Текст книги "Полная иллюминация"

БЫТЬ МОЖЕТ, – сказал Многоуважаемый Раввин, вознося руки еще выше, возвышая голос еще громче, – НАМ ВООБЩЕ НЕ СЛЕДУЕТ НИЧЕГО УЛАЖИВАТЬ. ЧТО,ЕСЛИ МЫ ОСТАВИМ СВИДЕТЕЛЬСТВО О СМЕРТИ НЕЗАПОЛНЕННЫМ? ЧТО, ЕСЛИ МЫ,СОГЛАСНО ОБРЯДУ,ПРЕДАДИМ ТЕЛО ЗЕМЛЕ, СОЖЖЕМ ВСЕ, ЧТО ПРИБЬЮТ К БЕРЕГУ ВОЛНЫ, И ПОЗВОЛИМ ЖИЗНИ ПРОДОЛЖАТЬ СВОЕ ТЕЧЕНИЕ ВОПРЕКИ ЭТОЙ СМЕРТИ?

Но без прокламации не обойтись, – сказала Фройда Й, торговка сладостями.

Обойтись, если штетл примет соответствующую прокламацию, – уточнил Исаак.

Может, все-таки следует сообщить его жене, – сказала скорбящая Шанда.

Может, все-таки следует заняться сбором останков, – сказал дантист Елизар З.

В разгар спора маленькая Ханна высунула голову из-под бахромы отцовского талеса, но ее голосок едва не потонул в общем гуле:

А я что-то вижу.

ЧТО? – спросил ее отец, утихомиривая собравшихся. – ЧТО ТЫ ВИДИШЬ?

Вон там, – указывая пальчиком на взбаламученную воду.

Там, посреди ниток и перьев, в окружении свечей, намокших спичек, пташек, пешек и шелковых кисточек, вздрагивавших, как медузы, колыхалась на волнах новорожденная девочка, все еще блестящая от слизи, все еще нежно-розового цвета – цвета сливовой мякоти.

Двойняшки растворились под талесом отца, точно призраки. Лошадь на дне реки, укутанная в саван затонувшего ночного неба, сомкнула тяжелые веки. Доисторический муравей в янтаре Янкелева кольца, пребывавший там без движения задолго до того, как Ной начал сколачивать свой ковчег, спрятал голову между своих многочисленных лапок, чтобы не сгореть от стыда.

Лотерея, 1791

НЕСКОЛЬКО ДНЕЙ СПУСТЯ Битцл Битцл Р с группой крепких парней из деревни Колки выволок-таки повозку на берег; еще ни разу его сетям не доводилось приносить столько добычи. Однако среди останков тело так и не было обнаружено. На протяжении последующих ста пятидесяти лет штетл будет проводить ежегодное состязание по «поиску» Трахима, хотя приз за победу специальная прокламация упразднит уже в 1793 году по настоянию Менаши, который заявит, что после двух лет в воде всякий труп начинает распадаться на части, а значит, поиск его не только утрачивает смысл, но и чреват препротивными – и еще того хуже – множественными находками, что невероятно усложнит процедуру выявления победителя, поэтому состязание превратилось скорее в празднество, для которого несколько поколений вспыльчивых пекарей П выпекали особые мучные угощения, а девочки штетла наряжались подобно двойняшкам в тот судьбоносный день: шерстяные брючки c подвязками на концах и холщевые блузки с круглыми воротничками, отороченными голубой бахромой. Мужчины съезжались из дальнего далека, чтобы нырнуть в воду вслед за парусиновыми мешками, которые бросала в Брод Царица Реки. Мешки были набиты землей – все, кроме одного, с золотом.

Находились и те, кто полагал, что Трахима отыскать не удастся, что течение, вечно перемещавшее с места на место песок и гальку, позаботилось о его погребении. Совершая свои ежемесячные кладбищенские обходы, эти люди приносили на берег камушки и говорили что-то типа:

Бедный Трахим. Не довелось мне его хорошенько узнать. А мог бы.

или

Мне тебя не хватает, Трахим. Хоть мы и не встречались.

или

Спи, Трахим, спи. И храни нашу мельницу от напастей.

Находились и те, кто считал, что Трахима не пригвоздило к речному дну одной из двух оглобель повозки, а унесло в открытое море вместе с самым главным его секретом, закупоренным в нем, как любовное послание в бутылке, на которую во время романтической освежающей прогулки суждено наткнуться однажды утром ничего не подозревающим влюбленным. Не исключено, что он или какая-нибудь его часть были выброшены на пляж Черного моря или на берег Рио, а то и добрались до самого Эллис Айленда.

