Текст книги "Вождь"

Из-за пения флоонианцев нелегко расслышать звук лопающейся веревки.

На трибунах зааплодировали, когда два карлика закончили драку и поклонились, вдвоем держась за корзину.

В этот момент карлик, который наблюдал за крестьянином, вскрикнул и побежал к трибунам, указывая назад. Зрители вскочили. Скопцы стремительно обернулись.

Крестьянин стоял на песке; с его окровавленных рук свисали обрывки веревок.

Глава 8

Скопцы не успели даже поднять барранги, когда крестьянин выхватил из песка крюк, оставленный убитым карликом, и бросился на них, как огромный, бешеный зверь, потрясая оружием. Скопцы тонко завопили – их голоса изменились от ужаса и той операции, которую они некогда перенесли. Такой крюк мог впиться в шею и проткнуть ее насквозь, мог пробить яремную вену, которая выплеснет рубиновую кровь – не такую яркую, как артериальная; он мог ударить в глазницу и вонзиться в череп, сокрушить челюсть и врезаться в ротовую полость, разрывая язык. Скопцы попятились и пустились наутек. Крюк разил их в спины, перебивая позвоночники, разрывая кожу, неожиданно обнажая белые выгнутые ребра. Толпа бесновалась. Карлики побросали мерные доски, корзины и даже крюки, которыми могли бы обороняться, прямо в песок, перед почетной ложей. Один из скопцов постоянно оглядывался, став серым от ужаса – в свое время он первым подошел к крестьянину и сделал ложный выпад, едва не пронзив ему живот. Второй скопец, который чуть раньше не задел баррангом шею крестьянина и отошел со смехом, сейчас неуверенными дрожащими руками занес над головой барранг. «Уходи!» – пронзительно закричал он крестьянину и ударил его, но тот отразил удар крюком. Зазвенел металл. Прежде, чем скопец успел приготовиться ко второму удару, крюк вонзился ему в грудь. Крестьянин удерживал скопца на ногах, а тот дико извивался, пытаясь высвободиться. Крестьянин резко выдернул крюк, вытаскивая наружу обломки ребер и месиво легких. Орудие, сотворившее такой хаос, взметнулось в вверх, как нож. Еще один скопец завизжал – тот, который первым убил человека на арене – и изумленно оглянулся, чувствуя, как грозное орудие таранит ему спину. «Он безоружен!» – закричал вожак скопцов, тот, кто вывел их на арену. Но крестьянин уже не был безоружным – взамен крюка, застрявшего в трупе, он держал в каждой руке по баррангу. Скопцы завопили и бросились к барьеру перед почетной ложей. Дважды ударил барранг. «Он обезумел!» – кричали зрители на трибуне: они не понимали натуру крестьянина, не знали, каким может быть человек в ярости. «Бегите!» – заорал вожак скопцов, и те бросились наутек. Служители, прежде невозмутимо стоявшие у Ворот мертвых с граблями в руках, скользнули в ворота и заперли их изнутри, как только заметили, что крестьянин освободился. Они не оставили ему шанса бежать через эти ворота. Кое-кто из карликов улизнул вместе с ними, остальные метались по арене. Один из скопцов дергал ворота перед лестницей, ведущей в почетную ложу. Но ворота заперли сразу же, как только через них прошла судебный исполнитель со стражниками. Двое скопцов были убиты здесь, пока пытались распутать цепи, закрывающие ворота. Третий подбежал туда, где прежде пытался перебраться через барьер флоонианец, пойманный на крюки карликами. Он отбросил барранг и безуспешно пытался вскарабкаться на барьер. Когда скопец обернулся, его глаза выпучились от ужаса, ибо крестьянин неторопливо, но уверенно догнал его и прикончил одним ударом. Крестьянин огляделся. Где-то на арене был скопец, который велел своим собратьям убегать, хотя у них в руках были барранги – вожак, который вывел скопцов на арену и первым поднял свой барранг, повернувшись к ложе мэра. Уловив за спиной едва слышный шорох, крестьянин мгновенно обернулся и метнул барранг. Рассеченный лезвием надвое, рухнул в песок карлик. Крестьянин увидел, что вожак скопцов убегает к центру арены. Казалось, у него иссякли силы, он был не в состоянии поднять свой барранг и волочил его за собой. Крестьянин поспешил за ним, оступаясь на рыхлом песке. Внезапно позади раздался густой рык. Крестьянин оглянулся. Через ворота зверинца на арену выскочил рыжий викот – не слишком крупный, не такой, каких показывают в цирках столиц, но тем не менее опасный. Его шкура местами оплешивела, виднелась покрытая струпьями кожа, под которой проступали ребра. Зверь мотал головой. «Убей! Убей!» – вопили зрители.

