Текст книги "Квартал Тортилья-флэт"

Глава V

О том, как святой Франциск изменил ход событий и с отеческой мягкостью наказал Пилона, Пабло и Хесуса Марию

Вечер приближался так же незаметно, как приближается старость к счастливому человеку. К солнечному сиянию добавилось немножко больше золота. Залив стал чуть синей, и по нему побежали морщинки от берегового ветра. Одинокие удильщики, которые верят в то, что рыба клюет только во время прилива, покинули свои скалы, и их места заняли те, кто убежден, что рыба клюет только во время отлива.

В три часа ветер переменился и легонько подул с моря, принося с собой бодрящие запахи всевозможных водорослей. Чинильщики сетей на пустырях Монтерея отложили свои иглы и свернули сигареты. Жирные дамы с глазами скучающими и мудрыми, как глаза свиней, ехали по улицам города в пыхтящих автомобилях к отелю «Дель Монте», где их ждали чай и джин с содовой. На улице Альварадо Гуго Мачадо, портной, повесил на дверь своей мастерской записку: «Буду через пять минут» – и ушел домой, чтобы больше в этот день не возвращаться. Сосны покачивались медлительно и томно. Куры в сотнях курятников безмятежными голосами жаловались на свою тяжкую судьбу.

Пилон и Пабло сидели под кустом кастильской розы во дворе Торрелли и, не замечая времени, тихонько потягивали вино, а вечерние тени вокруг росли так же незаметно, как растут волосы.

– И очень хорошо, что мы не отнесли Дэнни двух галлонов вина, – сказал Пилон. – Он из тех, кто не знает меры, когда пьет.

Пабло согласился.

– Дэнни на вид здоров, – сказал он, – но ведь каждый день только и слышишь, как такие люди умирают. Возьми хоть Рудольфе Келлинга. Возьми хоть Анхелину Васкес.

Педантизм его собеседника мягко дал о себе знать.

– Рудольфе свалился в каменоломню за Пасифик-Гроув, – с легким упреком поправил Пилон приятеля. – Анхелина съела испорченные рыбные консервы. Но, – закончил он ласково, – я понимаю, что ты хотел сказать. Очень многие умирают от злоупотребления вином.

Весь Монтерей постепенно и бессознательно начинал готовиться к ночи. Миссис Гутьерес крошила красный перец для соуса. Руперт Хоган, виноторговец, разбавил джин водой и припрятал его, чтобы продавать после полуночи. И подсыпал перца в вечернее виски. В дансинге «Эль Пасео» Бомба Розендейл открыла коробку соленого печенья и разложила его по большим блюдам, словно грубые коричневые кружева. В аптеке «Палас» убрали маркизы. Кучка мужчин, которые простояли весь день перед почтовой конторой, здороваясь с друзьями, отправилась на станцию встречать экспресс «Дель Монте» из Сан-Франциско. Пресыщенные чайки поднимались с пляжа у рыбоконсервных заводов и улетали на рифы. Стаи пеликанов, тяжело взмахивая крыльями, тянулись туда, где они ночуют. Итальянские рыбаки на сейнерах складывали свои невода. Маленькая мисс Альма Альварес, которой давно уже исполнилось девяносто лет, отнесла ежедневный букет розовой герани Пресвятой Деве над папертью церкви Сан-Карлос. В соседней методистской деревушке Пасифик-Гроув члены Женского Христианского Союза Трезвости, собравшиеся на чаепитие и беседу, слушали миниатюрную даму, которая с большим жаром живописала порок и проституцию, процветающие в Монтерее. Она рекомендовала, чтобы специальная комиссия посетила тамошние притоны и на месте ознакомилась с ужасающим положением вещей. Они уже много раз все это обсуждали, и им необходимы свежие факты.

