Текст книги "Месть в коричневой бумаге"

Когда она нерешительно заглянула, бросил очень короткий равнодушный взгляд, кивнул на стойку и предложил:

– Угощайтесь.

Она налила себе выпить, подошла к простому стулу, повернула его к телевизору, села, скрестив длинные ноги, принялась пить маленькими глотками, держа бокал в обеих руках, и смотреть на Уолтера.

Он закончил, я выключил телевизор, вернулся и сел теперь на кровать вполоборота к ней.

– Сейчас пишете что-нибудь?

– Пытаюсь. Превратила лодочный дом в подобие студии, – ответила она, пожав плечами и приглушенно икнув. Кожа под глазами порозовела и чуть припухла. – Спасибо за спасение, Трев. Очень эффективно. – Улыбка вышла тусклой. – Значит, вы и про живопись знаете.

– Только то, что вы увлекались ею пару лет назад. Не знал, что до сих пор занимаетесь.

– Из-за всего навалившегося на меня в последнее время почти забросила. Я действительно не могу отдавать этому столько времени, сколько хочется. Но.., сперва самое главное. Кстати, о чем вы хотели поговорить с Мори?

– Ну, мне ужасно не хочется беспокоить вас, девочки, сразу после смерти Хелены, особенно по таким мелочам. Похоже, мой друг – его зовут Мейер – не в силах выбросить из головы тот ваш редкостный моторный парусник, “Лайкли леди”. Ей сейчас должно быть лет шесть, чуть побольше. Он долго рыскал по верфям, бегал к судовым брокерам, ища нечто подобное, но ничего не нашел. Хочет попробовать отыскать ее след и узнать, не продаст ли ее нынешний владелец, кем бы он ни был. Собственно, я уже обещал ему обратиться к Хелене, когда.., пришло ее письмо. Я говорил Мейеру, что не время сейчас дергать вас или Морин. А потом думаю, вдруг.., и мне вам удастся помочь как-нибудь. Наверно, из-за своего присутствия на сцене в прошлый раз считаю себя чем-то вроде самозваного дядюшки. Она напряженно улыбнулась:

– Больше не надо сбивать меня с толку. В последнее время я просто не выношу человеческой доброты.

Поставив бокал, она встала, подошла к зеркальной двери, пристально оглядела себя. Через несколько секунд обернулась.

– Помогло. Всегда помогает. Когда мы были маленькие и не могли перестать плакать, мама нас заставляла пойти, встать и взглянуть, как мы плачем. В конце концов начинаешь корчить себе рожи и смеешься.., если ты маленький.

Вернулась в кресло, принялась за выпивку и нахмурилась.

– Знаете, просто не помню, как зовут человека, купившего “Леди”. По-моему, он из Пунта-Горда, а может, из Нейплса. Но знаю, как выяснить.

– Как?

– Поехать, открыть дом на Кейси-Ки и посмотреть в мамином столе. Все равно адвокаты советуют это сделать. Она очень аккуратно вела дела. Папки, копии под копирку и все такое. Все должно быть в папке за тот год, когда она продала судно. Оно было таким замечательным. Надеюсь, ваш друг его найдет и купит. Папа говорил, будто “Леди” прощает. Говорил, можно выкинуть абсолютно дурацкую штуку, и “Леди” простит тебя и позаботится о тебе. Если дадите свой адрес, я сообщу адрес и фамилию покупателя.

– Вы скоро туда собираетесь?

– Договорились поехать в субботу утром и вернуться в воскресенье днем. Думаю, нам хватит времени. Но все зависит от.., состояния Мори.

– Она физически больна?

– Вдобавок к душевной болезни? Вы это имели в виду?

– Чего вы так сердитесь? Нормальные люди не набрасываются друг на друга по пустякам.

– Я.., наверно, привыкла защищать ее всеми силами.

– Так что с ней такое?

– Смотря кого спрашивать. Ответов и заключений у нас больше, чем нужно. Маниакальная депрессия, шизофрения, синдром Корсакова, частичная вирусная инфекция мозга, алкоголизм. Назовите любой диагноз, и кто-нибудь подтвердит.

– Синдром.., чего?

