Текст книги "Неоновые джунгли"

Глава 2

Все утро следующего дня Генри почему-то был угрюмым и задумчивым: долго стоял у окна, ничего не видящими глазами смотрел на улицу, время от времени непонятно для чего потряхивал мелочью в правом кармане брюк, нервно расхаживал по гостиной...

После обеда он принес с кухни турку с кофе, разлил его по чашкам и сел напротив Бонни.

– У меня осталось всего семь дней, дорогая.

– Я знаю. Ты же сам говорил, что в любой момент можешь сесть на самолет. Ну и почему бы тебе не сделать это, Генри? А я подожду тебя здесь, не бойся. Когда ты вернешься, я, наверное, уже совсем поправлюсь. Может быть, даже устроюсь на работу...

– Нет, домой я не собираюсь. Даже слышать не хочу об этом!

– Господи ты боже мой! Ну зачем же так рычать?

– Прости. Я тут кое-что придумал.

– Интересно, что именно? Что ты имеешь в виду?

– Я же рассказывал тебе про наш дом. Большой старый дом и магазин. Там места всем хватит. И нам тоже. И места, и работы. То есть тебе не придется думать, что ты будто бы живешь за счет моего старика. Уж он-то никому не даст прохлаждаться, это точно. Со временем начнет платить тебе зарплату. Немного, но зато честно заработанные и твои...

Она удивленно посмотрела на него:

– Зарплату?

– Да, зарплату. А что тут такого? Не могу же я тебя вот так просто оставить! Я ведь тебя неплохо узнал и прекрасно понимаю: ты не уймешься до тех пор, пока тебя что-то не остановит. А единственный, кто тебя может остановить, – это близкий человек, который бы от тебя зависел и... полностью тебе доверял. Значит, давай сделаем так: прямо сейчас выходим на улицу, берем такси, едем делать анализы крови и все, что у вас тут в Калифорнии положено, а потом совершаем обряд. После чего ты официально становишься одной из нас, Вараков. И тогда на твоей стороне будет вся наша семья! Я им об этом еще ничего не писал. Единственно, что они пока будут знать, – это то, что ты моя жена, только и всего. А больше им знать и не нужно...

Бонни положила руки на стол, закрыла глаза и долго-долго так сидела, не шевелясь, не произнося ни слова. Затем сказала:

– Сколько тебе лет, Генри? Двадцать три?

– Двадцать два.

– Двадцать два... Ну а я... я двадцатишестилетняя бродяжка. Разницы не видишь?

– Не говори так! Прошу тебя, ну пожалуйста...

– Почему же нет? Да, бродяжка. Почти законченная алкоголичка. Из тех девиц, которые работают в барах и добросовестно обслуживают всех, кого им там удается подцепить! Девица... которая потом даже не может вспомнить их лица... которая только благодаря Провидению, а совсем не здравому смыслу до сих пор не подцепила самого отвратительного, самого страшного заболевания... Бонита Уэйд Флетчер! Великая и неповторимая Бонита! Уже дважды побывавшая в тюрьме – один раз здесь, другой в Лос-Анджелесе. Ее-то ты и хочешь сделать членом своей семьи, Генри? Хорошей, добропорядочной семьи?

– Ты что, так любишь сама над собой измываться? Почему? Зачем тебе это надо?

– Затем, что появился ты! Спасатель заблудших душ! Душ падших женщин! Да ты только посмотри на меня! Посмотри, во что я превратилась! Уже превратилась! И назад пути нет!

– Ну, смотрю. И что? Что тут такого? Такого уж необычного, такого уж ужасного?..

– У меня так уж вышло. Это мой путь, не совсем обычный или, скорее, совсем необычный, но мой собственный путь, Генри. И надо быть слепым, чтобы не видеть, какой это путь! Это путь вонючих коек и омерзительного запаха перегара. Каждое утро, каждый день... Нет, Генри, это не для тебя, не для твоей семьи!