Солнце склонилось к западу и обрело оранжевый румянец. Под кустом кастильской розы во дворе Торрелли Пабло и Пилон допили первый галлон вина. Торрелли вышел из дому и прошел через двор, не заметив своих недавних клиентов. Они подождали, пока он не скрылся из виду на улице, ведущей в Монтерей; тогда Пабло и Пилон вошли в дом и, рассчитано пустив в ход свое искусство, добились того, что миссис Торрелли угостила их ужином. Они хлопали ее по заду, называли ее «уточкой», позволили себе несколько любезных вольностей по отношению к ее особе и в конце концов удалились, оставив ее весьма польщенной и слегка растрепанной.

К этому времени Монтерей окутали сумерки и уже зажглись фонари. Мягко светились окна. Монтерейский театр принялся выписывать огненными буквами «Дети ада, Дети ада». Маленькая, но фанатическая кучка тех, кто верит, что рыба клюет только вечером, в свою очередь, расположилась на остывших скалах. По улицам пополз легкий туман, завиваясь у печных труб, и в воздухе разлился приятный запах горящих сосновых дров.

Пабло и Пилон вернулись к своему розовому кусту и сели на землю, но им уже не было так уютно, как прежде.

– Тут холодно, – заметил Пилон и отхлебнул из бутылки, чтобы согреться.

– Пойдем лучше домой, там тепло, – сказал Пабло.

– Но у нас нет дров.

– Ладно, – сказал Пабло, – неси вино, встретимся на углу. (И он действительно пришел туда через полчаса.)

Пилон терпеливо ждал, зная, что есть положения, когда даже помощь друга бесполезна. И, ожидая, Пилон бдительно вглядывался в тот конец улицы, где исчез Торрелли, так как Торрелли был человеком буйным и любые объяснения, даже самые логичные, даже необыкновенно красноречивые, не произвели бы на него ни малейшего впечатления. Кроме того, Пилон знал, что Торрелли придерживается по-итальянски нетерпимых и чисто донкихотских взглядов на супружеские отношения. Но Пилон беспокоился напрасно. Торрелли, пылая яростью, не ворвался в свой дом. Через некоторое время явился Пабло, и Пилон с восхищением и одобрением заметил, что он несет охапку сосновых дров из поленницы Торрелли.

Пабло ни словом не обмолвился о своем приключении, пока они не добрались до дома. А тогда он сказал, как недавно Дэнни:

– Бойкая женщина эта уточка.

Пилон в темноте кивнул и сказал философски;

– Редко можно найти на одном рынке все, в чем нуждается человек, – вино, еду, любовь и дрова. Не надо забывать Торрелли, Пабло, друг мой. С таким человеком стоит водить знакомство. Давай подарим ему что-нибудь.

Пилон подбрасывал поленья в печку, пока пламя в ней не заревело. Тогда оба друга придвинули стулья поближе и поднесли банки из-под варенья к самой дверце, чтобы согреть вино. В этот вечер комнату освещал священный огонек, так как Пабло купил свечу, чтобы поставить ее святому Франциску. Но что-то отвлекло его от осуществления этого благочестивого намерения. И теперь тоненькая восковая свечка горела ясным пламенем в устричной раковине, отбрасывала тени Пабло и Пилона на стену и заставляла их танцевать.

– Куда это запропастился Хесус Мария? – заметил Пилон.

– Он обещал вернуться давным-давно, – ответил Пабло. – Просто не знаешь, можно ли доверять такому человеку или нет.

– А вдруг его что-нибудь задержало, Пабло? Из-за рыжей бороды и доброго сердца у Хесуса Марии вечно случаются неприятности с дамами.

– У него мозги, как у кузнечика, – сказал Пабло. – Только и знает, что петь, играть да прыгать. Несерьезный он человек.

Ждать им пришлось недолго. Не успели они во второй раз наполнить банки из-под варенья, как в комнату, шатаясь, ввалился Хесус Мария. Он уцепился за оба косяка, чтобы не упасть. Рубаха его была разорвана, лицо залито кровью. Танцующее пламя свечи озаряло зловещий синяк под глазом.

Пабло и Пилон бросились к нему.

– Наш друг! Он ранен. Он упал с обрыва. Его переехал поезд!

