Текст книги "Великая война. 1914–1918"

Франц Иосиф согласился, что ультиматуму должна предшествовать нота, как хотел Тиса. Берхтольд был разочарован. Он все больше склонялся к позиции фельдмаршала Конрада фон Гётцендорфа, который с самого начала выступал за войну. Берхтольд настаивал, и в воскресенье 12 июля Тиса был готов согласиться на ноту, за которой при необходимости последует ультиматум вместо ноты с предельным сроком ответа. Сия разница существеннее, чем просто название: в ультиматуме, в частности, должно было содержаться требование немедленно объявить вне закона «Народную оборону» и уволить с военной и государственной службы всех офицеров и чиновников, замеченных в антиавстрийской пропаганде. 14 июля Тиса и Берхтольд встретились снова. Венгерский премьер-министр по-прежнему настаивал на вручении ноты, но был вынужден согласиться на кратчайший срок ответа на нее. Они согласовали текст документа и назначили дату совещания Совета министров, на котором ноту предстояло утвердить. Это было воскресенье 19 июля, двадцать первый день после убийства Франца Фердинанда.

Между тем официально вручить ноту можно было только на следующей неделе. Дело в том, что 16 июля президент Франции Раймон Пуанкаре отправился с государственным визитом в Россию и вернуться предполагал не раньше 25 июля. Вручение австрийской ноты Сербии в это время могло подтолкнуть российского императора – главного защитника сербов – и французского президента – главного его союзника – к обсуждению дипломатических вопросов и решению предпринять совместные действия. Это серьезно уменьшило бы надежды на то, что Сербия останется без поддержки, и так уже существенно снизившиеся вследствие промедления. Берхтольд сие прекрасно понимал. Берлину было представлено объяснение очередной задержки, но немцы, утверждал он, могут быть абсолютно уверены в том, что в Вене нет даже мысли о сомнении или неуверенности.

Австрийская нота, согласованная 19 июля, учитывала возражения Тисы. Он с самого начала был против требований, которые могут увеличить численность славян внутри империи, и поэтому в документе не звучала угроза аннексии или, несмотря на желание Гётцендорфа, раздела Сербии. Даже приняв весь список австрийцев, то есть, по сути, капитулировав, Сербия сохранила бы целостность. С другой стороны, в ноте было учтено пожелание Берхтольда потребовать у Сербии гарантий на будущее. Она начиналась с заявления, что сербская правительственная газета должна на первой полосе осудить пропаганду сепаратизма во всех частях империи. То же самое надлежало подтвердить королю Сербии и довести от его имени до сведения армии. Далее шли десять требований, пять из которых конкретизировали запрет пропаганды и подрывной деятельности, а остальные определяли процесс информирования о введении и соблюдении этих положений. Ограничения суверенитета Сербии не предполагал ни один из пунктов. При этом пункты 5, 6, 7 и 8 требовали не только ареста, допроса и наказания сербских официальных лиц, причастных к убийству эрцгерцога, но и участия австро-венгерских чиновников в расследовании на территории Сербии. Другими словами, расследовать преступление сербской полиции не доверяли – руководить должна была Австро-Венгрия. Срок ответа на ноту был жесткий – 48 часов. Вручить ее предполагалось в тот день, когда французский президент покинет Россию, а именно в четверг 23 июля. Документ будет доставлен в Белград в шесть часов вечера по местному времени, а срок для ответа истечет в субботу 25 июля.

