Текст книги "Черепахи – и нет им конца"

Джон Грин
Черепахи – и нет им конца

John Green

TURTLES ALL THE WAY DOWN

© John Green, 2017

© Школа перевода В. Баканова, 2018

© Издание на русском языке AST Publishers, 2018

* * *

Посвящается Генри и Элис

Человек может делать то, что он желает, но не может желать, что ему желать.

Артур Шопенгауэр

Глава 1

Мысль о том, что меня могли выдумать, впервые пришла мне в голову, когда я проводила дни в общественном заведении под названием школа «Уайт-Ривер», на севере Индианаполиса. Мне приходилось обедать строго с двенадцати тридцати семи до четырнадцати минут второго, и силы, установившие такой порядок, были настолько велики, что я не имела о них даже отдаленного представления. Если бы эти силы изменили время обеда или соседи по столу, помогавшие писать мою судьбу, в тот сентябрьский день выбрали иную тему для разговора, меня ждал бы совсем другой конец или, по крайней мере, другая середина. Однако я уже тогда начала понимать, что жизнь – это история, рассказанная не тобой, а о тебе.

Конечно, ты притворяешься автором. У тебя нет выхода. Когда в тридцать семь минут первого с высоты раздается протяжный сигнал, ты принимаешь решение: Пойду обедать. На самом же деле за тебя решает звонок. Ты считаешь себя художником, но ты – холст.

В столовой гудели, перекрывая друг друга, сотни голосов, они слились в один звук, похожий на шум реки, бегущей по камням. Флуоресцентные трубки извергали с потолка агрессивный искусственный свет, а я сидела под ними и думала: все считают себя героями собственного эпоса, но в реальности мы – практически идентичные организмы, которые образовали колонию в просторном помещении без окон, пропахшем моющей жидкостью и жиром.

Я жевала сэндвич с арахисовой пастой и медом и пила «Доктор Пеппер». Если честно, процесс измельчения растений и животных с последующей отправкой их вниз по пищеводу кажется мне довольно отвратительным, поэтому я старалась не думать о том, что ем, а значит, в каком-то смысле все-таки об этом думала.

Напротив меня сидел Майкл Тернер и царапал что-то на желтых страницах блокнотика. Наш стол – как старая бродвейская пьеса: состав актеров год от года меняется, но герои – никогда. Майкл был Эстетом. Он разговаривал с Дейзи Рамирес, с первого класса исполнявшей роль моей Бесстрашной Лучшей Подруги, однако из-за шума я не слышала, о чем у них речь. Кого же играла я сама? Компаньонку. Подругу Дейзи, или Дочку миссис Холмс. Я была чьим-то кем-то.

Желудок заработал, и даже сквозь шум я слышала, как он переваривает сэндвич, как бактерии жуют слизь арахисовой пасты – будто школьники, обедающие в моей внутренней столовой. Я содрогнулась.

– Ты ездила с ним в лагерь? – спросила у меня Дейзи.

– С кем?

– С Дэвисом Пикетом.

– Ездила. Ну и что?

– Ты нас вообще не слушаешь?

Я слушаю, подумала я, какофонию своего пищеварительного тракта. Конечно, я давно знаю, что являюсь вместилищем множества паразитических организмов, но не люблю об этом вспоминать. Наше тело примерно на пятьдесят процентов состоит из микробов, значит, половина клеток, тебя образующих, – совсем не твои. В моей биосистеме в тысячу раз больше микробов, чем людей на земле, и мне часто кажется, что я их чувствую – как они живут, размножаются и умирают во мне и на мне. Я вытерла вспотевшие ладони о джинсы и постаралась дышать ровнее. Признаю, человек я довольно нервный, но если ты – обернутая в кожу колония бактерий, тут есть о чем поволноваться.

Майкл сказал:

– Его отца хотели арестовать за взятку или типа того, однако ночью, как раз накануне, тот пропал. За сведения о нем предлагают награду – сто тысяч долларов.

– А ты знаешь сына, – объяснила Дейзи.

– Когда-то знала.

Я смотрела, как она атакует вилкой прямоугольный кусочек пиццы и стручки зеленой фасоли. Дейзи то и дело поглядывала на меня, широко раскрывая глаза, будто говорила: Ну? Ей хотелось, чтобы я спросила о чем-то, но я не понимала – о чем, потому что желудок никак не мог заткнуться, и это меня тревожило: что, если я подхватила паразитов?