– Бонни, посмотри на себя! Ну что в тебе не так? Да все как у всех! Просто тебе нужен кто-то, на кого можно опереться, только и всего. Дело в том, что ты немного разучилась стоять на своих ногах. Но ведь это быстро проходит! Надо только начать...

– Любовь? Ты имеешь в виду любовь? Которая идет рука об руку с замужеством? Но я не могу тебя полюбить. В моей душе ничего не осталось. Ни для кого! Там все давным-давно сгорело...

– Да ведь я, черт побери, ничего про любовь, кажется, и не говорил! Это будет просто-напросто договоренность, не больше! Ты приедешь туда как миссис Варак, и это имя будет надежно поддерживать тебя до тех пор, пока ты сама достаточно крепко не встанешь на ноги. Или фамилия Варак тебе не подходит? Иностранная, не такая уж светская...

– Да нет же, Генри, нет!

– Тогда так: я уезжаю и скоро возвращаюсь. Но в любом случае мы расстаемся легально. И... и пропади ты пропадом, если... если что-то будет не так. Если ты меня подведешь...

– Ты же сам сказал, дело выгодное. Откуда ты знаешь, что я не привяжусь, что не повисну у тебя и твоего богатенького папеньки на шее? На всю оставшуюся жизнь!

Его голос заметно смягчился:

– Бонни, я слушал тебя много дней и ночей. Слушал очень терпеливо и теперь, уверен, знаю о тебе намного больше, чем ты сама о себе.

Она опустила голову на лежащие на столе крепко сжатые кулачки, в отчаянии покачала ею из стороны в сторону и каким-то надломанным голосом простонала:

– Нет... нет!

Так продолжалось до полуночи. Затем Бонни устала.

– Ладно, будь по-твоему, Генри, – услышала она свой собственный голос. Как будто откуда-то со стороны...

Он смотрел на нее долго-долго, и наконец счастливо ухмыльнулся:

– Да, мы, Вараки, славимся своим упрямством.

Они все сделали утром следующего дня: сдали кровь на анализ, заполнили все требуемые бланки, узнали, когда им являться на официальную регистрацию брака... Вечером, постелив ему на кушетке, Бонни выпрямилась и неестественно ровным голодом произнесла:

– Можешь спать со мной, если, конечно, хочешь. Помимо прочего, теперь у тебя на это есть полное право. Хотя никто тебя не осудит, если ты сам откажешься от этого предложения, потому что оно хоть и доброе, но совсем не щедрое. Скорее как последняя в пачке сигарета, которую тебе предлагают...

– Прекрати, Бонни! Ради бога, прекрати и ложись спать!

– Залезай ко мне под одеяло в любое время. Не сомневайся, ничего плохого я не подумаю.

– Слушай, ты заткнешься, наконец?!

– А в чем дело, Генри? Мы же официальна помолвлены! Мы практически муж и жена!

– Спокойной ночи, Бонни.

– Спокойной ночи, Генри.

Официальная регистрация состоялась в конце ноября, холодным дождливым днем. Ровно в полдень. Потом на такси в полном молчании они вернулись все в ту же квартиру. «Вот оно, мое долгожданное счастливое замужество», – невольно подумала Бонни.

Генри куда-то ушел. Она сидела у окна, задумчиво глядя на косые струи дождя. «День моей свадьбы! Главный день моей жизни! Невеста с пучком малины в левой руке...»

Он пришел через час. Молча снял мокрый плащ, прошел с пакетом на кухню, потом в гостиную. Бросил ей на колени плоскую коробку в красивой глянцевой обертке.

– Я поставил шампанское в морозилку.

– Потрясающе! Всего один глоток – и я улечу на небо! Либо навсегда, либо, по крайней мере, надолго.

Он мрачно на нее посмотрел:

– Зачем ты все это делаешь, Бонни? Зачем?

– Делаю что, драгоценный мой муженек? – издевательски, вкрадчивым тоном поинтересовалась она. – И кстати, что в этой коробочке, которую ты так заботливо швырнул мне на колени?