В их тоне не было и тени насмешки, но Хесус Мария счел эти слова самой язвительной насмешкой. Он свирепо сверкнул на Пилона и Пабло тем глазом, который был еще на это способен.

– Обе твои матери – яловые коровы, – сказал он.

Они отступили, ужаснувшись вульгарности этого ругательства.

– Наш друг бредит.

– Ему проломили череп.

– Налей ему вина, Пабло.

Хесус Мария угрюмо уселся у печки, поглаживая свою банку из-под варенья, а его друзья терпеливо ждали рассказа о трагическом происшествии. Но Хесус Мария, казалось, не собирался ничего им говорить. Пилон несколько раз откашливался, Пабло глядел на Хесуса Марию взглядом, готовым немедленно выразить живейшее сочувствие, но Хесус Мария только хмурился и свирепо поглядывал то на печку, то на вино, то на святую свечу, и в конце концов его невежливая сдержанность толкнула Пилона на столь же большую невежливость. Потом он сам не понимал, как мог настолько забыться.

– Опять эти солдаты? – спросил он.

– Да, – проворчал Хесус Мария. – На этот раз они явились слишком рано.

– Наверное, их было не меньше двадцати, раз они тебя так отделали, – заметил Пабло, чтобы подбодрить друга. – Кто же не знает, что в драке ты – лев?

И действительно, после его слов Хесус Мария чуть-чуть повеселел.

– Их было четверо, – сказал он. – И Арабелла Гросс им тоже помогала. Она стукнула меня камнем по голове.

Пилона охватило добродетельное негодование.

– Не стану напоминать тебе, – сказал он строго, – что твои друзья просили тебя не связываться с этой девкой-консервницей. (Он не был вполне уверен, предостерегал ли он Хесуса Марию, но ему помнилось, что предостерегал.)

– От этих дешевых белых девчонок добра не жди, – вмешался Пабло. – А ты отдал ей эту штучку, которую носят как пояс?

Хесус Мария порылся у себя в кармане и вытащил оттуда розовый вискозный бюстгальтер.

– Не успел, – сказал он. – Я как раз хотел это сделать, а кроме того, мы еще не добрались до леса.

Пилон понюхал воздух и покачал головой, но не без оттенка грустной снисходительности:

– Ты пил виски.

Хесус Мария кивнул.

– Чье это было виски?

– Этих солдат, – ответил Хесус Мария. – Они спрятали его под мостиком. Арабелла об этом знала и сказала мне. Но солдаты увидели у нас бутылку.

Контуры случившегося постепенно прояснялись. Пилон предпочитал именно такой способ повествования. Выложить все сразу – значит безнадежно испортить рассказ. Его прелесть слагается из недосказанного, когда слушатель должен восполнять пробелы, исходя из собственного опыта. Пилон взял розовый лифчик с колен Хесуса Марии, провел по нему пальцами, и глаза его стали задумчивыми. Но через мгновение в них вспыхнула радость.

– Знаю! – воскликнул он. – Мы отдадим эту штучку Дэнни для подарка миссис Моралес.

Все, кроме Хесуса Марии, горячо приветствовали этот план, и он почувствовал, что остался в жалком меньшинстве. Пабло тактично наполнил банку Хесуса Марии, хорошо понимая, каково это – потерпеть поражение.

Но прошло немного времени, и все трое начали улыбаться. Пилон рассказал очень смешную историю, случившуюся с его отцом. К обществу вернулось хорошее настроение. Они запели. Хесус Мария отбил чечетку, чтобы доказать, что его рана – пустяк. Вина в бутыли становилось все меньше и меньше, однако оно еще не иссякло, когда троих друзей сморил сон. Пабло и Пилон, пошатываясь, добрели до своих постелей, а Хесус Мария удобно устроился на полу возле печки.

Дрова в печке догорели. Дом наполнился басовой мелодией сна. В большой комнате все застыло в неподвижности. Только святая свеча с удивительной быстротой то вскидывала, то опускала острый язычок пламени.

