Текст книги "Горячие точки геополитики и будущее мира"

Немецкий экспорт в настоящее время составляет 35–40 % от всего ВВП страны. Это огромная величина. Для сравнения, экспорт США меньше 10 % от ВВП, а у Китая – около 30 %. Конечно, есть еще более экспортно-ориентированные страны, но размеры их экономик на порядки меньше немецкой. Ни одно государство в мире, обладающее крупным народным хозяйством, не зависит от экспорта в такой степени, как Германия. Получается палка о двух концах: с одной стороны, Германия является чрезвычайно эффективным производителем, а с другой стороны, ее экономическое благополучие в сильнейшей степени зависит от благополучия потребителей ее продукции. Германия производит столько, сколько сама не в состоянии потребить, причем излишки сопоставимы с внутренним потреблением. Если пострадает немецкий экспорт, если внешние клиенты не захотят или не смогут оплачивать немецкие товары, то Германия окажется перед лицом серьезнейшего кризиса. Это – корень всего, что произошло в ЕС; без понимания именно вот этой сути трудно объяснить все текущие европейские проблемы.

Половина всего немецкого экспорта идет в страны Евросоюза, зона свободной торговли которого является залогом процветания Германии. Безотносительно высочайшей эффективности немецкой промышленности без открытости европейских рынков, без отсутствия таможенных тарифов Германия не сможет удерживать текущий объем своей экономики на достигнутом уровне, а это означает неминуемый рост безработицы. Поэтому Германия заинтересована в существовании Европейского Союза более, чем кто бы то ни было. Все остальные страны – члены сообщества зависят от экспорта своих товаров в значительно меньшей степени. Германия, как крупнейшая экономика и одновременно крупнейший кредитор Евросоюза, обладает огромным, даже непропорционально огромным влиянием на политику ЕС. Она во многом формирует монетарную стратегию Европейского центробанка – естественно, в своих интересах; она в значительной степени определяет правила игры на общем рынке, задавая тон в принятии регулятивных актов.

После того как финансовый кризис пришел в Европу, Германия не была настроена на излишнюю поддержку банковской системы. Внутри страны ситуация оставалась под контролем властей, предпринятые меры работали достаточно хорошо. Проблемы были с другими странами союза, избиратели которых не имеют голос при выборах федерального канцлера. Ангеле Меркель в первую очередь необходимо отвечать чаяниям ее электората, тех миллионов немцев, которые не обязаны глубоко разбираться в вопросах, почему их личное благосостояние и их рабочие места зависят от способности остальных европейцев покупать немецкие продукты.

С точки зрения обычного бюргера, проблемы остальной Европы проистекали от лени и желания потакать своим слабостям. С точки зрения некоторых продвинутых аналитиков в других странах ЕС, источником этих проблем явилось то, что Германия отстроила европейскую систему, отталкиваясь только от собственных нужд. Вот это противоречие и является главным в современном Евросоюзе, постепенно увеличивая расстояние, отделяющее Германию от остальных европейских стран.

* * *

Таким образом, проблемы, как будто бы касающиеся только ипотеки, вызвали кризис суверенных (то есть государственных) долгов. Меры жесткой экономии, предпринятые для стабилизации финансового и банковского рынка, вызвали замедление европейской экономики. Сокращение государственных расходов означало сокращение госслужащих и госзакупок. Это привело к дальнейшему замедлению экономик. Уменьшились налоговые поступления, поэтому некоторые европейские правительства столкнулись с трудностями по выплате своих долгов. Это, в свою очередь, послужило катализатором нового банковского кризиса, так как многие европейские банки имели большой портфель европейских государственных облигаций как абсолютно надежную часть своих активов – как «инвестиции, которые невозможно потерять». Если такие страны, как Греция или Испания, оказываются не в состоянии обслуживать свои долги, то банки – держатели этих долгов оказываются под серьезнейшей угрозой, которая вполне реально ведет к коллапсу всей европейской финансовой системы.

