Текст книги "Четырехсторонняя оккупация Германии и Австрии. Побежденные страны под управлением военных администраций СССР, Великобритании, США и Франции. 1945–1946"

Глава 2. Отношение оккупационных держав

Документом, в котором администрация Соединенных Штатов впервые заявила о своих взглядах на послевоенный мир, стала Атлантическая хартия, но в ней не было конкретной ссылки на Германию.

Однако один из аспектов ее послевоенной позиции был четко предвосхищен в восьмом пункте, который призывал к разоружению стран, «которые угрожают или могут угрожать агрессией за пределами своих границ». Это предложение, которого не было в первом проекте Черчилля, исходило от Рузвельта. То, что обещанные в Хартии преимущества вовсе не обязательно распространялись на Германию, стало ясно лишь в 1944 году. Следующий шаг был сделан в 1942 году, когда Государственный департамент создал Консультативный комитет по послевоенным проблемам, состоявший в основном из выдающихся личностей, не занимавших официальных должностей. Их общие идеи, которые легли в основу планирования Департамента, были разумными и умеренными. В частности, они выступали против любых насильственных попыток расчленения Германии на том основании, что это станет оскорблением для немцев и вызовет их негодование. Но такое отношение не разделялось их начальством. Президент Рузвельт, похоже, с самого начала выступал за расчленение страны и вообще за жесткую линию. Именно он перед отъездом на конференцию в Касабланке сообщил своим военным советникам о намерении добиться принятия на ней формулы «безоговорочной капитуляции». Основной причиной этого было то, что Рузвельт никак не мог забыть про неприятности президента Вильсона; он считал, что выработка «Четырнадцати пунктов» как основы для почетной капитуляции породила в послевоенном мире споры о том, были ли они нарушены. В беседе с корреспондентами Белого дома 12 февраля 1943 года президент заявил: «Мы не желаем зла простым людям стран оси. Но мы собираемся обрушить наказание и возмездие на их варварских лидеров». Когда в следующем месяце Иден сказал ему, что Сталин, вероятно, будет настаивать на разделении Германии на несколько государств[4]4
  Идея возникла во время визита Идена в Москву в декабре 1941 г.; декларация, опубликованная в результате этого визита, обещала независимость Австрии.


[Закрыть], Рузвельт не стал возражать, а лишь выразил надежду, что это будет сделано путем поощрения сепаратистских движений. Когда Хопкинс, личный помощник Рузвельта, спросил, что произойдет, если таких движений не возникнет, президент ответил, что при любых обстоятельствах Германия должна быть разделена на несколько государств[5]5
  Сообщается, что Иден согласился, но, если бы он так поступил, это не соответствовало бы его обычной позиции.


[Закрыть].

За расчленение выступал и Самнер Уэллс, заместитель государственного секретаря США, а на Московской конференции в октябре 1943 года его начальник, Корделл Халл, заявил, что за такой курс в целом выступают американские лидеры, хотя их эксперты считают его неосуществимым; Иден и Молотов сказали, что ситуация в Великобритании и России примерно одинакова.

Однако именно эксперты разработали документ, который делегация Соединенных Штатов представила на этой встрече и который воплотил в себе результаты предыдущих размышлений британцев, подготовленных по указанию президента в консультации с британским посольством в Вашингтоне. В нем уже содержалась идея полной оккупации Германии и разделения страны на зоны. Но, за исключением предложения лишить Германию Восточной Пруссии (что в силу традиционных ассоциаций, скорее всего, вызвало бы горькое недовольство), в нем не упоминалось о расчленении. Военно-промышленный комплекс Германии подлежал уничтожению, нацизм необходимо было искоренить, но экономическое единство страны нужно было сохранить и установить децентрализованный демократический режим. Ей предстояло внести свой вклад в возмещение нанесенного ей физического ущерба, но при этом должен быть обеспечен «приемлемый уровень жизни». Экономическая деятельность страны должна была контролироваться Организацией Объединенных Наций. Свободу слова, религии и печати гарантировал Билль о правах. Этот план был принят в качестве основы для обсуждения на Конференции, которая учредила в Лондоне Европейскую консультативную комиссию (ЕКК), главная задача которой – проработка деталей.