А может, нашла и приютила его какая-нибудь вдова: купила ему удобное кресло, переодевала свитер каждое утро, брила щеки, покуда щетина не перестала расти, укладывала рядом с собой в постель каждый вечер, нашептывала сладкие глупости в пустоту, что некогда была ухом, смеялась вместе с ним за чашечкой черного кофе, плакала вместе с ним над желтеющими фотографиями, предлагала завести детей в приступе зеленой тоски, скучала по нему перед тем, как самой заболеть, завещала ему все свое состояние, думала только о нем на смертном одре, хоть и знала, что все сама себе нафантазировала, но верила все равно.

Иные утверждали, что тела и вовсе не было. Трахим, мошенник, задумал умереть, не умирая. Он нагрузил повозку скарбом, доехал до неприметного безымянного штетла (который вскоре прославится по всей Восточной Польше своим ежегодным празднеством, Днем Трахима, и станет носить его имя, как сиротка, ибо на карты и в мормонские переписи он попадет под именем Софьевка), в последний раз потрепал по гриве свою безымянную кобылу и пришпорил ее с обрыва в омут. Бежал ли он от долгов? От нежеланной, устроенной по сговору, женитьбы? От вранья, в котором сам запутался? И стала ли эта смерть важной вехой на его жизненном пути?

Конечно, нельзя забывать и тех, кто нажимал на умственную неполноценность Софьевки, на то, как он целыми днями сидит нагишом в фонтане распростертой русалки, оглаживая одной рукой ее чешуйчатый тухес с таким трепетом, будто это не тухес, а головка новорожденного, оглаживая другой рукой свою собственную головку с таким видом, будто нет в мире ничего более естественного, чем кончать в кулак – неважно где и при каких обстоятельствах. Или как однажды его обнаружили на лужайке перед домом Многоуважаемого Раввина, с ног до головы обмотанного белыми нитками, и как он сказал, что завязал узелок на указательном пальце, чтобы не забыть нечто необычайно важное, но потом, боясь забыть про указательный палец, завязал другой узелок на мизинце, затем еще один – от шеи до талии, – но, опасаясь, что и этого будет недостаточно, протянул узелки от уха – через зуб – вокруг мошонки – к пятке, рассчитывая, что таким образом тело станет служить ему напоминанием о теле, но оно почему-то служило напоминанием только об узелках. Заслуживает ли его рассказ доверия?

А младенец? Моя пра-пра-пра-пра-прабабушка? Это еще запутаннее: ведь сравнительно легко найти объяснение тому, как жизнь в реке может оборваться, а вот как она может из нее возродиться?

Гарри В, непревзойденный логик и доморощенный извращенец, потративший столько лет (и с таким ничтожным результатом, что и вообразить трудно) на сочинение своего программного опуса «Сонм Приподнятых», в котором (как он считал) содержались неопровержимые логические доказательства того, что Бог без разбора любит даже неразборчивого любовника, – выдвинул многословную гипотезу о наличии в обреченной повозке еще одного человека: а именно Трахимовой жены. Допустим, развивал свою гипотезу Гарри, у нее стали отходить воды в тот самый момент, когда чета остановилась подкрепиться крутыми яйцами на лугу между двух штетлей; допустим также, что Трахим погнал лошадь с недопустимой быстротой, торопясь доставить жену к лекарю до того, как младенец, извиваясь, выпрыгнет из материнского чрева, точно трепещущий пескарь из пятерни рыболова. Когда же по все нарастающим волнообразным крикам он понял, что начались схватки, Трахим повернулся к жене, коснулся, предположим, своей мозолистой ладонью ее нежного личика, перестал, предположим, следить за извилистой дорогой и, сам того не заметив, съехал в реку. Допустим, повозка перевернулась, придавив собой пассажиров, но все же в какой-то момент между последним вздохом матери и отчаянной попыткой отца высвободиться и всплыть на поверхность успел родиться ребенок. Все можно допустить. Но даже Гарри не мог найти объяснения тому, куда в таком случае подевалась пуповина.

В Дымках Ардиштов, этом клане мастеровых курильщиков из Ровно (куривших так много, что, даже когда они не курили, изо рта у них валил дым), приговоренных особой прокламацией штетла к существованию на крышах в качестве кровельщиков и трубочистов, – в Дымках Ардиштов свято верили, что моя пра-пра-пра-пра-прабабушка и была реинкарнацией Трахима. В минуту Страшного суда, когда распластанное Трахимово тело уже явлено было пред очи Хранителя величественных стрельчатых Ворот, выяснилось, что произошло недоразумение. Не все дела были доведены до конца. Душа оказалась не готова покинуть тело и была отослана назад, давая новому владельцу шанс исправить ошибки своего ближайшего предка. Смысла в этом, конечно, нет никакого. А где он есть?