Существовало много видов «звериных боев». Обычно звери дрались между собой, схватывались естественные противники – собаки и викоты, удавы и обезьяны-расы, ягуары – и так далее, или же самцы одного вида: тейно высотой в восемь футов, сориты с мощными копытами, медведи-арны и прочие, но иногда велись бои между зверем и человеком – они назывались «охотами». Сейчас на арене не было охотника, только один зверь. Он поднял голову и принюхался, раздувая ноздри. Вероятно, его сбивал еще чувствующийся в воздухе запах фимиама, но ненадолго. У зверя были изумрудные глаза с длинными узкими зрачками. Крестьянин не шевелился. Обычно викоты не нападали на людей – это крестьянин узнал еще в деревне. Он не сомневался, что перед ним именно викот. Такие звери, если их не злить и к ним не приближаться, редко нападали сами, особенно старые, слишком слабые и больные. Конечно, зверь мог быть обученным, но это казалось маловероятным. Охотники бы не отважились выйти с тренированным зверем на арену. На свободе викот мог просто убежать, особенно если считал, что его не заметили, если противники не встретились взглядом; но здесь, в пределах маленькой арены, он оказался слишком близко. Крестьянин не сомневался, что первый же прыжок зверя на таком маленьком пространстве будет роковым. Зверь быстро двинулся вперед. Крестьянин воткнул один барранг в песок, а другой схватил обеими руками. Ему нужна была сила обеих рук и всего тела, да и то ее могло не достать. Когда на арене затевалась охота, зверя дразнили, нанося сбоку длинными копьями удары, от которых он ослабевал, а потом загоняли в сеть. Зверь падал – окровавленный, измученный, едва способный пошевелиться, и его добивали дротиками. Нет, вряд ли викот был дрессированным – этот зверь выглядел слишком дешевым, купленным ради одного боя. Однако он достигал семи-восьми футов в длину и весил около пятисот фунтов. Зверь казался возбужденным и настороженным. Конечно, ему сделали шоковый укол, как бывало перед боями, в которых участвовали охотники-профессионалы – те, которые сами покупали зверей и за плату сдавали их владельцам цирков. Для зрителей на трибунах время казалось бесконечным, но прошло не более нескольких секунд, прежде чем крестьянин и зверь бросились друг на друга. Взметнулся песок, а когда он осел, трибуны взорвались воплями изумления и ужаса: крестьянин стоял над зверем, череп которого был расколот ударом барранга! Когда-то давно, когда крестьянину было четырнадцать лет, он так же прикончил ягуара, только вместо барранга у него тогда был топор. Мужчины деревни охотились на ягуаров, потому что те пожирали скот, и ему, еще совсем мальчишке, несмотря на его рост и силу, приказали держаться подальше. Но зверь обошел охотников. Заслышав шум, мужчины побежали, опасаясь самого худшего. Потом крестьянина долго хвалили, хлопая по плечам. Каким гордым и счастливым был он в тот вечер! Вернувшись в деревню, он подарил шкуру ягуара своему лучшему другу, Гатрону…

Крестьянин обернулся, и вожак скопцов, который боязливо приближался к нему сзади, бросил барранг и убежал.

Под крики зрителей на арену вышли двое охотников. Они были облачены в пятнистые шкуры хищника ханиса, обитающего в саваннах Лизиса, шестой планеты массивной звезды Великая Сафа. Оба несли в левых руках сети, в правых – копья. За поясом у них были заткнуты острые, тонкие дротики. Охотники приближались к крестьянину с двух сторон, потряхивая сетями и покрикивая. Неужели они думали напугать его этим, словно викота? Он был человеком, а не затравленным зверем. Резко повернувшись, он бросился на охотника, заходящего справа. Первый удар барранга выбил из его рук копье, второй отсек руку по плечо; увернувшись, крестьянин надвое разрубил сеть. Подхватив копье левой рукой, он ринулся на второго охотника, слишком медлительного, чтобы избежать удара. Позади первый охотник упал на песок и застонал. Крестьянин выдернул копье из тела охотника, который зашел слева. Он был еще жив. Крестьянин набросил на него сеть, протянул руку сквозь ячейки и вынул из-за пояса охотника дротики. Как он и предполагал, их наконечники покрывала темная мазь. Он всадил все пять дротиков в корчащееся тело, отошел к трупу викота и взглянул в сторону трибун.