– Корсакова. Все ее воспоминания перепутаны. Помнит все, вплоть до прошлого года, а прошлый год – сплошные джунгли с прогалинами. По-моему, иногда она этим.., сознательно пользуется. Правда, бывает ужасно хитрой. Точно мы ей враги или что-нибудь в этом роде. Умудряется жутко, мертвецки напиться и удрать от нас, как бы внимательно мы ни следили. Отвезли ее в санаторий на две недели, но она так смутилась, расстроилась и озадачилась, что мы просто не выдержали. Пришлось вернуть домой. Очутившись дома, радовалась, как дитя малое. Нет, по поведению она вовсе не сумасшедшая, правда, – милая, добрая, славная. Что-то просто.., выходит из строя, а что именно, пока никто не знает. Если б я всего этого не сказала, вы, придя в дом, никогда ни о чем бы не догадались, правда.

– Но ведь она пыталась покончить с собой?

– Три раза. И дважды была очень близка к цели. Мы ее вовремя обнаружили в тот момент, когда она глотала снотворные таблетки. А потом Том нашел ее в ванне с перерезанными на запястьях венами. В третий раз обнаружили только приготовления – четырехдюймовую нейлоновую веревку, перекинутую через бимс в лодочном доме. Вся в кошмарных узлах, но очень прочная.

– Она объяснила, почему решилась на это?

– Она не помнит почему. Вроде бы помнит попытку, совсем смутно, а почему – забыла. Она страшно этим напугана, плачет и сильно нервничает. , – Кто сейчас за ней присматривает?

– Том сейчас дома. А, вы про врача спрашиваете? Фактически никто. Можно сказать, мы избавились от врачей. Многое для нее можем сделать мы с Томом. Она держалась до смерти мамы. А потом у нее было.., несколько нехороших дней.

– Она меня вспомнит?

– Конечно! Она вовсе не слабоумная идиотка, Боже сохрани!

– А что за хулиганские звонки, о которых вы упомянули?

Она насторожилась:

– Да просто люди, с которыми она сталкивалась, когда.., убегала от нас.

– С мужчинами?

– Убегала одна. И попадала в переплет. Она очень красивая. Для Тома это истинный ад, только вас это совсем не касается.

– Не стоит так разговаривать с добрым старым дядюшкой. Тусклая улыбка.

– У меня нервы измотаны. Из-за этого мне просто.., хочется отказаться от принадлежности к человеческой расе. Слышу по телефону проклятые масленые голоса, будто испорченные детишки интересуются, выйдет ли Мори гулять и играть. Или стая псов, бегущих по следу. Они не знают о ее болезни. Им на это плевать.

– И часто она убегала?

– Не часто. Может быть, раза три за последние четыре месяца. Но и этих трех раз слишком много. И она никогда почти ничего не помнит.

Я взял у нее пустой бокал, налил коктейль, подал ей со словами:

– У вас ведь должна быть какая-нибудь теория. Вы наверняка знаете ее лучше всех на свете. С чего все началось?

– Второй выкидыш произошел у нее из-за какой-то почечной недостаточности. У нее были конвульсии. Я думала, это как-нибудь отразилось на мозге, но врачи отрицают. Тогда я предположила опухоль мозга, ее обследовали, и ничего подобного не оказалось. Не знаю, Тревис. Просто не знаю. Это та же самая Мори, и все же другая. Больше похожа на ребенка. У меня разрывается сердце.

– Ничего, если я заскочу поздороваться с ней?

– Что из этого выйдет хорошего?

– А что плохого?

– У вас просто болезненное любопытство?

– Пожалуй, мое любимое развлечение – ходить смотреть на свихнувшихся.

– Черт возьми! Я просто хотела сказать, что…

– Ее нельзя показывать в таком виде? Да? Ладно. Ей было двадцать. Она пережила страшную смерть отца с огромным тактом и самообладанием. Мне известно, как она обожала Майка.

Слушайте, я не просил посвящать меня во все семейные тайны, но меня посвятили. Хотелось бы посмотреть, что она собой представляет. Может, вы слишком близко общаетесь с ней. Может быть, она выглядит лучше, чем вам кажется. Или хуже. Знаете кого-либо, не видевшего ее с двадцати лет?