Однако Многоуважаемого Раввина значительно больше волновало будущее малютки, нежели прошлое, и он не предложил никакого официального объяснения ее появлению ни штетлу, ни в Книге Былого, а просто взял ее под свою опеку до той поры, покуда не сыщется для нее постоянного пристанища. Он принес ее в здание Несгибаемой Синагоги, ибо когда-то поклялся, что даже ножка новорожденного не ступит в здание Синагоги Падших (где бы на тот момент она ни оказалась), и устроил ей временную колыбель в священном ковчеге, над которым мужчины в длинных черных лапсердаках продолжали истошно вопить молитвы. СВЯТ, СВЯТ, СВЯТ ГОСПОДЬ СИЛ! МИР ПОЛНИТСЯ ЕГО СЛАВОЙ!

Вопить прихожане Несгибаемой Синагоги принялись двести с лишним лет назад, с тех пор, как Досточтимый Раввин разъяснил им, что на протяжении всей нашей жизни мы постоянно идем ко дну и что молитвы, по сути, являются зовом о помощи, посылаемым из глубины спиритуальных вод. И ЕСЛИ НАШЕ ПОЛОЖЕНИЕ ДЕЙСТВИТЕЛЬНО СТОЛЬ ОТЧАЯННО, говорил Досточтимый Раввин (начиная каждую фразу с неизменного «и», как будто то, что облекалось им в слова, было логическим продолжением его самых сокровенных раздумий), НЕ НАДЛЕЖИТ ЛИ НАМ И ВЕСТИ СЕБЯ ПОДОБАЮЩЕ? НЕ НАДЛЕЖИТ ЛИ НАМ И ЗВУЧАТЬ, КАК ЛЮДЯМ, ПОПАВШИМ В ОТЧАЯННОЕ ПОЛОЖЕНИЕ? И они завопили и вопили с тех пор без умолку на протяжении двухсот лет.

Вопили они и сейчас, не давая малышке и минуты покоя, раскачиваясь (в одной руке – молитвенник, в другой – веревка) над колыбелью на блоках, пристегнутых к их поясам, царапая потолок тульями своих черных шляп. И ЕСЛИ МЫ ДЕЙСТВИТЕЛЬНО ХОТИМ ПРИБЛИЗИТЬСЯ К БОГУ, разъяснял Досточтимый Раввин, НЕ НАДЛЕЖИТ ЛИ НАМИ ВЕСТИ СЕБЯ ПОДОБАЮЩЕ? НЕ НАДЛЕЖИТ ЛИ НАМ И В САМОМ ДЕЛЕ ПРИБЛИЗИТЬСЯ? В этом был определенный смысл. А накануне Йом Кипура, святейшего из праздников, в зазор под синагогальной дверью влетела муха и принялась свисающим прихожанам досаждать. Перелетая с лица на лицо, она жужжала, присаживалась на длинные носы, влезала в поросшие волосами уши. И ЕСЛИ НАМ СВЫШЕ НИСПОСЛАНО ИСПЫТАНИЕ, разъяснял Досточтимый Раввин, стараясь не растерять внимания собравшихся, НЕ НАДЛЕЖИТ ЛИ НАМ ПРОЙТИ ЧЕРЕЗ НЕГО С ДОСТОИНСТВОМ? И НАСТОЯТЕЛЬНО ВАС ПРОШУ: НЕ ВЫПУСКАЙТЕ ИЗ РУК ВЕЛИКУЮ КНИГУ, ПОКУДА НЕ РУХНЕТЕ НА ЗЕМЛЮ!

Но до чего же докучлива была муха, щекотавшая самые щекотливые места. И КАК БОГ ПРИЗВАЛ АВРААМА УКАЗАТЬ ИСААКУ НА ОСТРИЕ НОЖА, ТАК И НАС ПРИЗЫВАЕТ ОН ВОЗДЕРЖАТЬСЯ ОТ ПОЧЕСЫВАНИЯ ЗАДОВ! И ЕСЛИ КОМУ НЕВТЕРПЕЖ – ЧЕШИТЕ, НО ТОЛЬКО, ВО ИМЯ ВСЕГО СВЯТОГО, ЛЕВОЙ РУКОЙ! Одна половина поступила именно так, как разъяснял Досточтимый Раввин: выпустила сначала веревку, а потом уже Великую Книгу. Это были предшественники прихожан Несгибаемой Синагоги, чьи потомки на протяжении двухсот последующих лет ходили, утрированно прихрамывая, чтобы напоминать себе (но, что еще важнее – окружающим), как они прошли через Испытание: дескать, Священное Слово возобладало. (ПРОСТИТЕ, РЕБЕ, О КАКОМ ИМЕННО СЛОВЕ ИДЕТ РЕЧЬ? Досточтимый Раввин шлепает воспитанника обратным концом указки, за мгновение до этого скользившей по строчкам Торы: И ТЫ ЕЩЕ ОСМЕЛИВАЕШЬСЯ СПРАШИВАТЬ!..) Некоторые Несгибанцы зашли так далеко, что вообще перестали ходить, подчеркивая этим драматизм падения. Это, конечно, лишало их возможности посещать синагогу. НАШИ МОЛИТВЫ – В ОТСУТСТВИИ МОЛИТВЫ, – говорили они. НАША ВЕРНОСТЬ ЗАПОВЕДЯМ – В ИХ НАРУШЕНИИ.

