Текст книги "Флэшмен"

Она поначалу принялась ломаться, разглагольствовать, но стоило мне сделать вид, что я ухожу, как пташка запела по-иному. Помимо денег, думаю, я ей понравился: играя веером, она то и дело бросала поверх него взгляд своих больших, с миндалевидным разрезом, глаз в мою сторону, явно кокетничая.

– Значит, у вас сложиться плохой мнений о французских девушках? – спросила она.

– Только не у меня, – опять залебезил я. – О вас, у меня, например, самое прекрасное мнение. Как вас зовут?

– Жозетта, – мило прощебетала она.

– Отлично, Жозетта, давайте выпьем за наше будущее знакомство. За мой счет, – и я уронил на стол кошелек. Ее глаза расширились: кошелек выглядел весьма внушительно.

Вы сочтете меня грубым. Так и есть. Но я сэкономил время, а возможно, и деньги тоже, – деньги, которые дураки растрачивают на обещания, а не на удовольствия. У нее дома нашлось вино, мы выпили и болтали добрых минут пять, прежде чем я стал пытаться раздеть ее. Она подхватила игру, дуя губки и бросая на меня соблазнительные взгляды, но едва избавившись от одежды, девчонка тут же обратилась в пламень, и, не стерпев, я взял ее прямо не сходя со стула.

Не могу сказать, почему я нашел ее такой желанной: по причине ли ее связи с Бернье или из-за французских штучек, но я стал частенько навещать ее, и хотя побаивался Бернье, но все же утратил бдительность. И вот вечером, с неделю спустя, когда мы были крепко заняты, на лестнице раздались шаги, и дверь распахнулась. За ней стоял он. Несколько секунд Бернье смотрел, как Жозетта с визгом пытается нырнуть под одеяло, а я, путаясь в подоле сорочки, пытаюсь залезть под кровать – вид соперника поверг меня в ужас. Но он ничего не сказал. Дверь хлопнула, я тотчас вылез и стал натягивать бриджи. В эту секунду мне хотелось одного: оказаться как можно дальше отсюда, поэтому я одевался с некоторой поспешностью.

Жозетта принялась хохотать, и я спросил, что ее так чертовски развеселило.

– Это так смешить, – не унималась она. – Ты… ты наполовину торчать из-под кровати, а Шарль с такой гнев смотреть на твой зад. – И она опять залилась смехом.

Я посоветовал ей придержать язык, она перестала смеяться и попыталась затащить меня обратно в постель, говоря, что Бернье наверняка ушел. Она села и принялась трясти передо мной грудями. Я разрывался между страхом и желанием, пока она не заперла дверь, после чего я решил доделать дело, раз уж начал, и снова разделся. Впрочем, должен признать, что испытал не самое сильное удовольствие, несмотря на то, что Жозетта была в ударе (подозреваю, недавняя ситуация возбудила ее).

Меня терзало сомнение, идти ли мне после этого к ужину, поскольку я был уверен, что Бернье вызовет меня. Но к моему удивлению, когда я собрался с духом и вошел в столовую, он не обратил на меня ни малейшего внимания. Я терялся в догадках, но когда ни на следующий день, ни послезавтра ничего не произошло, я воспрял духом, и даже нанес новый визит Жозетте. Он не заглядывал к ней, и я пришел к выводу, что соперник решил ничего не предпринимать. Значит, Бернье в итоге оказался слабаком, думал я, и уступил свою любовницу мне – не из страха передо мной, безусловно, а из нежелания мараться о ту дрянь, которая обманула его. На самом деле правда заключалась в том, что Бернье не мог вызвать меня, не раскрывая повода и выставляя себя в неприглядном свете, поэтому, лучше меня знакомый с порядками в полку, он избегал возбуждать дело чести из-за женщины. Хотя сам едва сдерживался.

Ничего не подозревая, я расслабился и выболтал секрет Брайанту. Подхалим просиял, и вскоре все плунжеры были в курсе. Теперь катастрофа стала только делом времени, и мне стоило бы догадываться об этом.