Таким образом, на двадцать пятый день после убийства Франца Фердинанда сербское правительство было предупреждено об отправленной ноте. Премьер-министр Никола Пашич узнал об этом по дороге в свою загородную резиденцию. Ночью, после сообщения, что австрийский посол вручил документ министру иностранных дел, Пашич вернулся в Белград. В 10 часов утра в пятницу 24 июля он встретился с министрами, чтобы обсудить ответ на австрийскую ноту. В Санкт-Петербурге, Берлине и Лондоне уже получили копию документа. В Париже тоже, но президент и министр иностранных дел республики еще были в пути на родину. Сербским министрам нужен был совет опытных дипломатов, но дать его оказалось некому: Российскую империю в это время никто не представлял – посол несколько дней назад умер, а нового еще не назначили, британский посол в Белграде, слава богу, был жив, но заболел, посол Франции пребывал в добром здравии, но только что приехал в страну – он сменил коллегу, чрезвычайно нервничавшего в этом неспокойном королевстве. Белград по сравнению с другими европейскими столицами был маленьким городом, почти провинциальным, а сама Сербия, правители которой хорошо разбирались в балканской дипломатии угроз и применения силы, не знала, что ей делать и как вести себя во время кризиса, в который вовлечены все великие державы. Более того, сербских министров, которые прочитали ноту в отсутствие Пашича, объял страх. После возвращения премьера кто-то из них завел смелые речи о войне, но затем настроение быстро изменилось – надо идти на уступки. Пришли депеши от сэра Эдварда Грея, министра иностранных дел Великобритании, а также из Парижа – обе державы советовали удовлетворить максимально возможное число требований Австро-Венгрии. На следующее утро, 25 июля, из британских и французских посольств в Белграде сообщили, что Сербия выполнит все условия, за исключением требования допустить австрийских официальных лиц на свою территорию, чтобы они руководили расследованием. Положение сербов казалось безвыходным, но окончательного решения они еще не приняли. Шел двадцать седьмой день после убийства эрцгерцога, но шанс на то, что Австрия добьется результата, который могла бы получить наверняка, если бы с самого начала действовать решительно, сохранялся.

Жизненно важные интересы других государств не были бы ущемлены (если не считать соображения престижа), даже если бы Сербия позволила австрийским чиновникам участвовать в судебном разбирательстве на своей территории. Это стало бы унижением для сербов и нарушением принципа суверенитета, которым руководствовались европейские страны в отношениях друг с другом, однако с учетом репутации Сербии вопрос не был бы принципиальным, если бы этого не захотели другие государства. Таким образом, в полдень 25 июля, за пять часов до истечения срока, отведенного для ответа на австрийскую ноту, преступление в Сараеве оставалось делом Австро-Венгрии и Сербии, чисто дипломатическим вопросом.

Так оно обстояло с точки зрения дипломатического протокола, но в реальном мире за три недели и шесть дней, прошедших после убийства наследника престола, успели сформироваться разнообразные страхи и предчувствия. Позиции в общих чертах определились. В пятницу вечером, когда сербские министры уже были готовы капитулировать, лорд Грей обратился к австрийскому послу в Великобритании графу Менсдорфу с просьбой, чтобы правительство его страны продлило срок ответа на ноту. Немецкого посла князя фон Лихновски он попросил, чтобы Германия, со своей стороны, тоже посодействовала этому. Грей все-таки опасался, что сербы заартачатся. В этом случае Великобритания может выступить посредницей в переговорах. Признавая, что Австрия отвергнет любое вмешательство в свои отношения с Сербией (австрийцы дали это ясно понять), он тем не менее допускал возможность, что Германия вместе с Францией и Италией могут выступить посредниками в переговорах между нею и Россией, если последняя объявит мобилизацию: дипломатическое сообщество рассматривало этот вариант как возможное развитие событий. Если бы Россия показала, что не останется в стороне, позиции всех участников конфликта стали бы жестче, но, как считалось, войны все равно можно было бы избежать, поскольку другие государства ее примеру не последовали бы. Вечером Менсдорф еще раз посетил британское Министерство иностранных дел – он заверил дипломатов (Грей, к слову, уехал на рыбалку), что австрийская нота отнюдь не является ультиматумом. Австрия не обязательно объявит войну, не получив удовлетворительного ответа по истечении установленного срока. Для разрешения сложившейся ситуации есть и другие средства.