Те, кто предпочел выпустить молитвенник и благодаря этому не упал, стали предшественниками прихожан Синагоги Падших (прозванных так Несгибанцами). Они вечно теребили бахрому, специально пришиваемую к манжетам своих рубах, с тем, чтобы напоминать себе (но, что еще важнее – окружающим), как они прошли через Испытание: дескать, наши веревки всегда при нас, а дух Священного Слова все равно возобладает. (Простите, но хоть один человек знает, о каком Священном Слове мы говорим? Все недоуменно пожимают плечами и возвращаются к прерванному спору о том, как лучше разделить тринадцать ватрушек на сорок три человека.) Именно обычаи Падших претерпели изменения: на смену блокам пришли подушки; на смену молитвенникам на иврите – молитвенники на куда более понятном идиш; на смену Раввину – совместно проводимые службы и дискуссии, заканчивавшиеся (но еще чаще прерывавшиеся) застольем, выпивкой и сплетнями. Несгибанцы смотрели на Падших свысока, а те, похоже, готовы были пожертвовать любым еврейским законом в угоду тому, что они расплывчато называли великим и необходимым примирением религии с жизнью. Несгибанцы поносили Падших последними словами и грозили им вечными муками в лучшем из миров за их стремление к комфорту в этом. Но подобно молочнику Шмулю Ш, страдавшему хроническим гайморитом, Падшие на Несгибанцев чихать хотели. Вообще, за исключением тех редких случаев, когда они начинали напирать с противоположных сторон на стены синагоги, стремясь сделать штетл более набожным или более мирским, Несгибанцы и Падшие научились жить, полностью игнорируя друг друга.

Шесть дней подряд жители штетла, как Несгибанцы, так и Падшие, провели в очередях у входа в Несгибаемую Синагогу, чтобы поглядеть на мою прародительницу. Многие приходили по несколько раз. Мужчины могли обследовать малышку вблизи, потрогать ее, поагукать, даже подержать на руках.

Женщин, естественно, внутрь Несгибаемой Синагоги не допускали, ибо, как давным-давно разъяснил Досточтимый Раввин, И КАК ЖЕ УСТРЕМЛЯТЬСЯ НАМ К БОГУ СЕРДЦЕМ И УМОМ, ЕСЛИ ИНОЙ НАШ ОРГАН ТОЛКАЕТ НАС К НИЗМЕННЫМ ПОМЫСЛАМ САМИ ЗНАЕТЕ О ЧЕМ?

Казалось, разумного компромисса удалось достичь в 1763 году, когда женщинам было позволено молиться в сыром и тесном синагогальном подполе под специально устроенным стеклянным полом. Но очень скоро мужчины, болтавшиеся над этим полом, стали переводить свои взоры со страниц Великой Книги на хоровод вырезов внизу. Черные брюки внезапно сделались тесны; столкновения и раскачивания участились; иные органы вторглись в фантазии сами знаете о чем и теперь грозили прорвать ткань святейшей из молитв: СВЯТ, СВЯТ, СВЯТ ВСЕХ ПОДРЯД ГОСПОДЬ СИЛ! МИР ПОЛНИТСЯ ЕГО СЛАВОЙ!

