Текст книги "Загадка Красной вдовы"

Глава 3
У ТЕМНОЙ ДВЕРИ

Итак, вот он: великий Г. М., о котором Терлейн столько слышал от Джеймса Беннета. Г. М., в прошлом возглавлявший службу контрразведки Великобритании. Г. М., от природы лишенный всякой заносчивости и чурающийся собственной славы, добряк, стесняющийся своей доброты. Г. М., большой любитель вкусно поесть. В дверях возникла его двухсотфунтовая туша, увенчанная огромной лысой головой. Лицом он походил на Будду, только уголки его рта были направлены не вверх, в полуулыбке, а вниз, будто Г. М. подали на завтрак тухлое яйцо и он до сих пор ощущает его зловоние. Очки его были спущены на самый кончик носа – если допустить, что у столь значительного носа имеется кончик. Казалось, вокруг Г. М. концентрировалась аура здравого смысла. Его появление вызвало необъяснимое, но явственное облегчение у всех гостей.

– Добрый вечер. – Он неопределенно взмахнул рукой, больше похожей на ласт морского котика, и несколько раз моргнул. – Надеюсь, я не опоздал. Черт возьми, меня всегда все задерживают! Похоже, все уверены, что своих дел у меня быть не может. Не мог вырваться из «Диоген-клуба». Старина Фенвик придумал кроссворд, и Лендинн вздумал спорить со мной по поводу одного вопроса из него. А ответ был Enchiridio, «Краткое руководство». Точно. Шесть по горизонтали, десять букв. «Сборник молитв, составленный папой Львом III и подаренный им Карлу Великому в восьмисотом году»… Я так Лендинну и сказал. Но он стал спорить. Вот дурак! Мантлинг, как поживаете?

Мантлинг сердечно приветствовал его. Затем Мантлинг начал знакомить Г. М. с присутствующими, и Мерривейлу пришлось вперевалку ковылять от гостя к гостю, что заняло немало времени. Когда он пожимал своим ластом руку Терлейна, на его будто топором срубленном лице мелькнуло некое подобие улыбки.

– А я о вас слышал. Черт меня побери, приятно познакомиться! Мне о вас Джимми Беннет рассказывал – тот, который попал в заварушку в прошлом году. У меня есть ваша книга. Неплохо пишете… Кстати, Мантлинг, в тот день, когда вы заглянули ко мне в контору, мне попалась статья о вас. В ней было написано, что вы были в Северной Родезии. Вы мне об этом не рассказывали.

Мантлинг оживился.

– Убил там слона, – самодовольно сказал он, – точнее, двух. В прошлом году. Я туда больше не поеду. От Южной Африки уже ничего не осталось. Страна вычищена до самого бельгийского Конго. Они организовывают охотничьи заповедники – представляете! Как будто туда за фазанами ездят! В национальных парках львы шляются у машин и обнюхивают колеса, словно собаки. Смех! Подавайте мне Южную Америку, вот что я вам скажу. Подайте мне Южную Америку…

– И южноамериканские яды, – сказала Изабелла таким тоном, каким обычно говорят об изысканных блюдах. Ее и без того неживые глаза вовсе остановились. – Не уходи от разговора, Алан. Вы, сэр Генри, сыщик. Я слышала о вас.

Г. М. посмотрел на нее, мигнул, вслед за головой медленно развернул к ней неуклюжий корпус. Выражение его лица не изменилось.

– Очень интересно, мэм. Когда со мной разговаривают таким образом, жди вопросов. Я прав?

– Да, я хочу задать вам несколько вопросов… Алан, налей сэру Генри стаканчик хереса. – Кисти ее сплетенных рук напряглись. – Говорят, с вами небезопасно иметь дело, и вы меня немного пугаете. Поэтому я хочу задать свои вопросы до того, как вы начнете задавать свои. Мой племянник рассказывал вам о «вдовьей комнате»?

– Ну… Почти не рассказывал. – Г. М., казалось, докучала какая-то невидимая муха. – Но он сообщил достаточно для того, чтобы зацепить мое любопытство, черт бы его побрал. Он явился ко мне со своей историей как раз тогда, когда у меня было невпроворот работы. Вот именно. Я занимался делом Хартли – вы, наверное, слышали о нем: пистолет в чаше для пунша. Да, у Мастерса прибавилось проблем, когда я его обнаружил. Ну, он обрисовал мне суть дела, и старой ищейке этого, естественно, оказалось достаточно, чтобы сорваться с места и примчаться сюда, поглядеть, в чем дело. Но известно мне немного. Пока немного.