– Так открой и посмотри сама.

– Боже ты мой! Наверное, это подарок твоей самой верной, самой преданной в мире жене, так?

Она сняла обертку и открыла коробку. Долго смотрела на то, что было внутри. Не притрагиваясь. Отчетливо различала звуки дождя за окном. Понимала, что должна поднять на него глаза, но почему-то не могла это сделать. «День моей свадьбы. Боже мой, как я могла забыть, что это и его свадьба?! Какая же я сволочь! Махровая эгоистка, думающая только о себе, и ни о ком другом!» Она медленно вынула это из коробки. Кружева на корсаже шикарной ночной сорочки были похожи на белую пену. Бонни покачала головой и зарылась в нее лицом. Горло сдавили клокочущие звуки рыданий, которые она, как ни старалась, не смогла удержать...

Он подошел к ней, обнял за плечи.

– Что... что ты пытаешься со мной сделать. Генри? – сквозь слезы спросила Бонни.

– Удержать тебя от того, чтобы ты поедала саму себя. Ни к чему хорошему это не приведет. Конечно, наша свадьба совсем не то, что показывают в кино, но... разве есть закон, который запрещает нам делать так, как мы хотим? Даже если это далеко не самый лучший вариант...

– Для меня это даже намного больше, чем самый лучший вариант. Генри! Я вела себя просто отвратительно, прости меня! Ради бога, прости!

– Ты наденешь ее?

– Да, конечно!

Позже она смогла смеяться так искренне и заразительно, как вот уже много лет не смеялась. А еще позже, лежа в постели в темной спальне, почувствовала себя почти совсем как девственница, которая собирается проститься с горьким прошлым и начать совершенно новую жизнь, полную радости и настоящего смысла... Его большие, сильные руки были мягкими и на редкость теплыми. Нежность возбуждала ее так, как никогда не удавалось силе. Даже любовной страсти! Все происходило словно в сладком тумане. Что все это время она молча плакала от счастья, Генри понял, целуя ее глаза.

– Почему, дорогая?

Но Бонни не могла сказать ему правду, что ей очень жаль тех напрасно проведенных чудовищных лет, которые сделали ее обездоленной и... духовно нищей, потерянных лет, после которых у нее мало что осталось для него – большого, сильного и... очень нежного.

– Почему ты плачешь? – снова спросил он.

– Потому что, мне кажется, я полюбила тебя, – солгала она. Искренне надеясь, что эта ложь будет для нее самой надежной стеной все то время, пока его не будет.

В день отъезда Генри вручил ей билет на автобус и двадцать долларов. Сказал, что соответствующим образом изменит страховку. Затем крепко поцеловал в губы, повернулся и ушел. Она долго смотрела на его широкую удаляющуюся спину, но он так и не обернулся.

Через два часа Бонни уже сидела в автобусе. Который направлялся туда! В короткой телеграмме, присланной отцом Генри, старым Гасом Вараком, говорилось: «Здесь ее дом, мы все ее ждем».

Автобусная поездка оказалась долгой и утомительной: ночь-день, мрак, вспышки света, приглушенные звуки спящих или протяжно зевающих пассажиров, редкие остановки на придорожных станциях... Короткие, прерывистые мгновения забытья на откинутой спинке сиденья... Бонни всей душой хотела верить, что именно этот серебристо-серый автобус навсегда забирает ее из одной жизни в другую, совершенно новую и, возможно, даже счастливую. Но разве можно вот так враз взять и очистить себя от всей грязи и мерзости, которые в тебя уже въелись? Вряд ли. Человек ведь не морская раковина, которую сначала очищают, а затем наполняют какой угодно начинкой. Куда бы ты ни пошел, все твое всегда будет с тобой – пороки, реакции, воспоминания... И от этого никуда не деться.