Были возможны три стратегии борьбы с финансовыми проблемами. Первая предполагала, что самые стабильные и богатые страны ЕС, в первую очередь Германия, покроют долги Греции и других южно-европейских должников. Противоположная стратегия заключалась в том, что Греция должна сама вернуть свои долги, максимально сократив государственные расходы.

Третий вариант предусматривал, что за все заплатят банки, фактически списав «плохие долги». Это было отвергнуто сразу, поскольку все понимали, что европейские банки не выдержат такого удара и будут просто разрушены, хотя этот путь означал расплату банков за свои собственные ошибки (в оценке рисков). Германия выступала за второй путь, Греция – ожидаемо за первый. Понятно, что в такой ситуации требовалось достичь некоторого компромисса – он и был достигнут. Банки согласились простить Греции некоторый объем долга, другая часть была покрыта из средств Евросоюза, ЕЦБ и Международного валютного фонда (МВФ). В ответ Греция обязалась сократить госрасходы и придерживаться политики жесткой экономии.

Все это выглядело разумным. Однако влияние сокращения госрасходов на экономику Греции оказалось заметно более значительным, чем ожидалось. Как и во многих других европейских странах, в Греции очень многие виды экономической и общественной жизни были завязаны на государство. Например, вся система здравоохранения, некоторые другие совершенно необходимые в повседневной жизни сферы. Врачи, остальной медицинский персонал были государственными служащими. Сокращение госрасходов привело к снижению доходов госслужащих, сокращению рабочих мест в госсекторе экономики, уровень благосостояния греческого среднего класса резко упал.

За несколько лет безработица в Греции достигла 25 %, что выше, чем было в США во времена Великой депрессии. Некоторые наблюдатели считали, что теневой сектор греческой экономики некоторым образом компенсировал трудности, и поэтому дела обстояли не так плохо. С этим можно согласиться до определенного предела, но все равно положение оказалось плачевным. Теневая экономика являлась продолжением всей остальной греческой экономики и также зависела от общей ситуации – бизнесу было плохо и в тени, и «на свету». Скоро оказалось, что ситуация стала еще хуже, чем выглядела вначале. Множество госслужащих, которые все еще числились как работающие, на самом деле стали получать в разы меньшие зарплаты, чем до кризиса, – выплаты были урезаны во многих случаях на две трети.

Греческая история повторилась в Испании, в несколько меньшей степени – в Португалии, на юге Франции и в Италии. Средиземноморские страны Европы присоединялись к Евросоюзу в надежде, что само членство приведет к повышению уровня жизни в них до северо-европейского. Кризис суверенных долгов особенно сильно ударил именно по этим государствам, так как, находясь в зоне свободной торговли, оказалось гораздо труднее развивать свои собственные экономики, чем если бы они были «сами по себе».

* * *

Кризис привел к разделению Европы. Интеграция, которая выглядела так многообещающе в первые годы после заключения Маастрихтского договора, столкнулась с первым финансовым кризисом в своей истории. Самым главным было то, что кризис сломал европейское единство. Оказалось, что интересы, например, немцев и испанцев разошлись коренным образом. Парадоксальным образом получилось, что хотя вроде бы кризис пока затронул Германию меньше остальных стран, но для нее он представляет наибольшую угрозу. Кризис стал в большей степени проблемой немцев, чем максимально пострадавших от него до настоящего времени стран, поскольку Германия – самая большая экономика Европы, самый крупный экспортер, самый крупный кредитор и самый твердый сторонник мер жесткой экономии как единственного пути, двигаясь по которому можно решить текущие европейские проблемы. Но последствия политики жесткой экономики предстояло вынести не немцам, а в той или иной степени Средиземноморским странам.

Все это приводит к последствиям, идущим далеко за пределы чисто финансовых потрясений. Это фактически означало нарушение основополагающего социального контракта Европейского Союза. Во-первых, произошел отход от обещания процветания, ожидание автоматического наступления которого после присоединения к ЕС оказалось иллюзией. Во-вторых, ушло ощущение общей судьбы. То, что случилось с Грецией на одном полюсе, совершенно отличалось от того, что произошло с Австрией – на другом. Явные и неявные ожидания от членства в ЕС оказались обманутыми на «молекулярном уровне» – на уровне отдельных домашних хозяйств.