Досточтимый Раввин разъяснил сие недоразумение в одной из своих многочисленных послеполуденных проповедей. И ДАВАЙТЕ ЖЕ ВСПОМНИМ МУДРЕЙШУЮ ИЗ БИБЛЕЙСКИХ ПРИТЧ О СОВЕРШЕНСТВОВАНИИ РАЯ И АДА. И СОЗДАЛ БОГ НА ВТОРОЙ ДЕНЬ – КАК ВСЕ МЫ ЗНАЕМ, А ЕСЛИ НЕ ЗНАЕМ, ТО ДОЛЖНЫ, – ДВЕ ПРОТИВОСТОЯЩИХ ДРУГ ДРУГУ СФЕРЫ: СФЕРУ РАЯ И СФЕРУ АДА, КУДА ВСЕМ НАМ, ВКЛЮЧАЯ И ПАДШИХ – ЧТОБ ИМ ВЕК ОТ ПОТА НЕ ПРОСЫХАТЬ, – РАНО ИЛИ ПОЗДНО СУЖДЕНО ПЕРЕСЕЛИТЬСЯ. И НО НЕ СЛЕДУЕТ ЗАБЫВАТЬ, ЧТО НА СЛЕДУЮЩИЙ, ТРЕТИЙ, ДЕНЬ ВЗГЛЯНУЛ БОГ НА ДЕЛО РУК СВОИХ И УВИДЕЛ, ЧТО РАЙ ВЫШЕЛ У НЕГО НЕ СОВСЕМ ТЕМ РАЕМ, НА КОТОРЫЙ УПОВАЛ ОН В СВОИХ МОЛИТВАХ, ДА И АД ПОЛУЧИЛСЯ НА АД НЕПОХОЖ. И ТОГДА, СОГЛАСНО МЕНЕЕ ЗНАЧИТЕЛЬНЫМ И ТРУДНОПОСТИЖИМЫМ ТЕКСТАМ, ОН, ОТЕЦ ВСЕХ ОТЦОВ, ПОДНЯЛ ЗАВЕСУ МРАКА, РАЗДЕЛЯВШУЮ ПРОТИВОСТОЯЩИЕ СФЕРЫ, ДОЗВОЛИВ БЛАЖЕННЫМ И ГРЕШНИКАМ УЗРЕТЬ

ДРУГ ДРУГА ЧЕРЕЗ ОКНО. И, КАК ОН И РАССЧИТЫВАЛ, БЛАЖЕННЫЕ ВОЗРАДОВАЛИСЬ ПРИ ВИДЕ МУК ГРЕШНИКОВ, И РАДОСТЬ ИХ ВОЗРОСЛА ПРЕД ЛИКОМ ПЕЧАЛИ. И ГРЕШНИКИ УВИДЕЛИ БЛАЖЕННЫХ, УВИДЕЛИ РАКОВЫЕ ШЕЙКИ И ПРОШЮТО, УВИДЕЛИ, ЧЕМ НАБИВАЮТСЯ ЗАДНИЦЫ МЕНСТРУИРУЮЩИХ ШИКС, И СОВСЕМ О СЕБЕ ПОЖАЛЕЛИ. И УВИДЕЛ БОГ, ЧТО ТАК ОНО ХОРОШЕЕ. И НО ВСКОРЕ ОКНО СДЕЛАЛОСЬ ЧЕРЕСЧУР БОЛЬШИМ ИСКУШЕНИЕМ. ВМЕСТО ТОГО ЧТОБЫ ВКУШАТЬ ПРЕЛЕСТИ РАЙСКОГО ЦАРСТВА, БЛАЖЕННЫЕ УПИВАЛИСЬ ЗРЕЛИЩЕМ АДСКИХ ЖЕСТОКОСТЕЙ. И ВМЕСТО ТОГО ЧТОБЫ ОТ ЭТИХ ЖЕСТОКОСТЕЙ СТРАДАТЬ, ГРЕШНИКИ ТЕШИЛИ СЕБЯ СОЗЕРЦАНИЕМ РАЙСКИХ БЛАЖЕНСТВ. И СО ВРЕМЕНЕМ ТЕ И ДРУГИЕ ДОСТИГЛИ ПОЛНОГО РАВНОВЕСИЯ, ПРОДОЛЖАЯ ЗАВОРОЖЕННО ГЛЯДЕТЬ ДРУГ НА ДРУГА И НА САМИХ СЕБЯ. И ОКНО ПРЕВРАТИЛОСЬ В ЗЕРКАЛО, ОТ КОТОРОГО НИ БЛАЖЕННЫЕ, НИ ГРЕШНИКИ НЕ В СОСТОЯНИИ БЫЛИ ОТВЕСТИ ВЗОРЫ. И ТОГДА БОГ ВНОВЬ ОПУСТИЛ ЗАВЕСУ, НАВЕКИ ЗАКРЫВ ВРАТА МЕЖДУ ЦАРСТВАМИ, И ТАК ЖЕ И НАМ НАДЛЕЖИТ ПОСТУПИТЬ С НАШИМ ИСКУСИТЕЛЬНЫМ ОКНОМ: ЗАДЕРНУТЬ ЗАВЕСУ МЕЖДУ ЦАРСТВАМИ МУЖЧИН И ЖЕНЩИН.

Подпол затопили отстойными водами реки Брод, а в торцовой стене синагоги продолбили отверстие размером с яйцо, через которое женщины, одна за другой, могли лицезреть священный ковчег и болтающиеся над ним мужские пятки, нередко изгвазданные в дерьме, хотя и без дерьма оскорблений было предостаточно.