У сербов оставались еще ночь и почти все воскресенье. Утром 25 июля они по-прежнему склонялись к капитуляции – неохотно и с периодическими вспышками воинственности. А днем пришло сообщение от сербского посла в России. Царь Николай полностью поддерживает Сербию. Он еще не готов объявить мобилизацию, но принял решение о введении в стране положения о подготовительном к войне периоде. Новость заставила сербских министров изменить решение. Несколько часов назад они были согласны принять все десять пунктов австрийской ноты, с небольшими оговорками, а теперь отважились к шести из них выставить свои условия и отвергнуть самый главный – о допуске официальных австрийских лиц к расследованию убийства на территории Сербии. За оставшееся время до истечения срока, указанного Австрией, ответ на ноту лихорадочно исправлялся, дополнялся и переписывался. Машинистки не успевали печатать варианты. В ночь на 7 декабря 1941 года, накануне нападения на Перл-Харбор, в японском посольстве в Вашингтоне будет твориться то же самое, а результатом станет вступление США во Вторую мировую войну… Скоро текст стал представлять собой собрание поправок и переделок – назвать такой документ дипломатическим было нельзя. В порядок его привели за 15 минут до истечения установленного срока. Ответ Сербии должен был вручить австрийскому послу лично премьер-министр Никола Пашич. Через час после того, как это произошло, посольство в полном составе покинуло Белград. Скоро поезд повез дипломатов и всех остальных сотрудников к австрийской границе…

Затем последовала странная двухдневная пауза. В воскресенье и понедельник 26–27 июля ничего не происходило. Сербия, правда, мобилизовала свою маленькую армию. Россия призвала самых молодых резервистов в подразделения, размещенные на западной границе, а в Вене и некоторых немецких городах, в частности в Берлине, можно было наблюдать сцены народного ликования по поводу того, что австрийское правительство не приняло ответ Сербии. В воскресенье кайзер все еще не вернулся из Норвегии. Президент Франции Пуанкаре и министр иностранных дел республики Вивиани также находились за пределами своей страны и только ночью получили известие, требовавшее их немедленного возвращения. Впрочем, полным бездействие не было: переговоры велись, причем скорее осторожные, чем решительные или агрессивные. Рейхсканцлер Германской империи, министр-президент Пруссии Теобальд фон Бетман-Гольвег поручил немецким послам в Лондоне и Париже предупредить, что военные приготовления России могут быть восприняты как угроза. Немецкому послу в Санкт-Петербурге было приказано передать, что, если Россия немедленно не остановит мобилизацию, это вынудит Германию ответить тем же и сие будет означать войну. Из ответа посла Бетман-Гольвег узнал, что британцы и французы пытаются удержать Россию, а Сазонов, русский министр иностранных дел, склоняется к тому, чтобы ситуация разрешилась при помощи дипломатии. Об этом проинформировало кайзера и австрийское правительство. Британское Министерство иностранных дел, имевшее свои источники информации, не теряло надежду, что русские готовы согласиться на посредничество Соединенного Королевства, Франции, Германии и Италии. Какое-то время – очень короткое – казалось, что кризис, как в 1909 и в 1913 годах, действительно можно будет уладить, прибегнув к переговорам.

Эта была иллюзия, поскольку ни политики, ни дипломаты не знали и не понимали, как действует механизм реализации планов войны, когда его приводят в действие. Пожалуй, только посол Великобритании в Санкт-Петербурге сэр Джордж Бьюкенен и Жюль Камбон, французский посол в Берлине, отдавали себе отчет, что объявление мобилизации вызывает эффект домино – начатое разворачивание войск остановить уже невозможно[79]79
  См.: Tuchman B. August 1914. London, 1962. P. 115.