Представим себе среднюю европейскую семью, в которой есть кормилец примерно 40 лет (или чуть старше), являющийся крепким профессионалом в своем деле; семью, у которой есть свой дом, автомобиль, возможно, небольшой летний домик коттедж. У этих людей есть гарантированный отпуск, они живут нормальной жизнью верхнего среднего класса.

Внезапно кормилец теряет работу, оказывается не в состоянии осуществлять регулярные платежи по ипотеке и автокредиту, поэтому семья вынуждена переехать в небольшую квартиру и жить на тающие сбережения. Если в семье есть дети, то все надежды на обеспечение им хорошего образования и вообще других основ их будущей жизни исчезают. Появляется смутное ощущение, пока не в полной мере осознаваемое, что это не просто временные проблемы, когда нужно только немного потерпеть. Великая депрессия 1920—1930-х годов закончилась фашизмом и войной. Потребовалось 10–15 лет, чтобы преодолеть главные последствия того кризиса. Человеку, которому около 45, трудно осознать то, что, возможно, остаток жизни ему предстоит прожить в бедности, в которой он так неожиданно и некстати очутился.

Бедных сложно сделать еще беднее, если какой-то по-настоящему бедный человек сталкивается с еще большими трудностями, то это, как правило, не означает каких-то радикальных изменений в его судьбе. Зачастую такие люди и не ожидают от жизни ничего хорошего. Но если хороший специалист, настоящий профессионал в свои 40–50 лет сталкивается с кризисом, которого он по большому счету никогда не ожидал, причиной которого был не он, то это в корне меняет его самоощущение. Он теряет не только благосостояние, заработанное собственным трудом, но и самого себя как личность. Кем он еще сможет стать, если не адвокатом, врачом или владельцем магазина, кем был до того?

Когда средний класс массово переходит на уровень безработной бедноты, когда это падение происходит по непонятным причинам (я ведь все делал как надо, я – профессионал) и, что хуже всего, когда возникает чувство безысходности, понимание, что шансов выбраться из ямы нет, тогда появляется благодатная почва для политической нестабильности.

Необходимость объяснить себе, что же со мной произошло и почему, откуда такая несправедливость, ведет к изобретению причин, реальных или надуманных, а также к восприимчивости к идеям тех, кто объявляет себя не только знающим ответы на эти вопросы, но и владеющим методами исцеления и конкретного индивидуума, и всего общества от этой напасти. В 1920—1930-х годах, во время Великой депрессии, Рузвельт сказал, что нам нечего и некого бояться, кроме самих себя. Это была не просто красивая риторика. Он осознавал, что реальная жизненная катастрофа, оставленная без четкого объяснения всех ее обстоятельств, тем более кажущаяся не имеющей конца, создает состояние страха, который требует своего понимания. Все комментарии ЕЦБ были непонятными и неубедительными. В 1920—1930-е годы объяснения неурядиц в мировой экономике и их влияния на повседневную жизнь каждого свелись либо к жадности капиталистов, либо к козням евреев (смысл самого существования которых – строить козни). Ничего более внятного, пусть даже и ошибочного, так и не было дано. В мире, который стал непостижимым, люди могут начать хвататься за любые домыслы, какими бы нелепыми они ни были.

* * *

В условиях кризиса в Греции и в Испании безработица среди молодежи до 25 лет достигла уровня между 50 и 60 %. То есть более половины всех молодых людей не имеют работы и серьезных шансов ее получить. Во Франции ситуация намного лучше – там уровень безработицы в этом возрастном сегменте составляет около 25 %. Безработные молодые люди становятся опасными для общества – они идут на воровство и другие преступления, они могут тяготеть к экстремистским течениям и организациям. Молодежь сама по себе не представляет серьезной политической угрозы для общества. Но в сочетании с потерявшими ориентиры представителями разгромленных слоев среднего класса более старшего возраста получается гремучая смесь молодой энергии и уже имеющегося общественного влияния, которая может представлять угрозу для сложившегося статус-кво.