Майкл рассказывал Дейзи о своем новом арт-проекте: он взял лица ста мужчин по имени Майкл и с помощью «Фотошопа» создал из них усредненного сто первого. Было интересно, однако вокруг стоял ужасный гвалт, а я все еще не могла остановиться – думала, вдруг во мне нарушилось равновесие микробных сил?

Шумы в кишечнике – редкий, но известный медицине симптом заражения бактериями Clostridium difficile, которое может привести к летальному исходу. Я вытащила телефон и стала перечитывать статью в «Википедии», посвященную триллионам живущих во мне микробов. Я щелкнула по разделу С. diff, пролистала до параграфа, где писали, что чаще всего клостридиями заражаются в больницах. Добралась до списка симптомов, из которых не нашла у себя ничего, кроме шумов в брюшной полости – но ведь в Кливлендской клинике был случай, когда умерла пациентка с одной только болью в кишечнике и жаром. Я напомнила себе, что жара у меня нет, и «Я» ответило: ПОКА что нет.

В столовой, где еще оставался тающий кусочек моего сознания, Дейзи объясняла, что проект нужно посвятить не людям по имени Майкл, а заключенным, которых позже оправдали.

– Так проще, – пояснила она, – потому что у них всех есть снимки с одного ракурса, и это будет проект не просто об одинаковых именах, а еще о расе, социальном статусе и массовых арестах.

– Да ты же гений, Дейзи! – ответил Майкл.

– А что тебя удивляет?

Тем временем я думала о том, что, если половина твоих клеток – не ты, разве это не ставит под вопрос само понятие «тебя» в единственном числе, не говоря уже об авторстве собственной судьбы? Я довольно долго падала в эту рекурсивную кротовую нору, пока она не перенесла меня из школы «Уайт-Ривер» в совершенно иное место за пределами ощущений, куда попадают лишь по-настоящему чокнутые люди.

У меня с детства привычка вдавливать ноготь большого пальца правой руки в подушечку среднего – вот откуда на нем такая странная болячка. В ней теперь легко появляется трещина, и я ношу пластырь, чтобы не попала инфекция. Однако иногда мне кажется, что инфекция уже там, ее нужно удалить, а значит – выдавить кровь. Стоит представить, как я вскрываю рану, и я уже не могу не сделать этого. Простите за двойное «не», просто и сама ситуация – двойное «не» в действии. Как западня, из которой один только выход – отрицать отрицание. Так или иначе, я захотела почувствовать, как ноготь вонзается в кожу, и знала, что сопротивление бесполезно. Под столом я отлепила пластырь и ковыряла болячку, пока она не треснула.

– Холмси, – сказала моя подруга, и я подняла взгляд. – Уже конец обеда, а ты так ничего и не заметила.

Она тряхнула шевелюрой, в которой горели ярко-ярко-розовые пряди. Точно, она же покрасила волосы!

Я вынырнула из глубин и ответила:

– Дерзко.

– Знаю. Это мое послание: леди и джентльмены, а также те, кто не относит себя ни к тем, ни к другим! Дейзи Рамирес сдержит свое слово, но разобьет ваше сердце.

Такой вот девиз – «Держи слово, разбивай сердца» – она себе придумала и постоянно угрожала сделать на лодыжке татуировку с ним, когда ей исполнится восемнадцать. Дейзи вернулась к Майклу, а я – к своим мыслям. Живот, кажется, стал урчать еще громче. Меня затошнило. Учитывая, как мне противны физиологические жидкости, со мной такое происходит слишком уж часто.

– Холмси, все в порядке? – спросила Дейзи.

Я кивнула. Иногда я задавалась вопросом: почему она меня любит или вообще терпит? Как со мной мирятся остальные? Я даже саму себя раздражала.

По лбу покатился пот, а если уж я начну потеть, то надолго. Я потею часами. Намокают не только лоб и подмышки. Потеет шея. Потеет грудь. Потеют икры. Может, у меня и в самом деле жар?

Под столом я сунула в карман старый пластырь, достала новый и налепила его на палец. Я стала вдыхать через нос и медленно выдыхать ртом, как учила доктор Карен Сингх: «Представь, что дышишь на свечу, Аза. Пламя подрагивает, но горит. Горит всегда». Я старалась, однако спираль моих мыслей, несмотря ни на что, продолжала сжиматься. Я прямо-таки слышала, как доктор Сингх запрещает мне браться за телефон и читать одно и то же, но я все равно вытащила его и снова уткнулась в статью о микрофлоре.

Спираль такая штука – если двигаться по ней внутрь, она никогда не кончится. Будет сжиматься бесконечно.