[Закрыть]. Бьюкенен, судя по его депеше в Министерство иностранных дел, прямо сказал русским, что объявленная Россией мобилизация вызовет не ответную мобилизацию в Германии, а объявление войны. Камбон пришел к такому же выводу. Однако они были всего лишь послами, и к их голосам, предупреждавшим об угрозе, никто не прислушался. Тон задавали те, кто влиял на принятие решений – в окружении царя и кайзера, а также в Париже, Вене и Лондоне. Их – министров, чиновников и полководцев – в каждой столице было немного, и они не делились друг с другом имеющимися сведениями, по-разному их понимали и часто не соглашались друг с другом. Информация поступала неравномерно – то густо, то пусто, но неизменно неполная. Тогда не существовало способов ее отображения и анализа взаимозависимостей, как в современных центрах управления, но в любом случае уверенности в том, что кризис 1914 года разрешился бы иначе, у нас нет. Нынешние средства связи позволяют получить информацию очень быстро, и при этом часто нет времени на размышления, но в 1914 году время, казалось бы, было… И все-таки при любом кризисе для принятия правильного решения не хватает именно времени. Лучший выход – согласие всех сторон на паузу.

Сегодня механизмы для обеспечения такой паузы выработаны – работают Организация Объединенных Наций, региональные советы безопасности. В 1914 году ничего этого не было. Любая пауза могла быть организована только теми, кого мы сейчас назвали бы людьми доброй воли. Таким человеком стал лорд Эдвард Грей, министр иностранных дел Великобритании. В воскресенье 26 июля он предложил созвать конференцию четырех держав и весь понедельник потратил на ее организацию. Будь это предложение единственным, Грей мог бы добиться успеха, однако одновременно выдвигались и другие идеи, отвлекавшие внимание. В понедельник русские предложили провести прямые переговоры с австрийцами, чтобы те смягчили требования к Сербии. Они также хотели, чтобы послы великих держав в Белграде оказали давление на сербов, ослабив их сопротивление. К этому прибавилось и лукавство. Статс-секретарь иностранных дел Германии Готлиб фон Ягов устно заверил послов Британии и Франции, что его страна стремится сохранить мир, но предпочитает прямые переговоры между Россией и Австрией, а не широкое международное посредничество, хотя Германия не сделала ничего, чтобы подтолкнуть Австрию к переговорам с Россией, притом могла это сделать. У Германии были другие цели – задержать мобилизацию в России и нейтрализовать Британию и Францию, которые во второй половине дня понедельника согласились на четырехстороннюю конференцию, предложенную Греем. И наконец, не обошлось без саботажа. Узнав об идее Грея, Берхтольд в тот же день проинформировал немецкого посла, что намерен «направить официальную ноту об объявлении войны завтра или в крайнем случае послезавтра, чтобы исключить любые попытки посредничества»[80]80
  Albertini L. The Origin of the war of 1914, II. London, 1953. Р. 456.


[Закрыть].

Результат был закономерен. 28 июля Австро-Венгрия объявила войну Сербии. В данном случае торопился Берхтольд, а не Гётцендорф. Уже прозвучали выстрелы – правда, с одной стороны, поскольку австрийцы дали залп по сербам, которые подошли слишком близко к границе, и министр иностранных дел (не начальник Генерального штаба!) предложил рассматривать этот инцидент как военный акт. Теперь это была война не на тех условиях, которые были бы у Австро-Венгрии в первые дни после убийства наследника ее престола, – наступление на Сербию, не осложненное более широким конфликтом. Месяц задержки нарушил этот план, но у Берхтольда сохранялась надежда, что дипломатия отсрочит неизбежные действия других держав и его страна успеет разбить сербов.

Желание действовать усиливалось тем, что в основе австрийских планов войны, с которыми был знаком министр иностранных дел, лежало быстрое разрешение конфликта[81]81
  См.: Tunstall G. Planning for War Against Russia and Serbia: Austro-Hungarian and German Military Strategies, 1871–1914. New York, 1993. P. 83.


[Закрыть]. Генерал-фельдмаршал Конрад фон Гётцендорф предупредил, что разделение сил на три группы – минимальную на балканской границе, основную против России в Польше и мобильную для усиления двух первых – не предусматривало вторжение в Сербию без гарантий того, что в России не будет объявлена мобилизация. Сербская армия была малочисленной – всего 16 дивизий, но она превосходила «минимальную балканскую группу» австрийцев. Таким образом, для быстрой войны с Сербией безусловно требовалось привлечение «эшелона Б» – мобильной группы. Но если ее перебросить на юг, опасность может возникнуть на границе с Польшей. Другими словами, теперь все зависело от дальнейших действий России.