Позже эта свеча заставила Пилона, и Пабло, и Хесуса Марию задуматься над кое-какими этическими вопросами. Простая восковая палочка с бечевкой внутри ее. Подобный предмет, скажете вы, подвластен определенным физическим законам, и только им. Вы думаете, что его поведение обусловливается конкретными факторами, именуемыми теплотой и горением. Вы зажигаете фитиль, воск плавится и подымается по фитилю; свеча горит какое-то количество часов, затем гаснет – и все. Эпизод закончен. Вскоре свеча уже забыта, и следовательно, никогда не существовала.

Но разве вы забыли, что свеча была святой? Что в минуту угрызений совести, а может быть, чисто молитвенного экстаза Пабло обещал ее святому Франциску? И вот этот фактор помещает восковую палочку вне пределов юрисдикции физических законов.

Свеча прицелилась острием пламени в небеса, словно художник, который сжигает себя, чтобы обрести бессмертие. Свеча становилась все короче и короче. Она искривилась. Ветер поднялся на улице и пробрался сквозь щели в стенах. Шелковый календарь, украшенный личиком прелестной девушки, выглядывающей из лепестков розы «Американская красавица», плавно качнулся на стене. Он задел огненное острие. Пламя лизнуло шелк и взбежало к потолку. Вспыхнул отставший кусок обоев и, пылая, упал на пачку старых газет.

С неба на происходившее сурово и неумолимо глядели святые и мученики. Свечка была обещана. Она принадлежала святому Франциску. Вместо нее святой Франциск получит в эту ночь свечу побольше.

Умей мы измерять глубину сна, можно было бы утверждать, что Пабло, чье кощунственное деяние послужило причиной пожара, спал еще более крепко, чем оба его друга. Но раз мы этого не умеем, остается только сказать, что спал он очень, очень крепко.

Языки пламени побежали по стенам, нашли дыры в крыше и просочились сквозь них в ночь. Дом наполнился ревом огня. Хесус Мария заворочался и, не просыпаясь, начал стягивать с себя куртку. Но тут ему на лицо упала горящая дранка. Он с воплем вскочил и потрясенно уставился на огонь, бушевавший вокруг.

– Пилон! – завопил он. – Пабло!

Он бросился в соседнюю комнату, вытащил своих друзей из постелей и вытолкал их за дверь. Пилон все еще сжимал в кулаке розовый бюстгальтер.

Они стояли перед горящим домом и смотрели в занавешенную огнем дверь. Им был виден стол, а на нем – бутыль, в которой еще оставалось добрых два дюйма вина.

Пилон почувствовал, что в Хесусе Марии поднимается волна яростного героизма.

– Не делай этого! – крикнул он. – Пусть оно гибнет в огне, в наказание нам за то, что мы его оставили там.

До них донесся вой сирен и рев монтерейских пожарных машин, на второй передаче взбирающихся по холму. Большие красные фургоны все приближались, и лучи их прожекторов уже заметались среди сосен.

Пилон поспешно повернулся к Хесусу Марии:

– Беги и скажи Дэнни, что его дом горит. Беги быстрее, Хесус Мария.

– А почему ты сам не бежишь?

– Слушай, – сказал Пилон, – Дэнни не знает, что его дом снимаешь ты. А на Пабло и меня он может рассердиться.

Хесус Мария признал логичность этого довода и опрометью кинулся к дому Дэнни. В доме было темно.

– Дэнни! – крикнул Хесус Мария. – Дэнни! Твой дом горит!

Ответа не было.

– Дэнни! – крикнул он снова.

В соседнем доме, в доме миссис Моралес, открылось окно, и Дэнни сказал раздраженно:

– Какого черта тебе тут надо?

– Твой другой дом горит! Тот, в котором живут Пабло и Пилон.

Дэнни немного помолчал, а потом спросил:

– Пожарные там?

– Да! – крикнул Хесус Мария.

К этому времени зарево разлилось по всему небу. До них донесся треск горящих бревен.

– Ну, – сказал Дэнни, – если пожарные ничего не могут поделать, так чего Пилон хочет от меня?

