Текст книги "Бал в небесах"

– А чем все это кончилось, Дарвин? Когда Индия вышвырнула их с островов Фиджи, сколько людей они потеряли? Да вы меня просто не слышите! Ведь сейчас мы все делали не для себя. Мы делали это для всего мира, Дарвин.

– Иногда разумно удовлетвориться малым.

Дейк Лорин почувствовал, как его захлестывает волна черного безумного гнева, который был его самым страшным проклятием. Все его мышцы напряглись, навалилась слепота, он потерял контроль над своими движениями, перестал чувствовать течение времени… Очнувшись, он увидел, что держит Брэнсона за лацканы пиджака и отчаянно трясет его.

– Дейк! – кричал Брэнсон. – Дейк!

Гнев постепенно уходил. Дейк почувствовал, что весь вспотел. После таких вспышек его всегда охватывала слабость. Он бросил Брэнсона в кресло и устало промолвил:

– Сожалею.

– Лорин, вы сумасшедший!

– А вы-то, оказывается, самая обычная дешевка, Брэнсон. У меня есть предчувствие, что очень многие поймут, как вы предали интересы всей человеческой расы, заключив этот договор. Я расскажу о вас, расскажу обо всем. И пусть весь мир вас судит, Брэнсон.

– Один момент, Лорин. Тут возникает вопрос о безопасности. Я ведь могу представить вас как политически неблагонадежного, и тогда в трудовом лагере вы сможете охладить свой пыл. Вам же известно все это, не так ли?

– Вы думаете, что так вам удастся меня остановить?

– Вы участвовали в секретных переговорах. Любое нарушение секретности будет свидетельствовать против вас.

Дейк тихо сказал:

– Это говорит человек, который утверждал, что его возмущает появление трудовых лагерей, что он считает этот закон варварством. Вы изменились, Брэнсон. Вы стали другим человеком… Я буду делать то, что считаю нужным, а вы – идите к дьяволу!

– Только прежде, Дейк, проанализируйте и собственные мотивы. Если вы всю жизнь хотели стать мучеником, то теперь у вас появилась прекрасная возможность.

– Это удар ниже пояса.

– Я, в общем-то, не виню вас, Дейк. Вы расстроены, а разочарование всегда тяжело переносить. Но вы мой друг. Я не хочу, чтобы вам было плохо. Дейк несколько секунд пристально смотрел на Брэнсона. Говорить больше было не о чем. Повернувшись на каблуках, Дейк вышел из офиса, с силой захлопнув за собой дверь.

Глава 3

На следующее утро в величественной церковной тишине строгих офисов газеты «Таймс» Дейк Лорин, медленно и испытывая неловкость, поднимался по служебной лестнице, переходя из кабинета управляющего редактора в кабинет заместителя издателя, и, вызывая интерес у множества юных девушек с лошадиными зубами и внешне безобидных молодых людей. Этот газетный мир был незнаком Дейку. Война и вызванная ей нехватка древесины привели к слиянию двух сохранившихся конкурирующих ежедневных газет и в самые тяжелые времена газета состояла из четырех маленьких листков размером в половину обычного листа, но зато в каждом номере неизменно печатались истории из индийской жизни.

Теперь газета вернулась к своим прежним внушительным размерам, да и печатали ее на коричневой зернистой бумаге, сделанной из водорослей и трав. Вы не услышите тут грохота печатных прессов и громких выкриков: "Эй, мальчик!" Здесь царит величественная тишина.

– Он вас примет, мистер Лорин, – объявила плоская, как доска, особа женского пола.

Дейк вошел в кабинет. Диорамы в оконных проемах изображали покрытые лесом холмы и голубые горные озера. Издатель оказался маленьким круглым человечком с женскими плечами и подбородком с ямочкой.