Есть два фактора, которые позволяют до сих пор держать кризис более или менее под контролем. Первое – сохраняющаяся вера и надежда на то, что все это временно, что произошел небольшой сбой технического, а не системного характера, что нужно просто быть настойчивыми и терпеливыми, чтобы дождаться, когда плохая полоса закончится если не сама собой, то в результате повседневной работы каждого «как надо». Кредит доверия правящим элитам остается, европейцы все еще верят, что находящиеся у власти знают, что делают и что делать. Конечно, есть постоянное ворчание по поводу того, что никому нельзя верить, но все-таки в глубине души всем хочется, чтобы это ворчание было неправдой, поэтому народное доверие еще не потеряно.

Второе – убежденность технократов, управляющих общеевропейскими институтами, в том, что ситуацию не просто вскоре удастся взять под контроль, а что это уже было сделано к 2010 году. Таким образом, с их точки зрения, проблема по большому счету уже решена. Банки находятся в стабильном, платежеспособном состоянии, финансовые рынки работают. Из-за странного отсутствия понимания критического значения состояния безработицы для сохранения общественной стабильности современные технократы сильно напоминают европейскую аристократию прошлого. В их глазах здоровье финансовой системы – главный приоритет, намного превосходящий все остальное по своему влиянию на все сферы жизни. Такая позиция удивительным образом помогла стабилизировать политическую ситуацию. Излучаемая уверенность элиты в собственных силах и в том пути, по которому она ведет общество, способствовала укоренению в умах европейцев представления, что у руля ЕС стоят люди, которые знают, что делают.

Жесткая экономия делает восстановление экономики невозможным. Для этого нужны инфраструктура и организационные меры. Предположим, что у какого-то правительства есть проект, требующий финансирования строительства моста. Для этого должны быть предусмотрены новые рабочие места, технологические решения, создан управленческий аппарат строительной компании, частной или с государственным участием. В странах, по которым кризис ударил больнее всего, строительные компании, скорее всего, покинули этот бизнес. Строительные мощности в стране резко сократились – неважно, по причине ли сокращений госбюджета или банкротства. Обычный ответ на экономический спад – стимулирование экономики вливанием в нее денег путем прямого финансирования новых проектов, выделения грантов или предоставления налоговых льгот. Но если нанесенный экономике вред настолько велик, что производственные мощности оказываются разрушенными как минимум в самых важных, стратегических областях, то никакие известные стимулирующие меры не сработают.

В Европе произошло то, что Германия восстановила свое доминирующее положение на полуострове. Она стала определять методы борьбы с кризисом, потому что именно она платила деньги. Германия встала в оппозицию монетарному стимулированию, хотя оно могло и сработать (могло и не сработать, но шанс был), и предпочла сохранить свои ресурсы и резервы на случай серьезных проблем с безработицей в стране. Сейчас в объединенной Германии и в Австрии самая низкая безработица в Евросоюзе. Вполне предсказуемо и понятно, что власти этих стран дорожат данным завоеванием и хотят, чтобы такая ситуация оставалась как можно дольше.

Франко-германские отношения испытывают трудности. Франция, в которой положение с безработицей существенно хуже, чем в соседней стране, выступает как раз за стимулирование экономики. Немцы возражают. Может получиться постепенное сползание к наихудшему сценарию 1947 года: восстановлению Германии как великой европейской державы и одновременному ослаблению связей, взаимозависимости с Францией. Конечно, это не означает войну. У Германии не наблюдается никакого желания ввязываться в какие-либо военные конфликты и даже нет последовательного стремления к доминированию. Но объективно, независимо от того, кто что хочет и к чему стремится, получается так, что по факту Германия доминирует… А поэтому трения возрастают. Внутри Европейского Союза можно выделить четыре макрорегиона: Германия – Австрия, Северная Европа, Южная Европа и Восточная Европа. У каждого из них есть свои интересы, отличные от других. И даже внутри макрорегионов имеются противоречия из за различий национальных интересов.