Однако в следующем месяце в Тегеране три лидера практически не уделяли внимания планам, недавно принятым их министрами иностранных дел. Рузвельт вновь подтвердил свою точку зрения о том, что Германия должна быть расчленена, и предложил разделить ее на пять частей, причем Киль, Гамбург, Рур и Саар окажутся под контролем ООН. После некоторого обсуждения, к которому Сталин проявил гораздо меньше интереса, чем Черчилль, это предложение, в свою очередь, было передано в ЕКК. Однако комиссия, первое заседание которой состоялось 14 января 1944 года, продвигалась вперед медленно. Прежде всего, ее работу тормозили разногласия между англичанами и американцами по вопросу о том, в зоне какой из стран окажется северо-западная часть Германии; этот спор не был разрешен вплоть до Квебекской конференции, состоявшейся в сентябре следующего года. Но это было еще не все. Правительство Соединенных Штатов представлял их посол в Лондоне Джон Г. Уайнант, и для того, чтобы он непрерывно получал инструкции, в Вашингтоне был создан орган под названием «Рабочий комитет по безопасности», задачей которого было согласование мнений Государственного, Военного и Военно-морского департаментов.

Представителем военного министерства был отдел по гражданским делам, недавно созданный для решения предстоящих проблем военного правительства; в нем работали в основном юристы в форме, которые были склонны рассматривать весь вопрос как вопрос юрисдикции. Сначала они утверждали, что «капитуляция и восстановление Германии – это чисто военные вопросы, которые должны решаться на военном уровне». Когда они все-таки согласились направить своего представителя в Комитет, это оказался младший офицер, не имеющий полномочий брать на себя какие-либо обязательства. Давление на принятие решений, возможно, не было сильным из-за широко распространенного мнения, что преждевременно согласовывать планы, пока конец войны недостаточно близок, чтобы определить очертания послевоенного мира. Однако Министерство иностранных дел при решительной поддержке Уайнанта утверждало, что, наоборот, необходимо согласовать как можно больше, пока победа еще достаточно сомнительна, чтобы считать разногласия опасными. Комиссии все же удалось наметить предварительные границы зон, хотя в январе 1944 года генерал Эйзенхауэр высказал президенту свое возражение против разделения Германии на сектора, предпочитая вместо этого совместную оккупацию, во всяком случае, между британцами и американцами. Однако его предложение было отклонено, в основном из-за мнения военного министерства о том, что после окончания военных действий Соединенные Штаты не должны быть привязаны к Великобритании, а должны иметь полную свободу для посредничества между этой страной и Россией!

Государственный департамент продолжал проводить свой курс. Новый план, представленный ЕКК в июле 1944 года, содержал дополнительные аргументы против расчленения и подчеркивал необходимость общей политики союзников в отношении Германии. Второй документ был подготовлен с аргументированным отказом от предыдущих предложений Соединенного Королевства по репарациям, предусматривая вместо этого ограниченную репарацию натурой в течение короткого периода. Но эти взгляды принадлежали только Госдепартаменту и Управлению внешнеэкономических связей. Их не разделяли в других ведомствах Вашингтона, и они не были одобрены президентом, который, несомненно, счел их слишком мягкими. Это помогает объяснить, почему он с готовностью прислушался к новому источнику доктрины.

Казначейство Соединенных Штатов, как правило, оказывает меньшее влияние, чем его лондонский эквивалент, но никто не может сказать, что в данном случае его вмешательство под руководством Генри Моргентау-младшего было менее судьбоносным.

Моргентау, кто в ряде случаев проявлял склонность выходить за пределы сферы непосредственных интересов, нанес визит в Лондон в самый разгар бомбардировок. Похоже, он испытал сильную эмоциональную реакцию в отношении Германии, зверства которой по отношению к еврейской расе также глубоко его тронули. В этих обстоятельствах и в полной уверенности, что Британия согласится на чересчур мягкий мир, он сформулировал свой печально известный план, который по возвращении в Вашингтон представил президенту.