Не теряя времени, Изабелла задала следующий вопрос:

– Я хочу знать, есть ли, по вашему мнению, во «вдовьей комнате» что-нибудь представляющее опасность?

– Как вам сказать… – Г. М. потер лысую голову. – Вы имеете в виду опасность из прошлого? Отравленная ловушка или игла? Нет, мэм, по-моему, ничего такого в той комнате нет.

С той стороны комнаты, где находился Мантлинг, послышалось довольное ворчание. Терлейн успел заметить, что бледная тень удовлетворения мелькнула и на лице женщины; но она продолжила расспросы с мягкой настойчивостью, от которой не было защиты. Она даже шею вперед вытянула.

– Но вы, конечно, не будете отрицать, – сказала она, – что четыре человека, оставшиеся одни в той комнате, умерли насильственной смертью, и причины ее мы не знаем.

– Забавно, – задумчиво протянул Г. М. Его маленькие острые глазки впились в Изабеллу. – В вашем последнем предложении одно слово интересует меня больше остальных. «Одни». Вот ключевое слово! В нем вся соль, и, черт меня побери, я хочу доискаться, в чем тут дело. Если принять за факт, что они действительно умерли насильственной смертью, почему каждый из них умер именно в тот момент, когда остался один? Иными словами, была ли комната менее опасной, если в ней в течение более чем двух часов находилось, скажем, трое или четверо человек?

– Я могу ответить, – вмешался Мантлинг. – Если в комнате находилось больше одного человека, она была безопасней воскресной школы. Факт! Это было проверено еще моим дедом. Дед с французиком – с тем самым, который умер в той комнате, – провели там много часов. И ничего не случилось. Но вот лягушатник остался в комнате один, и… немного времени прошло, и он сыграл в ящик.

– Понятно, – безразлично сказал Г. М., который будто и не ожидал иного поворота событий, и тем же тоном добавил: – Кстати, мэм, вы, случайно, не знаете, как звали того француза?

– Француза?

– Да. Как звали француза, приехавшего к лорду Мантлингу по делу и умершего во «вдовьей комнате»?

В первый раз выражение ее водянистых глаз изменилось; она сощурилась, и выглядело это странно, будто у нее совсем не было век.

– Не знаю. Правда, не знаю. Может, Гай помнит. Это важно?

– Видите ли, он ведь там умер, – расплывчато объяснил Г. М. – Так, что у нас дальше?.. Ах да. Мантлинг, вы вроде говорили мне, что сегодня среди гостей будет еще один француз – а?

– А, вы имеете в виду Равеля, – сказал Мантлинг. – Да, а что? Равель, по-моему, приличный парень. Когда я первый раз его увидел, я удивился: француз – и блондин… Бренди хотите? – Он отвернулся к стене, под прикрытием своей широкой спины нацедил почти полный стакан. Протянул его Мерривейлу и, с любопытством глядя на него, повторил: – А что?

– Да нет, это я так, из любопытства. Кстати, а он не предлагал вам продать ему что-либо из мебели в той комнате?

Взгляд Мантлинга остановился.

– Как вы догадались? – Он был потрясен. – Ловко, черт меня возьми! Ловко… верно, Джордж? Я имею в виду, не каждый бы смог догадаться о подобной вещи через пять минут после прихода. Да, действительно, он хотел купить кое-что.

– Понятно. Я просто размышлял. Какую-то конкретную вещь?

– Н-нет, не совсем. Он сказал, что просто посмотрит, что там есть, и, может быть, я захочу что-нибудь продать… Погодите-ка! Кажется, он упоминал стол… или кресло? В общем, что-то он упоминал.

– Лучше было бы, – сухо сказала Изабелла, – продать их Музею мадам Тюссо.

Теперь ее голос скреб слух, как наждачная бумага. Один Г. М. остался невозмутимым. Он сидел, облокотившись о стол, скрестив руки на своем необъятном брюхе, и равномерно – раз в секунду – моргал.