Через это отверстие женщины штетла и рассматривали поочередно мою пра-пра-пра-пра-прабабушку. Озадаченные удивительно взрослыми чертами чада (верный знак дьявольских происков), многие из них пребывали в убеждении, что она не чадо, а исчадье. Но всего вероятнее, что на эти мысли навело их отверстие. На таком расстоянии и в такой неудобной позе (ладони вдавлены в стену, глаз внутри полого яйца) у них не было возможности удовлетворить ни один из своих материнских инстинктов. К тому же отверстие было слишком мало, чтобы вместить малышку целиком, поэтому им приходилось мысленно собирать ее в целое из разрозненных мозаичных фрагментов: вот пальчики, переходящие в ладошку, переходящую в запястье, переходящее в предплечье, воткнутое в плечевой сустав… Они возненавидели ее недостижимость, непостижимость, всю ее целиком.

На седьмой день Многоуважаемый Раввин заплатил четыре куриных ляжки и горсть синих камушков кошачьего глаза за то, чтобы в еженедельном информационном листке Шимона Т увидело свет следующее объявление: что по доселе не выясненной причине в штетл был подброшен младенец, что он вполне очарователен, воспитан и даже не воняет и что, заботясь о благе младенца, равно как и своем собственном, Многоуважаемый Раввин решительно намерен отдать его любому добропорядочному мужчине, готовому назвать его своей дочерью.

На следующее утро он обнаружил пятьдесят две записочки, распушенные, как петушиные перья, под входной дверью Несгибаемой Синагоги.

От изготовителя всяческих безделушек из медной проволоки Пешеля С, овдовевшего всего через два месяца после свадьбы, в день Погрома Порванных Одежд: Если не ради девочки, то ради меня. Человек я добропорядочный и кое-чего заслуживаю.

От одинокого красильщика свечей Мордехая К, чьи руки обтягивали несмываемые восковые перчатки: Весь день я один-одинешенек у себя в мастерской. Не останется после меня свечных красильщиков. Не знаю, складно ли я выражаюсь.

От безработного Падшего Лампла В, который расслаблялся на Пасху не потому, что того требовал обычай, а потому что с какой стати эта ночь должна отличаться от всех других? От совершенства я, конечно, далек, но отцом буду отличным, и вы это знаете.

От покойного философа Пинхаса Т, которого стукнуло по голове обвалившимся на мельнице брусом: Верни ее в реку, отпусти ее ко мне.

В маленьких, больших и даже неохватных вопросах еврейской веры Многоуважаемому Раввину не было равных: когда дело касалось религии, он разрешал казавшиеся неразрешимыми проблемы путем обращения к самым туманным, не поддающимся расшифровке текстам; но о самой жизни он мало что знал, и поэтому – равно как и потому, что в древних книгах ничего не говорилось о младенце, и еще потому, что не у кого было спросить совета (да и на что это будет похоже, если он, источник всевозможных советов, сам отправится за советом?), потому что младенец попал к нему из жизни, был жизнью, он совершенно не знал, как ему поступить. ВСЕ ОНИ ЛЮДИ ПРИЛИЧНЫЕ, – размышлял он. ЗВЕЗД С НЕБА, МОЖЕТ, И НЕ ХВАТАЮТ, НО ВПОЛНЕ СЕРДОБОЛЬНЫЕ. КТО НЕ ЗАСЛУЖИВАЕТ ЕЕ МЕНЬШЕ ОСТАЛЬНЫХ?

ЛУЧШЕЕ РЕШЕНИЕ – НИЧЕГО НЕ РЕШАТЬ, решил он и высыпал записки к ней в колыбель, дав зарок отдать мою пра-пра-пра-пра-пра-бабушку (а значит, в известной степени, и меня) автору той, которой она первой коснется. Но она не коснулась ни одной. Она и глазом в их сторону не повела. Она два дня пролежала не шелохнувшись, ни разу не заплакав, не разомкнув губ даже для еды. Мужчины в черных шляпах продолжали вопить молитвы со своих блоков (СВЯТ, СВЯТ, СВЯТ…), продолжали раскачиваться над перемещенной Брод, продолжали сжимать Великую Книгу крепче веревок, вознося молитвы о том, чтобы кто-нибудь внял их молитвам, пока однажды, посреди ранней вечерней службы, достопочтимый торговец фаршированной рыбой Битцл Битцл Р не возопил о том, о чем все уже давно только и думали: РАЗВЕ МОЖНО ПРИБЛИЗИТЬСЯ К БОГУ, НАХОДЯСЬ В ТАКОЙ БЛИЗОСТИ К ГОВНУ!

