Текст книги "Пламя и кровь. Пляска смерти"

Прочих драконов держали в Драконьем Логове. Под его каменным куполом располагались по кругу сорок огромных склепов, вырубленных в холме Рейенис. На обоих концах этих рукотворных пещер были прочные железные двери: внутренние выходили в песчаную яму, а внешние – на склон холма. Здесь было логово Караксеса, Вермитора, Среброкрылого и Бараньего Вора – до того, как они улетели сражаться. Теперь драконов осталось пять: Тираксес принца Джоффри, Морское Чудо Аддама Велариона, подростки Моргул и Шрикос, принадлежавшие детям короля Эйегона – пропавшей Джейегере и ее брату-близнецу, покойному Джейехерису, – и Огненная Мечта, любимица королевы Гелайены. По обычаю, рядом с драконами жил хотя бы один из наездников, чтобы сразу подняться на защиту города в случае надобности. Сыновей Рейенира не желала отпускать от себя, и эта обязанность выпала Аддаму Велариону. Однако теперь в «черном» совете начали сомневаться в его преданности: Ульф Белый и Хью Молот, рожденные от драконьего семени, перебежали к врагу… но были ли они единственными предателями? Что насчет Крапивы и Аддама из Корабела? Ведь они тоже бастарды, можно ли им доверять?

Лорд Бартимос Селтигар так не думал. «Бастарды рождены изменниками. Измена у них в крови и дается им столь же легко, как верность – законнорожденным». Он умолял королеву немедля схватить двух подлых наездников, пока те не увели своих драконов во вражеский стан. Его поддерживали сир Лютор Ларгент, новый командир городской стражи, и командующий Королевской Гвардией сир Лорент Марбранд. Даже рыцари из Белой Гавани – отважный сир Медрик Мандерли и его дородный хитроумный брат, сир Торрхен – приняли сторону Селтигара. «Лучше не рисковать, – говорил сир Торрхен. – Если враг получит еще двух драконов, мы пропадем».

Только лорд Корлис и великий мейстер Герардис вступились за бастардов драконьего семени. Великий мейстер сказал лишь, что у них нет никаких доказательств вероломства сира Аддама или Крапивы, и если поступать мудро, то нужно найти оные, прежде чем судить. Лорд Корлис на этом не остановился и заявил, что сир Аддам и его брат Алин – истинные Веларионы и достойные наследники Дрифтмарка. Что до девушки, то пусть она и невзрачная замарашка, но в Глотке она сражалась отважно. «Как и те два предателя», – заметил лорд Селтигар.

Пылкие протесты десницы и невозмутимое предостережение великого мейстера успеха не возымели: в сердце королевы вкрались подозрения. «Королеву предавали так часто и столь многие, что она готова была видеть в людях самое худшее. Предательство более не удивляло ее; напротив, она ожидала его даже от тех, кого больше всех любила», – пишет септон Евстахий.

Может, так оно и было. Однако спешить Рейенира не стала; прежде она послала за Мисарией – плясуньей и блудницей, которая считай что была мастером над шептунами при королеве. И вот та предстала перед королевским советом; бледная, как молоко, облаченная в одеяние черного бархата, отороченное кроваво-красным шелком, она стояла перед ними, смиренно склонив покрытую капюшоном голову. Королева спросила: не думается ли ей, что сир Аддам и Крапива замышляют предать их?

На это Глиста подняла глаза и тихо молвила: «Девчонка уже предала вас, моя королева. Она делит ложе с вашим супругом и вскорости будет брюхата его бастардом».