– Ага. Я об этом тоже думал, мэм. Кстати, в Музее мадам Тюссо имеется настоящий гильотинный нож… Но оставим это на время… Мэм, я хочу задать вам вопрос о вашей племяннице… Джудит, верно? Как вы считаете, почему ей не позволили присутствовать на сегодняшнем представлении?

Изабелла кивнула, и на ее лице мелькнуло удовлетворение, пробившееся даже несмотря на ее всегдашнюю сдержанность.

– Умно придумано. Я думаю, вы догадываетесь, почему ее нет сегодня здесь. Я скажу вам то, что мой племянник никогда бы не сказал – не хватило бы мужества. Она не была допущена потому, что, возможно, рассказала бы все своему жениху, доктору Арнольду.

– Я слышал о нем, – проворчал Г. М. и с мрачным видом кивнул. – Врач-психиатр? Так я и думал. Ну? И что из этого?

Мантлинг посерел – только очки поблескивали. Нежданная помощь пришла со стороны молчавшего доселе Бендера. Он что-то невнятно пробормотал и суетливо бросился к Изабелле Бриксгем, будто пытаясь остановить ее; Г. М. не торопясь поднял свою большую руку и без спешки и напряжения ухватил Бендера за левый отворот пиджака, пригвоздив его к месту.

– Полегче, сынок, – спокойно сказал Г. М. – Смотри, куда идешь. Еще немного, и ты споткнулся бы о тот шнур от лампы и влетел прямехонько в книжный шкаф… Итак, мэм? Что бы изменилось, если бы о сегодняшнем действе узнал доктор Арнольд?

– Он бы предотвратил то, что не сумела предотвратить даже полиция. Возможно, он пошел бы на крайние меры. А мы не можем допустить скандала. – Изабелла подбирала слова с тщанием женщины, ищущей спелое яблоко в большой корзине с фруктами. Она улыбнулась. – Понимаете, кажется, кто-то из обитателей этого дома – сумасшедший.

Самым противным было то, что ее голос ни разу не сбился с ровного, приятного тона. Возникла долгая липкая пауза, а затем разразился гром.

– Ложь, бессовестная ложь! – заревел Мантлинг.

– Выслушайте меня, пожалуйста, – тем же полуофициальным тоном продолжила его тетка. – А ты, Алан, будь добр, не мешай мне говорить. Я понимаю, что заявлять в полицию из-за собаки и попугая – глупо. Никто не воспримет всерьез заявление, касающееся простых домашних любимцев. – Она глубоко вздохнула. – Неделю назад кто-то задушил моего попугая. Ему свернули шею. Бедного Билли задушили; это звучит абсурдно, не правда ли? Вы, мужчины, не любите попугаев. Но вы же любите собак? У Джудит был фокстерьер. Лично мне он не нравился, но он был… тихим существом, и он не путался под ногами. Он исчез. Джудит решила, что он убежал и потерялся; она до сих пор так думает. Я обнаружила его в мусорном ведре – не стану описывать, в каком виде. Видимо, его били каким-то острым тяжелым орудием.

Изабелла помялась, будто пытаясь заглушить неконтролируемую дрожь в коленях. К ней со стулом в руках и нарочито избегая лампового шнура направился Бендер. Где-то на полдороге он метнул косой взгляд в сторону Г. М. Изабелла раздраженно сказала:

– Со мной все нормально. Все хорошо. – Но вдруг посреди фразы она (неслыханное дело!) неожиданно закашлялась и побледнела. – Пожалуйста, оставьте меня в покое, – продолжила она, выдергивая запястье из руки Бендера. – Я отлично себя чувствую, и я еще не все сказала. Если бы Алан хотел быть с вами честным, он бы упомянул о наследственном недуге. Он бы сказал, что Чарльз Бриксгем – тот, что привез жену из Франции и умер во «Вдовьей комнате» в 1803-м, – сошел с ума задолго до своей смерти. Сейчас бы его назвали социально опасным сумасшедшим. Он потерял рассудок при ужасных обстоятельствах. Алан должен был рассказать при каких. Не важно. Теперь это сделает Гай.

Она деревянным жестом подняла обе руки. Затем их будто покинула жесткость, и они безвольно упали на колени.