Многоуважаемый Раввин не нашелся, что возразить и приостановил молитвы. Он опустился на застекленный пол и приоткрыл священный ковчег. Чудовищное зловоние вырвалось оттуда – всепроникающий, тошнотворный, нечеловеческий смрад, венец омерзения. Он вытек из священного ковчега, заполнил собой синагогу, разлился по всем улицам и закоулкам штетла, проник под каждую подушку в каждой спальне (просочившись на вдохе в ноздри спящих и до выдоха успев пораспугать их сладкие сны) и стек, в конце концов, в Брод.

Младенец по-прежнему молчал и не шевелился. Многоуважаемый Раввин поставил колыбель на пол, извлек из нее единственную пропитанную дерьмом записку и возгласил: ПОХОЖЕ, ДЕВОЧКА ВЫБРАЛА СЕБЕ В ОТЦЫ ЯНКЕЛЯ!

Мы оказались в хороших руках.

20 июля 1997

Дорогой Джонатан,

Уповаю написать это письмо хорошо. Как ты знаешь, я с английским непервосортен. По-русски идеи выражаются мной абнормально хорошо, но второй мой язык не такой высшей пробы. Я навставлял вещей, как ты меня проконсультировал, и истерзал тезаурус, который ты мне презентовал, как ты меня проконсультировал, когда мои слова выглядели слишком миниатюрно или неподобающе. Если тебя не радует исполненное мной, приказываю отправить его обратно. Я буду горбатить над ним с упорством, пока ты не будешь умиротворен.

Я окружил конвертом запрошенные тобой вещи, не утая открыток с видами Луцка, гроссбуха переписи населения шести деревень до перед войной и фотографий, которые ты оставил мне на хранение из осторожных целей. Это было очень-очень-очень правильно, скажешь нет? Я должен съесть кусок пирога позора за то, что случилось с тобой в поезде. Я знаю, какой знаменательной была для тебя, для нас обоих, эта коробка, и знаю, что ее содержимое не заменить. Воровство – постыдная вещь, но вещь, которая то и дело случается с людьми в украинских поездах. Поскольку имя укравшего коробку охранника не налипло на пальцы, добиться ее возвращения будет невозможно, и тебе следует признать, что она потеряна навсегда. Только, пожалуйста, не допусти, чтобы твои впечатления от Украины повредили твоему представлению об Украине, которое пускай остается как о суперклевой бывшей советской республике.

Пользуюсь случаем, чтобы изречь тебе мою благодарность за твое долготерпение и стоицизм в отношении меня во время нашего путешествия. Возможно, ты подсчитывал на переводчика с большими способностями, а я знаю, что сработал посредственно. Мне следует съесть кусок пирога позора за то, что мы не нашли Августину, но ведь ты ухватываешь, как это было емкотрудно. Возможно, будь в нашем распоряжении больше дней, мы смогли бы ее обнаружить. Мы бы расследовали все шесть деревень и допросили много жителей. Мы бы сдвинули с мест все камни. Но мы уже столько раз все это изрекали.

Спасибо за репродукцию фотографии Августины с семьей. Я бесконечно раздумывал про то, что ты сказал, как в нее влюбляешься. По правде, я в это недопроник, когда ты изрек это в Украине. Но я уверен, что теперь допроник. Я экзаменую ее один раз, когда утро, и один раз перед тем, как отправляюсь производить храпунчики, и в каждом случае открываю что-нибудь новое: как ее волос отбрасывает тени или как ее губы суммируют углы.

Я до того счастлив, что ты остался умиротворен первым разделом, который я тебе отпочтовал. Ты должен знать, что я исполнил исправления, которые ты затребовал. Я приношу извинения за последнюю строчку про то, как ты очень избалованный еврей. Она изменена и теперь гласит: «Мне не хочется десять часов рулить в какой-то уродливый город, чтобы присматривать за каким-то избалованным евреем». Я растянул первую часть о себе и выбросил слово «негры», как ты распорядился, хотя я, правда, к ним очень привязан. Мне радостно, что ты усладился предложением «Когда-нибудь и ты станешь делать для меня вещи, которые ненавидишь. Это потому, что мы семья». Однако должен осведомиться: что такое трюизм?

Я обмозговал твои слова о том, чтобы сделать часть о моей бабушке более растянутой. Поскольку ты прочувствовал это с такой силой тяжести, я решил, что будет о’кей включить те части, которые ты мне отпочтовал. Не могу сказать, что я высидел эти вещи, но могу сказать, что вожделел бы быть человеком, способным к высиживанию подобных вещей. Они очень красивые, Джонатан, и я почувствовал в них правду.