Королева пришла в ужасную ярость, пишет септон Евстахий. Она приказала сиру Лютору пойти в Драконье Логово в сопровождении двадцати золотых плащей и взять Аддама Велариона под стражу; голос ее был холоден как лед. «Допросите его как следует, – сказала она – тогда мы наверняка узнаем, верен ли он нам». Что до Крапивы, то королева заявила, что девчонка «поганая дрянь, от которой за версту несет колдовством. Мой принц никогда бы не возлег с таким низменным созданием – это все равно, что разделить ложе с бродячей сукой или дикой свиньей. Да одного взгляда на нее достаточно, чтобы понять, что в ней нет ни капли драконьей крови. Сперва она привязала к себе колдовством дракона, и а после околдовала и моего благородного супруга». Пока принц Дейемон в рабстве у этой колдуньи, положиться на него нельзя, решила ее величество, и велела отправить в Девичий Пруд особый приказ, который следует передать лично в руки лорда Моутона. «Пусть вытащит ее хоть из-за стола, хоть из постели и отрубит ей голову. Лишь тогда мой принц будет свободен». И вот одна измена породила другую, а Рейенира сделала еще один шаг навстречу своей гибели. Как только золотые плащи во главе с сиром Лютором, вооруженным королевским указом, поднялись на холм Рейенис, двери Драконьего Логова распахнулись; Морское Чудо взмыл в небо, из ноздрей его струился дым: сира Аддама кто-то вовремя предупредил. Сир Лютор, разозленный таким вмешательством, вернулся в Красный Замок и отправился прямиком в башню десницы, где схватил и обвинил в предательстве старого лорда Корлиса. Тот ничего и не отрицал; связанного, избитого, но по-прежнему не проронившего ни слова, его бросили в темницу, где ему предстояло ожидать суда и казни.

После этого королева заподозрила и великого мейстера Герардиса – ведь тот, как и Морской Змей, выступал в защиту драконьего семени. Герардис отрицал, что причастен к этому; помня о том, что мейстер долго и преданно служил ей, королева проявила снисхождение, но лишила его места в совете и велела ему немедленно вернуться на Драконий Камень. «Думаю, ты не стал бы лгать мне в лицо, – сказала она Герардису – однако я не могу держать при себе тех, кому полностью не доверяю; как я ни посмотрю на тебя, так сразу вспоминаю, как ты заступался за эту девку, Крапиву».

По городу между тем расползались страшные слухи о Тамблетонской резне… а вместе со слухами расползался страх. Следом настанет черед Королевской Гавани, говорили люди друг другу. Драконы будут драться с драконами, и на сей раз город уж верно сгорит. Сотни жителей в страхе перед наступающим неприятелем пытались бежать из города, но золотые плащи всех заворачивали назад. Оказавшись в ловушке, некоторые из горожан пытались укрыться в самых глубоких подвалах, надеясь так спастись от огненной бури, приближения которой они опасались. Другие же забывались в молитве, выпивке или тех удовольствиях, что можно найти у баб промеж ног. К ночи все таверны, бордели и септы ломились от мужчин и женщин, ищущих утешения или спасения и рассказывающих друг другу всякие ужасы.

И вот в этот тяжелый час появился на Сапожной площади некий бродячий монах, босоногий оборванец, одетый во власяницу и штаны из грубой шерсти. Он был весь в грязи, от него несло хлевом, а на шее у него болталась на кожаном шнурке чаша для подаяний.

Судя по всему, некогда он был вором – от его правой руки остался лишь обрубок, прикрытый ветхим чехлом. Великий мейстер Манкен предполагал, что он мог принадлежать к Честным Беднякам; этот орден давно поставили вне закона, но Звезды по-прежнему бродили по проселочным дорогам Семи Королевств. Откуда появился этот человек, нам неведомо. Даже имени его не сохранилось – те, кто слышал его проповеди, и те, что позже стали летописцами его злодеяния, знали его лишь как Пастыря. Гриб называл его «Пастырь-мертвец», ибо бледность и зловоние делали его подобным мертвецу, восставшему из могилы.

Кем и чем бы он ни был, этот однорукий Пастырь появился из ниоткуда подобно злому духу, призывая разорение и погибель на голову королевы Рейениры и возвещая об этом всякому, кто останавливался его послушать. Не зная страха и усталости, он проповедовал всю ночь и весь следующий день, и гневный голос его разносился по всей Сапожной площади.

Драконы – существа, противные природе, заявлял он. Они суть демоны, коих вызвали из семи преисподних нечестивые колдуны Валирии, этой «выгребной ямы, где брат ложился с сестрой, а мать с сыном, где мужи бились верхом на демонах, а жены раздвигали ноги перед псами». Таргариены, говорил он, спаслись от погибели, бежав за море на Драконий Камень, но «богов не одурачишь», и вот погибель надвигается снова.

«Самозваный король и королева-шлюха будут низвергнуты, их демонические чудовища будут стерты с лица земли, и все деяния их будут забыты», – гремел Пастырь. Все, кто стоит за Таргариенов, тоже сгинут. Лишь очистив Королевскую Гавань от драконов и их господ, Вестерос может надеяться избежать судьбы Валирии.