– Садитесь, мистер Лорин, – сказал он, держа визитную карточку Дейка двумя пальцами так, будто это было нечто невыносимо омерзительное. – Я вас вспомнил, мистер Лорин. Я получил ваше личное дело. Ваше имя, конечно же, сразу показалось мне знакомым. Ну, что, давайте почитаем, что здесь про вас написано. Военный корреспондент. Был ранен. В семьдесят третьем году, находясь в отпуске, женился. Жена погибла во время бомбардировки Буффало, когда было отражено нападение летчиков-самоубийц. По возвращении с фронта работал репортером в филадельфийской газете "Бюллетень". Показал себя прекрасным журналистом, печатая на страницах газеты отчеты о заключении Конвенции семьдесят пятого года, и вскоре стал политическим обозревателем. Во время расцвета своей карьеры сотрудничал одновременно с шестидесятью двумя газетами. Имел немалое влияние на читателей. Часто подвергался критике за излишнюю мечтательность. Выпустил два сборника статей, имевших определенный успех. Выступал в поддержку второй Организации Объединенных Наций, пока Индия не вышла из организации, чем положила конец ее существованию. Год назад неожиданно уволился из газеты. Предположительно, неофициально занимает какой-то пост в Государственном Департаменте.

– Тридцать два года, двадцать девять зубов, полукруглый шрам на левой ягодице. Довольно-таки унизительное ранение, не так ли? – сказал Лорин. – Что?

– Да, так, ничего. Вам сказали о причине моего визита?

– Мистер Лорин, мне ужасно жаль, боюсь что… э-э-э… ваши философские взгляды не совсем совпадают с нашими…

– Мне не нужна работа. У меня есть исключительный материал для одной статьи, который я готов предоставить вашей газете. Я хочу написать эту статью, и еще я хочу, чтобы вы поместили ее на самом видном месте в газете. Я пришел сюда потому, что вашу газету читают во всем мире.

– Исключительный материал? Мы настаиваем на том, чтоб наши люди внимательнейшим образом следили за всем, что происходит в мире, мистер Лорин. Честно говоря, я очень сильно сомневаюсь, существует что-либо нам неизвестное в той области, в которой лежат э-э… ваши интересы…

Дейк перебил его, резким движением пододвинув стул, и вдруг заговорил шепотом:

– А как насчет вот такой информации, мистер Хэггинс? Дарвин Брэнсон не ушел в отставку. Ему была доверена президентом Энфилдом очень деликатная миссия. Я работал вместе с ним целый год. Он являлся посредником между странами в заключении некоей сделки, результатом которой стала бы разрядка напряженности во всем мире. Все стороны, кроме Ирании, согласились пойти на определенные уступки. Если бы Брэнсон вел переговоры с Иранией честно и твердо, у нас появилась бы возможность хотя бы следующие пять лет пожить в мире. Но я видел собственными глазами, как он провалил задуманное, попытавшись заключить совсем не ту сделку с представителями Ирании. Ирания в ответ, конечно же, пойдет на уступки, которые равным счетом не будут иметь никакого значения. Тогда другие страны тоже захотят внести изменения в свои обязательства, а это в конце концов приведет к еще большей напряженности в стране. Сомневаюсь, мистер Хэггинс, что вашим людям удалось докопаться до этих секретных сведений. Я хочу, чтобы ваша газета подняла шум по этому поводу, и люди во всем мире узнали бы, как близки они были, пусть к временному, но все же благоденствию. Успех миссии Брэнсона мог бы принести огромную пользу, стать чем-то вроде чудесного свежего ветра, гуляющего по пыльным коридорам парламентов. Ваша газета оказывает сильное влияние на читателей. Я считаю, что вы должны внести свой вклад в решение проблем человечества.

Слушая Лорина, Хэггинс разволновался настолько, что встал и подошел к ближайшей диораме с таким видом, будто бы он хотел выглянуть в окно. У него была забавная манера ходить, приподнимаясь на цыпочки. Подойдя к диораме, он сцепил руки за спиной.

– Вы… э-э-э… предлагаете нам настоящую сенсацию, мистер Лорин.

– Но ведь любая хорошая история – всегда сенсация, разве не так?

– Вам должно быть хорошо известно, что наша газета бесстрашно сражается с коррупцией и продажностью.

– Да, мне рассказывали… – сказал Дейк сухо.

– Тем не менее, есть одно обстоятельство, которое мы должны изучить… э-э… как следует.