Это произошло как-то вечером, после обеда. Мы играли в карты, а Бернье и еще несколько офицеров из «индийцев» вели беседу неподалеку. Играли в «двадцать одно», и случилось так, что во время партии я пошутил насчет бубновой дамы, которую почитал своей счастливой картой. Форрест держал банк, и, когда он перебил мои пять карт тузом и бубновой дамой, Брайант, тупоголовый осел, проверещал:

– Вот это да! Он отбил у тебя даму, Флэши! Какое жуткое огорчение, клянусь Богом!

– Что ты имеешь в виду? – удивленно спросил Форрест, сгребая деньги и карты.

– У Флэши, как известно, бывает наоборот, – заявил Брайант. – Обычно это он отбивает чужих дам.

– А-а, – протянул, ухмыляясь, Форрест. – Но ведь бубновая дама – добрая англичанка, не так ли, Флэш? Ты же, как я слышал, предпочитаешь объезжать французских кобылок.

Все разразились смехом, бросая взгляды в сторону Бернье. Мне стоило бы сохранить спокойствие, но я оказался достаточно глуп, чтобы присоединиться.

– Французские кобылки хороши, – говорю я, – когда на них английский наездник. Француз, конечно, тоже неплох, но не выдерживает долгой скачки.

Острота, без сомнения, вышла довольно плоской, даже если учесть, что мы были навеселе, но и этой искры хватило, чтобы поджечь солому. Следующее, что я помню, это как стул ушел из-под меня, я лежу на полу, а надо мной стоит Бернье с перекошенным от ярости лицом и трясущимися губами.

– Какого дьявола, – начал Форрест, когда я начал подниматься на ноги, и другие тоже повскакали с мест.

Я наполовину встал, когда Бернье ударил меня. Я не удержался и упал опять.

– Бога ради, Бернье! – воскликнул Форрест. – Ты с ума сошел?

И они бросились оттаскивать его, иначе, кажется, он просто растерзал бы меня. Видя, что Бернье держат, я с проклятием поднялся и кинулся на него, но Брайант обхватил меня, крича: «Нет, Флэш! Остынь, Флэши!». Все обступили меня.

Сказать по правде, я был чуть живой от страха, поскольку в воздухе запахло убийством. Лучший стрелок полка ударил меня, и к этому был повод, – будучи напуган или нет, я всегда отличался умением быстро и ясно мыслить в моменты кризиса, – понимая, что нет никакой возможности избежать дуэли. Если, конечно, я не хочу снести удар, что будет означать конец моей карьеры как в армии, так и в свете. Но драться с ним было все равно, что шагнуть в могилу.

Это была ужасная дилемма, и в момент, когда нас растащили, я понял: мне нужно время, чтобы подумать, выработать план, найти выход. Я стряхнул держащие меня руки и, не говоря ни слова, вышел из столовой с видом человека, который предпочитает уйти, чтобы не натворить глупостей.

Мне потребовалось пять минут напряженной работы ума, а потом я вернулся в столовую. Мое сердце стучало как молот, и вид у меня был довольно яростный, так что даже если бы я задрожал, они бы приняли это за проявление гнева.

Когда я вошел, разговоры смолкли. Даже сейчас, шестьдесят лет спустя, я чувствую эту тишину и вижу элегантные фигуры в синих мундирах, и блеск серебряных монет на столе, и Бернье, очень бледного, стоящего в одиночестве у камина. Я направился прямо к нему. Речь у меня уже была приготовлена.

– Капитан Бернье, – начал я, – вы нанесли мне удар рукой. Это было неосторожно, поскольку я, если захочу, могу попросту разорвать вас на куски своими руками. – Конечно, это был полный блеф, как же еще мог говорить настоящий англичанин Флэшмен. – Но я предпочитаю драться как джентльмен, даже если вам это не свойственно. – Я повернулся на каблуках. – Лейтенант Форрест? Можете вы быть моим секундантом?

Форрест выпалил свое «да», а Брайант выглядел удивленным. Он ждал, что я назову его имя, но для него в этой пьесе была припасена другая роль.

– Кто будет вашим секундантом? – хладнокровно спросил я у Бернье.

Он назвал Трейси, одного из «индийцев», и я, отвесив Трейси поклон, подошел к карточному столу, будто ничего не случилось.