Большинство критиков плана Моргентау ошибаются, считая его продуктом невежественного человека. Напротив, его недостаток заключался в том, что план был слишком умным. Он был придуман не только из слепой ненависти к нацизму, но и на основании излишне острой критики альтернатив. Моргентау слишком быстро извлекал уроки из накопленного опыта. Как сказал Черчилль, он довел свои идеи «до ультра-логического завершения». Он рассудил, что перед лицом националистической решимости путь к третьей войне не может быть перекрыт теми средствами сдерживания, которые союзники пытались ввести после 1918 года, независимо от того, насколько строго они применялись. Уничтожение вооружений было бесполезным: они все равно устарели бы раньше, чем немцы снова захотят ими обладать. Конфискация торгового флота лишь заставит немцев строить более совершенные и новые корабли. Военные заводы, которые перешли на выпуск мирной продукции, всегда можно было переоборудовать. Неизбежно придет время, когда контрольные комиссии перестанут осуществлять надзор и будут отозваны. Репарации, выплачиваемые не деньгами, а материалами, укрепят германскую промышленность и ослабят промышленность получателей таких материалов. Награбленное будет трудно выявить и вернуть. Запрет нацизма только загонит его в подполье. Демократия, если бы она была введена, отождествлялась бы с поражением и, следовательно, быстро стала бы непопулярной. Перевоспитание по линии ООН было неосуществимым идеалом: какой педагог сделает безоговорочное заявление, что какое-либо иностранное образование может быть успешно навязано 60 млн человек?

Позитивные меры по разоружению и переориентации были бесполезны и саморазрушительны, поэтому, по мнению Моргентау, не было другой альтернативы, кроме как безжалостно сократить Германию до состояния, в котором она не сможет причинить больших неприятностей в течение многих последующих лет. Она должна лишиться своей промышленности не просто в качестве репарации, а в качестве меры экономической безопасности. Проблемы, которые он обозначил, являются фундаментальными для всех, кто отвечает за установление мира после войны. Простых решений не существует.

Но безжалостность, к которой он призывал, свидетельствует о неспособности оценить пределы, за которыми ни одна цивилизованная страна не может жестоко обращаться с другой. Позже Стимсон сказал Рузвельту:

«Вопрос не в том, хотим ли мы, чтобы немцы страдали за свои грехи… [Вопрос в том], можно ли в течение многих лет удерживать в рамках 70 миллионов. человек на таком низком уровне существования, какой предусматривается предложениями Казначейства. Второстепенный вопрос заключается в том, будет ли это хорошо для остального мира в экономическом или духовном плане».

Мы вполне можем восстать против бесчеловечности подхода Моргентау. Мы можем осудить его как неосуществимый, то есть что мы не готовы его осуществить и не верим, что смогут другие. Но мы не можем отрицать, что эти предложения являются последовательным ответом на проблему, которую пока никто не решил удовлетворительно.

В это время разрабатывались планы на случай, если армии союзников совершат прорыв и война на западе закончится осенью 1944 года; ответственные за организацию военного правительства должны были подготовить проект инструкций в отсутствие каких-либо четких инструкций от своих политических начальников о том, как следует обращаться с Германией. Германский отдел Верховного штаба экспедиционных сил союзников (SHAEF), действуя по принципам, аналогичным тем, которые были разработаны в Государственном департаменте, составил «Руководство для офицеров военного правительства», которое, признавая, что первоначальные запасы продовольствия, вероятно, позволят обеспечить рацион в 1200–1400 калорий, установило цель в 2000 калорий на том основании, что при более низком уровне человек не сможет работать на регулярной основе. Оно также предусматривало сохранение некоторых отраслей тяжелой промышленности. В августе 1944 года мимеографическая копия этой книги попала в руки личного представителя Моргентау в Европе, который немедленно отправил ее обратно в Вашингтон. Когда ее показали президенту, он на пресс-конференции выступил с публичной критикой авторов за слишком мягкое отношение к немцам; документ был поспешно отозван, но ничем не заменен. 26 августа Рузвельт написал Корделлу Халлу:

«Крайне важно, чтобы каждый в Германии понял, что на этот раз Германия – побежденная нация. Я не хочу, чтобы они умирали от голода, но, в качестве примера, если им нужна пища для поддержания тела и души сверх того, что у них есть, их следует кормить три раза в день супом из армейских кухонь… Немецкий народ в целом должен понять, что вся нация участвовала в беззаконном заговоре против современной цивилизации».