Генри перестал быть реальным уже после первого дня автобусной поездки. Превратился в некий фантом ласковой, нежной руки большого сильного мужчины, которая вытирает у тебя пот на лбу во время жара, пытается тебя утешить... Безликая доброта! Еще один добрый ребенок, добровольно присоединившийся к сонму таких же безликих... С голубыми глазами, густыми, светлыми, тем не менее жесткими волосами. Ну а она? Она теперь миссис Генри Варак!

Вараки, старый Гас с молодой женой Яной, встретили ее прямо на автобусном терминале города, но тогда Бонни слишком устала после поездки, чтобы точно определить их реакцию на нее. Помнила только, что Гас Варак, пожилой плотный мужчина высокого роста, тепло ее обнял, а его жена Яна, тоже плотная, крупная женщина с простым, но очень симпатичным лицом, поцеловала в щеку. Они провели Бонни к машине, повезли по спокойным улицам провинциального городка к своему большому, старинного вида дому. Яна принесла ей в комнату на третьем этаже еду. Затем, приняв горячую ванну, до смерти уставшая, Бонни практически мгновенно уснула. И не просыпалась вплоть до наступления сумерек следующего дня.

Ей потребовалось несколько месяцев, чтобы вновь обрести веру в себя и в свою жизнь. И Гас, и его жена Яна, и Анна, и Тина – все помогали ей в этом как могли. Кроме Уолтера, который, казалось, на нее вообще никак не реагировал. Отношение его худой, чернявой жены Доррис, с вечно кислым выражением лица, было откровенно неприязненным.

Но когда Бонни вроде бы полностью оправилась и наконец-то стала сама собой, жизнь обрушила на нее новый удар. По-своему не менее страшный, чем тот, который ей пришлось испытать тогда, намного раньше... В марте сначала пришла короткая телеграмма от самого Генри, а буквально через неделю письмо от его командира...

Гас, не постучав, вошел в ее комнату, молча сел на стул, даже не смахивая слез со своего каменно-серого лица.

Ей пришлось дважды повторить ему, что она хочет уехать, прежде чем он ее услышал. Затем медленно поднял на нее глаза:

– Уехать? Уехать от нас, Бонни? Почему? Нет, нет, Бонни, ты останешься с нами.

– Какой вам от меня прок? Я здесь как была чужой, так и остаюсь.

– Нет, ты нам нужна. Что еще можно сказать? По-моему, тут и так все ясно.

Чуть позже, всего через несколько дней, Яна показала ей письмо, которое они незадолго до печального известия получили от Генри.

«...Думаю, все будет в порядке, па, но в таких делах никогда нельзя быть на сто процентов уверенным. Если что-нибудь все-таки пойдет не так, ни в коем случае не позволяй Бонни уйти. Пусть остается с вами. По крайней мере, до тех пор, пока не будет ясно, что она может достаточно уверенно стоять на своих ногах. Сейчас ей просто некуда идти...»

– Но Гас хочет, чтобы ты осталась, не только поэтому, Бонни, – объяснила ей тогда Яна. – Не только из-за этого письма его любимого сына. Нет, тут нечто большее. Просто... просто для него ты частичка Генри. Единственная частичка, оставшаяся ему от любимого сына. Кроме того, мы... в общем, мы все хотим, чтобы ты осталась с нами!

– Но вы ведь ничего обо мне не знаете! Даже не догадываетесь, какой я была до того, как на моем пути оказался Генри и...

Яна, которая сидела напротив Бонни, мягко, почти незаметным движением приложила указательный палец к ее губам:

– Ш-ш-ш... не надо... слова здесь ни при чем...

– Да, но мне тоже надо знать об этом! Знать все! Иначе как мне жить дальше? Зачем?..

– Зачем? Ну, хотя бы для того, чтобы продолжать поедать себя и дальше! Правда, совершенно непонятно зачем. Мы ведь не слепые, Бонни. Мы видим, что с тобой происходит. Ты давно уже совсем не та, что была раньше. Ты другая, и нет никакой причины даже вспоминать об этом.