– Интересно знать, что же это такое?

– Ведь может так выйти, что наши намерения, мистер Лорин, будут неправильно поняты. Вы утверждаете, что переговоры были… секретными. А как насчет Закона о Нанесении Вреда Обществу, который был принят в семьдесят пятом году? Совет Учредителей посчитает публикацию ваших материалов нарушением этого самого Закона, и тогда ни один суд не возьмет наше дело к слушанию. Мы будем даже лишены возможности оправдаться. А что последует за таким решением вам должно быть хорошо известно. Конфискационный штраф.

– Мне кажется, что все-таки стоит рискнуть.

Хэггинс повернулся к Дейку.

– Риск прямо пропорционален тому, что вы можете потерять, не так ли?

– Сам по себе этот Закон – результат страха. Если бы в мире было меньше страха, мистер Хэггинс, этот Закон можно было бы и пересмотреть. Хэггинс вернулся к своему столу: он принял решение, и было видно, что ему теперь стало легче. Он сказал:

– А вы – мечтатель, мистер Лорин. – И улыбнувшись, продолжил:

– Мы делаем все, что в наших силах, мистер Лорин. Мы знаем, что благодаря пусть скромным, но не бесполезным усилиям нашей газеты окружающий нас мир становится лучше. А вы хотите, чтоб мы взяли ваш материал, который, по моему мнению, может подвергнуть нашу газету очень серьезному риску. Что мы можем выиграть в случае вашей победы? Зато убытки наши могут оказаться весьма чувствительными. Потерпев поражение, мы лишимся возможности делать добро так, как мы это понимаем.

– Проще говоря, вам просто не хватает храбрости, мистер Хэггинс?

Хэггинс, покраснев встал, и протянул руку Дейку.

– Удачи вам, сэр. Я верю, что вы сумеете найти издателя, который окажется намного… ну, скажем, менее осторожным. – Он откашлялся. – Естественно, я не стану никому рассказывать того, что я от вас услышал.

Мне совсем не хочется, чтоб меня обвинили в Личном Нанесении Вреда Обществу. Я немного староват для работы по добычи нефти.

Дейк смотрел на розовую ухоженную руку. Через несколько мгновений Хэггинс убрал ее и стал нервно что-то стряхивать со своих брюк. Дейк сухо кивнул ему, вышел из конторы и поднялся на лифте на поверхность земли. Страх стал реальной силой в нашей жизни, подумал он. Боятся все: члены правительства и бизнесмены, и даже самые обычные люди. Надо прожить свою жизнь тихонько и надеяться на лучшее. Рискуют только дураки. Люди боятся выходить ночью на улицу без оружия. Дейка надежно защищали его размеры, да еще взгляд полный еле сдерживаемой ярости. Оружия он не носил.

Дейк съел соевый бифштекс в отвратительном ресторанчике и продолжил свои поиски.

Во "Взгляде на жизнь" и в "Новостях за неделю" он также получил хоть и менее деликатный, но зато вполне определенный отказ.

Уже вечером в ветхом здании, расположенном в Джерси Сити, ему удалось встретиться с огромным, рыжим ирландцем, от которого несло виски и дешевой парикмахерской.

Ирландец перебил его.

– К черту теории, Лорин. Все эти твои глупости меня не касаются. Ты хочешь обратиться к читателям. А у меня есть газета. Ну, так ближе к делу: как насчет денежек – динар, рупий, старых добрых долларов?

– Это как?

– Я привык драться, черт возьми, моя газета знаменита самыми неприличными комиксами в северном полушарии. Мою газету все время пытаются прикрыть. Тираж у меня полмиллиона. И вот какую штуку я придумал: я печатаю огромный заголовок "Платная реклама". Учти, это вовсе не мнение издателя то, что здесь печатается не имеет ко мне ни малейшего отношения. Ты получаешь одну из внутренних страниц газеты, помещаешь там свой материал и ставишь под ним свое имя. Это будет стоить тебе тридцать тысяч рупий или шестьдесят тысяч долларов. Так что плати деньги и можешь использовать страницу в моей газете как твоей душеньке будет угодно: ты даже можешь вызвать Гондола Лала на кулачный бой. Тебя отправят в трудовой лагерь, если дружкам Энфилда не понравится, а старина Кэлли будет как ни в чем ни бывало и дальше обделывать свои делишки!