Одна из лучших черт либерализма – неистовый гнев в ответ на жестокость, а Рузвельт отличался скорее сочетанием благородных порывов с проницательным политическим чутьем, нежели систематическим мышлением. Кроме того, в то время его голова все еще была занята решениями о военных операциях, которые также поглощали все внимание начальников штабов. К тому же его собственное здоровье начинало ухудшаться. В течение первых семи месяцев 1944 года Гарри Хопкинс находился в больнице или выздоравливал, а сам Халл перед своей отставкой в октябре некоторое время болел. Следовательно, у президента не было никого из близкого круга, кто понимал бы проблемы послевоенной Европы или глубоко вникал в них. Следует также помнить, что альтернативная политика, рекомендованная Госдепартаментом, предполагала сохранение военного контроля над Германией в течение длительного времени (Халл говорил о периоде в двадцать пять – пятьдесят лет), тогда как Рузвельт заявил Сталину в Ялте, что конгресс ни за что не позволит держать американскую армию в Германии более двух лет. Именно в этих обстоятельствах инициатива Моргентау получила столь активное внимание[6]6
  По поводу роли, которую сыграл Гарри Декстер Уайт в разработке плана Моргентау, было много дискуссий. Однако представляется, что а) план стал неожиданностью для Уайта, когда Моргентау впервые сформулировал его в Великобритании; б) план в его первоначальной форме противоречил желаниям России, поскольку русские хотели получить репарации в основном за счет текущего производства, тогда как Моргентау предлагал уничтожить средства производства Германии.


[Закрыть].

В конце августа Стимсон, военный министр, пожаловался президенту, что, хотя американские войска уже на пороге вступления в Германию, политика в отношении этой страны до сих пор не определена. В результате для рассмотрения этого вопроса президент учредил комитет в составе Халла, Стимсона, Моргентау и Хопкинса. После безрезультатной встречи заместителей 2 сентября, на которой Уайт изложил идеи Моргентау, основной комитет собрался 5 сентября, а на следующий день в присутствии президента – еще раз. Моргентау по-прежнему придерживался своей точки зрения. Хопкинс, по-видимому, выступал за ликвидацию германской сталелитейной промышленности. Халл выдвинул предложение, в значительной степени основанное на идеях Госдепартамента, но рекомендовал «удержать Германию на уровне прожиточного минимума» и «ликвидировать экономическое положение Германии в Европе». Похоже, что это были его личные рекомендации, добавленные без консультации с Департаментом, Стимсон, напротив, проявил себя человеком гораздо более широких взглядов, чем его Департамент в предыдущие месяцы.

Таким образом, в ситуации, когда через несколько дней в Квебеке должна была состояться важная конференция, когда союзные армии вступали в Германию и когда сопротивление противника в Европе могло прекратиться в любой момент, президент еще не решил, что делать с Германией после войны, а четыре высокопоставленных советника, которых он назначил себе же в помощь, безнадежно разошлись во мнениях.

Первоначальное намерение состояло в том, чтобы обсудить в Квебеке чисто военные вопросы, и ни Халл, ни Иден на открытии конференции не присутствовали. Моргентау, напротив, получил специальное приглашение, прибыл в самый разгар мероприятия, представил свой план президенту и премьер-министру и 15 сентября получил их первичное одобрение. План предусматривал разделение Германии на северную и южную части, интернационализацию Рура, передачу Саара Франции, части Силезии и Восточной Пруссии – Польше, а также удаление и уничтожение… ключевых отраслей промышленности, которые являются основой военной мощи. Британские читатели должны помнить, что президент и премьер-министр не могли не осознавать тех отчаянных экономических проблем, с которыми столкнется Великобритания после войны; одновременно с подписанием плана была согласована схема предоставления кредита в размере 6,5 млн долларов Великобритании, которой также предстояло подобрать под себя рынки, которые больше не сможет обслуживать германская тяжелая промышленность. Ответ Моргентау тем критикам, которые утверждали, что германская промышленность необходима для европейского процветания, заключался в том, что этот пробел заполнит Великобритания. Президент также уступил британцам в спорном вопросе о том, кому должна достаться северо-западная часть Германии в качестве зоны оккупации.

Как это обычно бывает, когда решения принимаются за спиной ответственных ведомств, буря разразилась, как только делегация Соединенных Штатов из Квебека возвратилась в Вашингтон. Новость просочилась наружу, и комментарии в прессе были неблагоприятными. Когда комитет Кабинета министров собрался на очередное заседание, Стимсон и Халл объединили свои усилия против Моргентау, и в результате возник тупик. Президент в ответ на протесты отрицал, что у него было намерение превратить Германию в аграрное государство; он также заявил Стимсону, что не знает, как ему удалось парафировать соответствующий пункт Квебекского соглашения. «Должно быть, это было сделано, – сказал он, – без долгих раздумий». Другому чиновнику он признался, что «поддался на уговоры старого и верного друга».