Евросоюз существует, но никто не может говорить от его имени с полной уверенностью, что выражает совместные интересы. Каждая страна, каждая нация сосредоточена на том, что важнее всего для нее, и, исходя из этого, образует временные коалиции безотносительно к ЕС. Центральная европейская бюрократия более не может принимать важнейшие решения – национальные лидеры принимают решения в интересах своих наций. Европа практически вернулась на уровень сообщества национальных государств. Как уже отмечалось, в 1992 году в Европе образовалось больше независимых государств, чем когда бы то ни было. Кризис снова вывел на поверхность недоверие и страхи, в одних странах в большей степени, в других – в меньшей. Но все понимают: что-то пошло далеко не так, и с течением времени появляется подозрение, что, в какую бы сторону Евросоюз ни эволюционировал, он не сможет решить свои собственные проблемы.

* * *

Мы считаем необходимым поднять следующие вопросы. Возможно ли такое развитие событий, при котором Европа вернется в состояние, похожее на то, что было ранее, до ЕС? Что случится, если ЕС прекратит существование или хотя бы просто станет бессильной ареной конфликтов по типу ООН?

Как считают некоторые, в 1945 году Европа осознала, что национализм ее разрушил и что надо сделать все для предотвращения повторения кошмара. Другие говорят, что силы Европы исчерпаны, что она лишена веры во что-либо, чтобы произошел какой-то серьезный конфликт. Возможно. Но Германия возродилась как главная сила на Европейском полуострове, которую многие, мягко говоря, не любят, а Россия пытается консолидировать свои позиции на континенте и на постсоветском пространстве. Простое рассмотрение этих фактов может дать нам представление о пути, пройденном за очень короткое время.

Накал националистических чувств спал на некоторое время. Но они никуда не исчезли и могут вспыхнуть вновь. Освобожденные от идеологических и религиозных построений, национальные страхи и национальная ненависть ждут своего часа. Сядьте вместе и побеседуйте с поляком, спросите его о том, что он и его семья чувствуют по отношению к немцам и русским. Поговорите с шотландским националистом и получите список обвинений в адрес англичан. Поговорите с бошняками о сербах. Любое представление в розовых тонах о том, что ненависть по отношению к другим нациям изжита, быстро улетучится. Историческая память европейцев живет как будто вне времени. Дела давно минувших дней присутствуют в современной жизни, иногда даже более реально, чем недавние события. Все эти воспоминания постоянно всплывают в коллективной памяти. Они не стали такими опасными, как это было ранее, но они могут стать весьма влиятельными.

Европейская чувствительность к прошлому отличается от американской. Американцы в своих мыслях пребывают в будущем. Прошлое для них кажется тривиальным. Место, где начались сражения американской Гражданской войны, находится в Манассасе. Сейчас здесь стоит торговый центр… Американцы помнят свою историю, но не с той тоской и гордостью, которые есть у европейцев, попытавшихся с 1945 года впасть в коллективную амнезию. Это сработало на какое-то время, но историческая память никуда не делась.

Вы можете это особенно ярко ощутить на пограничных территориях, которые представляют собой целые регионы, а не воображаемые линии. Это районы, где встречаются и смешиваются друг с другом различные нации. В Европе есть много пограничных территорий. В рамках проекта ЕС была предпринята попытка ликвидировать большинство из них. Это – как если бы вдруг каким-то актом отменялись бы все различия между нациями. Но все старые таможенные пункты пропуска остаются на месте, на дорогах, на старых границах. Путешествуя, их легко не заметить. Но открыть их снова будет также несложно. На континенте, где германская мощь сметает все границы, на этот раз в виде всеподавляющего экспорта, сколько еще времени пройдет перед тем, как таможенные пункты возобновят свою деятельность? А что произойдет с границами между странами – членами ЕС и их соседями, не входящими в единую Европу?..

Для стирания пограничного характера регионов требуется долгое время. Это одна из глубоких объективных проблем ЕС. Можно попытаться забыть о ее существовании. Можно постараться простить, забыть, сделать вид, что не помнишь о ней. Но память, страх и злоба никогда до конца не уйдут.