– Н-нет… Хорошо, я спрошу мнение Тома. И позвоню вам сюда либо попозже вечером, либо утром.

Она допила свой бокал, и я проводил ее к маленькому красному фургончику “фолкон”. Поблагодарила за выпивку, извинилась, что отнимала у меня время, перечила и грубила. Потом уехала.

Бидди позвонила утром и пригласила меня в дом на ленч. Сказала, что Мори ждет новой встречи со мной, а если Том сможет вырваться, то тоже присоединится к нам.

Глава 6

Бриджит Пирсон, видно, услышала скрежет гравия подъездной дороги под колесами моей машины и появилась из-за дома со стороны озера, в желтых шортах и белом топе без рукавов, с волосами, стянутыми в хвост желтой лентой, в огромных темных очках.

– Очень рада, что вам удалось выбраться! Пойдемте. Томми окуривал двор перед уходом на службу, и теперь там едва ли найдется хоть одна мошка. Он будет с минуты на минуту.

Она все тараторила, несколько нервно, пока я шел за ней по склону, выходившему на берег озера. Густые кроны тесно посаженных деревьев скрывали участок от соседних домов. Под тенистым цветущим баньяном стоял стол красного дерева и скамейки. Двухэтажный ангар для лодок представлял собой симпатичное произведение архитектуры, гармонирующее с домом. Т-образный причал, у причала маленькая моторная лодка. Вокруг газона железная ограда, выкрашенная в белый цвет, на траве играют солнечные зайчики. На краю стола припасы для пикника. В железной жаровне дымятся угли. Указав на кувшин со свежим апельсиновым соком, на ведерко со льдом, бокалы, бутылку водки, она мне предложила смешать себе выпивку, пока пойдет известить Мори о моем приходе.

Через несколько минут из затянутых сеткой дверей патио вышла Морин и с улыбкой направилась ко мне через двор. Ее покойная мать назвала внешность Мори в письме потрясающей. Она была поистине великолепна. Бидди потускнела в ее присутствии, словно младшая сестра оказалась неудачной цветной фотографией, снятой со слишком большой выдержкой и поспешно проявленной. Светлые волосы Мори были длиннее, пышнее, светлее; голубые глаза – глубже, ярче. Кожа покрыта золотым безупречным загаром, даже как бы театральным и нарочитым. Фигура гораздо полнее; не будь она такой высокой, вес казался бы лишним. Поверх голубого купальника на ней был короткий открытый пляжный халат с широкими белыми и оранжевыми полосами. Она не спеша подошла ко мне, протянула руки. Пожатие твердое, сухое, теплое.

– Тревис Макги. Я вспоминала вас тысячу раз. – Голос столь же неторопливый, как походка и улыбка. – Спасибо, что приехали нас навестить. Вы были так добры к нам давным-давно. Ты права, – объявила она, оглянувшись на Бидди через плечо, – я тоже думала, что он гораздо старше. – Дотянулась, легонько поцеловала меня в краешек губ, крепко стиснула мои пальцы и выпустила. – Извините, дорогой Тревис, мне надо пойти поплавать. Я уже несколько дней пропустила, а когда это затягивается надолго, становлюсь вялой, сонной и гадкой.

Она вышла на перекладину Т-образного причала, натянула шапочку, сбросила на доски халат, нырнула с порывистой энергичностью специалиста и принялась плавать взад-вперед вдоль ряда опор, почти полностью скрытая причалом, так что мы видели только медленные и грациозные взмахи загорелых рук.

– Ну? – спросила Бидди, стоя у меня за плечом.

– Совершенно потрясающая.

– Но другая?

– Да.

– В чем разница? Можете точно сказать?

– Пожалуй, кажется, будто вся эта сцена ей снится. Она как бы.., плывет. Она что-нибудь принимает?

– Наркотики? Нет. Ну, когда возбуждается, мы делаем укол. Нечто вроде долго действующего транквилизатора. Том научился у одного врача и меня научил.

Я понаблюдал за медленными и неустанными взмахами рук и пошел к столу завершить приготовление напитка.

– Никакой мути в глазах, никакого тумана. Но она мне внушила странное впечатление, Бидди. Что-то вроде предостережения. Как будто нельзя догадаться, что она может сделать в следующую минуту.