С каждым часом толпа вокруг него росла. Сначала ему внимала лишь дюжина зевак, но скоро их уже были сотни, а к рассвету на площади собрались тысячи; люди толкались, стараясь расслышать получше. У многих были в руках факелы, и когда вновь спустилась ночь, Пастырь стоял в кольце огня. Толпа набрасывалась на каждого, кто пытался перекричать его. Сорок золотых плащей, пытавшихся разогнать людей копьями, вытеснили с площади.

В Тамблетоне, в шестидесяти лигах к юго-западу от столицы, царило брожение иного толка. Победители, которых в Королевской Гавани так страшились, еще и не думали выступать на город: приверженцы короля Эйегона остались без вождя, их раздирали сомнения и дрязги. Лорд Ормунд погиб, как и кузен его сир Бриндон, первый из рыцарей Староместа, а сыновья лорда, совсем еще мальчики, оставались в отцовском замке за тысячу лиг от войны. Да и Дейерон Таргариен, коего лорд Ормунд нарек «Дейероном Отважным» за проявленную в битве смелость, был еще совсем юн. Младший из сыновей королевы Алисент, он вырос в тени старших братьев и ему было привычнее подчиняться, нежели командовать. Самым старшим из уцелевших Хайтауэров был сир Хоберт, другой кузен лорда, который отвечал до сих пор за обоз; человек тучный и медлительный, он ничем не отличился за свои шесть десятков лет, но родство с королевой Алисент делало его самым вероятным из воевод. Лорд Анвин Пек, сир Джон Рокстон и лорд Овейн Боурни тоже вызвались возглавить войско. Лорд Пек мог похвастаться происхождением: он был потомком древнего рода славных воинов и сумел собрать под свои знамена сотню рыцарей и девятьсот всадников. Черного нрава сира Джона Рокстона боялись не меньше, чем черного клинка его знаменитого меча валирийской стали, который прозвали Сиротской Долей. А предатель лорд Овейн настаивал, что Тамблетон они заполучили лишь благодаря его хитрости и что лишь он способен взять Королевскую Гавань.

Но никто из них не обладал достаточной силой и властью, чтобы обуздать алчность и кровожадность простых солдат. Покуда лорды грызлись из-за трофеев и оспаривали друг у друга первенство, их люди предавались бесчинствам, грабежу и насилию.

Трудно описать весь ужас тех дней.

Редкий город в истории Семи Королевств претерпевал такие бесчинства, как Тамблетон после Предательства. Даже добрые люди звереют, если не найдется сильного лорда, чтобы обуздать их. Так случилось и в Тамблетоне. Толпы пьяных солдат шатались по улицам, грабили все дома и лавки, убивали всех, кто пытался им помешать. Каждая женщина была законной добычей их похоти, даже старухи и маленькие девочки. Состоятельных людей запытывали до смерти, чтобы выведать, где они спрятали золото и драгоценности. Младенцев вырывали из рук матерей и накалывали на копья. Святых септ гоняли по улицам обнаженными и насиловали каждую до ста раз. Даже Молчаливые Сестры не избежали насилия. Не пощадили и мертвых: вместо достойного погребения их оставляли гнить на улицах, пищей для воронья и диких собак. Септон Евстахий и великий мейстер Манкен уверяют, что принц Дейерон ужасался тому, что происходило у него на глазах, и приказывал сиру Хоберту Хайтауэру прекратить бесчинства. Но старания сира Хоберта были столь же бесполезны, как и он сам. Простолюдины всегда следуют примеру лордов, а те, кто мог занять место лорда Ормунда, сами пали жертвой своей кровожадности, алчности и гордости. Лихой Джон Рокстон воспылал страстью к леди Шерис Футли, супруге лорда Тамблетона, и объявил ее своим «военным трофеем». Когда ее супруг попытался протестовать, сир Джон выхватил Сиротскую Долю и рассек его надвое. «Кому этот меч готовит сиротскую долю, а кому и вдовью», – говорил он, срывая одеяние с рыдающей леди Шерис. Не прошло и двух дней после это случая, как лорд Пек и лорд Боурни жестоко разругались на военном совете, и все кончилось тем, что Пек вытащил кинжал, сказал: «Единожды предавший – навечно предатель», – и ударил Боурни в глаз на глазах у принца Дейерона и сира Хоберта, окаменевших от ужаса. И все же самые страшные злодеяния творили в городе Два Предателя – наездники-бастарды Хью Молот и Ульф Белый. Сир Ульф беспробудно пил, «захлебываясь в вине и похоти». Гриб сказывает, что он еженощно насиловал трех девиц. Тех, кто ему не угодил, он скармливал своему дракону. Ему мало было рыцарства, пожалованного королевой Рейенирой, мало Горького Моста, лордом коего его сделал принц Дейемон. Он метил не ниже как на Хайгарден, заявляя, что Тиреллы, не участвующие в Пляске, те же изменники.