Между тем там уже сделали первый шаг. Напомним, что в прошедшее воскресенье, когда известия из Санкт-Петербурга о решительной поддержке Сербии убедили Белград изменить решение и дерзко ответить австрийцам, в России ввели положение о подготовительном к войне периоде. В данном случае предусматривалось только приведение в боевую готовность кадровых соединений, расположенных в европейской части страны, – осторожная мера, чтобы не спровоцировать начало мобилизации в других странах. Эквивалентом этой меры в Германии было положение, которое называлось состояние угрозы войны (Kriegsgefahrzustand), а во Франции – операция прикрытия внутри национальных границ (la couverture). Действия России могли быть оправданы тем, что Сербия провела мобилизацию, ответом на которую в тот же день стала частичная мобилизация в Австрии. Франция была проинформирована о действиях России – франко-русская конвенция требовала консультаций, прежде чем будет объявлена мобилизация, а немецкий военный атташе при дворе Николая II сообщил в Берлин о том, что у него сложилось впечатление, будто осуществляется подготовка к войне против Австрии[82]82
  См.: Tunstall. P. 122.


[Закрыть]. На самом деле император этим не ограничился. Под прикрытием положения о подготовительном к войне периоде были разосланы распоряжения о мобилизации в четырех военных округах – Киевском, Одесском, Московском и Казанском, а в понедельник 27 июля она распространилась также на Кавказский, Туркестанский, Омский и Иркутский округа.

Таким образом, к началу следующей недели, оказавшейся последней неделей мира, половина русской армии – хотя и не та половина, которая была сосредоточена в военных округах, соседствующих с Германией, то есть в Польше, Белоруссии и Прибалтике, – оказалась приведенной в боевую готовность. Франции об этих мерах сообщили, и республика их одобрила. Военный министр Франции Адольф Пьер Мессими и начальник Генерального штаба Жозеф Жоффр советовали русским генералам привести свои соединения в полную боевую готовность[83]83
  См.: Albertini, II. P. 308.


[Закрыть]. Военачальников императора Николая подгонять не требовалось. Они, как и генералы всех остальных европейских стран в июле 1914 года, считали своим долгом исходить из худшего варианта развития событий. Таким для них была полная мобилизация немецкой армии – в ответ на мобилизацию в России, предпринятую для того, чтобы предотвратить нападение Австрии на Сербию. Царские генералы понимали, что именно это и случится, если уже начавшаяся частичная мобилизация их армии спровоцирует полную мобилизацию австрийской, которая – у военачальников были все основания так думать – потребует полной мобилизации немецкой. Во вторник 28 июля начальник российского Генерального штаба генерал от инфантерии Николай Янушкевич после совещания с главами квартирмейстерской, мобилизационной и транспортной служб пришел к выводу, что положение о подготовительном к войне периоде необходимо заменить официальным объявлением мобилизации[84]84
  См.: Turner // Kennedy. P. 263, 264.


[Закрыть]. Всем им уже стало ясно, что большой войны избежать вряд ли удастся: частичная мобилизация в России вызовет всеобщую мобилизацию в Австрии, за которой последует то же самое в Германии, а это поставит мир в Европе не просто под вопрос. Словом, в Генеральном штабе решили подготовить два приказа – о частичной мобилизации и о всеобщей, одновременно представив их на подпись царю.

Министр иностранных дел Российской империи Сергей Сазонов, получивший известие о том, что Австрия объявила войну Сербии, во вторник утром, после полудня, встретился с французским послом Морисом Палеологом. Альбертини, известный своими глубокими исследованиями истоков войны, пришел к выводу, что Палеолог «…по всей видимости, одобрил [решение о частичной мобилизации], пообещал полную поддержку Франции и попытался развеять естественные опасения, отправив в Вену, Париж, Лондон и Рим (но не в Берлин) телеграфное сообщение о мобилизации в России и все-таки доведя до сведения немецкого правительства отсутствие у русских намерения нападать на Германию»[85]85
  Albertini, II. P. 538.