И Бонни осталась. Был конец июня, и она не без радости отметила про себя, что уже практически без проблем и ошибок управляется с кассовым аппаратом, правильно считает и может даже, не отвлекаясь, работать за стойкой магазина весь рабочий день. Ей довольно редко приходилось искать цену на упакованных товарах. Постоянные покупатели уже хорошо ее знали и, как правило, не задавали ненужных вопросов. Просто, пока она пробивала чек, болтали с ней о том о сем... Первые признаки грядущей беды показались из большого дома. Гас Варак так и не оправился от трагической утраты. И похоже было, теперь вряд ли когда-либо полностью оправится. Всего лишь частичка, но какая-то очень, очень важная частичка жизни безвозвратно оставила его... А ведь Бонни помнила, как все было, когда она только приехала: Гас и Яна обнимались во всех углах, целовались, радостно хихикали. Совсем как молодые... Теперь ничего этого не было и в помине. Потеря сына невольно сделала Яну его преемницей. Но совсем не той, которой она могла быть. Ведь никакая жена не может ни заменить любимого сына, ни стать дочерью. Даже самая любимая...

Вообще-то на первый взгляд Яна казалась на редкость простой, открытой женщиной. Того самого деревенского типа... Широкое лицо, открытая улыбка, нормальная бледноватая кожа, здоровые, не то русые, не то каштановые волосы, крепкое, прочное, надежное тело, которое никогда не подведет, серовато-голубоватые глаза. Короче говоря, вроде бы ни то ни се и вместе с тем... все!

Но... но узнав ее ближе, попадаешь под обаяние ее вкрадчивой и жаркой зрелости.

У Яны не было ни особого ума, ни особой реакции. Обычная деревенская женщина: могла таскать тяжелые мешки, как любой мужчина, могла съесть столько, сколько съедает крепкий мужик, могла... короче говоря, могла все, что и все другие люди. И в ней был заложен природный инстинкт любви ко всему доброму, хорошему. Для Гаса она стала совсем неплохой женой. И тем не менее, видя ее озадаченные взгляды, ее частые приступы не совсем понятной раздраженности, можно было сделать вывод: Яна считает, что с ней обращаются не как с законной женой, а скорее как с любимой дочерью!

Однажды к ним в дом пришел человек с лицом клоуна. Толстые ноги, большой живот, узкие плечи, заметная плешь и лицо... лицо, на которое нельзя смотреть без смеха, – кнопка вместо носа, выпученные совиные глаза, громадный искривленный рот с толстенными губами... А выступающий далеко вперед лоб придавал ему какой-то утробный вид. Вид еще не рожденного зародыша. Это был лейтенант Ровель из местного полицейского участка, в ведении которого находился район, где было полно фабрик, темных аллей, дешевых, сдающихся внаем домов, бильярдных, «крутых» молодежных банд, небольших, но почему-то донельзя захламленных общественных парков, кондитерских магазинчиков с музыкальными автоматами... И множество совершенно одинаковых, похожих друг на друга домов-близнецов. «Район вечных проблем» – так его любили называть профессионалы. Район, где каждую минуту происходит что-то криминальное, что-то антиобщественное. Для такого района лейтенант Ровель считался на редкость хорошим полицейским – дотошным, требовательным, циничным, по-своему наглым и абсолютно безжалостным. Он и раньше, когда по каким-то своим делам появлялся в их магазине или в доме, бросал на Бонни любопытные взгляды.

Но на этот раз без предупреждения и голосом, который заставил все остальные разговоры в магазине прекратиться, Ровель заявил:

– Мне надо все знать о каждом, кто переезжает жить в мой район, Бонни. Так лучше нам всем. В частности, мне пришлось посмотреть твое свидетельство о заключении брака, чтобы точно знать твое прежнее имя и проверить твое прошлое по своим каналам. В принципе самая обычная процедура.

Она не могла ни поднять на него глаз, ни тем более с ним заговорить.