– Мистер Форрест уладит детали, – обратился я к остальным. – А нам не раскинуть ли пока партеечку?

Они изумленно уставились на меня.

– Черт возьми, Флэш, ну ты силен! – вскричал Брайант.

Я пожал плечами, и мы вернулись к игре. Все были сильно возбуждены – слишком сильно, чтобы заметить, что мои мысли витают далеко от карточного стола. К счастью, игра в «двадцать одно» не требует большой концентрации.

Через минуту Форрест, обсудивший все с Трейси, подошел ко мне и сказал, что с разрешения лорда Кардигана, в получении которого он не сомневался, мы встретимся в шесть утра за манежем. Подразумевалось, что я выберу пистолеты: как у оскорбленной стороны, выбор оружия был за мной.[19]19
  Выбор оружия. На деле это не обязательно являлось прерогативой оскорбленной стороны, и урегулировалось, как правило, по взаимному соглашению. (Комментарии редактора рукописи).


[Закрыть] Я рассеянно кивнул и попросил Брайанта поторопиться с раздачей. Сыграв еще несколько конов, я заявил, что иду спать, прикурил чируту и вышел, пожелав остающимся спокойной ночи с таким видом, будто мысль о ждущих меня на заре пистолетах заботила меня не больше, чем завтрак. При любом раскладе в тот вечер я существенно вырос в их глазах.

Я остановился под деревьями на пути домой и спустя минуту, как и ожидал, увидел бросившегося вдогонку за мной Брайанта, буквально сгорающего от возбуждения и любопытства. Он принялся бубнить о том, какой я чертовски лихой парень и что за вояка Бернье – настоящий янычар, но я его оборвал.

– Томми, – говорю, – ты ведь не богатый человек.

– А? – растерялся он. – Что…

– Томми, – продолжаю я. – Ты хочешь получить десять тысяч фунтов?

– Бог ты мой, – восклицает Брайант. – За что?

– За то, чтобы Бернье вышел завтра на дуэль с незаряженным пистолетом, – без обиняков заявляю я. О, да! Я хорошо знал малыша Томми.

Он вытаращился на меня и снова принялся бубнить:

– Господи, Флэш, ты с ума сошел? Незаряженным… Как…

– Да или нет, – не отступаю я. – Десять тысяч фунтов.

– Но это же убийство! – взвизгнул он. – Нас повесят за это!

Как видите, ни намека на честь или прочую чепуху в этом роде.

– Никого не повесят, – заявляю я. – И тише ты, понял? Теперь подумай, Томми: ты сообразительный человек и мастак по части шулерских трюков – я наблюдал за тобой. Да тебе это раз плюнуть. За десять-то тысяч, ну?

– Бог мой, Флэш, – пищит он. – Я боюсь.

И опять начинает бубнить, только теперь уже шепотом.

Я не стал его прерывать, понимая, что он никуда не денется. Брайант был маленький жадный ублюдок, и мысль о десяти тысячах была дня него как пещера Аладдина. Я объяснил, как легко и безопасно все будет сделано – план у меня уже был готов с того момента, когда я первый раз выходил из столовой.

– Во-первых, ступай и попроси у Рейнольдса дуэльные пистолеты. Отнеси их к Форресту и Трейси и предложи свои услуги в качестве заряжающего – ты всюду лезешь, так что они с удовольствием примут твои услуги, и у них не зародится никакого сомнения.

– Неужели? – воскликнул он. – Они же знают, что я твой закадычный друг, Флэши.

– Ты же офицер и джентльмен, – напомнил я ему. – Могут ли они хоть на минуту представить, что ты затеваешь такую подлую штуку, а? Нет-нет, Томми, не бери в голову. А поутру, в присутствии хирурга и секундантов ты зарядишь их. Очень аккуратно. Только не говори мне, что ты не сумеешь спрятать в ладони пистолетную пулю.

– О, да, – кивает он. – С легкостью. Но…

– Десять тысяч фунтов, – говорю я.

Он облизнул губы.

– Боже правый, – говорит он наконец. – Десять тысяч. Уф! Честное слово, Флэш?

– Честное слово, – отвечаю я, закуривая новую чируту.