Я положила остатки сэндвича в пластиковый пакет на молнии, встала и бросила его в переполненную мусорку. За спиной послышался голос Дейзи.

– Мне сильно волноваться, что ты за день всего два слова произнесла?

– Спираль, – пробормотала я в ответ.

Она понимает – мы дружим с шести лет.

– Ясно. Прости. Давай сегодня зависнем?

Одна девчонка, Молли, подошла к нам, улыбаясь, и сказала:

– Дейзи, к твоему сведению, эта ядовитая газировка тебе рубашку покрасила.

Моя подруга оглядела себя: и в самом деле, на полосатой ткани появились розовые пятна. Дейзи поморщилась, но тут же распрямила спину.

– Так и задумано, Молли. В Париже сейчас все так ходят. – Потом она повернулась ко мне: – Ну вот. Поехали к тебе, будем смотреть «Повстанцев».

Дейзи увлекалась «Звездными войнами». Ее интересовало все: фильмы, книги, анимационные сериалы, детская передача, где герои сделаны из «Лего». Она даже написала рассказ о любовной жизни Чубакки.

– Будем тебя веселить, пока не скажешь три, а то и четыре слова подряд. Как тебе предложение?

– Неплохо.

– А потом отвезешь меня на работу. Извини, сегодня я без машины.

– Ладно.

Я хотела добавить что-нибудь еще, однако непрошеные, нежеланные мысли продолжали лезть в голову. Будь я автором, перестала бы думать о своей микрофлоре. Сказала бы Дейзи, как мне понравилась ее идея насчет арт-проекта и что я действительно не забыла Дэвиса Пикета. Помню, как в одиннадцать лет меня мучил смутный, но постоянный страх. Как однажды в лагере мы с Дэвисом лежали на краю пристани на грубо отесанных досках и болтали ногами, глядя в безоблачное летнее небо. Мы почти не разговаривали и редко смотрели друг на друга, но это была ерунда, потому что мы оба видели одно и то же небо, а тут, наверное, больше интимности, чем в обмене взглядами. Смотреть на тебя может любой. Но очень редко встречаешь человека, который видит тот же мир, что и ты.

Глава 2

Страх почти вышел из меня вместе с потом, но по дороге на урок истории я не удержалась, достала телефон и снова принялась изучать ужасы о микрофлоре человека. Я читала на ходу, и тут из кабинета меня окликнула мама. Она сидела за металлическим столом, склонившись над книгой. Мама преподавала математику, но ее страстью была литература.

– Никаких телефонов в коридоре, Аза!

Я спрятала мобильник и зашла в класс. До урока оставалось четыре минуты, для разговора с мамой – самое то. Она, должно быть, заметила что-то в моих глазах.

– Как себя чувствуешь?

– Нормально.

– Ты же не волнуешься?

Доктор Сингх запретила спрашивать, волнуюсь ли я, и мама старалась не задавать прямых вопросов.

– Все хорошо.

– Ты ведь принимаешь лекарство.

Утверждение вместо прямого вопроса.

– Да, – ответила я и, по большому счету, не соврала.

В девятом классе у меня был нервный срыв, и мне прописали круглые белые таблетки, по одной в день. Я пила их в среднем раза три в неделю.

– Ты вся…

Мокрая. Вот что она хотела сказать.

– А кто решает, когда зазвонит звонок? – спросила я.

– Знаешь, даже понятия не имею. Наверное, кто-то из администраторов.

– Интересно, почему большая перемена длится тридцать семь минут, а не пятьдесят? Или не двадцать две? Или сколько бы там ни было?

– Я смотрю, голова у тебя работает вовсю.

– Просто странно. Решает кто-то, кого я не знаю, а я должна жить по его правилам. По чужому расписанию. А ведь я этого человека даже не видела.

– Да. С такой точки зрения, как и с многих других, американские школы похожи на тюрьмы.

Я широко раскрыла глаза.

– Боже, мама, как ты права! Металлодетекторы, серые стены.

– И точно так же переполнены, и недостаточно финансируются, – добавила она. – И тут, и там все делаешь по звонку.

– Не можешь сам решить, когда тебе обедать, – продолжила я. – И в тюрьмах есть властные, продажные охранники, совсем как учителя в школе.

Она быстро взглянула на меня, но тут же рассмеялась.

– Ты сразу домой после уроков?

– Да. А потом отвезу Дейзи на работу.

Мама кивнула.

– Иногда мне так хочется, чтобы ты снова стала маленькой, но потом я вспоминаю о пиццерии «Чак-и-Чиз».