– Это не просто мои подозрения. Говорю вам: болезнь нашла очередную жертву. Вы можете отмахнуться от задушенного попугая. Вы можете отмахнуться даже от искромсанной на куски собаки. Я не могу. Поэтому я говорю вам: сегодня вы предоставите безумцу исключительную возможность для охоты за… дичью покрупнее.

– Предоставим возможность, – повторил Г. М. – Каким образом?

– Не знаю, – ответила Изабелла. – И именно поэтому мне так страшно.

Все молчали. Тишину нарушали только тяжелое дыхание Мантлинга да позвякивание стекла в серванте. Скосив глаза на звук, Терлейн заметил большую, покрытую веснушками и рыжим волосом руку, облапившую горлышко бутылки. Изабелла встала.

– Ральф, дайте руку, – обратилась она к Бендеру и с холодной, почти неприятной вежливостью добавила: – У меня нет никакого желания изображать из себя каркающую ворону, сэр Генри. Но я вас предупредила. Жду вас в гостиной.

Как только за ними закрылась дверь, Г. М. с недовольным шипением вылез из-за стола, переваливаясь, добрался до противоположной стены комнаты и дернул за шнур звонка. Через полминуты он уже давал указания Шортеру:

– Позовите сюда Гая Бриксгема и француза по имени Равель. Предупредите, что их ждут немедленно. Скорее. – Затем он повернулся и подмигнул Мантлингу: – Темное дело, сынок. Очень темное. Почему вы умолчали о попугае и собаке?

Когда Мантлинг заговорил, Терлейн подумал, что как-то слышал подобные звуки – так звучит пробитый барабан.

– Но я ничего не знал о Фитце, черт бы его побрал, – сказал он бесцветным, вызывающим жалость голосом и махнул рукой. – Бедняга Фитц! Господи боже, это просто ужасно. Я имею в виду старуху Изабеллу. Как вы думаете, она в своем?..

– Ну, она явно уверена, что кто-то не в своем. Вы что-нибудь об этом знаете?

– Чушь. Полная чушь. Можете мне поверить! Я только сегодня услышал о собаке. А насчет попугая… – Он выпятил подбородок. – Я даже рад, что ему свернули шею. Больше мне нечего сказать. Отвратительные твари. Вы когда-нибудь замечали, какие у них глаза? Как у змеи, нечеловеческие. Попробуйте их отогнать рукой – останетесь без пальца… Погодите-ка! Не поймите меня превратно. Я птицу и пальцем не тронул. Я ее не убивал.

– Понятно. А вы знаете, кто это сделал?

– Нет. Слуги, вероятно. Они недолюбливают Изабеллу и попугая тоже терпеть не могли. Он орал так, что зубы сводило. Обычно его клетка висела в столовой. Завидев кого-нибудь, он скрипел: «А вот и ты, а вот и ты» – и хохотал, как полоумный. – Он осекся, покраснев, но, увидев, как открылась дверь, заторопился: – Гай! Гай! Она рассказала тебе? Кто-то убил Фитца и спрятал в мусорном ведре. По крайней мере, так утверждает Изабелла.

В комнату вошли двое. Первый, тот, к которому обращался Мантлинг, остановился возле двери. Это был небольшого роста мужчина с острым лицом и приятной улыбкой. На нем были – и в помещении это смотрелось странно – темные очки. У него был высокий костистый лоб и такие же, как у брата, волосы – жесткие рыжие кольца. Несмотря на то что он был лет на шесть младше Мантлинга, его лицо покрывала сеть мелких морщин, особенно заметных на впалых щеках и вокруг улыбчивого рта. И, несмотря на самоуверенность и мишуру Мантлинга, Терлейн почувствовал, что у хрупкого Гая сердцевина потверже. У него было умное лицо, но… радушное или хитрое? Возможно, подумал Терлейн, такое впечатление возникало из-за темных очков. Ему не нравились темные очки. Прикрытые ими, глаза человека превращались в черные тени, бегавшие, будто крысы за ширмой. Казалось, они не останавливались ни на секунду.

Гай поколебался – очень недолго. На его лице появилось неодобрительное выражение.

– Да, – сказал он. – Я знал, что Фитц умер. Но зачем так кричать, братец?

– Ты знал?

– Со вчерашнего дня. – Гай снова улыбнулся и четко, раздельно произнес: – Я боялся, что Изабелла дознается. Она же всегда…

– Вынюхивает, да? Ты это хотел сказать?