А если где бы то ни было наступят трудные времена, воспоминания окажутся тут как тут, вместе со страхами и ненавистью…

Германский вопрос

Основным европейским вопросом на сегодня снова является вопрос германский: чего эта страна хочет, чего боится, что будет и чего не будет делать. После объединения всех мелких германских государств в единую империю случился пресловутый период длиной в 31 год. Потом на протяжении 45 лет Германия была разделена и в Европе царил мир. В настоящее время Германия вновь едина и является, без сомнения, самым сильным европейским государством. Если проект Европейского Союза окончится неудачей, общеевропейские структуры развалятся, то тогда во весь рост встанет вопрос, вернется ли Европа, которая уже несколько раз в прошлом губила сама себя, к своей «доевросоюзной» структуре.

В 1945 году существовало всеобщее убеждение, что с Германией как великой глобальной силой покончено раз и навсегда. Страна, однако, возродилась как лидер на Европейском полуострове. В некоторых отношениях можно сказать, что Германия занимает доминирующие позиции. Что это означает для Европы и всего мира? Разумеется, сегодняшняя Германия никоим образом не походит на Германию Адольфа Гитлера. У страны весьма небольшая армия, в обществе преобладает уверенность в незыблемости конституционных и демократических принципов. Эти принципы господствуют и в умах современных немцев. Но это все не должно заслонять объективный факт того, что Германия является наиболее могущественной страной Европы, решения и действия которой оказывают колоссальное влияние на жизнь Европейского полуострова и даже за его пределами; влияние, не сравнимое по масштабу с влиянием любой другой европейской страны.

Подобное положение для Германии не является чем-то абсолютно новым. Объединение германских государств в 1871 году в единую («вторую») империю изменило всю европейскую жизнь, создав в центре старого континента мощную, креативную и необузданную силу. И это было абсолютно естественно с точки зрения исторической ретроспективы: возвращаясь к древним истокам Европы, можно говорить о том, что расселение германских племен к востоку от Рейна и к северу от Альп во многом определяло границы Римской империи, которая была сердцем Древнего мира; поэтому все, что влияло на Рим, автоматически влияло на весь мир – на Европу уж точно.

В 1871 году Германия, объединенная вокруг своей сердцевины – Пруссии, быстро стала современным национальным государством, а не просто союзом дюжины отдельных государств. Это было первое из трех возрождений Германии в качестве мирового центра силы в новейшее время. В 1871 году объединенная Германия нанесла военное поражение Франции, что коренным образом изменило баланс европейских сил и переопределило основные правила игры на континенте.

После поражения в Первой мировой войне в 1918 году страна вновь заявила о себе как о великой державе с приходом к власти нацистов. Разрушенная в 1945 году, Германия почти сразу же начала отстраивать себя во всех отношениях. Можно условно считать, что этот процесс закончился промежуточным финишем в 1990 году с объединением восточной и западной частей страны. Вообще, истоки современной Германии лежат в раздробленности, затем страна несколько раз собиралась воедино, несколько раз снова оказывалась разбитой и опять возрождалась не просто как одно из многих европейских государств, а именно как великая держава, лидер Европы.

Конечно, во многом этому способствовала география. Страна, расположенная в центре континента, на большой территории северной части Европейской равнины, не может не быть значимой силой, независимо от того, раздроблена она (как во времена Священной Римской империи) или едина. Но причины ее постоянного возрождения именно как ведущей силы в Европе носят более сложный характер. В мае 1945 года мало кто мог верно представить себе, как будет выглядеть Германия в XXI веке. Тот же, кто мог, скорее всего, пришел бы в ужас от такой перспективы.

* * *

Все же мы опять и опять говорим о Германии – главной стране Европы; о проблемах, которые она и создает, и решает; о ее лидерстве и о том недовольстве (и даже возмущении), которое это лидерство вызывает. Перед тем как углубиться в вопросы, связанные с немецким лидерством, еще раз обратимся к недавней истории и попытаемся понять, почему Германия постоянно выходит на первые роли, несмотря на свои совершенно катастрофические поражения.