Ошибиться, конечно, может всякий. Но он отказался решать проблему возникшего тупика в комитете, заявив, что не потерпит такого раскола среди своих советников. 1) Халлу он сказал, что, по его мнению, дальнейшее обсуждение с британцами и русскими того, как следует поступить с германской промышленностью, не принесет никакой пользы. 2) 28 сентября он поручил Лео Т. Кроули, главе Внешнеэкономического управления, координировать американскую деятельность по данному вопросу, 3) но 20 октября выразил неприятие к «составлению детальных планов для страны, которую мы еще не оккупировали». Отдел по гражданским делам воспользовался этим подходом, чтобы добиться директивы, останавливающей все послевоенное планирование для Германии, включая переговоры в ЕКК, и только в апреле 1945 года это препятствие было преодолено.

Выступая 21 октября 1944 года перед участниками Ассоциации по внешней политике (во время своей предвыборной кампании), президент заявил:

«Что касается Германии, этой трагической нации, которая посеяла ветер и теперь пожинает бурю, то мы и наши союзники полностью согласились не торговаться с нацистскими заговорщиками и не оставить им ни крупицы явного или тайного контроля над средствами управления. Мы не оставим им ни одной частицы военной мощи или потенциальной военной мощи.

Но я бы в корне отошел от основ собственных религиозно-политических убеждений, если бы когда-либо отказался от надежды и даже веры в то, что во всех народах без исключения живет инстинкт правды, тяга к справедливости и страсть к миру, подавленные в Германии жестоким режимом.

Мы не выдвигаем никаких обвинений против германской расы как таковой, ибо не в состоянии поверить, что Бог навечно осудил какую-либо человеческую расу. Ибо в нашей собственной стране нам известно, сколько добропорядочных мужчин и женщин немецкого происхождения оказались верными, свободолюбивыми, миролюбивыми гражданами.

Все те люди в Германии, которые непосредственно отвечают за муки человечества, будут строго наказаны.

Германский народ не будет порабощен, ибо Объединенные Нации не занимаются порабощением людей. Но германскому народу придется прокладывать себе путь обратно в содружество миролюбивых и законопослушных наций. И мы, безусловно, позаботимся, чтобы при его восхождении вверх по этой крутой дороге его не обременяло оружие. От такого бремени он будет освобожден, и мы надеемся, что навсегда».

Однако без ущерба не обошлось. Эпизод с Моргентау послужил долговременным предупреждением для всех тех, кто в Вашингтоне и других местах склонялся к «мягкому» миру. То, что президент принял однажды, он легко мог принять и еще раз; мало кто стремился навлечь на себя анафему, наложенную на руководство от SHAEF. В течение следующих двух лет американцы, оказавшись перед выбором, склонялись скорее к жесткости, чем к милосердию; лишь упорное сопротивление британцев помешало принятию такой повестки в полном объеме.

Во-вторых, влияние этого эпизода четко прослеживалось в конфиденциальной директиве № 1067 Объединенного комитета начальников штабов, единственном документе по планированию действий в отношении Германии, который появился в Вашингтоне зимой. Это был документ, фактически определявший американскую оккупационную политику на ее ранних стадиях, и, хотя он был «интерпретирован» в декабре 1945 года, формально просуществовал до 1947 года. Этот документ представлял собой компромисс между различными членами Президентского комитета. Когда работа над документом была завершена, Стимсон, несомненно, с оглядкой на сражения, которые он вел, считал его «довольно хорошим документом», хотя два года спустя он понял, что документ все же был «болезненно негативным». Почти за каждым утверждением следовала оговорка. Не должно предприниматься никаких шагов «в направлении экономического восстановления Германии» – за исключением тех, которые могут быть необходимы для подготовки к возможному восстановлению на демократической основе или для предотвращения болезней и беспорядков. Германию предстояло оккупировать «не с целью освобождения, а как побежденную вражескую нацию» и «дабы предотвратить ее дальнейшее превращение в угрозу для мира во всем мире». Не должно было предприниматься никаких действий, направленных на поддержание условий жизни на более высоком уровне, чем те, которые существуют в любой из соседних Объединенных Наций. Оккупация должна была быть «справедливой, но твердой и отстраненной». Всякие панибратские отношения, а также связи с местными женщинами «категорически не поощрялись». Планировалась программа комплексной денацификации. Большое внимание уделялось необходимости возложить максимальную ответственность на германскую администрацию. Но страна должна была быть децентрализована, а не расчленена, и, хотя требовалось «индустриальное разоружение», ключевые отрасли в определенных случаях могли контролироваться, а не ликвидироваться. Подготовить директиву было одно дело, добиться ее согласования – совсем другое.