– Хватит, хватит! – Глаза Гая прошлись по периметру линз. – Мы же больше не хотим скандалов и криков? – Как бы говоря, что вопрос исчерпан, он достал серебряный портсигар, вытянул оттуда сигарету и легко постучал ею по портсигару. – Равель, войдите, не стойте в дверях. Они ведь хотели нас видеть.

– Не стоит обо мне беспокоиться, друг мой, – произнес дружелюбный и неожиданно британский голос. Обладателя голоса видно не было – его загораживал Гай. – Но о чем вы? Могу я спросить, кто такой Фитц?

Странным образом, иностранное происхождение Равеля выдавала только точность употребления идиоматических фраз и чрезмерно правильное произношение. Он говорил подходящую фразу так, как хороший игрок в гольф бьет по мячу, – мастерски и не забывая об артистизме. Равель оказался высоким человеком с жесткими рыжеватыми волосами и красноватым лицом. На висках синели толстые вены. В глазах отражалась уверенность и благодушное расположение духа. По английским меркам одет он был чересчур фасонисто. Войдя, он не вынул рук из карманов.

– Я чертовски проголодался, – добавил он, тщательно и точно выстраивая фразу. – Ха-ха-ха.

– Вы знаете, кто такой Фитц, – сказал Гай. Темные очки были направлены на Г. М. – Собачка Джудит. Маленькая такая. Вы его видели, когда только приехали; теперь вспоминаете?

– Ах да. Да, – не сразу отозвался Равель и небрежно добавил: – Очень, очень маленькая собачка. А что с ним случилось?

– Кто-то его зарезал, – ответил Гай и снова постучал сигаретой по портсигару. Затем кивнул Г. М.: – Вы, должно быть, сэр Генри Мерривейл. Очень рад с вами познакомиться, сэр. – Было не похоже, что он очень рад; улыбка, прорезавшая его морщинистое лицо, была не совсем естественной. Однако он дружелюбно протянул руку для пожатия.

– Хватит, черт побери! Здесь не официальный прием! – воскликнул Мантлинг. – Г. М., это мой брат. А кто другой, вы и сами поняли. Он пытался острить, что, принимая во внимание тяжеловесность его юмора, было опасно. – Я хотел сказать, Г. М., вы Гая спросите про собаку. Он увлекается то ли магией, то ли демонологией, то ли вуду – в общем, чем-то таким. Сам я этим никогда не интересовался и не могу отличить одно от другого. Судя по рассказам, при таких занятиях больше всего достается самим практикующим. Может, пса использовали для какого-нибудь обряда? Ну, ты понимаешь, Гай. Как это? «Убейте черного петуха, затем сожгите его перья, и…»

Возникла неловкая пауза, ощутимая, как ток горячего воздуха. Выражение лица Гая не изменилось. Но пальцы тиснули портсигар, и сигарета упала на пол.

– В наше время, – сказал он, и его голос был неприятно вкрадчив, – людям приходится скрывать даже искреннюю веру в Бога. Если вы не против, я оставлю свои убеждения при себе. И безропотно приму все несправедливые обвинения… Сэр Генри, сказать вам, о чем вы сейчас думаете? – спросил он, резко сменив тему. Он дотронулся до своих очков. – Вы спрашиваете себя – как и все, впрочем, – почему я хожу в темных очках, когда на улице пасмурно? Я отвечу: потому что даже самый тусклый дневной свет причиняет моим глазам невыносимую боль.

Мантлингу явно стало неловко.

– Слушай, Гай, ты что, совсем шуток не понимаешь? – Он повернулся к Г. М.: – Бедняга, похоже, обвиняет во всем меня, но откуда, черт побери, мне было знать? У него случилась эта штука с глазами после того, как я затащил его в мое последнее путешествие. Подумал, что перемена мест пойдет ему на пользу…

Гай поднял сигарету. Когда он прикуривал от карманной зажигалки, у него дрожали руки. Терлейн вдруг обратил внимание на то, какой высокий и выпуклый у него лоб – создавалась неприятная иллюзия, будто темные очки делят его лицо пополам. Его тон по-прежнему был дружелюбным, с небольшой примесью хорошо контролируемого сарказма.