Хесус Мария услышал, как окно захлопнулось, и, повернувшись, побежал назад. Он понимал, что явился не вовремя, но ведь заранее не угадаешь. Если бы Дэнни пропустил пожар, он мог бы рассердиться. Во всяком случае, Хесус Мария был рад, что предупредил его. Теперь вся ответственность ложилась на миссис Моралес.

Домик был маленький, тяга хорошая, а стены сухие. Пожалуй, с тех пор как выгорел старый китайский квартал, в Монтерее не случалось такого быстрого и исчерпывающего пожара. Пожарные бросили взгляд на пылающие стены и принялись поливать траву, деревья и соседние дома. Не прошло и часа, как от дома ничего не осталось. И только тогда шланги были повернуты на кучу золы, чтобы загасить угли и раскаленный пепел.

Пилон, и Пабло, и Хесус Мария стояли плечом к плечу и смотрели. Половина жителей Монтерея и все обитатели Тортилья-Флэт, за исключением Дэнни и миссис Моралес, толпились вокруг, с большим удовольствием созерцая пожар. Наконец, когда все было кончено и над черной кучей поднялось облако пара, Пилон молча повернулся и зашагал прочь.

– Куда ты идешь? – окликнул его Пабло.

– Я иду, – сказал Пилон, – в лес, чтобы выспаться. Советую и вам сделать то же. Нам лучше пока не попадаться на глаза Дэнни.

Они задумчиво кивнули и последовали за ним в сосновый лес.

– Это урок для нас, – сказал Пилон. – Никогда не следует оставлять вино в доме на ночь.

– В следующий раз, – с унылой безнадежностью сказал Пабло, – ты оставишь его снаружи, и кто-нибудь его украдет.

Глава VI

О том, как трое грешников, раскаявшись, обрели душевный мир. О том, как друзья Дэнни поклялись в вечной дружбе

Когда солнце поднялось над соснами и земля согрелась, а ночная роса уже высыхала на листьях герани, Дэнни вышел на крыльцо, чтобы посидеть на солнышке и поразмыслить о некоторых событиях. Он сбросил башмаки и зашевелил пальцами босых ног, грея их на солнце. На рассвете он уже сходил посмотреть на черную кучу золы, из которой торчали остатки водопроводных труб, – еще недавно все это было его вторым домом. Он уже вознегодовал, как положено, на своих небрежных друзей, уже оплакал ту недолговечность земных сокровищ, которая делает столь ценными сокровища духа. Он уже всесторонне обдумал гибель своего статуса домовладельца, сдающего второй дом в аренду, и теперь, испытав и забыв этот клубок неизбежных и приличествующих случаю эмоций, предался, наконец, единственно подлинной из них – чувству глубокого облегчения, что хотя бы половина этого бремени свалилась с его плеч.

«Если бы он уцелел, я бы алчно требовал платы за него, – думал Дэнни. – Мои друзья охладели ко мне, потому что они стали моими должниками. Теперь мы опять будем свободны и счастливы».

Но Дэнни знал, что он должен устроить нагоняй своим друзьям, чтобы они не сочли его рохлей. И вот, сидя на крыльце и отгоняя мух движением руки, которое скорее предостерегало их, нежели грозило им гибелью, он обдумывал, что он скажет своим друзьям, прежде чем вновь откроет для них кораль былой дружбы. Он должен показать им, что он – не тот человек, чьим долготерпением можно злоупотреблять. Но он жаждал поскорее покончить со всем этим и вновь стать тем Дэнни, которого все любили, тем Дэнни, к которому спешили люди, раздобывшие бутылку вина или кусок мяса. Ведь пока он был владельцем двух домов, его считали богачом, и поэтому он лишился многих радостей.

Пилон, и Пабло, и Хесус Мария Коркоран спали крепким сном на сосновых иглах в лесу. Ночь была исполнена бурных волнений, и они устали. Но солнце наконец начало припекать их лица с полуденным пылом, муравьи гуляли по ним взад и вперед, а две голубые сойки, опустившись на землю возле них, обзывали их всеми бранными кличками, какие только знали.