Тишина длилась всего минуту, а затем была нарушена звуком труб, и из ворот для бойцов вышли два гладиатора из тех, кому предстояло сражаться позже. Эти были искусные, обученные бойцы. Вряд ли они готовились драться насмерть в маленьком цирке провинциального города. Обучение гладиаторов стоило дорого, поэтому их жизнь ценили. Зрители ждали от них всего лишь красивого боя. Побежденного гладиатора, просящего милосердия зрителей, всегда щадили. У зрителей были свои любимцы: некоторые гладиаторы славились на десятках планет. Их боев ждали месяцами, их расхваливали, предвкушая эффектное зрелище. Кое-кто из богатых гладиаторов имел собственные поместья. Ходили слухи, что иногда гладиаторы пускались на различные ухищрения – раздавливали во рту или под туникой капсулы или бычьи пузыри, наполненные кровью. Раскрытие таких уловок обычно вызывало шумные скандалы, объявлялась нечестность даже самых признанных лидеров. Правила борьбы на планетах различались. Например, по некоторым правилам полагалось выволакивать трупы и мнимых убитых с арены крючьями – такими, как были у карликов. Такие условия и надзор властей были призваны вернуть боям прежнюю суровость. Но и без того это развлечение было опасным и жестоким, в нем погибало немало людей. Никто не мог добиться славы, не убивая соперников. Большинство гладиаторов представляли различные школы, где они обучались. Зачастую гладиаторами становились не только преступники или рабы, боровшиеся таким образом за свободу или обогащение, но и свободные люди, особенно гумилиори, хорошо знавшие, что гладиаторство – одна из немногих профессий, быстро приносящих славу и власть. Позднее многие крестьяне тоже начали выступать в цирках, чтобы избежать отбывания повинностей. Другие по тем же причинам становились священнослужителями – это обеспечивало свободу и возможность добиться богатства, славы и власти, к чему особенно стремились самые тщеславные и умные. Конечно, бывали случаи, когда отпрыски самих хонестори, пресыщенные наслаждениями юнцы, блудные сыны и те, кто видел в боях способ завоевать славу и добиться большего успеха, оказывались в цирках. Поэтому нашлось бы множество цирковых бойцов, или гладиаторов, использующих различное оружие и приемы, но наш разговор не об этом. Двое гладиаторов, вышедших сейчас на арену, явно не принадлежали к супербам, гладиаторской элите, ничем особенным не выделяясь. С другой стороны, они были опытными, обученными бойцами, сведущими в своем деле. На счету у каждого значилось более дюжины убитых. Интересно было и то, что оба они принадлежали к одной школе – потому, что это имеет прямое отношение к нашему рассказу. Сам по себе случай был необычным, ибо чаще происходили бои представителей разных школ. Между школами издавна велось соперничество. От этих же гладиаторов ожидали всего лишь виртуозного показательного боя.

Заиграла музыка. Гладиаторы обошли арену по кругу. Это были мускулистые, подтянутые мужчины. Они остановились и поприветствовали толпу, подняв руки с зажатыми в них небольшими круглыми щитами и короткими мечами. Карлики, которые еще оставались на арене, запрыгали от восторга.

На трибунах зааплодировали.

– Убейте его! Убейте! – кричала толпа.

Стоящий справа гладиатор обернулся и взглянул на крестьянина.

– Убей его! – бесновались зрители.

Но гладиаторы не выказали желания немедленно последовать их совету. Они все так же медленно обходили арену, отдавая дань правилам и традициям.

Скопцы, годные на то, чтобы пугать робких, как овцы, последователей Флоона, были презренными существами. Викот также был не самым лучшим, вероятно, даже больным животным. Охотники, глупые мужланы, ни на что не годились, кроме того, чтобы мучить и добивать запуганных зверей.

Гладиаторы же были совершенно другими противниками – спокойными, ловкими, опытными, искусными убийцами. Что еще требовалось, чтобы перепугать тупого, злобного крестьянина? Исход боя был предрешен.