– Да, и кое-кто высмеял меня, когда я предложил надеть солнцезащитные очки… Та экспедиция была чудо какой успешной, сэр Генри. Разумеется, меня не интересовали ни бредовые идеи о дворцах в джунглях, ни прогулки по Амазонке. Я поехал с Аланом и Карстерсом только потому, что думал, что смогу высадиться на Гаити для изучения… местных обычаев. Но Алан решил, что для этого у нас нет времени. Я остался в Макапе. Три месяца я жарился в адском пекле, пока они с триумфом не вернулись. Они приволокли трофеи – пару фаршированных змей и пригоршню стрел, которые они считали отравленными. Но я знал, что вы думали про темные очки.

– По правде говоря, – пропыхтел Г. М., – я думал о том, почему всех в этом доме тянет поговорить об отравленном оружии. Впрочем, не обращайте внимания. Я вот что хотел спросить: вы специалист по семейной истории, верно? Хранитель бумаг, скелетов и проклятий?

– Если вам угодно так выражаться, то да.

– Я полагаю, семейные документы также хранятся у вас?

– Да.

– На них можно взглянуть?

– Нет. – Лицо Гая окаменело. – Извините, сэр! – не сразу продолжил он. – Я не хотел показаться… э… резким. Буду рад предоставить вам аннотацию или рассказать то, что вас интересует.

– Понятно. – Не сводя взгляда с Гая, Г. М. кивнул. – А как эти документы передаются? От отца к старшему сыну или еще как?

Гай едва не рассмеялся.

– Вы бы не заставили Алана ими заниматься, – объяснил он. – Они передаются тому, кто выказывает к ним наибольший интерес.

– Хорошо. Возможно, позднее я захочу познакомиться с семейной легендой о «вдовьей комнате» и о тамошнем привидении, А пока я хотел бы побольше узнать о Чарльзе Бриксгеме, который, как считают, умер в ней первым в… – отдуваясь, он залез во внутренний карман пиджака и достал листок с записями. Узел его черного галстука съехал почти под самое левое ухо и сильно ему мешал, когда он стал заглядывать в этот листок, – 1803 году. Хм. У него было двое детей. Сын и дочь. Известно вам что-нибудь о сыне?

Гай пожал плечами:

– Кажется, он был немного не в себе. Нет, сумасшедшим он не был, не поймите неправильно, но… За ним ухаживала его сестра.

– Понятно. И она умерла во «вдовьей комнате» накануне свадьбы. Точная дата?

– Четырнадцатое декабря 1825 года.

Г. М. рассеянно уставился в потолок и принялся возить дужкой очков по носу – от кончика до переносицы.

– Значит, 1825 год. Давайте посмотрим. Что произошло в 1825-м? Заключено большое количество международных договоров. Признана независимость Бразилии. В России на трон взошел Николай I. Друммонд изобрел друммондов свет для освещения сцены. Первое морское путешествие из Англии в Индию, осуществленное с помощью пара. Впервые расшифрован «Дневник Пепи»…

– Вы поразительно информированы, – отрывисто заметил Гай, морща лоб.

– Что? А… У меня энциклопедические знания, сынок. Это необходимо для работы. – Г. М. бросил очки и потер лоб. – Идем дальше. Сильные волнения среди коммерсантов и финансистов… Ага! Как тогда обстояли дела с семейным состоянием?

– Слава богу, отлично. Я могу предоставить доказательства.

– Так. Значит, вам приходится скрывать что-то еще, верно? Дальше. Дочь Чарльза Бриксгема, Мэри, умерла во «вдовьей комнате» накануне собственной свадьбы. Вот что не дает мне покоя. Неожиданно ей пришла в голову блажь провести ночь в той комнате. Почему? Что заставило ее лечь спать в нежилой комнате, тем более в той, тем более в такой день?

Гай снова пожал плечами:

– Не знаю. Сентиментальный каприз.

– Хорошенький каприз, – проворчал Г. М., – провести ночь накануне свадьбы в комнате, где умер ее сумасшедший отец. Ничего себе каприз. За кого она должна была выйти замуж?

– За человека по имени Гордон Беттисон. О нем мне ничего не известно.

