию. Работа тяжелая, но она мне очень нравилась. Например, иногда приходилось кружить по роллердрому, сжимая в каждой руке по детской ладошке и следя за тем, чтобы ребята не столкнулись или не ушиблись. По правде говоря, мало что в моей жизни приносило мне столько же удовольствия.

Едва я подъезжал к школе, мои подопечные тут же высыпа́ли наружу встречать меня и толпились у машины, я выходил, и мы все тепло обнимались. Когда же приходило время расставаться, мне жалко было уезжать, а дети не хотели отпускать меня. От этой работы я получал такую отдачу, сколько любви и тепла, сколько в тот период жизни мне и не снилось, и вскоре я повадился приезжать к ним по вечерам почитать.