И для начала рассмотрим еще одну страну – Японию. Примерно в то же самое время, когда Германия объединилась и начала свой натиск вовне, Япония прошла через свое объединение и ей также стало тесно в собственных границах. Япония была еще более бедна природными ресурсами, еще менее изощрена в современном военном искусстве. Потребовалась и британская помощь для создания боеспособного флота, и немецкая помощь для формирования современной армии. К всеобщему удивлению японцы нанесли поражение военно-морскому флоту России в 1905 году, а к началу Второй мировой войны Япония превратилась в ведущую военную и экономическую силу Восточной Азии.

Как и Германия, Япония показала экстраординарно высокие темпы развития при внешнем давлении – правда, при еще более низкой стартовой позиции. Как и Германия, Япония прибегла к военным способам решения проблем накопившихся дисбалансов. Как и Германия, Япония была разорена и разрушена в результате войны до такой степени, что к моменту ее капитуляции никто не мог поверить в быстрое возрождение страны. Однако, как и Германия, Япония возродилась, а в экономическом отношении даже превзошла «европейский локомотив», став третьей крупнейшей экономикой в мире. Россия, Великобритания и Франция в ходе войны понесли гораздо меньшие экономические потери, кроме того, все эти страны были среди победителей, но никто из них не достиг таких экономических высот и таких темпов развития.

Зачем нужен был этот краткий экскурс за пределы Европы? Так как Германия не являлась единственной страной, которая проделала путь от полного опустошения к вершинам экономического могущества, то вопрос «Почему именно Германия?» логично расширить и сформулировать как «Почему именно Германия и Япония?». Обе эти страны собрали все свои земли в единые государства сравнительно поздно. Более того, они позже других встали на путь индустриализации. И то, и то случилось во второй половине XIX века, даже можно сказать, ближе к его концу.

Обе страны нуждались в природных ресурсах, чтобы удовлетворить потребности растущих экономик. Обе находились в окружении других сильных государств, которые прошли стадии объединения и индустриализации ранее. Обе прибегли к войне как к способу получения доступа к природным ресурсам и новым рынкам. Обе потерпели сокрушительные военные поражения, но на протяжении жизни всего одного поколения восстановили свою экономическую мощь, оставшись слабыми в военном отношении.

Интересно отметить, что есть еще одна страна со схожими «параметрами» – Италия. Она стала единым государством примерно в то же время, что и Германия и Япония, но процессы индустриализации проходили в Италии гораздо менее интенсивно, страна оказалась в значительно меньшей степени разрушена в результате всех войн, но никогда даже не приближалась к уровню могущества и важности в мировых делах Германии и Японии.

Индустриальные революции в Германии и Японии были в очень большой степени поддержаны, даже можно сказать, что навязаны, государством. В обоих случаях государственные элиты очень чутко реагировали на внешние факторы и события, не замыкаясь на внутренних делах. Пруссия стремилась объединить вокруг себя всех немцев, так как понимала неизбежность конкуренции с Британией и Францией, для победы в которой требовалась ускоренная индустриализация. Япония столкнулась в своем регионе с возрастающей активностью Соединенных Штатов. Кроме того, она видела, как ведет себя Британия в Китае. В результате японцы отчетливо осознали, что без объединения и индустриализации у них есть все шансы повторить судьбу Китая. В 1868 году в Японии началась «Эпоха Мэйдзи», было сформировано центральное правительство, которого не было на Японских островах в течение многих столетий. Это правительство взяло курс на форсированную индустриализацию, преследуя как чисто экономические, так и военные цели.

* * *

Действия властей обеих стран не означали взятия под контроль государства или обращения в государственную собственность основных предприятий. Правительства только формулировали и претворяли в жизнь индустриальную политику, отталкиваясь от нужд своих государств. В обеих странах имелась достаточно многочисленная аристократия, через которую такая государственная политика проводилась. Аристократия, с одной стороны, понимала и принимала свою ответственность за судьбу своей страны, а с другой стороны, четко видела собственный частный интерес в процессах индустриализации и шансы, которые появляются, если эти процессы возглавить. Италия не находилась в столь жестких геополитических тисках, как Германия и Япония, ее аристократия не была достаточно дисциплинирована для целенаправленных коллективных действий. Немцы и японцы же оказались способными на очень реальные свершения.