Текст книги "И проснуться не затемно, а на рассвете"

Бетси спрашивала: «Когда вы последний раз были в церкви?» Я отвечал, она говорила: «Врете. Каждый хоть раз бывал в церкви. Попробуйте ответить честно». Я отвечал, она говорила: «Ох, силы небесные! Никто не поклоняется маленьким голубым лепреконам. Во-первых, лепреконы зеленые. Во-вторых, вы не хуже меня знаете, что лепреконы не создавали землю и небо. Я не вижу ни единой причины верить в лепреконов, зато могу перечислить множество причин верить в Бога. Я вижу его в небе и прямо на улицах города. Неужели вы сами не чувствуете, что весь мир был создан Божьей рукой?» Я отвечал, она говорила: «Большой Взрыв почувствовать невозможно. И потом, вера в Господа делает людей хорошими. Разве вы не хотите быть хорошим человеком?» Я отвечал, она говорила: «Метафизический шантаж! Ах вы моя лапочка. Нет уж, признавайтесь: вы считаете себя хорошим человеком?» Я отвечал, что да, в целом я считаю себя хорошим человеком. И тогда она говорила – подумав немного, она клала руку мне на плечо и говорила: «Но хорошо ли вам живется? А?»

Мы с миссис Конвой подошли к компьютерному столу на ресепшене. Естественно, Конни уже открыла веб-сайт «Стоматологии доктора О’Рурка». Я решил, что где-то на белом свете есть вторая стоматология с таким же названием, а миссис Конвой просто что-то напутала, и ее ждет разочарование. Но потом Конни кликнула на раздел «О клинике», и на экране появились все мы: Эбби Боуэр, ассистент врача-стоматолога, Бетси Конвой, главный гигиенист, Конни Плотц, офис-менеджер, и я, доктор Пол О’Рурк, врач-стоматолог. Это была наша клиника, моя «Стоматология доктора О’Рурка».

– Кто это сделал? – вопросил я.

– Не я, – ответила Конни.

– И не я, – ответила миссис Конвой.

– Эбби? – спросила Конни.

Эбби, по неизвестной причине до сих пор скрывавшаяся за розовой маской, быстро помотала головой.

– Кто-то же должен был сделать этот сайт!

Все посмотрели на меня.

– Я тут ни при чем, уж поверьте.

– Как так? Посмотрите, тут же мы все!

Мы снова посмотрели на экран. Да, там по-прежнему были мы все. Никуда не делись.

Фотография миссис Конвой была взята из ее школьного альбома за 1969 год – выпускной год. Черно-белый снимок она, по всей видимости, сочла весьма удачным, поскольку до сих пор не высказала ни единого возражения. Несмотря на пышную высокую прическу, каких в 1969-м уже никто не носил, на этой фотографии миссис Конвой была весьма юной и почти хорошенькой. Бой-баба с серебристым «ежиком», стоявшая рядом со мной за компьютерным столом, не имела с ней абсолютно ничего общего. Фотография Эбби была сделана в профессиональной студии, отретуширована и отполирована до блеска. Но почему? Разве Эбби – актриса или какая-нибудь модель? Откуда мне знать, она со мной не разговаривала. На снимке она выглядела потрясающе эффектно – опять-таки, ничего общего с действительностью. Конни осталась без фотографии и страшно расстроилась по этому поводу. Сочла это подтверждением того факта, что офис-менеджера всякий может обидеть. Я не стал говорить, что офис-менеджером ее никто никогда раньше не называл. Мой снимок был сделан камерой слежения – я спускался в метро на пересечении Восемьдесятой шестой с Лексингтон-авеню и выглядел как террорист, разыскиваемый ФБР.

– Кто это сделал? – повторил я свой вопрос.

Все трое моих подчиненных молча уставились на меня.

– Это неприемлемо.

– А по-моему, очень мило, – высказалась миссис Конвой.

– Я хочу, чтобы сайт убрали.

– Что? Почему? Ведь нам как раз такой сайт и нужен! Его создатель отлично поработал.

– Его создатель сделал это без моего разрешения и по совершенно неясным для меня причинам. Кто и зачем мог такое устроить? Я обеспокоен. Мы все должны быть обеспокоены.

– Вы, наверное, сами это сделали – да и запамятовали. Или победили в какой-нибудь лотерее. Может, ваше имя вытянули из лототрона! Ну да!

– Очень сомневаюсь, Бетси. Узнай, кто это сделал, – велел я Конни.

– Как?!

Я понятия не имел.