Но притязания сира Ульфа можно считать скромными в сравнении с аппетитами другого перебежчика, Хью Молота. Сын простого кузнеца, Молот был настоящим великаном; руки его были столь сильны, что, говорят, он гнул стальные брусья в обручи. В военном ремесле он мало что смыслил, но рост и сила делали его грозным противником. Оружием своим он избрал молот, которым наносил сокрушительные смертельные удары. Хью сражался на Вермиторе, который прежде летал под седлом самого Старого Короля; из всех драконов Вестероса он только Вхагару уступал величиной и годами. По всем этим резонам лорд Молот, как он сам себя называл, возмечтал о короне. «На кой мне лордство, если можно стать королем?» – говорил он, и многие его слушали. И в лагере говорили о древнем пророчестве, которое гласило: «Когда молот обрушится на дракона, придет новый король, и никто не встанет у него на пути». Откуда взялось это пророчество, неведомо (уж точно не от самого Молота, который не умел ни читать, ни писать), но за несколько дней оно облетело весь Тамблетон.

Ни один из Предателей не выказывал особого желания помогать принцу Дейерону во взятии Королевской Гавани: да, войско у них большое, и три дракона в придачу, но насколько они знают, у королевы драконов тоже трое, а если Крапива с Дейемоном вернутся, то будут все пятеро. Лорд Пек считал, что лучше отложить наступление, пока из Штормового Предела не подойдет лорд Баратеон со своим войском, а сир Хоберт желал отойти на Простор и пополнить быстро тающие припасы. Никого из военачальников, казалось, не заботило, что войско их с каждым днем тает, как снег по весне: бойцы бежали к своим домам и земле, унося с собой все, что успели награбить.

Во многих лигах к северу, в замке над Крабьей бухтой, другой лорд тоже вертелся, как уж на сковородке. Из Королевской Гавани прилетел ворон с королевским посланием для Манфрида Моутона: ему было велено доставить королеве голову безродной девки Крапивы – ее-де признали виновной в измене. «Лорду-мужу моему, принцу Дейемону Таргариену, никакого вреда не чинить, – приказывала ее величество, – но отослать его ко мне, когда он свершит задуманное, ибо у нас в нем большая нужда».

Мейстер Норрен, автор «Хроник Девичьего Пруда», пишет, что лорд, прочитав послание королевы, со страху потерял голос и вернул его, лишь осушив три чаши вина. После это он послал за капитаном гвардии, за своим братом и за первым бойцом, сиром Флорианом Стальным. Велев остаться и мейстеру, он прочел им письмо и спросил их совета.

«Проще простого, – сказал капитан. – Хоть они и делят ложе, но принц-то уже в годах. Если он попробует вмешаться, так трех человек будет довольно, чтобы его удержать. Но для верности я возьму шестерых. Желаете сделать это нынче же ночью, милорд?»

«Шесть человек возьми или шестьдесят, с Дейемоном Таргариеном так просто не сладишь, – возразил ему брат лорда Моутона. – Лучше подлить ему снотворного в вино, как ужинать станет. Проснется, а девка уже мертва».

«Эта девушка, в чем бы она ни провинилась, еще ребенок, – твердо сказал старый сир Флориан. – Ни Старый Король, ни другой человек чести не отдал бы такого приказа».

«Времена нынче скверные, – сказал лорд, – и королева заставляет меня выбирать между топором и веревкой. Девушка – моя гостья. Если я послушаюсь, Девичий Пруд будет проклят навеки, откажусь – нас сотрут в порошок».

На это его брат ответил: «Может статься, что нам так и так конец. Принц сильно привязан к этой чернавке, а дракон его вот он, тут. Мудрее всего было бы убить их обоих, иначе принц в гневе спалит замок дотла».