На широком лице Г. М. промелькнуло мимолетное выражение «ох, не верю я тебе, сынок». Он не спеша записал что-то в свой блокнот, мигнул, затем сказал:

– Ясно… дальше. Перейдем к следующей жертве, французу, умершему в… хм… 1870-м. Кем он был?

Из-за плеча Гая послышался смешок.

– Он был моим двоюродным дедом, сэр Генри, – с неожиданным дружелюбием сказал Равель и вскинул брови. – Так, по-моему, вы, англичане, называете дядю отца? Да? Спасибо. Значит, двоюродный дед. В этом есть что-то зловещее, вы не находите?

Позвякивая монетами в карманах и покачиваясь на каблуках, Равель одним глазом разглядывал всю компанию. Другой глаз он прикрыл, сообщив своему лицу выражение отстраненного благодушия. В сочетании с краснотой кожи и выступающими на висках венами это придавало ему несколько нетрезвый вид.

– Вот как. Он был совладельцем вашей мебельной фирмы?

– Что? А, нет. Не совсем. Он возглавлял филиал в Туре. Старый Мартин Лонгваль – меня назвали в его честь. Я видел его портрет – бакенбарды и прочее. Вот почему, сэр Генри, мне так интересно поучаствовать в разрешении этой загадки. Понимаете?

– Никакой другой причины нет? Коммерческая выгода, например?

– Ну… Отец как-то проверял здесь мебель по просьбе отца моего друга Алана; он сказал мне однажды, что, если мне когда-нибудь представится такая возможность, нелишне было бы купить что-нибудь – там есть стоящие вещи. А в основном я просто друг семьи. А что?

– Мартин Лонгваль, – задумчиво протянул Г. М. – А какие дела могли связывать его с Мантлингом?

Равель задумался, склонив голову к плечу, будто целился из ружья.

– Сказать по правде, не знаю. Я вообще не думаю, что у них были какие-то общие дела. Может, ему просто нравилась Англия; а что? Вполне может быть. – Равель просто искрился благожелательностью. – Виски с содовой. Ха-ха-ха.

Г. М. положил свои записи в карман. Вытянув шею, он оглядел всю комнату.

– Ну хорошо, – сонно сказал он. – Если вы все готовы, то я тоже готов. Мантлинг, вы, кажется, собирались открыть запечатанную комнату? Сейчас самое время приступить к делу, если мы хотим успеть до ужина.

Мантлинг живо вскочил. Он стал открывать скрипучий ящик стола, чтобы достать инструменты, необходимые для предстоящего дела, и Терлейн будто вышел из транса. Мантлинг извлек долото, молоток и большую отвертку. Потом он отпер нижний ящик и достал большой ржавый ключ с искусно вырезанной бородкой.

– Вот чем мы ее откроем, – с мрачной торжественностью проворчал он, – и прищучим всех призраков. Мне повезло, что на нем не оказалось ядовитого шипа, иначе я бы давно умер – еще когда его чистил.

К удивлению Терлейна, Гай не возразил, когда его брат объявил, что он не будет участвовать в церемонии открывания двери. Будут присутствовать только Мантлинг, Г. М., Терлейн и сэр Джордж. Гай поклонился им вслед. Он снова улыбался, постукивая указательным пальцем по нижней губе.

После теплого уютного кабинета Терлейна поразили тишина и сумрак, царившие в доме. Не мешало бы осветить его получше. Шортер ждал их с коробкой свечей и жестянкой с машинным маслом – для смазывания замка. С некоторым беспокойством Терлейн обнаружил, что, как ни пытается, не может отвлечься мыслями от предстоящего приключения и против своей воли рисует в воображении картину пыльной, заброшенной комнаты. Как бы там ни было, он не собирается ни к чему там прикасаться!

Они прошли холодный музыкальный салон и через двойные двери попали в вытянутую по ходу их движения белую столовую. Г. М., тяжело шагавший об руку с Терлейном, ворчал что-то себе под нос и крутил лысой головой. Длинный стол был накрыт на девятерых; цветов, пожалуй, многовато. Свечи не были зажжены, и комната освещалась только газовыми рожками на стенах. Мантлинг резко отдал какое-то распоряжение, и Шортер поспешно прибавил огня в хрустальной люстре на потолке. Массивная фигура Мантлинга перегораживала проход. Он стоял с молотком в правой руке, словно изготовившись к бою, и не сводил глаз с двойных дверей на другом конце столовой. Он нерешительно покусился на окно-эркер, затем – непонятно зачем – на потолок. Терлейн заметил, что в потолок вделан медный крюк. «Чего Мантлинг тянет?» Прежде чем двинуться дальше, Мантлинг, бормоча что-то себе под нос, внимательно оглядел обеденный стол. Он прошелся вдоль него туда-сюда, и морщины на его лице проступали все резче… видимо, он вдруг испугался.