[Закрыть]. Тем не менее этим же вечером генерал Янушкевич сообщил во все военные округа, что 30 июля будет объявлено первым днем всеобщей мобилизации, а на следующее утро, повидавшись с Сазоновым, телефонировал царю и убедил его поставить подпись под обоими приказами – и о частичной мобилизации, и о полной. После полудня глава мобилизационного отдела Генерального штаба получил необходимые резолюции министров (министр внутренних дел сначала перекрестился, а уж потом подписал документы), и вечером глава квартирмейстерской службы распорядился доставить приказы о мобилизации на центральный телеграф Санкт-Петербурга. Ждали указа о полной мобилизации во всех военных округах.

Решение о всеобщем призыве «было, возможно, самым важным… во всей истории Российской империи. Оно полностью уничтожило перспективу предотвращения большой войны в Европе»[86]86
  Turner // Kennedy. P. 264.


[Закрыть]. Но ведь оно не было продиктовано необходимостью! По всей видимости, Сазонов поддержал генералов, узнав, что в ночь на 29 июля австрийские канонерские лодки на Дунае вели артиллерийский огонь по Белграду. Это был булавочный укол. Крепость Калимегдан, известная еще со времен римлян, которая возвышалась над Белградом в месте слияния Дуная и Савы, могла быть разрушена только тяжелой артиллерией – во время Первой и Второй мировых войн она действительно пострадала, но потом была восстановлена и сохранилась до сегодняшнего дня. В целом то, что Австро-Венгрия привела свою армию в боевую готовность, России не угрожало. Война с Сербией не позволяла Габсбургам вести широкомасштабные боевые действия на других направлениях. Для победы над маленькой, но отличавшейся высоким боевым духом сербской армией требовалось – даже по подсчетам Вены – задействовать почти половину имеющихся в распоряжении империи сил. В состав «минимальной балканской группы» и «эшелона Б» входили 22 дивизии, а одного «эшелона А» для наступления в Польше было недостаточно. Кроме того, рельеф местности в Сербии – горы, густые леса – и бездорожье затрудняли ведение боевых действий, поэтому никакая вторгшаяся в эту страну армия рассчитывать на быстрый успех не могла. Именно так и случилось в 1915 году, когда на Сербию с разных сторон напали Германия, Австрия и Болгария. Им потребовалось для успешного завершения кампании два месяца[87]87
  См.: Turner // Kennedy. P. 265.


[Закрыть].

Из всего сказанного следует, что 29 июля Россия могла – без ущерба для своей безопасности, без угрозы общему миру и не отказываясь от поддержки Сербии – ограничиться частичной мобилизацией во внутренних регионах страны. Всеобщая мобилизация в империи, включая военные округа, граничащие с Германией, означала большую войну. Эту ужасную перспективу теперь увидели во всех европейских столицах. Те, кто больше всего опасался военных устремлений других – Мольтке, Гётцендорф, Жоффр, Янушкевич, – сами готовились к войне, чтобы не быть застигнутыми врасплох. Те, кто больше боялся самой войны, искали временные решения. Одним из таких людей был рейхсканцлер Теобальд фон Бетман-Гольвег. Он уже дал указание немецкому послу в Санкт-Петербурге предупредить министра Сазонова, что мобилизационные мероприятия России вынудят Германию тоже объявить мобилизацию и тогда война в Европе станет почти неизбежной[88]88
  См.: Edmonds J. A Short History of World War One. Oxford, 1951. P. 130–133.


[Закрыть]. Кайзер был с ним согласен. Днем 29 июля он отправил телеграмму – на английском языке – своему кузену, русскому царю, убеждая помочь в деле сглаживания тех противоречий, что все еще могут возникнуть. Николай II ответил: «Было бы правильным поручить решение австро-сербской проблемы Гаагской конференции»[89]89
  Albertini, II. P. 491.