Государственный департамент, потерявший влияние после того, как Корделла Халла на его посту госсекретаря сменил Стеттиниус, по-прежнему был настроен враждебно по отношению ко многому, что содержала директива, и, похоже, получал поддержку со стороны внешнеэкономической администрации[7]7
  В результате выполнения поручения Рузвельта внешнеэкономическая администрация создала тридцать два независимых комитета, каждый из которых определял, что нужно сделать в той или иной отрасли, чтобы лишить Германию возможности вести войну. Результаты, собранные вместе, представляли собой совершенно неработоспособную экономику. Но этот план не был окончательно завершен до 20 декабря 1945 г. Однако ранние черновики этого плана были использованы для обоснования репараций, выдвинутых Соединенными Штатами на Потсдамской конференции.


[Закрыть]. В декабре 1944 года директива Объединенного комитета начальников штабов была направлена генералу Эйзенхауэру с просьбой заручиться согласием других командующих союзными войсками; он ответил, что этого, очевидно, не произойдет. Затем документ был направлен в ЕКК, где ему также не сопутствовал успех; более того, говорят, что Госдепартамент проинструктировал Уайнанта не оказывать этому никакой поддержки. В конце концов узел процедуры был разрублен целесообразностью выпуска директивы только для войск Соединенных Штатов. Таким образом, формально, вплоть до расформирования SHAEF в июле 1945 года, Верховный главнокомандующий союзников имел один набор политических инструкций для своих американских войск, другой – для британских и никакого – для французских.

Тем временем в Ялте президент Рузвельт возродил идею расчленения Германии – один из немногих проектов, которые упомянутая директива напрочь отметала. На этот раз идею едва не приняли, так как все три государственных деятеля, казалось, были настроены на это, и лишь в последний момент Черчилль посоветовал, чтобы министрам иностранных дел сначала поручили разработать точное предложение. «Мы имеем дело с судьбой 80 млн человек, и это требует более восьмидесяти минут для рассмотрения». Министры иностранных дел передали проблему на рассмотрение специального комитета, в состав которого входили Иден, Уайнант и советский посол в Лондоне Гусев – и, как ни неожиданно, больше об этой идее никто ничего не слышал. Они также согласились, что Польша в качестве компенсации за территории, потерянные Россией на востоке, должна получить «Восточную Пруссию к югу от Кёнигсбергской линии, Верхнюю Силезию и территории вплоть до линии Одера». Но американский президент присоединился к Черчиллю, выступив против требования Сталина о том, чтобы эта линия проходила прямо по Одеру до его слияния с Западной Нейсе, и в итоге главы всех трех правительств обязались проконсультироваться с польским руководством и оставить окончательное решение до мирного урегулирования. Формула, как оказалось, не была абсолютно безупречной, а еще один повод для недоразумений возник по поводу репараций. Впервые официально этот вопрос на конференции подняли русские, потребовав $20 млрд, из которых им полагалась половина.

Другие союзники не выдвинули никаких контрпредложений, и, когда англичане решительно воспротивились называть какую-либо цифру, Хопкинс передал президенту записку со словами: «Русские сделали много уступок на этой конференции, и я не думаю, что мы должны их подводить. Пусть не соглашаются британцы, если им так хочется». В соответствии с этим в Москве была создана трехсторонняя комиссия по репарациям, которой было поручено разработать конкретный план и дано указание «в своих первоначальных исследованиях в качестве основы для обсуждения» взять советские показатели. Это одна из тех фраз, которые приводят к согласию, скрывая разногласия. Рузвельт также поддержал предложение британцев о предоставлении зоны оккупации и Франции, хотя в остальном конференция приняла распределение зон, согласованное на заседании ЕКК в Квебеке.