– Сколько вперед?

– Все вперед. Они конфискуют твое имущество прежде, чем отправят тебя на нефтеразработки. Я не могу рисковать.

– Но это же целая куча денег, Кэлли.

– А ты похож на парня с деньгами.

– Мне надо… поговорить с друзьями. Я подумаю и приду с ответом завтра утром.

– Можешь не приходить, если решишь, что тебе это не подходит. Я назвал цену, и не надейся, что я передумаю, парень. А какие у тебя планы на вечер? У меня тут есть парочка симпатяшек с Цейлона. Туристочки. Я хочу хорошенько развлечься. Давай вместе.

– Нет, спасибо. До завтра.

– Только не появляйся слишком рано. Я не люблю работать с похмелья.

Дейк вернулся в город и купил билет до Филадельфии на один из внутренних рейсов, осуществляемых Калькуттской Международной Авиакомпанией. КМА нанимала только свой персонал на главных линиях, а для незначительных внутренних рейсов использовали американцев, доверяя им лишь скрипучие устаревшие самолеты. Когда-то американские лайнеры летали во все уголки света. Но в послевоенные кризисные годы, когда регламентация и локализация труда резко уменьшили количество путешествий, авиакомпании, лишенные грузовых перевозок и пассажиров, неминуемо обанкротились, несмотря на субсидии обнищавшего федерального правительства. Поэтому, когда руководители КМА захотели на достаточно выгодных условиях приобрести американские авиакомпании со всеми потрохами, их предложение было с радостью принято, а держатели акций получили акции Калькуттской Компании взамен тех, что у них были. КМА обслуживали пассажиров быстро, четко и без лишних эмоций. Кроме Дейка в самолете, рассчитанном на шестьдесят пассажиров, было еще два человека. Дейк знал, что КМА терпит постоянные убытки на линии Нью-Йорк-Филадельфия, но несмотря ни на что продолжает сохранять этот рейс для удобства индийских граждан, имевших деловые интересы в обоих городах.

Он поудобнее устроился в кресле, приготовившись к недолгому полету.

Разбросанные огни города промелькнули под крылом самолета. Двое других пассажиров оказались бизнесменами из Мадраса. Они разговаривали на хинди, и Дейк понимал лишь отдельные слова; впрочем, он понял, что разговор шел о филадельфийском отделении Банка Индии.

Он все еще не мог привыкнуть к тому, что таких, как он, пак-индийцы считали людьми второго сорта. Тойнби[2]2
  Тойнби Арнолд Джозеф (1889 – 1975), английский историк и социолог. В противовес позитивистскому эволюционизму выдвинул теорию круговорота сменяющих друг друга локальных цивилизаций, каждая из которых проходит аналогичные стадии возникновения, роста, надлома и разложения.