– Я сделаю это. Господи! Флэш, да ты сам дьявол! Но ты же не станешь убивать его? Я не хочу принимать участия в убийстве.

– С моей стороны капитану Бернье грозит не большая опасность, чем мне с его, – уверил я Тома. – А теперь, ноги в руки, и к Рейнольдсу.

Повторять не потребовалось. Это был деятельный сукин сын, скажу я вам. Встряв во что-то, он делал это с душой.

Я вернулся к себе, избавился от поджидавшего меня Бассета и плюхнулся на койку. При мысли о том, что я натворил, у меня пересохло в горле, а руки покрылись потом. Вопреки браваде, разыгранной перед Брайантом, я крепко влип. А если что-то пойдет не так, и Брайант не справится? Во время таких приступов паники я с легкостью рисовал себе то, что произойдет – страх, должно быть, стимулирует воображение, но это были не четкие видения, поскольку в такие моменты человек видит то что, крутится у него в голове, и зацикливается на этом. Я представлял, как Брайанта раскрывают, или начинают подозревать, и как Бернье стоит передо мной, незыблемый, как скала, с заряженным пистолетом в руке, и как дуло направляется прямо мне в грудь, как пуля попадает в меня, и я с криком валюсь мертвым на землю.

При мысли об этом я едва не кричал от ужаса и лежал, рыдая, в темной комнате. Мне хотелось встать и бежать, но ноги отказывались служить. Тогда я стал молиться, чего не делал, должен сознаться, с тех пор, когда мне было лет восемь от роду. Но в мыслях у меня постоянно крутились Арнольд и ад, – и это, без сомнения, говорит о многом, – в конце концов я не нашел ничего лучше, чем бренди, но и оно для меня было как вода.

В ту ночь я не сомкнул глаз, только лежал и слушал, как часы отбивают четверти, пока не наступил рассвет и не пришел Бассет. У меня сохранилось достаточно здравого смысла, чтобы не предстать перед ним трясущимся и с воспаленными глазами, так что я притворился спящим, храпя, как орган, и услышал, как он сказал:

– Невероятно! Послушай-ка, сопит, как младенец. Ну чем не бойцовский петух?

Другой голос, видимо, еще чьего-то денщика, произнес:

– Толку-то, дурачина. Вот посмотрим, как он будет сопеть завтра утром, после того, что Бернье с ним сделает. Небось сон его станет покрепче этого.

Ну хорошо, дружок, подумал я. Кто бы ты там ни был, если только выберусь из этой заварухи, я буду не я, коль не взгляну, какого цвета твои кости, когда кузнец-сержант привяжет тебя к коновязи и начнет спускать шкуру плетью. Посмотрим, как ты сам засопишь после этого. Тут я почувствовал, что этот приступ ярости почти совсем вытеснил страх, – Брайант заметит это, слава Богу, – и когда они вошли, я вполне взял себя в руки, разве что не смеялся.

Когда мне страшно, я в отличие от большинства людей не бледнею, а краснею, и это не раз и не два выручало меня, так как мой страх принимали за ярость. Брайант рассказывал потом, что я появился у манежа красный, как индюк; по его словам, все пребывали в уверенности, что это от моего гнева на Бернье. И все-таки они не считали, что у меня есть хотя бы шанс, и притихли, едва мы прошли плац и горнист протрубил зорю.

Кардигану, конечно, рассказали о ссоре, и кое-кто полагал, что он может вмешаться и запретить дуэль. Но, услышав об оплеухе, он только спросил:

– И когда же они стревяются?

И снова отправился спать, приказав разбудить его в пять. Не то что бы он одобрял дуэли, – хотя сам принимал участие в нескольких знаменитых поединках, – но понимал, что при таких обстоятельствах дело, спущенное на тормозах, губительно отразится на репутации полка.

Бернье и Трейси были уже там, как и хирург. Легкий туман висел под деревьями. Когда мы подходили к ним, под ногами чавкала трава, еще влажная от ночной росы. Форрест шел рядом со мной, а Брайант с пистолетным ящиком под мышкой топал вместе с остальными. Ярдах в пятидесяти, у деревьев, растущих рядом с оградой, стояла небольшая группа офицеров, и я заметил плешь Кардигана, выступающую над его накидкой с капюшоном. Полковник курил сигару.