– Все, что взбредет в голову. Нет, никакого насилия. Она просто.., естественна и примитивна, как маленький ребенок. Если что-то зачешется, почешет в любом месте. За столом ведет себя.., дьявольски непосредственно. Говорит что вздумается, порой весьма.., личные вещи. А потом, когда мы с Томом одергиваем ее, конфузится и расстраивается. Лицо перекосится, руки задрожат, и она убегает к себе в спальню. Но вполне может поговорить о живописи, о политике, о книгах.., пока речь идет о том, что она знала больше года назад. За этот год ничего нового не добавилось.

Мы услышали скрип гравия – приближалась другая машина, и Бидди торопливо помчалась за угол дома, потом вновь появилась, торопливо и серьезно разговаривая с мужчиной, медленно шедшим с ней рядом. Определенная напряженность в его позе и выражении исчезала, на губах появилась улыбка. Она подвела его и представила.

Высокий, гибкий, темноволосый и темноглазый, с подвижным и чутким лицом, может быть, слишком красивый, без какой-либо не правильности в чертах, без какого-либо намека на вихры, отеки или шелушение, похожий на молодого Джимми Стюарта[7]7
  Стюарт Джеймс (р. 1908) – киноактер, создавший образ “стопроцентного американца”.


[Закрыть]. Впрочем, в голосе не было деревенской плаксивости мистера Стюарта, голос был на редкость низким, богатым и звучным, почти basso profundo[8]8
  Глубокий бас (ит.).


[Закрыть]. Держался мистер Том Пайк исключительно. Редкий дар. Не столько продукт силы и воли, сколько результат внимания и понимания. Это всегда удивляло и интриговало меня. Люди, не заканчивая никаких курсов, где учат нравиться и заводить друзей, не проявляя показной застенчивости, мгновенно с тобой знакомятся, расспрашивают о тебе, искренне стараются выяснить твое мнение, обладают особым талантом немедленно занимать доминирующее положение в зале, за обеденным столом или на заднем дворе. Этот талант есть у Мейера.

Том скинул легкую спортивную куртку, бросил на землю, Бидди подобрала ее, унесла в дом, а он с усталой улыбкой проговорил:

– Я все утро переживал, как Морин на вас среагирует. Может, очень хорошо, а может, очень плохо, заранее невозможно сказать. Бидди говорит, пока все отлично.

– Она выглядит великолепно.

– Конечно. Я знаю. Проклятье, я себя чувствую таким.., предателем, будто мы с Бидди держим кого-то дефективного в цепях в подвале. Но слишком многие посторонние выводят ее из себя. – Он едва заметно, как бы про себя, горестно улыбнулся. – А когда она расстраивается, можно быть вполне уверенным, что расстроит и постороннего, так или иначе. Она собирается выбраться на свободу без проездного билета. Раньше или позже. Так или иначе.

– А тем временем. Том, ситуация непростая.

– И по этой причине я чувствую себя виноватым. Потому что все тяготы большей частью ложатся на Бидди. Я весь день на работе. Мы все стараемся кого-нибудь подыскать, кто приходил бы и помогал, доброго, терпеливого и хорошо обученного. Разговаривали с десятками претендентов. Но когда выясняется, что проблема, возможно, психиатрическая, все поворачивают обратно.

Бидди вернулась и занялась едой. Я спросил, повезло ли с врачами. Он пожал плечами:

– Внушают большие надежды, а потом говорят “извините”. Один из последних диагнозов заключается в том, что отложения кальция сокращают приток крови в мозг. Ряд анализов – извините, совсем не то. Просто симптомы не соответствуют тем, что описаны в книжках. Есть у меня несколько человек, которые постоянно следят, пишут письма.

– Извините за неприятный вопрос, Том, она деградирует?

– Я и сам все гадаю. Просто не знаю. Можно только ждать и следить. И надеяться.