[Закрыть] подошел к этой проблеме с позиции ученого и назвал сложившуюся ситуацию «экологией цивилизаций»: огромное колесо, дескать, медленно повернулось, и Восток снова стал источником жизни. Дискриминация была неявной, но совершенно неумолимой. В крупных городах появились индийские клубы. Американцы могли попасть туда лишь в качестве гостей, в члены такого клуба их не принимали. Среди американок стало модно носить сари и рисовать кастовые знаки на лбу. Посол Пак-Индии встретился с президентом США – сари исчезли из магазинов, а в модных журналах появились намеки на то, что носить знаки – дурной тон. Было время, когда еще можно было эмигрировать в Индию – страну новых возможностей. Но желающих оказалось так много, что Индии пришлось вводить жесткие ограничения и, хотя теоретически возможность попасть туда оставалась, существовали огромные сложности, поскольку, кроме всего прочего, для этого требовались наличные деньги. Несмотря на то, что войны семидесятых заметно снизили расовую напряженность в Штатах, там еще сохранились небольшие, но влиятельные негритянские группировки, которые с ликованием приветствовали усиление влияния темнокожей расы на события, происходящие в мире. К своему негодованию, они очень скоро обнаружили, что пак-индийцы очень гордились своим арийским происхождением и внесли в свои отношения с неграми лишь ненависть, оставшуюся со времен напряженности на Фиджи и приведшую к межрасовым войнам. Из жителей Пак-Индии только цейлонцы имели некоторую примесь негритянской крови, явившуюся следствием древних африканских вторжений. Но Пак-Индия относилась к Цейлону совсем как Америка к Пуэрто-Рико во времена, предшествовавшие аннексии Пуэрто-Рико Бразилией. Индийцы будут вести себя с американцами вежливо, даже приветливо, но в любом разговоре с ними можно уловить убежденность, пронизывающую все, о чем бы ни шла речь, что говорят они с представителем умирающей нации. Нации, которая уже пережила период своего расцвета и время, когда она влияла на решение судеб мира. Нации, которая должна неминуемого скатиться к положению нищего просителя, чья свобода – лишь ничего не значащая формальность.

У нас все было, подумал Дейк, а мы пустили по ветру наше богатство: мы выдирали уголь, железо и нефть из недр теплой земли, растратили всю нашу медь, леса и плодородные земли и швырнули их в лицо нашим врагам. Нам удалось одержать над ними победу, и мы остались на пустой разоренной земле. Можно ли было избежать такого конца? Чего мы не сделали и что сделать было необходимо? Должны ли мы были использовать те знаменательные события 1945 года и завоевать всю планету? Или нам следовало побросать оружие, экономить ресурсы и смиренно умереть в тяжелые шестидесятые? Как так получилось, что какие бы шаги мы не предпринимали, они оказывались неверными, что пути, лежащие перед нами, так или иначе вели к катастрофе? Ведь Англия тоже когда-то умирала и ей, как и нам, оставалось несколько жалких лет, намеченных неумолимой судьбой, так почему же мы не в состоянии извлечь уроков из ее поражений, почему не можем проложить новых дорог?

Ему пришло в голову, что ситуация, в которой оказалась страна, похожа на парадокс, не имеющий объяснения. Более того, все попытки решить эту загадку приводили к неминуемой гибели. Словно существовала некая холодная и враждебная сила, разбивающая сердца людей.

А может быть, мы стали жертвами собственной глупости? И еще слепоты.

И неспособности увидеть и сделать вывод из очевидных вещей. А не похожи ли мы на Дарвина Брэнсона: может, мы, как и он способны некоторое время, иногда долго, делать добро, но неспособны сделать последний решительный шаг? Ведь Брэнсон ослеп в самый критический момент.

Дейк вдруг подумал, что скажет на все это Патриция. Он страшился встречи с ней. Казалось, она любила его во всех его проявлениях, зато совершенно не в состоянии была понять того главного, что направляло его поступки.

В Филадельфии, совершенно не пострадавшей во время войны, популярна была такая шутка: поскольку большинство исполнительных органов правительство вынуждено было эвакуировать в этот город и поскольку город совершенно не подвергался бомбардировке, филадельфийцы объявили, что их враг необычно проницателен и понимает, что уничтожив весь бюрократический аппарат, он не только не причинит правительству США никакого вреда, а, наоборот, окажет ему неоценимую услугу.

И даже теперь, когда людей терзал постоянный страх, казалось, что в этом городе царит атмосфера какой-то необыкновенной защищенности. Даже подземное строительство велось здесь с меньшим размахом, чем где бы то ни было. Город напоминал строгую пожилую даму, шагающую через грязь, чуть приподняв юбки, чтоб не запачкаться, но все время помнящую о приличиях, – шагающую с таким мудрым и всепонимающим видом, как будто во времена своей почти забытой юности эта старая леди выделывала бог знает какие штуки. Резкое снижение скорости толкнуло Дейка вперед, но натянувшиеся ремни удержали его от падения. А десятью минутами позже он уже направлялся в старом дребезжащем такси к дому Патриции, который оказался неожиданно скромным.