Однако окончательно разбудила их компания, устроившая пикник рядом с кустом, где они лежали: из открытой корзины с завтраком поднялись упоительные запахи и достигли ноздрей Пилона, и Пабло, и Хесуса Марии. Они проснулись; они сели; и тут они вспомнили, в каком страшном положении они очутились.

– Как начался пожар? – жалобно спросил Пабло, но никто этого не знал.

– Может, – сказал Хесус Мария, – нам пока лучше перебраться в другой город – в Уотсонвилл или в Салинас? Это хорошие города.

Пилон вытащил из кармана бюстгальтер и провел пальцем по глянцевитому розовому шелку. А потом поднял его и посмотрел сквозь него на солнце.

– Это только затянет дело, – заявил он решительно. – По-моему, будет лучше всего, если мы пойдем к Дэнни, как малые дети к отцу, и признаемся в своей вине. И тогда он уже не сможет сказать ничего такого, о чем потом не пожалел бы. А кроме того, разве у нас нет этого подарка для миссис Моралес?

Его друзья кивнули в знак согласия. Взгляд Пилона пробился сквозь густые кусты туда, где сидели участники пикника, а главное, стояла внушительная корзина с завтраком, из которой исходил манящий аромат фаршированных яиц. Нос Пилона слегка задергался, как нос кролика. Он мечтательно улыбнулся.

– Я пойду прогуляюсь, друзья мои. И буду ждать вас у каменоломни. Если возможно, корзины не приносите.

Они грустно смотрели, как Пилон встал и исчез за деревьями точно под прямым углом по отношению к пикнику и корзине. Пабло и Хесус Мария нисколько не удивились, когда две-три секунды спустя до них донесся собачий лай, петушиный крик, ворчание дикой кошки, короткий вопль и мольба о помощи; однако участники пикника были поражены и заинтригованы. Две парочки покинули свою корзину и побежали в ту сторону, откуда исходили эти прихотливые звуки.

Пабло и Хесус Мария последовали наставлениям Пилона. Они не взяли корзины, но с тех пор их шляпы и рубахи хранили неизгладимые следы фаршированных яиц.

Часов около трех к дому Дэнни медленно брели трое кающихся грешников. Они несли искупительные дары: апельсины, яблоки и бананы, банки с оливками и маринованными огурцами, сандвичи с ветчиной и яйцами, бутылки с содовой водой, кулек картофельного салата и номер «Сатердей ивнинг пост».

Дэнни заметил их приближение, встал и попытался вспомнить все, что должен был им сказать. Они выстроились перед ним в ряд, понурив головы.

«Собачьими собаками» назвал их Дэнни, и «ворами второго дома приличного человека», и «отродьем каракатицы». Он именовал их матерей коровами, а их отцов старыми баранами.

Пилон открыл пакет, который держал в руке, и показал сандвичи с ветчиной. А Дэнни сказал, что он больше не верит в друзей, что дружба его попрана и сердце его оледенело. Тут память начала ему изменять, так как Пабло достал из-за пазухи два фаршированных яйца. Однако Дэнни все же добрался до поколения их дедов и подверг бичующей критике добродетель его женщин и мужественность его мужчин.

Пилон вынул из кармана розовый бюстгальтер и равнодушно поболтал им в воздухе.

Тут Дэнни начисто все забыл. Он сел на крыльцо, его друзья сели рядом, и один за другим были развернуты все пакеты. Они наелись так, что им стало не по себе. И только через час, когда они лениво откинулись, бездумно предаваясь пищеварению, Дэнни спросил между прочим, словно о давно минувшем событии:

– А как начался пожар?

– Мы не знаем, – объяснил Пилон. – Мы заснули, и тут он начался. Может, у нас есть враги?

– Может, – сказал Пабло благочестиво, – может, к этому приложил руку Бог?

– Кто знает, почему милосердный Бог поступает так, а не иначе? – добавил Хесус Мария.