«Королева запретила чинить ему вред, – напомнил лорд Моутон, – а убить двух гостей в собственных постелях вдвое хуже, чем одного. Хорошо бы мне никогда не читать этого письма».

«Кто сказал, что вы прочли его?» – вставил тут мейстер.

О чем они говорили дальше, «Хроники» умалчивают. Известно лишь, что мейстер, молодой человек двадцати двух лет, показал письмо королевы принцу и Крапиве, когда те ужинали в своих покоях. «Когда я вошел, эти двое, устав от долгих бесплодных поисков, подкреплялись вареной говядиной со свеклой и тихо беседовали – о чем, не скажу. Принц учтиво приветствовал меня, но как прочитал письмо, оживление покинуло его взор, и великая печаль опустилась на него, слово неподъемная ноша. Когда девушка спросила его, что в письме, он ответил: „Слова королевы – дело рук шлюхи“. Затем он обнажил меч и спросил, ждут ли уже за дверью люди Моутона. „Я пришел один“, – ответил я и поклялся, что ни один человек в Девичьем Пруду, включая его милость, не знает, о чем говорится в письме. „Простите меня, мой принц, – сказал я. – Я нарушил обет мейстера“. – „Мейстер ты плохой, зато человек хороший“, – ответил на это принц и вложил меч в ножны. Он повелел мне удалиться, наказав „не говорить ни слова об этом деле до утра никому – ни лорду, ни сударушке“».

Никто не знает, как провели принц и его возлюбленная последнюю свою ночь в замке Моутона, но на рассвете они вышли во двор, и Дейемон помог Крапиве оседлать Бараньего Вора в последний раз. Она всегда кормила дракона перед вылетом: сытый дракон лучше повинуется ездоку. В то утро она скормила змею черного, самого большого в замке барана, сама перерезав горло животному. Когда она садилась на дракона, пишет Норрен, ее кожаный камзол был запятнан кровью, а по щекам текли слезы. На прощанье они с принцем не сказали друг другу ни слова, но когда Бараний Вор взмахнул своими черными крыльями и взмыл в рассветное небо, Караксес поднял голову и издал такой вопль, что в окнах башни Джонквиль вылетели все стекла. Высоко над городом Крапива повернула к Крабьей бухте и скрылась в тумане; больше ее не видели ни в замке, ни при дворе.

Дейемон Таргариен вернулся в замок, но ненадолго. Позавтракав с лордом Моутоном, принц сказал: «Благодарю вас за гостеприимство. Более вы меня не увидите. Оповестите всех, что я лечу в Харренхолл; если мой племянник Эйемонд осмелится сразиться со мной, он найдет меня там одного».

Так принц Дейемон покинул Девичий Пруд. Как только Караксес растаял вдали, мейстер Норрен сказал лорду: «Сорвите с меня цепь и свяжите мне ею руки. Вам должно теперь доставить меня королеве. Когда я известил изменницу и позволил ей убежать, я сам стал изменником». – «Пусть твоя цепь остается на месте, – отвечал лорд, – мы все здесь изменники». Той же ночью знамена Рейениры, которые развевались над вратами Девичьего Пруда, были спущены, а на их место взмыли золотые драконы короля Эйегона.

Когда принц Дейемон спустился с неба, чтобы заявить свои права на Харренхолл, над почерневшими башнями и разрушенными стенами замка знамен вовсе не было. Приютившиеся в подвалах бездомные разбежались, услышав шум крыльев Караксеса. Когда последних из них след простыл, принц Дейемон остался один, не считая дракона. В одиночестве бродил он по гулким чертогам Харренхолла, отмечая каждый прошедший день зарубкой на сердце-дереве в богороще. Тринадцать глубоких отметин и посейчас там видны; то старые раны, глубокие и потемневшие, однако лорды Харренхолла говорят, что каждую весну они вновь наливаются кровью.

На четырнадцатый день бдения принца замок накрыла тень, и была она черней любой тучи. Все птицы в богороще разом поднялись в воздух, горячий ветер погнал по двору опавшие листья. Вхагар наконец-то явился, а на нем в черной с золотом броне восседал Эйемонд Одноглазый.