В коммюнике, выпущенном после конференции, не содержалось прямого упоминания о расчленении Германии или репарациях. В нем подчеркивалась «непреклонная цель» союзников – разоружить Германию в военном, экономическом и духовном отношении, устранить все нацистское и милитаристское влияние, наказать военных преступников и «согласованно принять такие меры в Германии, которые могут оказаться необходимы для будущего мира и безопасности во всем мире». Далее в нем приводились слова, которые могли бы прозвучать в одной из речей самого президента: «Наша цель не в том, чтобы уничтожить народ Германии… но только когда будут уничтожены нацизм и милитаризм, появится надежда на достойную жизнь для немцев, и для них найдется место в сообществе наций».

И в самом деле, президент использовал почти те же слова, чтобы по возвращении в Соединенные Штаты оправдать ялтинские решения:

«Безоговорочная капитуляция не означает уничтожения или порабощения немецкого народа. Мы не хотим, чтобы немецкий народ голодал или стал обузой для остального мира. Наша цель в отношении Германии проста – это обеспечение мира в будущем мире… Мы предлагаем заменить… универсальной организацией, к которой, наконец, получат возможность присоединиться все миролюбивые нации».

Шесть недель спустя он умер. Его преемник, плохо знакомый со всеми стоящими на кону вопросами, в первые несколько недель пребывания у власти был озабочен главным образом тем, чтобы сохранить политический курс Рузвельта без изменений, и, соответственно, в подходах Соединенных Штатов по отношению к Германии не было никакого развития до тех пор, пока эта страна не капитулировала.

Даже такой беглый набросок того, как развивалась американская политика в отношении Германии, выявляет определенные особенности. Американцы – не тот народ, который поощряет полумеры или решения ничего не делать в результате длительных споров.

Одна из их самых сильных сторон – стремление «доводить дело до конца». Огромные размеры их континента, по-видимому, вызывают склонность к преувеличениям и «черно-белому» мышлению. Изобилие природных ресурсов и роскошь бесконечно экспериментировать сделали их нетерпеливыми к деталям и задержкам, вызванным более тщательными процессами. Их успех в мире естественным образом породил уверенность и веру в добродетельность их институтов. Уважение к научному методу заставило их поверить, что можно найти решение для всех проблем, если подойти к ним правильно и с необходимой решимостью. Но наряду с такими характеристиками им присущи непостоянство и подверженность настроениям и эмоциям момента. Американское мнение склонно принимать политику больше с воодушевлением, чем со знанием дела, и старается проводить ее в жизнь с минимальными оговорками. Но та пылкость, с которой поддерживаются идеи, сочетается с быстротой, с которой они могут быть отброшены в случае неудачи. В долгосрочной перспективе американская общественность показала себя на редкость уравновешенной, но правильные выводы делаются в результате ряда колебаний, которые на время могут привести в замешательство.

В случае с Германией эти тенденции усиливались тем, что так много решений пришлось принимать одному-единственному человеку, склонному в своих методах к оппортунизму и к тому же с резко пошатнувшимся здоровьем. Что не может не поразить стороннего наблюдателя, так это то, что нация, проявившая наибольший энтузиазм в применении научных методов к изучению человеческих отношений, так мало использовала их в данной конкретной истории. Конечно, на нижних уровнях было много экспертов по Германии, историков, социологов и экономистов, и все их исследования (как показал эпизод с руководством от SHAEF) склонялись в пользу умеренности. Но по мере продвижения по иерархической лестнице свет превращался в тепло, и температура, излучаемая небольшой группой на самом верху, поощряла суровость. Однако позиция самого президента не являлась целиком последовательной, и без его четкого руководства оказалось невозможным выработать стабильную и общеприемлемую политику.

Основными постулатами американского подхода были злодеяния нацистов, необходимость жестко пресечь их, возможность превращения Германии в демократическое государство и важность для будущего мира американо-советской дружбы (для которой излишне тесное взаимодействие с Британией могло стать помехой). Все эти постулаты были частицами веры; хотя в пользу каждого из них говорило многое, нельзя утверждать, что каждый был основан на беспристрастном изучении всех фактов. Поэтому каждый из них на практике мог оказаться неприемлемым, и, как только такое происходило, его заменяли без каких-либо колебаний и сожалений. Более того, американская политика в отношении Германии в 1944–1945 годах определялась парадоксально малым числом людей. После нескольких смертей и замен к власти пришли новые люди с иным подходом к проблеме.