Мори покончила с плаванием, положила ладони на доски, выскочила из воды, уселась на краю, гладкая, словно котик. Встала и улыбнулась нам снизу вверх. Насухо вытерла ноги коротким халатиком, потом надела его, сдернула шапочку, сунула в карман халата, встряхнула на ходу волосами. По мере приближения к Тому Пайку медлительная, плавная уверенность как бы покидала ее. Она подошла к нему скованным шагом, потупив взор, слегка сгорбив плечи, с нервной приветственной улыбкой, напоминая мне очень хорошую собаку, которая знает, что ослушалась хозяина, и надеется, продемонстрировав рвение и послушание, заработать прощение и забвение. Он быстро и небрежно чмокнул ее, потрепал по плечу, спросил, была ли она хорошей девочкой. Она робко подтвердила. Ее поведение и реакция были полностью правдоподобными. Она была женой и, в какой бы растерянности ни пребывала, не могла не понять, что больше не оправдывает ожиданий. Скорее сознавала свою неадекватность, чем признавала вину.

Москиты в тени баньяна начали перегруппировку. Том пошел, принес маленький электрический опылитель, включил в розетку и уничтожил их всех, объяснив мне по завершении, что терпеть не может им пользоваться, так как он действует без всякого разбора.

– Когда я был маленький, мы летом по вечерам сидели на затянутой сеткой веранде и видели тучи пожирательниц москитов – стрекоз, которые падали и взлетали, съедая количество, равное своему весу. Потом, после захода солнца, появлялись летучие мыши. А мы уничтожили стрекоз опрыскивателями, истребили других насекомых, которыми питались летучие мыши, и теперь ничего не осталось, кроме миллиардов москитов и комаров. Приходится постоянно менять средства, как только у них вырабатывается иммунитет.

– Вы выросли в этих краях?

– В целом да. Тут и там. Мы часто переезжали. Бифштексы готовы, Бид? Тогда пора еще выпить, Трев. Позвольте, я вам приготовлю. Мори, милая, ты должна перемешивать салат, а не пробовать.

Она ссутулилась.

– Я не хотела… Я…

– Все в порядке, дорогая.

Во время обеда возникла одна сцена, как застывший цветной снимок в раме, подчеркивая странный оттенок этого тройственного союза. Мы с Мори сидели на одной скамейке по одну сторону стола для пикников. Она слева от меня, Бидди напротив. Мори ела очень красиво, прилично, а я, подняв глаза, заметил, что Бидди и Том наблюдают за ней. Муж и младшая сестра следили за женой с одинаковым нервным, внимательным одобрением, точно супружеская пара за единственным ребенком, исполняющим простое соло на фортепьяно для пришедших с визитом родственников. Потом застывший кадр шевельнулся, Бидди поднесла к губам вилку, Том Пайк снова начал жевать.

Потом Бидди мне что-то рассказывала, а Том тихо, предупредительно произнес одно слово: “Дорогая”, что заставило ее резко умолкнуть и бросить взгляд на Морин. Оглянувшись, я увидел, что та наклонилась над своей тарелкой, низко опустив голову, жадно схватила рукой бифштекс, рвет и грызет его. Морин бросила бифштекс в тарелку, выпрямилась, опустила глаза, под столом вытирая о голую ногу жирные пальцы. На загорелой упругой коже остались лоснящиеся следы.

– Ты опять забылась, милая, – мягко заметил Том. Мори явственно задрожала.

– Не расстраивайся, солнышко, – вставила Бидди. Но Морин вдруг сорвалась и помчалась, так сильно ударившись бедром о край стола, что из бокалов и чашек выплеснулось спиртное и кофе, побежала к дому, громко всхлипывая в своем слепом, безнадежном бегстве. Том резко окликнул ее, но она не оглянулась и не замедлила бег. Бидди, быстро вскочив, поспешила за ней.

– Извините, – сказал Том. – Думаю, вы понимаете, почему мы не… Бидди успокоит ее и… – Он отодвинул свою тарелку. – Ах, да к черту все! – встал и пошел к берегу озера.

Когда Бидди вернулась, он по-прежнему оставался там. Она снова села напротив меня.

– Мори сейчас отдыхает. Вскоре даже не вспомнит о том, что случилось. Я хочу, чтобы Том посмотрел на нее и решил, не надо ли сделать укол. Он.., в порядке?

– Расстроен.

– Потому что она вела себя так хорошо.