[Закрыть]. Следующее заседание конференции должно было состояться только в 1915 году… Вечером царь получил вторую телеграмму от кайзера. Вильгельм писал: «Полагаю, что Россия вполне могла бы остаться наблюдателем австро-сербского конфликта и не втягивать Европу в самую ужасную войну, которую она когда-либо видела». Он снова предложил стать посредником в переговорах. Получив эту телеграмму, Николай II немедленно телефонировал военному министру и приказал остановить всеобщую мобилизацию – в силе оставался лишь приказ о частичной. Император успел вовремя, поскольку в половине десятого вечера 29 июля начальник квартирмейстерской службы уже прибыл на Центральный телеграф, чтобы лично наблюдать, как приказы будут передавать во все военные округа империи[90]90
  См.: Albertini, II. P. 555.


[Закрыть].

Отмена всеобщей мобилизации в России была призвана обеспечить ту самую столь необходимую паузу, чтобы выйти из кризиса мирным путем. В начале следующего дня, в четверг 30 июля, Британия, по-прежнему отказывавшаяся прояснить, будет ли она вмешиваться в большую европейскую войну, не оставляла попыток созвать международную конференцию. Готова была согласиться на это только Франция. Германия мобилизацию так и не объявила, хотя австрийские войска выдвигались на марш. Конечно, немецкие военачальники чрезвычайно встревожились. Военный министр Германии генерал Эрих фон Фалькенхайн считал частичную мобилизацию в России такой же угрозой, как и полную, – она давала русским преимущество, нарушавшее точные временные расчеты плана Шлифена. Фалькенхайн ратовал за то, чтобы сразу объявить мобилизацию, но Бетман-Гольвег возражал. Рейхсканцлер все еще надеялся, что Берхтольд напрямую свяжется с русскими и сможет убедить их отнестись к выступлению против Сербии как к локальному конфликту. Начальник Генерального штаба Мольтке был менее воинственным, чем военный министр, но настаивал на введении Kriegsgefahrzustand, что соответствовало бы подготовительным мероприятиям русских. В час дня Бетман-Гольвег проводил совещание, на котором присутствовали Мольтке, Фалькенхайн и морской министр адмирал Тирпиц. Начальнику Генерального штаба не удалось настоять на своем, однако пришедшие вскоре после этого в Генеральный штаб новости встревожили Мольтке до такой степени, что он решил любым способом добиться немедленной всеобщей мобилизации. Австрийский офицер связи сообщил ему, что действия против Сербии будут вести «минимальная балканская группа» и «эшелон Б», и Мольтке понял, что в случае начала большой войны восточная граница Германии останется незащищенной. Альбертини пишет об этом так: «Рейх нуждался в сорока австро-венгерских дивизиях (в австрийской Польше), готовых к наступлению, а получал лишь двадцать пять дивизий, занимающих оборону»[91]91
  Albertini, II. P. 557.


[Закрыть]. Мольтке высказал свое крайнее недовольство австрийскому военному атташе и в тот же вечер отправил депешу коллеге – начальнику австрийского Генерального штаба Конраду фон Гётцендорфу: «Главное – противостоять русской угрозе. Немедленно мобилизуйте свою армию против России. Германия не замедлит сделать то же самое».

Даже с учетом того, что Германия – страна традиционно милитаризованная, Мольтке существенно превысил свои полномочия. Его самоуправство выглядит тем более неприемлемым, если вспомнить, что кайзер и рейхсканцлер все еще стремились убедить Австрию локализовать войну против Сербии и ограничить ее цели. У всех на устах были слова: «Остановиться в Белграде». Когда следующим утром, в пятницу 31 июля, телеграмму, о которой речь шла выше, увидел Берхтольд, он очень удивился: «Как странно!.. Кто руководит правительством, Мольтке или Бетман-Гольвег?» Тем не менее он воспользовался ситуацией. Министр иностранных дел сказал начальнику Генерального штаба: «У меня уж было сложилось впечатление, что Германия останется в тени, но эта депеша свидетельствует об обратном. Мы должны действовать»[92]92
  Jannon. P. 220.