Когда Пилон вручил Дэнни бюстгальтер и объяснил, что это подарок для миссис Моралес, Дэнни не изъявил особого восторга. Он бросил на бюстгальтер скептический взгляд. Его друзья сильно польстили миссис Моралес, решил он.

– Женщинам вроде нее опасно делать подарки, – сказал он наконец. – Слишком часто шелковые чулки, которые мы дарим женщинам, связывают нас по рукам и ногам.

Не мог же он объяснить своим друзьям, что с тех пор, как он стал владельцем только одного дома, между ним и миссис Моралес наступило заметное охлаждение; и точно так же галантность по отношению к миссис Моралес не позволяла ему описать, как приятно ему это охлаждение.

– Я спрячу эту штучку, – сказал он. – Может, она когда-нибудь кому-нибудь пригодится.

Когда наступил вечер и стемнело, они вошли в дом и развели огонь из шишек в железной печке. Дэнни в знак того, что все прощено и забыто, вытащил кварту граппы и поделился ее пламенем со своими друзьями.

Их жизнь мирно входила в новую колею.

– А жаль, что все куры миссис Моралес передохли, – заметил Пилон.

Но казалось, что и это не будет помехой их счастью.

– Она собирается в понедельник купить две дюжины новых, – сообщил Дэнни.

Пилон удовлетворенно улыбнулся.

– От кур миссис Сото не было никакого толку, – сказал он. – Я говорил миссис Сото, что им надо давать толченые ракушки, но она не послушалась.

Они распили кварту граппы, и ее оказалось как раз достаточно для того, чтобы дружба стала еще сладостнее.

– Хорошо иметь друзей, – сказал Дэнни. – Как грустно и одиноко человеку без друзей, с которыми можно посидеть и поделиться своей квартой граппы.

– Или своими сандвичами, – быстро добавил Пилон.

Пабло еще немного грызла совесть, ибо он подозревал, почему именно заблагорассудилось небесам спалить их дом.

– В мире найдется мало друзей, равных тебе, Дэнни. Не многим даровано утешение иметь такого друга.

Но прежде чем волны дружбы окончательно сомкнулись над головой Дэнни, он успел произнести одно предупреждение.

– Держитесь подальше от моей кровати, – приказал он. – Спать на ней буду только я.

Хотя об этом не было сказано ни слова, все четверо знали, что теперь они будут жить в доме Дэнни.

Пилон блаженно вздохнул. Незачем больше тревожиться из-за квартирной платы, незачем больше мучиться из-за долгов. Теперь он был уже не жильцом, а гостем. И мысленно он возблагодарил Господа за сожжение второго дома.

– Мы все будем здесь счастливы, Дэнни, – сказал он. – Вечерами мы будем сидеть у огня, и наши друзья будут навещать нас. И порой, быть может, у нас найдется стаканчик винца, чтобы выпить за дружбу.

И тут Хесус Мария, изнемогая от признательности, произнес опрометчивое обещание. Виновата в этом была граппа, и ночь пожара, и фаршированные яйца. Он чувствовал, что получил великие дары, и хотел принести свой дар.

– Нашим долгом и нашей обязанностью будет следить, чтобы в доме всегда была еда для Дэнни, – возвестил он. – Никогда больше наш друг не будет голодать.

Пилон и Пабло привскочили в тревоге, но слова были произнесены – прекрасные, великодушные слова. Ни один человек не мог бы безнаказанно взять их назад. Сам Хесус Мария понял весь размах подобного обещания, лишь когда произнес его. Им оставалось только надеяться, что Дэнни про него забудет.

«Ибо, – размышлял Пилон, – выполнение такого обета будет похуже квартирной платы. Это будет рабство».

– Мы клянемся в этом, Дэнни! – сказал он.

Они сидели у печурки, и на глаза их навернулись слезы, а их любовь друг к другу становилась почти невыносимой.

Пабло отер увлажнившиеся глаза тыльной стороной ладони и повторил слова, недавно сказанные Пилоном:

– Мы будем здесь очень счастливы.