Вероятно, оба гладиатора были несказанно рады избавиться от необходимости драться друг с другом, даже в показательном бою. Зрителю, хотя и провинциальному, требовалось зрелище, а ведь их мечи, гладкие и опасные металлические игрушки, было трудно сдержать в быстром обмене ударами.

Расправа с молодым, неопытным крестьянином, чужаком, выросшим в глухой деревушке варварской планеты, была для гладиаторов не более, чем минутным делом, если бы они сами захотели продлить бой ради удовольствия зрителей. Можно предположить, что они оба решили нанести смертельный удар одновременно, будто убивая животное, а не мучая ненавистного, нанесшего оскорбление врага.

Они хотели ему зла не более, чем мясник желает зла свинье или теленку, которого режет.

Гладиаторы обошли арену и остановились перед почетной ложей. Бой, каким бы он ни был, следовало начинать с салюта.

Однако предполагался не бой, а, если так можно его назвать, узаконенная бойня.

– Подождите! – воскликнул крестьянин.

Гладиаторы повернули к нему лица, полу скрытые тенью от шлемов.

– Смотрите! – раздался женский голос с трибуны, и сразу же вслед за ним зрители разразились аплодисментами.

– Он присоединился к салюту! – воскликнула другая женщина.

Крестьянин торжественно прошел вперед.

– Он хочет перед смертью выразить уважение Империи!

Достоинство и величие такого жеста у человека, который через минуту должен был умереть, восхитило толпу – этого они не ожидали от неотесанного юнца. У многих женщин на глазах выступили слезы.

Выйдя вперед с баррангом в руке, крестьянин взглянул на ложу мэра. Леди-мэр, судья и ее дочь стояли.

– Не смей салютовать Империи! – закричал коленопреклоненный последователь Флоона.

– Отрекись от Империи! – призывал другой.

– Империя – это зло!

– Да погибнет Империя!

– Замолчите! – потребовали с трибун.

– Только коос и Флоон превыше всего! – не унимался флоонианец.

– Покайся!

– Молись Флоону! – взывал третий. – Прощение Флоона даруется всем, кто его просит!

– Смирись! Прими смерть достойно! Флоон защитит тебя!

– Встань на колени и вручи коос Флоону! – вопил кто-то еще.

– Прекратите! – бушевала толпа.

Однако крестьянин прошел мимо коленопреклоненных флоонианцев, которых оставалось еще человек пятнадцать, как будто не слыша их призывы.

– Слава! – провозгласили оба гладиатора, стоя лицами к почетной ложе и подняв мечи.

– Слава императору, Империи, всем губернаторам и префектам, которые служат ей!

Леди-мэр, облеченная властью женщина, подняла маленькую, затянутую в перчатку руку, принимая салют.

Второй частью салюта была древняя фраза, уходящая корнями в начальные годы Империи – когда республика распалась вследствие третьей гражданской войны и ее место заняла Империя и ее могущество. Для пущего сходства я буду пользоваться обычным приветствием – оно много раз встретится в нашем повествовании. Именно оно, на мой взгляд, соответствует салюту, отданному на маленькой арене Тереннии, тому, который отдавался по всей Телнарианской Империи:

– Идущие на смерть приветствуют вас!

(Как понимаете, в подобных обстоятельствах было возможно проявление возвышенных чувств).

Вопль ужаса вместо приветствия поднялся в толпе, ибо крестьянин стремительно развернулся и разрубил пополам гладиатора, стоящего слева, и верхняя часть его торса вместе с головой откатилась к барьеру. Он выбрал этого гладиатора по двум причинам: во-первых, крестьянин был правшой и значит мог орудовать мечом с левой стороны от себя, а во-вторых, что даже более важно, стоящий справа гладиатор тоже был правшой, и его меч находился далеко от крестьянина. К тому времени, как второй гладиатор повернулся, крестьянин уже занял оборонительную позицию и начал отступать спиной к центру арены. Он не сомневался в умении профессионального бойца и не желал схватиться с ним прямо перед почетной ложей.

Гладиатор немедленно бросился в сторону, прикрываясь щитом – подействовала выработанная реакция. Он среагировал быстрее, чем понял, что произошло. Его движение напоминало прыжок в сторону от внезапно появившейся змеи отдергивание руки от огня – движение, не требующее обдумывания.

Гладиатор не стал преследовать противника, он стоял, тяжело дыша. Только сейчас он понял, что случилось – его товарищ убит.