– Пошли дальше, – бодро сказал сэр Джордж, указывая подбородком на двери напротив. – Я полагаю, нам туда?

– Те двери… ведут в коридор. Наша комната находится в конце коридора. Да, надо двигаться. Зажгите свечи, Шортер. Ключ от тех дверей при вас?

– Да, сэр.

– Хорошо. Тогда пошли. Идите вперед, открывайте…

Замок на двойных дверях заело – видимо, из-за того, что ими долго не пользовались, – и его пришлось обильно смазать. Только после этого Мантлинг смог с усилием провернуть ключ. За дверьми открылся узкий коридор, стены которого были обшиты темными панелями. В коридоре пахло плесенью, по углам висела паутина. Пять свечей одновременно поднялись вверх, и стала видна дальняя стена прохода. Почти всю ее занимала тяжелая дверь. Терлейн заметил и кое-что еще, но ничего не сказал. Напряжение, копившееся в Мантлинге, вырвалось наружу.

– Шортер, – тихим, угрожающим голосом сказал он. Руки у него дрожали, и подсвечник, который он держал, бился о белую дверь. – Какого черта? Что тут происходит? Кто здесь подметал?

Шортер, шедший сзади, спокойно ответил:

– Никто, сэр. С прошлого года никто не подметал. Согласно приказу его св… покойного лорда Мантлинга, мы убираем здесь один раз в год; разумеется, только коридор. Больше тут никто ничего не трогал.

– Как же, не трогал! Кто-то промел дорожку…

Г. М. отвел в сторону руку Мантлинга с подсвечником. Запахло жженым деревом. На белой двери осталась темная отметина от пламени свечи. Мантлинг схватил Шортера за шиворот и ткнул свечой вперед:

– Не трогали, значит… Посмотрите сюда. Видите? Кто-то промел дорожку до самой двери.

Он отшвырнул дворецкого в сторону и тяжелым шагом пошел вперед. Возле двери он отдал свечу Шортеру и взял отвертку.

– Глазом моргнуть не успеете, как я их вытащу. – Он начал нагибаться, но на полпути остановился и с торжественно-мрачным видом посмотрел вверх. Затем сказал: – Видите ли, люди здесь действительно умирали.

Терлейн оглянулся на Г. М. После того как Мантлинг с пронзительным скрежетом вывинтил шуруп, единственным звуком, раздававшимся в коридоре, был повторяющийся скрип. Пять свечей горели ярко, хотя в духоте они должны были едва теплиться. Наверное, воздух в коридоре был относительно свежим. Глядя на неровную дорожку, прометенную к дверям в столовую, Терлейн вспомнил о вмонтированном в потолок крюке. Мантлинг говорил о нем: в столовой висела клетка с попугаем. Терлейну представилось, как птица бьется о прутья клетки и скрежещет: «А вот и ты…» Что-то упало на пол к ногам Терлейна, и Мантлинг выругался.

– Шуруп сломался. Примерно на половине длины, – сухо объяснил он. – Я еще подумал, что он слишком легко идет. Надеюсь, сломанный конец полностью сидит в косяке. Иначе…

Г. М. очень тихо сказал:

– Сынок, на твоем месте я не стал бы возиться с шурупами. Держу пари, они все фальшивые. Доставайте ключ, посмотрим, откроется ли дверь. Если замок смазан…

– Еще бы не смазан, – проворчал сэр Джордж, – он просто залит маслом. Я уже манжету испачкал. Видите? Давайте ключ.

Мантлинг что-то промычал, как пьяный. Но дверь открылась. Ключ с легким щелчком повернулся в замке, и дверь открылась будто сама по себе. Пламя свечей осветило часть комнаты. Блеск позолоты на мебели, пыльные гардины…

Терлейн застыл на пороге, и свеча в его руке задрожала.