Она взглянула на молчаливую фигуру на берегу озера. Я сидел вполоборота к ней, имея возможность видеть больше, чем ей хотелось бы. Выражение ее лица было мягким, задумчивым, губы приоткрылись. Это было обожание, поклонение, жадная, безнадежная и беспомощная любовь. Я понял, почему она так странно вела себя в коктейль-холле. Можно было с абсолютной точностью предсказать, что эта ситуация доведет ее до предельной точки, когда она проведет год в одном доме с деградирующей женой, озабоченным и страдающим мужем. Верность старшей сестре – и покорная, жертвенная любовь к ее мужу.

Через какое-то время мы все пошли в дом. Том поднялся взглянуть на Мори, вернулся и сказал, что она спит. Присел на минутку, взглянув на часы.

– Приятно было познакомиться с вами, Тревис. Только.., простите, что все вышло так.., так… – Голос его ослабел, рот перекосился, он вдруг закрыл руками лицо. Бидди, поспешив к нему, робко и нерешительно положила на плечо руку.

– Том. Прошу тебя, Том. Ей будет лучше.

Он вздохнул, выпрямился, полез в карман за платком. Из глаз еще текли слезы.

– Конечно, дорогая, – хрипло вымолвил он. – Все будет просто отлично. – Вытер глаза и нос. – Я и за себя извиняюсь. Еще увидимся.

Она пошла его провожать. Я услышал его слова – что-то насчет того, что домой придет поздно. Хлопнула дверца машины. Он уехал. Бидди вернулась в двухэтажную гостиную. Глаза ее были влажными.

– Он.., хороший парень, Тревис.

– По-моему, ему не очень-то хочется возвращаться назад в офис продавать акции и ценные бумаги.

– Что? Он этим давно уже не занимается. Больше двух лет. Основал собственную компанию.

– Какую?

– Называется “Девелопмент анлимитед”. Нечто вроде стимулирующей компании. Создают земельные синдикаты. Я на самом деле не знаю, как фирма работает, но, кажется, это настоящее спасение для людей, которые платят очень большие налоги, например для врачей и так далее. При покупке земли фирма платит большие проценты авансом, а потом продает ее ради выигрыша от продажи. Том очень умный в подобных делах. Выпускает акции жилых домов, очень умно учитывает амортизацию, ущерб, потоки денежной наличности и так далее. Он мне пробовал объяснить, но у меня голова не годится для таких вещей. Дело, наверно, идет хорошо, так как ему часто приходится уезжать из города, заключать сделки в других местах тоже. Но Мори в таком состоянии, что.., все его успехи пропадают впустую. Он действительно замечательный.

– Похоже на то.

Она хотела показать мне свою студию и работы, но слишком явно силилась меня развлечь. День для нее погас. Я сказал, что мне надо идти, записал ей свой адрес, попросив сообщить о покупателе “Лайкли леди”, когда она просмотрит бумаги матери.

Остановившись у моей машины, мы выразили друг другу надежду когда-нибудь снова увидеться. Может быть, мы в самом деле надеялись. Трудно сказать.

***

В “Воини-Лодж” я вернулся в три, растянулся на кровати и сказал себе, что с моим обязательством, если оно было, на этом покончено. Я все хорошо рассмотрел. Ситуация прискорбная. Прогноз плохой. Когда невозможно установить заболевание, прогноз всегда плохой. И со всем этим связаны двое хороших людей – Том Пайк и Бриджит Пирсон. Может быть, Мори удастся покончить с собой таким способом, что Том не станет винить Бидди, а она не станет винить ни его, ни себя. Может быть, они смогут устроить жизнь. Многие вдовцы женятся на младших сестрах, с большим удовольствием.

Беспокойство вернулось, разбушевавшись в полную силу. Возвращаться домой в Лодердейл не хотелось. Невозможно придумать, куда отправиться. Я чувствовал себя умирающим от скуки ребенком в дождливый день. Мори упорно проскальзывала в мои мысли, я упорно ее отгонял. Уходи, женщина. Поспи хорошенько.

Пошел в ванную, бросил взгляд на свой несессер с туалетными принадлежностями, лежавший на бледно-желтом пластиковом столике, и случайные беспокойные мысли вмиг исчезли, я полностью насторожился, ощущая, как шею покалывают холодные иголки.