Сам по себе этот удар нанесенный чуть выше, в голову, мог бы вывести противника из строя. Это был чудовищный, нечеловеческий удар, будто нанесенный орудием с колесницы, какие использовались для поддержания порядка на дальних планетах Империи.

Гладиатор был ошеломлен. Он смотрел на перерубленный труп, на голову в шлеме.

– Кортас! – внезапно закричал он. – Кортас! – И упал на колени в песок. Его охватил шок.

Вдвоем они тренировались в одной школе, вместе жили, часто сиживали за общим столом. Им приходилось сражаться – бок о бок или спиной к спине. У мужчин в такого рода школах часто возникает теплая, почти братская привязанность, хотя, конечно, при необходимости они способны драться друг с другом до полной победы.

– Убей! Убей его! – кричали зрители.

Гладиатор медленно поднялся на ноги и взглянул на крестьянина. Тот стоял близ трупов викота и охотников.

– Убей! – орала толпа.

Мэр, судья и ее дочь встали, как и другие зрители. Дочь судьи казалась взволнованной, она прижала руку к груди.

– Подожди меня! – сказал гладиатор, и его голос разнесся над ареной. – Не заставляй гоняться за тобой!

Крестьянин стоял неподвижно, казалось готовый выполнить требование бойца.

– Убей его!

Гладиатор приближался, осторожно ступая по песку.

– Стой не двигаясь, – приказал он. – Все будет сделано быстро.

– Встань на колени! – закричал последователь Флоона.

– Не сопротивляйся! – советовал другой.

– Флоон защитит тебя! – настаивал третий. – Ты уже сделал достаточно зла! Молись Флоону – теперь самое время для этого!

Весь в напряжении гладиатор в черной набедренной повязке, в шлеме с железным гребнем, в темных поножах, с черным щитом и коротким, обоюдоострым мечом прошел мимо коленопреклоненных флоонианцев, отталкивая их с дороги.

С другой стороны приближался вожак скопцов – он вынырнул откуда-то от барьера и теперь нес барранг. Карлики сбились в кучу у Ворот мертвых, еще запертых изнутри.

– Стой, где стоишь, – повторил гладиатор.

На его лицо падала тень от шлема.

Крестьянин внезапно наклонился и схватил неразрезанную сеть, принесенную на арену первым охотником – тем, чье копье сломалось под ударом барранга и чья рука до плеча была отсечена вторым взмахом.

Сеть, как темное облако, взлетела над гладиатором. Она была большой – достаточно большой, чтобы вместить викота. Она плавно опустилась, и гладиатор злобно выругался. Воткнув барранг в песок, крестьянин стянул сеть вокруг барахтающегося в ней врага и подтащил его поближе к баррангу. Гладиатор бился в веревках, рубя их мечом. Меч выскользнул в ячейку и упал. Гладиатор крутился в путанице сети, пытаясь поднять меч. Крестьянин потянулся за баррангом. Неподалеку лежал викот и двое охотников, а рядом с ними валялось копье. Гладиатор с трудом поднялся на ноги. Он находился между крестьянином и баррангом, ручка которого вместе с третью лезвия торчала над песком. Гладиатор попытался стянуть с себя сеть, оступился и упал на колено, но тут же вскочил. Веревки сети лопались под лезвием его меча. Крестьянин тянулся к баррангу. Меч блеснул, рассекая плоть, и крестьянин почувствовал, как по его руке потекла кровь. Оглянувшись, он заметил, что к нему спешит вожак скопцов с баррангом в руке. Толпа вопила. Крестьянин избежал второго удара. Потянув сеть, он сбил плененного врага с ног. Ухватившись за обломок копья, он занес его над головой и через мгновение оно пронзило тело гладиатора, воткнувшись в песок – такова была сила крестьянина. Наконец-то он смог свободно дотянуться до барранга. Скопец в нерешительности остановился, вздрогнул, бросил свой барранг и помчался прочь. Крестьянин кинулся за ним, и не успел скопец сделать несколько шагов, как его правая ступня оказалась отсеченной по щиколотку. Крестьянин догонял корчащегося и вопящего врага, описывая круги и возвращаясь к центру арены, туда, где лежал викот, двое охотников и опутанный сетью гладиатор – мертвый, пригвожденный к песку острием копья. Следы скопца были необычными – борозды от левой ноги и яркие пятна, похожие на кровавые печати, от правой. Застыв посреди арены, рядом с трупами, скопец жал обо поднял руки. Но крестьянин вонзил барранг точно в низ его живота, и скопец упал на колени. Сверкая на солнце, из живота выползли кольца кишок. Скопец вздрогнул, пытаясь зажать рану руками. Крестьянин безжалостно отсек ему голову, поднял ее за волосы и швырнул на труп. На руках крестьянина смешалась кровь из его собственной раны и из шеи скопца. Он медленно повернулся, оглядывая трибуны. Вновь схватив голову врага, он поднял ее, протягивая в сторону почетной ложи, а потом просто уронил на песок.