– Она просто копит деньги на колледж.

Мама бросила взгляд на свою книгу.

– А вот если бы мы жили в Европе, за учебу не пришлось бы много платить. – Я приготовилась выслушать монолог о ценах на образование. – В Бразилии, в большинстве стран Европы, в Китае есть бесплатные университеты. А здесь они хотят двадцать пять тысяч в год, и это за обучение в родном штате. Я только выплатила кредиты, а скоро брать новые для тебя.

– Но я же только в одиннадцатом классе. У меня полно времени, могу выиграть в лотерею. А если не получится, буду продавать наркотики.

Мама грустно улыбнулась. Ее очень тревожило, где взять деньги на учебу.

– С тобой точно все в порядке? – спросила она.

Я кивнула, и тут раздался сигнал, приказывающий отправиться на историю.

Уроки закончились. Когда я подошла к машине, моя подруга уже сидела внутри. Испачканную рубашку она успела сменить на красную тенниску с логотипом «Чак-и-Чиз» и теперь пила школьное молоко, поставив рюкзак на колени. Ключ от Гарольда я доверяла только Дейзи, даже у мамы не было своего.

– Пожалуйста, не пей в машине непрозрачные жидкости, – попросила я.

– Молоко прозрачное.

– Неправда, – ответила я, подъехала к главному входу и подождала, пока она выбросит коробку.

Возможно, вы кого-то любили. По-настоящему, как описывала моя бабушка, когда цитировала Первое послание к коринфянам апостола Павла – любовью, которая милосердна и терпелива, не завидует и не гордится, все покрывает, всему верит и все переносит. Я не разбрасываюсь этим словом – слишком редкое и дорогое чувство, чтобы обесценивать его частым упоминанием. Можно отлично жить, не зная, что такое истинная любовь, какой описали ее коринфянам, однако мне повезло – я нашла ее с Гарольдом.

Он был «Тойотой-Короллой» шестнадцати лет, а цвет его краски назывался «таинственная морская волна». Его двигатель стучал размеренно, словно чистое металлическое сердце. Раньше на этой машине ездил папа – он-то и выбрал для нее такое имя. Мама решила не продавать Гарольда, и он стоял в гараже восемь лет, пока мне не исполнилось шестнадцать.

Чтобы двигатель после стольких лет заработал, мне пришлось отдать четыреста долларов, то есть все свои сбережения – и карманные, и сдачу, которую удавалось утаить, когда мама посылала в магазин, и плату за летнюю подработку в закусочной, и деньги, подаренные бабушкой и дедом на Рождество. Так что, в каком-то смысле, Гарольд был кульминацией моего существа – по крайней мере, с точки зрения финансов. Я его любила. Я мечтала о нем довольно долго. У него имелся исключительно вместительный багажник, огромный белый руль, сделанный на заказ, и заднее сиденье из бежевой, точно светлая галька, кожи. Он ускорялся плавно и невозмутимо, как буддийский мастер, знающий, что спешить никогда не стоит, а его тормоза повизгивали металлической музыкой. И я любила его.

Однако у Гарольда не было ни совместимости с «блютус», ни даже плеера для компакт-дисков. А это значило, что в его обществе у меня есть три варианта: ехать в тишине, слушать радио или вторую сторону отличного альбома Мисси Эллиот «So Addictive», хоть я и слышала его уже сто раз, потому что не могла вытащить кассету из магнитолы.

В итоге несовершенство аудиосистемы Гарольда стало последней нотой в мелодии совпадений, изменивших мою жизнь.

Мы с Дейзи переключали радиостанции в поисках песни одного прекрасного и не оцененного по достоинству бой-бенда, и вдруг наткнулись на выпуск новостей.

– Строительная фирма «Пикет инжиниринг», чей штат насчитывает более десяти тысяч работников по всему миру, сегодня…

Я хотела нажать на кнопку, но Дейзи оттолкнула мою руку.

– Вот о чем я тебе говорила!

Голос продолжал:

– …Сто тысяч долларов за информацию о местонахождении директора компании, Рассела Пикета, обвиняемого в мошенничестве и подкупе. Пикет исчез в ночь накануне ареста. Последний раз его видели восьмого сентября в его поместье на берегу реки. Если вы располагаете сведениями о том, где может находиться этот человек, просим сообщить в департамент полиции Индианаполиса.

– Сто тысяч! – воскликнула Дейзи. – А ты знаешь его сына.

– Знала, – поправила я.