Отец Патриции умер в семьдесят первом году за неделю и два дня до принятия закона о стопроцентном налоге на наследство. Его состояние родилось в те далекие времена, когда первый Гундар Тогельсон занимался нефтяным разбоем. С тех пор каждый Тогельсон увеличивал это состояние до тех пор, пока в конце шестидесятых не был принят новый закон о взимании семидесятипроцентного налога со всех доходов. Не считая ценных подарков, которые Патриция регулярно получала от своего отца и той суммы, которую ей пришлось уплатить в качестве налогов на наследство, она унаследовала около пяти с половиной миллионов. В настоящее время это было практически единственное оставшееся в целости и сохранности состояние в стране. Чтобы избежать конфискационных налогов, многие сумели перевести свои капиталы в более благоприятные в экономическом отношении страны. Вот, например, из социалистической Англии не один частный капитал вынужден был перебраться на Бермуды и в другие страны.

Патриция Тогельсон, высокая хорошо сложенная девушка, чьи предки наверняка были викингами, прочно вошла в жизнь Дейка. Но он знал, что когда дело касалось денег, она становилась похожей на ртуть и кремень одновременно. Особенно если надо было произвести какие-либо расчеты. И еще она умела отыскать малейшие лазейки и проскользнуть сквозь них, если этого требовали ее интересы. Они познакомились после того, как он между прочим лягнул ее в своей статье, объявив, что она приняла участие в покупке Индией земли, зная, что Вашингтон идет на уступки в своей налоговой политике там, где дело касается вложений индийского капитала.

Патриция ворвалась в редакцию газеты на следующее утро, при этом глаза ее напоминали две льдинки, губы были плотно сжаты, а волосы цвета спелой ржи разметались по плечам.

Опершись обеими руками о его стол и с трудом сдерживая ярость, так, что только неровное дыхание выдавало ее состояние, она заявила:

– Ты, приятель, суешь свой нос куда не следует.

– А вы, леди, анахронизм. Вы – самая настоящая пиратка.

– Из-за вас я потеряла вчера больше денег, чем вы сможете заработать за всю жизнь.

– Ну, в таком случае, я приглашаю вас на ленч, чтобы компенсировать урон.

Они свирепо посмотрели друг на друга, потом неожиданно улыбнулись, затем громко рассмеялись и ушли из редакции вместе. Сначала они были просто хорошими друзьями, несмотря на то, что их взгляды на жизнь оказались прямо противоположными. Теплота их отношений поражала обоих, поскольку оба были людьми весьма сдержанными. Они вдруг обнаружили, что гораздо больше смеются, если они вместе. Однажды ноябрьским вечером перед камином в ее маленьком домике, он, как бы между прочим, поцеловал ее и был поражен тем, с какой силой его потянуло к ней.

Они были друзьями и, став любовниками, сумели сохранить свою дружбу. Ростом она была почти шесть футов, но при этом прекрасно сложена. Они часто шутили, что живут в мире, который для них слишком мал. И им совсем не нужно было говорить о любви или женитьбе, чтоб сохранить верность друг другу. В век, насмехавшийся над благоразумием, они старались вести себя благоразумно. В какой-то момент их влечение друг к другу стало похожим на помешательство. Но когда они поняли, каким опасностям они подвергаются и что их поведение – лишь проявление слабости, они сумели освободиться от наваждения и превратить свои отношения в нечто, похожее на отношения двух алкоголиков, которые лишь иногда позволяют себе расслабиться. Они интуитивно чувствовали, какие темы им не следует затрагивать в разговорах друг с другом. А еще они знали, что оба являются гордыми, сильными людьми, которые стремятся доминировать во всем и что, кроме всего прочего, у них еще совершенно разные убеждения. Они могли бы уничтожить друг друга, стоило им только этого захотеть. Но ему нравилось смотреть на ее волосы, освещенные утренним солнцем, ему нравился ее смех, в котором звучала ее привязанность к нему, ему нравилось обнимать ее в минуты близости. Неминуемый взрыв произошел, когда он сказал ей, что заставило его уйти из газеты. Сцена, последовавшая за его сообщением, была весьма неприятной. Сражаясь за свои идеи, не отступая ни на шаг, каждый из них понимал, что впереди их ждет одиночество и, наполненные болью воспоминаний, ночи.