Зрители молчали.

Крестьянин стоял, обливаясь кровью. Внезапно он почувствовал, как припекает солнце. В маленьких цирках провинциальных городов редко использовали огромные тенты, плещущиеся на ветру, будто паруса, растянутые на веревках над ареной. Еще раз он вспомнил о ране на руке, обмакнул палец в кровь и попробовал ее на вкус. Он взглянул вниз, на тело скопца у своих ног. Вокруг него виднелись пятна крови – скопцов, карликов, флоонианцев. Теперь среди них была и кровь самого крестьянина. Он взглянул на труп гладиатора, из груди которого торчал двухфутовый обломок копья. Гладиатор и его друг были умелыми и опытными бойцами. Сам же он был всего лишь невежественным деревенским юнцом – правда, рослым и сильным, обладающим живым умом. Он не сомневался, что гладиаторы не смогли бы одолеть его в любом бою. Последователи Флоона, все пятнадцать, еще стояли на коленях в песке. Вокруг лежали трупы. Карлики, которые бежали вместе со служителями через ворота мертвых, с жадным любопытством смотрели с трибун. Крестьянин думал, открыты ли ворота. Неподалеку лежал труп охотника с отсеченной рукой. Рука валялась рядом на песке. Песок вокруг трупов пропитался кровью, его требовалось разровнять. Здесь же копошились муравьи. Крестьянин видел, как одни спешат к трупам, другие возвращаются в муравейник с крохотной лакомой ношей. Только теперь крестьянин понял, насколько к месту были здесь эти существа – раньше их присутствие вызывало у него удивление. Кто же мог знать, что крохотные частицы трупов зарыты в песке, разровненном граблями, среди песчинок? Несомненно, здесь, внизу, имелись туннели и галереи, маленькие общины и целые цивилизации, о которых не подозревали даже служители цирка. Другой охотник – тот, что еще был жив после первого удара барранга – лежал с торчащими из тела пятью отравленными дротиками. Теперь он уже был мертв. По его коже расплылись багровые потеки. Дротики были отравлены – крестьянин заподозрил это, как только заметил засохшую мазь на наконечниках. Яд ушел в безволосое тело охотника, а предназначался он для викота. По поведению зверя было ясно, что его чем-то одурманили. Однако зрители ничего не замечали, не отрывая взглядов от охотников, лишь те поднимали копья.

Солнце неимоверно палило.

Он увидел, что ворота почетной трибуны открылись, и из них появилось несколько стражников. Точнее десять, и каждый нес электрическую дубинку.

Крестьянин вновь взглянул на викота. Несчастный зверь показался ему очень красивым. Стражники приближались. Они остановились в нескольких ярдах от крестьянина, оставаясь вне досягаемости его барранга. Крестьянин смотрел на них исподлобья, потом отшвырнул барранг. Стражники подняли дубинки. Он отер лоб правой ладонью, сплюнул в песок и в упор взглянул на них.

Призрачное облако электрического поля внезапно нарушило воздух, подобно волне, искажая восприятие, окутывая крестьянина. Он вздрогнул, охваченный кольцом парализующего тока. Он не мог двигаться, тело не слушалось его. Он грузно осел в песок.

Спустя минуту он услышал, как кто-то спросил:

– Он еще жив?

Человек склонился над ним, приложил ладонь к шее.

– Да, – ответил другой голос.

Крестьянин открыл глаза. Он увидел, что на него вновь направили дубинку, но другая рука отвела ее.

– Не надо, – произнес кто-то.

Крестьянин, хотя он еще не мог двигаться, понял, что рядом с ним не стражники, а незнакомые люди. Их было гораздо больше, чем стражников. Они были мускулистыми, крупными мужчинами в блестящих доспехах.

– Положите его на носилки, – произнес тот же голос. – Унесите его в дом.