Два лета, после пятого и шестого класса, мы с Дэвисом ездили вместе в «Грустный лагерь», как мы называли лагерь «Надежда» в округе Браун. Он для детей, у которых умерли родители.

Кроме лагеря, мы еще виделись в течение учебного года, потому что Дэвис жил совсем рядом, только на другом берегу. Нашу с мамой сторону иногда затапливало, а на его стороне из валунов построили стену, и когда река поднималась, вода шла к нам.

– Он меня, наверное, и не помнит.

– Тебя все помнят, Холмси.

– Не…

– Это не оценочное суждение. Я не говорю, что ты хорошая, или щедрая, или добрая, или какая-то еще. Я просто говорю, что ты запоминаешься.

– Я давно его не встречала.

Но кто же забудет праздники в поместье с полем для гольфа и бассейном, в котором есть остров и водяные горки? Дэвис был для меня почти как кинозвезда.

– Сто тысяч долларов, – повторила Дейзи.

Мы свернули на окружную дорогу.

– Я чиню игровые автоматы за восемь сорок в час, а тут ожидает сотня тысяч!

– Я бы не сказала, что ожидает. Кроме того, мне вечером нужно прочитать, как переносило оспу туземное население, так что дело о пропавшем миллиардере распутать не получится.

Я сбросила скорость до той, что была указана на знаке. Никогда не водила Гарольда быстрее положенного, я очень его берегла.

– Словом, ты знаешь Дэвиса лучше, чем я, поэтому, как поют мальчики из лучшей группы на свете, ты и есть – та самая.

Песенка была для детского сада, однако я все равно ее любила.

– Хочется с тобой поспорить, но уж очень песня хорошая.

– Ты. Та. Самая. И тебя выбрал я. Ты навеки моя, не могу потерять тебя. Ты для меня, как воздух. Твои глаза – в небе звезды.

Мы посмеялись. Я переключила радиостанцию и подумала, что на этом разговор окончен, однако Дейзи вытащила телефон и начала вслух читать статью из газеты «Звезда Индианаполиса».

– Утром в пятницу, когда полиция приехала с ордером, скандально известного директора компании не оказалось дома, и с тех пор его никто не видел. Адвокат Саймон Моррис утверждает, что ему ничего не известно о местонахождении клиента. На сегодняшней пресс-конференции детектив Дуайт Аллен заявил, что в эти дни с кредитными картами и счетами Пикета не осуществлялось никаких операций. Бла-бла-бла… Кроме того, по словам детектива, на территории поместья не установлены средства видеонаблюдения, если не считать камеры на воротах. В копии полицейского рапорта, которую удалось получить нашему сотруднику, говорится, что последними Пикета видели вечером в четверг его сыновья, Дэвис и Ноа. Бла-бла-бла… Дом находится к северу от Тридцать восьмой улицы, множество исков, помогал зоопарку, бла-бла-бла… Если вам что-то известно, позвоните в полицию, бла-бла… Стой, как это нет камер? Какой миллиардер будет жить без них?

– Тот, который скрывает свои темные делишки.

Я прокручивала в голове эту историю. Чего-то здесь не хватало, но я не понимала – чего, пока вдруг не вспомнила о жутких зеленых койотах с горящими белыми глазами.

– Стоп! Там была одна камера, только не обычная. Дэвис и Ноа повесили ее у реки, в лесу. Она снимает в темноте и включается, если кто-то проходит мимо – всякие олени, койоты.

– Холмси, – сказала подруга. – Мы напали на след.

– А если камера есть на воротах, он не мог проехать мимо нее незамеченным, – продолжила я. – Значит, либо перелез через забор, либо отправился к реке и уплыл. Верно?

– Да.

– И он мог пройти мимо той, ночной, камеры. Правда, я там не была четыре года. Может, ее убрали.

– А может, и нет!

– Да. Может, и нет.

– Сверни тут, – вдруг сказала Дейзи.

Я так и сделала. Нам было в другую сторону, но я, уже без подсказки Дейзи, выбрала дорогу, ведущую обратно в город – к моему дому и поместью Дэвиса.

Подруга достала телефон.

– Привет, Эрик! Слушай, я очень извиняюсь, но что-то у меня живот разболелся. Наверное, желудочный грипп.

– …

– Да, без проблем. Извини еще раз.

Она спрятала телефон в рюкзак.

– Стоит лишь намекнуть на диарею, и тебе скажут оставаться дома. Они панически боятся эпидемии. Ладно, пора заняться делом. У тебя еще осталось то каноэ?