– Так вот, Бонни, то, что я о тебе узнал, само собой разумеется, останется строго между нами. Бояться тебе нечего. Скажу только следующее: не появляйся на моих улицах вечером и держись подальше от моих баров, от моих увеселительных заведений! Тогда у нас с тобой все будет в порядке. Никаких проблем у меня, никаких проблем у тебя. Надеюсь, понятно?

В наступившем молчании она услышала, как Гас Варак с глухим стуком вонзил топор в колоду для разделывания туш и вышел к ним из-за длинного мясного прилавка.

– Лейтенант, вы ведь говорите с моей дочерью, не забывайте.

И все-таки что-то в этом клоунском недоделанном лице внушало невольный страх. Его улицы, его бары... Да, такой вполне способен разрушить все то, что, казалось, уже начало выстраиваться! К тому же в зале магазина были и другие, кто слышал их разговор. Уолтер Варак, опустившись на одно колено в узком проходе, помечал бирками консервные банки и ставил их на нижнюю полку. В самом конце прилавка молча стоял Рик Стассен, толстый блондинистый мясник с голубыми глазами...

Она неподвижно сидела у окна своей небольшой комнатки на третьем этаже их дома, прекрасно понимая, что пора возвращаться. Иначе будет еще труднее. Пластинка снова закончилась. Бонни механически протянула руку, сняла адаптер, положила его на крючок и выключила проигрыватель. Его подарили ей на Рождество Гас Варак с Яной... На углу с громким шипением притормозил автобус, очевидно направлявшийся в центр города, туда, где было много-много движения и света, где мало кто помнил – да и не очень-то и хотел помнить, – что здесь происходило вчера или позавчера... Когда-то, совсем недавно, ей уже приходилось кружиться в бессмысленном, неотвратимо засасывающем водовороте точно такого же прилива, и сейчас достаточно было одного толчка, одного самого маленького толчка, чтобы она снова там оказалась, навсегда расставшись со всей этой размеренной добропорядочной жизнью, со всем этим спокойствием, со всеми этими людьми, которые доверяли ей только потому, что один из них имел глупость на ней жениться.

Бонни встала со стула, потянувшись, стряхнула с себя легкую онемелость мышц от долгого сидения в одном положении, прошла по коридору в ванную комнату третьего этажа, включила там свет, внимательно осмотрела свое лицо в висевшем над умывальником большом овальном зеркале. Смотрела и, казалось, отчетливо видела в нем то, что увидел там лейтенант Ровель. Чуть подрагивающие от внутреннего страха уголки полных губ, большие, красивые, серые, но... виновато бегающие глаза. Будто отчаянно пытающиеся скрыть что-то мерзкое, ужасное, непристойное... Она скорчила сама себе недовольную рожицу, достала из кармана губную помаду, слегка подкрасила губы и постаралась сделать рот не испуганным, а намного более решительным, чем тот, каким она его делала все последние месяцы.

Спустившись в магазин, Бонни увидела, как у кассы уже столпилась небольшая очередь покупателей с полными корзинками в руках, а Яна, сидя на ее месте, пытается как можно быстрее их обслужить. Натянуто, тем не менее улыбнувшись Бонни, она подвинулась чуть вправо, и они вместе быстро отпустили посетителей: Яна перебирала покупки и называла их цену, а Бонни тут же щелкала клавишами кассового аппарата и вслух сообщала покупателю общий итог.

А потом, когда все они, в общем-то не выражая особого недовольства невольной задержкой, ушли, Бонни уже одна подсчитала выручку за день, аккуратно сложила все деньги в одну стопку и перевязала ее специальной резинкой.

Старый Гас подошел к ней, вытирая руки о фартук. И неестественно радостным тоном посоветовал:

– Ты только не расстраивайся по поводу этого... ну, этого лейтенанта с клоунским лицом.

– Да нет, все в порядке.

– Ну, тогда давай улыбнись.

– Все в порядке, – повторила она, так и не улыбнувшись.

Похоже, Бонни собиралась сказать что-то еще, но тут к кассе подошел еще один, судя по всему последний покупатель с полной корзинкой в руках, и Гас, пожав плечами, ушел.