И спасибо, не могу не изречь, за то, что не упомянул неистину о том, какой я высокий. Я подумал, что это было бы превосходнее, если бы я был высоким.

Я усилился исполнить следующий раздел, как ты распорядился, заостряясь вниманием на всем, чему ты меня научил. Я также предпринял попытку быть неочевидным или чересчур утонченным, как ты мне продемонстрировал. В относительности валюты, которую ты приложил, должен тебя проинформировать, что я продолжу писать даже в ее отсутствие. Для меня громадная честь – писать для писателя, особенно когда писатель американский, как Эрнст Хемингуэй или ты.

И упоминая твое сочинение: «Сотворение Мира Наступает Часто» было очень возвышенным началом. Некоторые части остались для меня непонятными, но я полагаю это потому, что они очень еврейские, и только еврейский человек способен понять что-то настолько еврейское. Вы потому считаете себя народом-избранником, что никто, кроме вас, не понимает шутих, которые вы про себя запускаете? По этому разделу у меня есть один небольшой вопрос, а именно: знаешь ли ты, что многие имена, которыми ты пользуешься, для Украины неверны? Имя Янкель я слышал, и Ханна тоже, но остальные очень странные. Ты их изобрел? Должен тебя проинформировать, что подобных накладок было много. Это потому, что ты юмористический писатель или потому, что неосведомленный?

Никаких дополнительных ярких замечаний у меня нет, потому что мне необходимо обладать продолжением романа, чтобы быть ярким. Для настоящего времени, уведомляю тебя, что я в восхищении. Хочу известить, что даже после того, как ты презентуешь мне продолжение, я могу не изречь ничего глубокомысленного, но, несмотря на это, возможно, не буду совсем бесполезным. Возможно, если я сочту, что какие-то вещи звучат полуумно, я смогу тебе об этом сообщить, и ты сделаешь их полностью умными. После всего, о чем ты меня проинформировал, я уверен, что с удовольствием прочту останки и буду думать о тебе возвышеннее, если это вообще возможно. А, да, что такое куннилингус?

А теперь к небольшому личному делу. (Ты можешь пропустить эту часть, если она делает тебя скучным человеком. Я это пойму, хотя лучше меня об этом не информировать.) Дедушке нездоровится. Он окончательно изменил свое место жительства на наше. Он отходит на покой в постели Игорька вместе с Сэмми Дэвис Наимладшей, а Игорек отходит на покой на софе. Игорька это не нервирует, потому что он очень хороший мальчик и понимает намного больше, чем все мы думаем. У меня есть мнение, что Дедушка нездоров от меланхолии и что он слепой от меланхолии, хотя слепой он, конечно, не по-настоящему. Его меланхолия значительно усилилась после нашего возвращения из Луцка. Как ты знаешь, он был очень придавлен из-за Августины, даже больше, чем мы с тобой. Не говорить про Дедушкину меланхолию с Отцом все емкотруднее, потому что мы оба не раз заставали его в слезах. Прошлой ночью мы сидели насестом за столом в кухне. Мы ели черный хлеб и собеседовались об атлетике. Сверху до нас доносился звук. Комната Игорька как раз над нами. Я был уверен, что мы слышим плач Дедушки, и Отец тоже был в этом уверен. Еще мы слышали тихую чечетку по потолку. (Когда все в норме, чечетка отличная, как у Днепропетровских Морячков, которые напрочь глухие, но эта чечетка меня не возбуждала.) Мы изо всех сил старались ее не замечать. Звук выдвинул Игорька из его покоя, и он пришел на кухню. «Привет, Неуклюжина», – сказал Отец, потому что Игорек снова пал и снова осинил себе глаз, на этот раз левый. «Я бы тоже хотел поесть черный хлеб», – сказал Игорек, не глядя на Отца. Хоть ему всего тринадцать, почти четырнадцать, он очень сообразительный. (Ты единственный человек, для которого я это отметил. Пожалуйста, ни для кого больше это не отмечай.)

Надеюсь, у тебя все хорошо и у тебя в семье все здоровы и процветают. Мы стали совсем как друзья, пока ты был в Украине, да? В другом мире мы могли бы быть настоящими друзьями. Я буду с нетерпением ждать твоего следующего письма и с нетерпением ждать следующего раздела романа. Я чувствую, что обвязан необходимостью снова съесть кусок пирога позора (у меня в животе скоро не останется места) за новый раздел, которым тебя одаряю, но пойми, что я старался наилучшайше и сделал лучшее из того, что мог, что было лучшим из того, что я мог бы сделать. Мне это так емкотрудно. Пожалуйста, будь правдив, но также, пожалуйста, будь великодушен, пожалуйста.

Бесхитростно,

Александр