Брайант и доктор подозвали меня и Бернье и спросили, не желаем ли мы уладить ссору. Никто из нас не сказал ни слова. Бернье был бледен и сосредоточенно глядел в какую-то точку за моим плечом. В этот миг я был так близок к тому, чтобы повернуться и бежать без оглядки, как никогда в своей жизни. Я чувствовал, что мои колени вот-вот подогнутся, а руки под плащом ходили ходуном.

– Ну, хорошо, – сказал Брайант и пошел вместе с хирургом к маленькому столику, который они установили неподалеку. Том вынул пистолеты, и краем глаза я наблюдал, как он проверяет кремни, засыпает в ствол порох и забивает шомполом пули. Подойти ближе я не отваживался, к тому же подошел Форрест и отвел меня на мою позицию. Когда я обернулся, хирург наклонился за упавшей пороховой фляжкой, а Брайант загонял в один из пистолетов пыж.

Они с минуту посовещались, потом Брайант подошел к Бернье и протянул ему пистолет, затем принес мне другой. Позади никто не стоял, и когда моя рука коснулась рукояти, Брайан едва заметно мне подмигнул. Сердце едва не выпрыгнуло из груди, и я не берусь описать, какое облегчение разлилось по моему телу, отдаваясь в каждом члене. Я возвращался к жизни.

– Джентльмены, вы твердо убеждены продолжать дуэль? – Брайант по очереди посмотрел на каждого из нас.

– Да, – ясно и четко сказал Бернье. Я кивнул.

Брайант отступил назад, чтобы уйти с линии огня, секунданты и доктор заняли места рядом с ним, оставив меня и Бернье, стоящих друг напротив друга на расстоянии примерно двадцати ярдов. Он стоял вполоборота ко мне, опустив пистолет и смотрел прямо мне в лицо, будто выбирая точку прицеливания – с такого расстояния он легко попадал в туза.

– Пистолеты стреляют с первого нажатия, – объявил Брайант. – Когда я брошу платок, можете поднимать оружие и стрелять. Я отпущу его через несколько секунд.

И поднял руку с платком.

Я услышал щелчок – это Бернье взвел курок. Он смотрел мне прямо в глаза. Расслабься, Бернье, подумал я, твои старания бессмысленны.

Платок упал.

Правая рука Бернье поднялась, словно лапа железнодорожного семафора, и не успел я взвести курок, как уже глядел в дуло его пистолета. Краткий миг, и меня окутало облако дыма, а следом за выстрелом что-то чиркнуло меня по щеке, оставив грязный след. Пыж. Я отступил на шаг. Бернье изумленно глядел на меня, видимо, удивляясь, что я еще стою. Кто-то закричал: «Господи, промахнулся!». Другой голос строго призвал к тишине.

Пришла моя очередь, и на мгновение меня обуял соблазн подстрелить эту свинью здесь и сейчас. Но Брайан мог потерять голову, а это не входило в мои планы. Зато я знал, как заслужить славу, способную за неделю обежать всю армию: старина Флэши, который увел у другого девчонку и получил от него удар, оказался столь благороден, что пощадил противника на дуэли.

Все застыли как статуи, не сводя глаз с Бернье, в ожидании момента, когда я сражу его выстрелом. Я взвел пистолет, пристально глядя на противника.

– Ну давай же, черт тебя побери! – не выдержал он. На лице его читались страх и ярость.

Я выждал еще секунду, потом вскинул пистолет до уровня бедра, направив ствол заметно в сторону от цели. Все это я проделал почти небрежно, буквально за секунду, давая каждому понять, что стреляю без прицела. И спустил курок.

Этот выстрел вошел в историю полка. Я предполагал, что пуля ударит в землю, но оказалось, что именно в этом месте, ярдах в тридцати, хирург оставил свою сумку и бутылку со спиртом. По чистой случайности пуля аккуратно срезала горлышко от бутылки.

– Бог мой, он потратил выстрел! – взревел Форрест. – Потратил!