Он прилетел не один. С ним была брюхатая Алис Риверс; черные волосы струились по ветру у нее за спиной. Дважды облетев Харренхолл, Эйемонд посадил Вхагара на внешний двор ярдах в ста от Караксеса. Драконы злобно переглядывались; Караксес растопыривал крылья и шипел, пуская дым из ноздрей.

Эйемонд помог своей женщине спешиться, после чего повернулся к дяде и сказал: «Говорят, ты нас ищешь, дядюшка».

«Только тебя, – отвечал Дейемон. – Кто сказал тебе, что я здесь?»

«Моя леди. Она видела тебя в тучах, и в горном пруду на закате, и в костре, который мы развели, чтобы приготовить ужин. Моей Алис открыто многое. Ты глупец, что прилетел сюда в одиночку».

«Будь я не один, тебя бы здесь не было».

«Но ты один, и я здесь. Ты, дядюшка, зажился на свете».

«С этим я спорить не стану». – Старый принц велел Караксесу склонить шею и с трудом взобрался в седло; молодой поцеловал свою подругу и легко вскочил на Вхагара, тщательно пристегнув себя четырьмя короткими цепями к седлу (Дейемон этого делать не стал). Караксес дохнул пламенем, Вхагар взревел, и оба поднялись в небо.

Дейемон, нахлестывая Караксеса бичом со стальными нитями, быстро скрылся за облаками. Вхагар был старше и намного крупнее, а потому тяжелее. Он набирал высоту медленно, все шире описывая круги над водами Божьего Ока. Солнце клонилось к закату, и спокойное озеро сверкало, как лист кованой меди. Алис следила за поединком с башни Королевский Костер.

Бой начался внезапно, словно гроза. Караксес обрушился на Вхагара с пронзительным криком, который услышали на дюжину миль окрест. Кровавый Змей, почти невидимый в сиянии заходящего солнца со стороны незрячего Эйемондова глаза, налетел на старого дракона с ужасной силой и яростью. Силуэты сцепившихся и рвущих друг друга на части драконов были совсем черными на красном как кровь небосклоне; крики их были слышны на другом берегу Божьего Ока, а пламя их полыхало столь ярко, что рыбаки внизу ждали со страхом, что самые тучи вокруг них вот-вот вспыхнут. Черные челюсти Караксеса сомкнулись на шее Вхагара, и даже когда Вхагар вспорол врагу брюхо и оторвал крыло, Караксес не ослабил хватку и еще глубже запустил зубы в плоть старого дракона; вцепившись друг в друга, они с головокружительной быстротой неслись вниз, к озеру.

В этот миг, по преданию, Дейемон махнул через седло и перескочил со своего дракона на вражеского с Темной Сестрой, мечом королевы Висеньи. Пока Эйемонд в ужасе смотрел на него, пытаясь отстегнуть свои седельные цепи, Дейемон сорвал с племянника шлем и вонзил меч в его слепой глаз так, что острие вышло из затылка. Еще мгновение, и драконы рухнули в озеро, взметнув водяной столб вышиной с Королевский Костер.

Рыбаки, видевшие это, говорили, что такого падения не пережил бы ни человек, ни дракон. Так и вышло. Караксес с оторванным крылом и распоротым брюхом нашел в себе силы выползти из дымящихся вод на берег, где испустил дух под стенами Харренхолла. Вхагар ушел на дно, и от крови из его разорванной глотки над местом, где он упокоился, вскипела вода. Нашли его годы спустя, уже после Пляски Драконов; к седлу был прикован скелет Эйемонда в доспехах и с Темной Сестрой в глазнице.

Нет сомнений в том, что и принц Дейемон погиб. Тела его не нашли, но течения Божьего Ока коварны, и голодная рыба ходит в нем косяками. В песнях поется, что принц выжил, отыскал свою Крапиву и жил с ней до конца своих дней, но то, что хорошо для барда, не приличествует историку. Даже Гриб не верит в эти басни, не станем и мы.

Пляска и гибель двух драконов случилась на двадцать второй день пятой луны 130 года. Дейемону было тогда сорок девять, Эйемонду едва исполнилось двадцать, Вхагару, самому большому после Балериона Черного Ужаса дракону Таргариенов, минул сто восемьдесят один год. Так сгинуло последнее существо, помнившее Эйегона Завоевателя, и прóклятый замок Черного Харрена окутала тьма. Свидетелей случившегося было немного, и о последней битве принца Дейемона стало известно не сразу.