Осторожность становится столь же привычной, как ремень безопасности в автомобиле. Если ты собираешься пользоваться привязными ремнями, лучше делать это автоматически, застегивая ремень каждый раз, как садишься в автомобиль. Тогда о ,:ремне перестаешь думать и по этому поводу не приходится принимать никаких решений, ибо ты всегда пристегнут.

Целая куча маленьких ритуалов стали для меня абсолютно автоматическими – привычкой к осторожности. Многие из них связаны со случайным, небрежным расположением всяких вещей. Оставляя несессер открытым, я обычно последней укладываю зубную щетку, принадлежа к числу тех, кто чистит зубы в последнюю очередь. Кладу ее щетиной вверх поперек прочих предметов так, чтобы она легла прочно, идеально по диагонали из одного угла в другой. Когда лезу туда утром, бессознательно чувствую – щетка лежит правильно. И вдруг остро осознаю, что она не на том месте или в не правильном положении.

Я восстановил в памяти утро. К моменту моего возвращения после завтрака горничная убрала в номере. Я был в ванной и заметил бы, если б зубная щетка лежала не на месте. Я исследовал ее новое положение. Никаким случайным толчком, никакой звуковой волной ее так далеко не сдвинуть.

Хорошо. Значит, кто-то здесь рыскал и шарил в моих вещах. Мелкий воришка с отмычкой. Для доказательства надо только поднять мыльницу. (Исключительно мазохисты могут пользоваться жалким кусочком с десятицентовую монету, пахнущим сиренью, который в мотелях именуется мылом.) Две вдвое сложенные двадцатки. Я развернул деньги. По-прежнему две. Глупый вор взял бы обе. Поумнее – одну.

Когда люди, благодаря сфере твоей деятельности, порой очень эмоционально относятся к тому факту, что ты еще бродишь по свету и дышишь, уловка с сорока долларами становится довольно жалким способом идентификации визитера. Если бы деньги исчезли, не было бы абсолютной уверенности в визите простого воришки. Достаточно хитрый и опытный профессионал взял бы их в любом случае, зная, что, если вокруг расставлены мелкие ловушки, пропавшие деньги могут направить меня по ложному следу.

Я вернулся к кровати, уселся на край и уставился на ковер. При мне не было ничего, что дало бы кому-нибудь хоть какую-нибудь подсказку. Мой временный адрес в мотеле известен Бидди, Тому Пайку, девушке из конторы по прокату автомобилей и тем, кому они могли рассказать и кто мог их спросить.

Бидди и Том знали, что я уеду из мотеля на ленч. У Тома хватило бы времени зайти в мотель до приезда домой. Что он мог бы искать? Письмо Хелены? Что могло быть в письме? Надо поработать над этим предположением, пока оно не рассыплется. Но зачем? Что могло быть в письме? Бидди не знала о нем, пока я ей не рассказал, если только она не дьявольски замечательная актриса. Сомнительно, чтобы Хелена упомянула о написанном мне письме. Во-первых, письмо в высшей степени личное. О нем точно знал доктор Уинтин Хардахи. Может быть, больничная сиделка Хелены. Забудем вопрос “зачем”, по крайней мере на время. Отправимся с известной точки или с известного угла, что составляет основу всей навигации.

Знаю, возможна ошибка. Может быть, я похож на кого-то, кого кто-то ищет. Может быть, он не поладил с законом. Может быть, здесь был псих, помешанный на зубных щетках.

Я позвонил мистеру Уинтину Хардахи из конторы “Фоулмер, Хардахи и Кранц”, расположенной в здании банковской и трастовой компании округа Кортни на Сентрал-авеню. Дозвонился до секретарши, которая сообщила, что мистер Хардахи на совещании. Неизвестно, когда он вернется. Да, если мне хочется прийти и подождать, пожалуйста, но, если совещание закончится после пяти, он не сможет со мной увидеться до понедельника.

Я собирался тихонько пройтись, поглядывая и прислушиваясь, выискивая что-то неладное в ближайшем окружении.

И больше не испытывал беспокойства. Абсолютно.