Крича, они побежали вперед. Доктор чертыхался, глядя на разбитую бутылку. Брайант хлопал меня по спине, Форрест жал руку, Трейси застыл в изумлении: им показалось, как, впрочем, и остальным, что я пощадил Бернье и одновременно дал доказательство своей поразительной меткости. Что до Бернье, то он был едва жив, как чувствовал бы себя любой на его месте. Я подошел к нему, протянув руку, и он вынужден был принять ее. Его обуревало желание запустить мне в лицо пистолет, и когда я сказал: «Больше никаких обид, приятель?» – он буркнул что-то, повернулся на каблуках и зашагал прочь.

Это не осталось незамеченным со стороны Кардигана, и в разгар шумного завтрака – плунжеры праздновали событие в привычном стиле, то и дело вспоминая, как я стоял против него, а потом потратил выстрел, – меня вызвали в штаб. Кроме Кардигана там присутствовали адъютант, Джонс и Бернье, черный, как туча.

– Говорю вам, я этого не допущу! – говорил Кардиган. – А, вот и Фвэшмен! Ну-ну. А теперь пожмите друг другу руки, вам говорю, капитан Бернье! Я хочу свышать, что дево уважено и честь удовветворена.

– Что до меня, – заявил я, – то я воистину сожалею о случившемся. Но удар был за капитаном Бернье, не за мной. Однако вот еще раз моя рука.

– Почему вы потратили выстрел? – резко спросил Бернье. – Хотели сделать из меня посмешище? Почему не выстрели, как должно поступать мужчине?

– Дорогой сэр, – ответил я. – Я не указывал вам, куда направить ваш выстрел; так не указывайте мне, куда направлять мой.

Эта реплика, должен вам заявить, попала во все словари крылатых выражений. Не прошло и недели, как она прозвучала в «Таймс», и мне рассказывали, что, услышав ее, герцог Веллингтон заметил:

– Чертовски хорошо сказано. И чертовски верно.

Вот так этим утром родилось имя Гарри Флэшмена – имя, немедленно доставившее мне такую известность, которой я не добился бы, даже в одиночку атаковав батарею. Такова слава, особенно в мирное время. История стремительно распространялась, и однажды я обнаружил, что на меня показывают пальцем на улицах; один священник из Бирмингема написал мне, что, проявив милосердие, я сам заслужил его, а Паркин, оружейник с Оксфорд-стрит, прислал пару пистолетов с серебряными ложами и моими инициалами на них. Недурной ход для торговли, надо полагать. А еще в парламенте как-то подняли вопрос о порочной практике дуэлей, и Маколей[20]20
  Томас Бабингтон Маколей (1800–1859) – знаменитый английский поэт, историк и государственный деятель.


[Закрыть] заявил в ответ, что с тех пор, как один из дуэлянтов выказал в недавнем деле недюжинное благородство и человечность, правительство, хоть и продолжая осуждать поединки, надеется, что это послужит добрым примером. («Правильно! Правильно!» и аплодисменты.) Как передавали, дядя Биндли обронил, что не ожидал такого от своего племянника, и даже Бассет выпячивал грудь колесом, гордясь, что служит у такого лихого рубаки.

Единственным человеком, критически настроенным ко мне, оказался отец. В одном из немногих своих писем он советовал мне: «В другой раз не будь таким безмозглым идиотом. На дуэли дерутся не ради того, чтобы палить в молоко, а чтобы убивать своих противников».

Итак, получив Жозетту по праву завоевания, – могу сказать, она испытывала нечто вроде благоговения по отношению ко мне, – и, составив себе репутацию храбреца, меткого стрелка и обладателя прекрасных манер, я чувствовал себя просто великолепно. Единственной занозой был Брайант, но я легко уладил этот вопрос.

Устав восхвалять меня в день дуэли, он пришел спросить насчет своих десяти тысяч. Ему было известно, что у меня, или, правильнее сказать, у моего отца – есть значительное состояние, но я прекрасно понимал, что никогда не сумею выпросить десять тысяч у сатрапа. Так я и заявил Брайанту, и вид у него стал такой, будто я со всех сил пнул его ногой в живот.

– Но ты же обещал мне десять тысяч, – принялся клянчить он.