Водитель такси посмотрел на чаевые, пробормотал нечто вполне могущее сойти за "спасибо" и дребезжащая машина с грохотом скрылась из вида. Дейк шел по дорожке к дому, зная, что ни одна крепость в мире не защищена так надежно, как этот маленький аккуратный домик, зная, что попав в инфракрасные лучи, он сам превратился в мишень. Он остановился на крыльце и стал ждать. Неожиданно дверь распахнулась и Дейк увидел на пороге миловидную горничную-японку, которая улыбнулась ему золотозубой улыбкой и сказала так, будто бы он тут был только вчера:

– Добрый вечер, мистер Лорин.

– Добрый вечер. А…

– Она знает, что вы здесь, сэр. Она сейчас спустится. Хотите что-нибудь выпить, сэр? Коньяк? Я принесу в кабинет.

Дейк удивился. Кабинет предназначался для деловых встреч и сделок. Друзей принимали в гостиной на веранде. Неужели Патриция догадалась? Возможно, все гораздо проще: она хорошо его знала, знала, что он непреклонен в своих убеждениях. А посему, вполне могла догадаться, что его визит носит скорее деловой, нежели личный характер. Он уселся в одно из огромных кожаных кресел. Горничная принесла бренди на черном подносе – старинную бутылку, и две крошечных рюмки, похожих на колокольчики. Она поставила поднос на маленький столик, стоявший около кресла, в котором сидел Дейк и, не говоря ни слова, вышла.

Как только Дейк услышал шаги Патриции, он быстро встал и улыбнулся ей, когда она вошла в кабинет. Ее ответная улыбка была гораздо сердечнее, чем он ожидал. Как всегда, в жизни она показалась ему крупнее, чем в воспоминаниях и гораздо более живой и энергичной. На ней были красные брюки и такого же цвета ремень.

– Ты замечательно загорела, Патриция, – сказал он.

– Я только вчера вернулась из Акапулько.

– Развлекалась? – спросил он язвительно, держа ее теплые руки в своих.

Она скорчила гримасу.

– Выгодная покупка. Отель.

– С твоими индийскими дружками?

– На этот раз с бразильскими.

– Один черт, Патриция.

– Да, конечно. Ну, а как же еще можно прожить девушке?

Она разглядывала его, склонив набок голову.

– Ты ужасно исхудал, милый, синяки под глазами. Ребра, наверняка, торчат. Так бывает с каждым, кто попытается делать добро.

– Не кажется ли тебе, что мы что-то уж слишком отвратительно вежливо друг с другом разговариваем.

– Налей мне, пожалуйста, вот столько бренди, – приложив палец к рюмке, показала она. – Я не покажусь тебе слишком уж суровой, если сяду за стол?

– Вовсе нет, если там же будет лежать и твоя чековая книжка.

Она закусила губу.

– Наш разговор может оказаться интересным, не так ли?

Патриция уселась за стол, а Дейк, подав ей бренди, вернулся в свое кресло. Она потягивала коньяк, глядя на него поверх рюмки. Потом, поставив рюмку на стол, она проговорила:

– У меня есть предчувствие, что у нас могут возникнуть премерзкие разногласия, и прежде чем испортить друг другу настроение, я хочу тебе кое-что сказать. У меня был целый год на то, чтоб сформулировать как следует, что я собиралась тебе сказать. Вот что, Дейк. Я скучала по тебе. Ужасно. Я хотела и попыталась просто купить тебя. Из этого ничего не вышло. Я очень много времени потратила, стараясь убедить себя, что если бы тебя можно было купить, ты мне стал бы совершенно не нужен. Но это не в моем характере. Мне жаль, что ты устроен так, а не иначе. Мне жаль, что тебе не хватило здравого смысла и ты не начал жить по моим правилам. Без тебя моя жизнь полна смысла, но когда мы жили вместе, его было почему-то больше. И мне очень этого не хватает. Я – эгоистичная, властная женщина с крепкими кулаками, и если есть способ завладеть тобой, хотя бы на время, я собираюсь им воспользоваться.