[Закрыть]. Вскоре на столе императора Франца Иосифа лежал указ о всеобщей мобилизации. После полудня документ был подписан и немедленно обнародован.

Известие об этом могло бы заставить русского царя изменить решение об отмене всеобщей мобилизации, принятое вечером 29 июля. Однако этот вопрос и так уже был согласован. В четверг 30 июля Сазонов, Сухомлинов и Янушкевич – министр иностранных дел, военный министр и начальник Генерального штаба – весь день слали Николаю II донесения, полные опасений, что перевод русской армии на военное положение займет намного больше времени, чем понадобится Австро-Венгрии и Германии.

Николай отдыхал в своей летней резиденции в Петергофе – плавал, играл в теннис и лелеял надежды на мир, рассчитывая на добрую волю своего кузена Вилли. Днем Сазонов поехал в Петергоф – он считал, что необходима личная встреча с императором. Николай был взволнован – утром он принял французского посла Палеолога. Дипломат, похоже, уже считал войну между Францией и Германией неизбежной и стремился заручиться обещанием России поддержать в этом случае его страну до того, как начнутся боевые действия[93]93
  См.: Albertini, II. P. 674.


[Закрыть]. У российского министра иностранных дел имелись и другие резоны кроме обязательств перед Францией: Сазонова заботило, что, если Россия потеряет свое доминирующее влияние на Балканах, этим воспользуются турки и попытаются перекрыть ей пролив Босфор, который обеспечивал русским кораблям выход из Черного моря в Средиземное, а также на океанские просторы. Днем в четверг 30 июля министр иностранных дел поделился всеми своими опасениями с императором. Присутствовавший при разговоре генерал-адъютант Илья Татищев, личный представитель царя при кайзере, заметил: «Да, это трудный вопрос». – «Я его решу», – ответил Николай[94]94
  См.: Jannon. P. 239.


[Закрыть]. Решал он недолго. Очень скоро Сазонов телефонировал Янушкевичу и сказал, что император подписал приказ о всеобщей мобилизации. «Теперь можете разбить свой аппарат», – сказал в заключение министр иностранных дел. Дело в том, что начальник Генерального штаба грозился разбить телефон, когда в следующий раз получит приказ о всеобщей мобилизации, чтобы опять не услышать о его отмене. Янушкевич поклялся, что станет недоступным, а процесс в это время не только начнется, но и дойдет до того, что повернуть обратно станет невозможно.

Час пробил. В тот же вечер объявления с указом о мобилизации появились на улицах Санкт-Петербурга и всех остальных российских городов. Резервистам было предписано явиться на сборные пункты на следующий день, в пятницу 31 июля. По каким-то до сих пор неизвестным причинам официальное сообщение о том, что было известно каждому русскому человеку, достигло Лондона и Парижа только вечером того же дня. Британский посол не спешил воспользоваться телеграфом, а телеграмма Палеолога почему-то задержалась… Немцы оказались проинформированы, что называется, вовремя. Они все знали уже в пятницу утром. В 10:20 в Берлин поступила телеграмма от немецкого посла в Российской империи графа Фридриха фон Пурталеса: «Первый день полной мобилизации русской армии – 31 июля»[95]95
  Albertini, II. P. 572.


[Закрыть]. Именно этого ждал Мольтке. Теперь будет получено разрешение, необходимое для принятия превентивных мер, которые он считал жизненно важными. Бетман-Гольвег ожидал совсем других новостей… Вплоть до получения телеграммы он сохранял надежду, что Австрию удастся склонить к прямым переговорам с Россией и Россия в конечном счете признает войну против Сербии локальной. Теперь этого уже не будет. В 12:30 пришло известие о всеобщей мобилизации в Австрии. Настал черед действовать немцам. Еще через полчаса Германия объявила состояние угрозы военной опасности.