– Это было нелепое обещание, ты сам поймешь, если хорошенько поразмыслишь, – ответил я. – Десять тысяч золотых! Я хочу сказать: кто заплатит такую уйму денег?

– Лживая свинья! – взревел он, чуть не плача от ярости. – Ты же поклялся заплатить!

– Еще одна глупость, в которую ты поверил, – отмахнулся я.

– О да, клянусь Богом! – буркнул Том. – Стоило догадаться об этом! Ты не обманешь меня, Флэшмен, иначе я…

– Иначе ты что? Расскажешь об этом всем? Признаешься, что отправил человека к барьеру с незаряженным пистолетом? Интереснейшая получится история. Тебе придется признаться в тяжком проступке – это ты понимаешь? Не знаю, поверят ли тебе, но то, что выкинут со службы за недостойное поведение – это уж наверняка. Не так ли?

Теперь он видел, как обстоят дела, и ничего не мог с этим поделать. Брайант принялся топать ногами и рвать на себе волосы, потом стал упрашивать меня, но я только посмеялся над ним. Под конец стал угрожать.

– Ты пожалеешь об этом! – кричал он. – Богом клянусь, я еще доберусь до тебя!

– На это у тебя не больше шансов, чем заполучить десять тысяч, – заявил я, и ему ничего не оставалось, как уйти.

Брайант не страшил меня, в том, что я ему сказал, не было ни капли лжи. Он не посмеет и слова проронить в интересах своей же собственной безопасности. Бесспорно, будь у него хоть чуть-чуть мозгов, он бы сразу учуял тухлый запашок от байки про десять тысяч. Но жадность сгубила его, а я достаточно долго прожил на свете, чтобы усвоить истину: нет такой глупости, какой не смог бы совершить мужчина, когда на кону большие деньги или женщина.

В любом случае, я мог поздравить себя с тем, какой оборот приняла эта история. Оглядываясь назад, должен сказать, что это было одно из самых важных и полезных событий в моей жизни. Однако впереди меня поджидали проблемы, вызвавшие весьма неприятные последствия. Случилось это спустя несколько недель и закончилось тем, что мне на время пришлось оставить полк.

Описанные выше события произошли незадолго до того, как нешему полку «выпала честь» (как это называли) служить почетным эскортом на пути в Лондон прибывшему в страну будущему супругу королевы, принцу Альберту. Его сделали шефом полка, и среди прочего нам пожаловали мундир нового образца, а Одиннадцатый легкий драгунский сменил название на Одиннадцатый гусарский. Ну это так, к слову. Что важно: принц почувствовал к нам живейший интерес, а сплетни про дуэль наделали столько шума, что он не мог оставить их без внимания и, будучи лицемерным немецким педантом, нашел повод сунуть свой нос в это дело.

Тут-то я и влип. Как это так?! – в его дорогом новом полку есть, оказывается, офицеры, путающиеся с французскими шлюхами, и даже дерущиеся из-за них на дуэли! Принц пришел в неистовство, и в результате Кардиган вызвал меня и посоветовал исчезнуть на время, ради моего же блага.

– От меня потребовави, – сказал он, – чтобы вы оставиви повк. Мне дано официавьное распоряжение, которое надо понимать как постоянное, но я намерен трактовать его как временное. У меня нет жевания вишаться усвуг такого многообещающего офицера, это также и в интересах Его Коровевского Вевичества, смею вас уверить. Вы, конечно, можете подать в отставку, но я думаю, двя вас будет вучше, есви вас куда-нибудь откомандируют. Я отправвю вас, Фвэшмен, в другую часть, пока вся эта кутерьма не увяжется.

Мне эта идея не слишком импонировала, а когда выяснилось, что для меня избрали полк, расквартированный в Шотландии, я почти взбунтовался. Но вскоре понял, что это только на несколько месяцев, а кроме того, важно было сохранить на своей стороне Кардигана: случись, например, что на моем месте оказался бы Рейнольдс, дело приняло бы совсем другой оборот, а вот я числился у Кардигана среди любимчиков. А любой подтвердит, что если вы числитесь в любимчиках у лорда Ну-Ну, то он будет горой стоять за вас, все равно, виноваты вы или нет. Старый дурак.