– Ладно, Патриция. Откровенность за откровенность. Я тоже скучал по тебе. Мне очень хотелось, чтобы кто-нибудь из нас мог бы хоть чуть-чуть поступиться своими принципами и при этом не сломаться. Но я знаю, что стремиться к этому, все равно, что мечтать заполучить Луну с неба. Мы же прекрасно ладим, пока речь не зашла о таких важных вещах как человеческое достоинство и эгоизм.

– Мой мир, Дейк, это большой свинарник. Самая хитрая и жадная свинья получает самый жирный кусок.

– Зато в моем мире есть место надежде.

– А разве мы оба живем не в моем мире? Ну, а теперь расскажи мне из-за чего у тебя болит душа?

Он рассказал. Она умела слушать, не задавая лишних вопросов, старалась как следует вникнуть в возникшую проблему. Он рассказал ей все, включая Кэлли.

– И вот ты пришел ко мне.

– И прошу шестьдесят тысяч долларов. Может быть, ты сможешь списать их на счет благотворительности.

– Я не верю в то, что ты пытаешься сделать.

– А я и не рассчитываю на это, я просто прошу тебя о помощи.

– Ради старой дружбы. Какая банальная фраза, не так ли?

Она открыла ящик стола, выбрала чековую книжку, выписала чек и вырвала его из книжки. Она сидела, подперев подбородок кулаком и помахивая чеком.

– Я не делаю подарков, Дейк. Я заключая сделки.

– Я подозревал, что все будет не так просто.

– Ты получишь свой чек. Как только твой материал увидит свет, тебе покажется, что твой мир рушится. Мне придется заплатить еще тридцать тысяч долларов, чтобы убедить Совет в том, что ты должен оставаться на свободе. Затем я подожду еще месяц результатов твоей статьи. Если ничего не произойдет, а я уверена, что так оно и будет, тебе придется поступиться какими-то из своих идей. Тебе придется попробовать принять мир таким, каков он есть. И меня вместе с ним, Дейк.

– В конце концов, получается, что ты снова пытаешься меня купить?

– Дейк, ты же не оставляешь за мной права на собственное достоинство.

– А как же насчет меня и моего достоинства? – спросил он глухо. – Ладно. Признаюсь тебе, что я одержим одной идеей. Если из того, что я хочу сделать, ничего не выйдет, я придумаю что-нибудь еще.

– Маленький мальчик с медной трубой, который хочет разбудить все силы добра в мире: "Смотрите люди! Одумайтесь люди! Проснитесь люди!"

– Я не знаю, как это получше сказать, но я делаю то, что должен делать.

– А если все это сильно смахивает на манию, которая берет свое начало в несчастье, случившемся в детстве? А может быть, лучше попытаться отыскать лекарство?

– Брэнсон сказал мне почти то же самое.

– Когда-то ты очень убежденно доказывал мне, что Брэнсон – почти что бог, спустившийся на землю. Похоже, что он перестал быть для тебя богом, как только усомнился в состоянии твоего… рассудка. И вот он уже превратился в чудовище. Лично мне очень понравилось, как он повел себя с Иранией. Индия слишком резко разогналась. Это немного нарушает равновесие. – И ведет еще к большей напряженности, наполняет наши души еще большим страхом.

– Это все человечество живет в страхе. Я же – личность. И горжусь тем, что сама в состоянии позаботиться о себе.

– Анархия?

– А почему бы нет? Только, конечно же, в том случае, если ты быстрее и зубы у тебя острее, чем у твоего соседа.

– Мы совсем не можем разговаривать друг с другом и никогда не могли.

И, наверно, уже никогда не сможем.

Ее лицо смягчилось.

– О, Дейк. Мы же разговаривали с тобой о многом.

Он вздохнул.

– Я знаю. Иногда мне кажется, что мы зря растрачиваем друг друга.

Она положила чек на угол стола так, что он мог дотянуться до него.