– Что, никому нельзя позвонить?

– Кому?

– Это возмутительно.

В самом низу страницы было название конторы, разработавшей сайт: «СеирДизайн». Я вбил это название в Гугл и нашел практически пустой сайт с кратким описанием предоставляемых услуг и единственным контактным адресом: [email protected]. Я тут же написал им письмо.

«Здравствуйте, «СеирДизайн», – написал я.

Меня зовут Пол К. О’Рурк. Я – владелец и сотрудник “Стоматологии доктора О’Рурка”, расположенной на Манхэттене по адресу Парк-авеню, 969. Пишу вам с просьбой удалить (или снести, или как там это называется) веб-сайт моей клиники, созданный без моего ведома и согласия.

Интересно, часто вы такое практикуете – создаете сайты для людей, которые этого не просят? Или кто-то обратился к вам от моего имени? Если так, я хочу знать все об этом самозванце. Я – настоящий Пол О’Рурк, и мне не нужен никакой сайт. Вы должны понимать, насколько я встревожен внезапным и непрошеным появлением в Интернете сайта моей собственной клиники.

Надеюсь на скорый ответ».

Я чувствовал себя уязвленным, беспомощным и остаток дня без конца проверял почту, но ответа так и не получил.

Я ежегодно обновлял подписку на канал DIRECTTV, по которому транслировали бейсбольные матчи, и каждую игру «Ред Сокс» записывал на видеокассеты. У меня есть все игры «Ред Сокс» с 1984 года, за исключением тех, что пришлись на отключение электричества. Я извел уже семь видеомагнитофонов, и на тот случай, что их перестанут производить, в кладовке у меня стоит еще семь новеньких. Перед каждой игрой я обязательно съедал тарелку курицы с рисом и не строил никаких планов на бейсбольные вечера. А еще – никогда не смотрел шестой иннинг.

– Почему именно шестой? – однажды спросила Конни.

– Это суеверие.

– Но почему не пятый или не седьмой?

– В самом деле, почему не четвертый и не восьмой? – ответил я.

– Зачем тебе вообще нужны суеверия?

– Потому что не верить в них – плохая примета.

Если «Ред Сокс» начинали отставать от «Янкиз» на девять игр и больше, я бросал все, ехал в Нью-Джерси по тоннелю Холланда, брал номер в гостинице «Говард Джонсон» в Норт-Бергене и смотрел следующую игру за пределами города, надеясь таким образом прервать полосу неудач.

– Если ты так ненавидишь «Янкиз», – однажды спросила Конни, – зачем переехал в Нью-Йорк?

– Чтобы посмотреть, какой город мог породить чудовище под названием “фанат Янкиз”».

Хотя в 2004-м положение дел резко изменилось, я по-прежнему смотрел все игры «Ред Сокс». Я смотрел их так долго, что уже не мог от этого отказаться. Иначе бы я просто весь вечер напролет стоял посреди гостиной и не знал, чем заняться. О да, занятий на самом деле масса. В наши времена человек может найти больше достойных способов скоротать вечер, чем когда-либо в истории мира. А уж в Нью-Йорке интересного досуга больше, чем в любом другом городе. Я мог бы поесть пиццы. Или суши. Я мог бы заказать тарелку овечьего сыра в винотеке и пить «Пино-нуар» до тех пор, пока богемианизм и Билли Холидей не пропитают насквозь мою душу и я не напьюсь вдрызг, вдрызг, вдрызг. Я мог бы отправиться в «Бруклин инн» и выпить хорошего стаута. А по пути туда заглянуть еще в дюжину неплохих баров. Вокруг было множество бакалейных лавок и корейских магазинчиков, где я мог купить свежих фруктов и овощей. Или я мог сесть за барную стойку нового итальянского ресторанчика, заказать фрикаделек и выпить целую бутылку вина. Или пинту бочкового пива – тогда все сходили с ума по бочковому пиву. А то и вовсе выкинуть что-нибудь неожиданное: вернуться на Тридцать четвертую и подняться на смотровую площадку Эмпайр-стейт-билдинга… нет, Эмпайр-стейт вечером закрыт. Многие заведения закрыты в это время суток: музеи, арт-галереи, книжные магазины. Но разве это повод торчать дома? Можно забуриться в «Старбакс». Или съесть бублик. Или сэндвич с фалафелем. Мне вновь пришло в голову, что большая часть досуга в Нью-Йорке так или иначе связана с едой и напитками. Неужели мы родились на свет только для того, чтобы есть и пить? Может, мне следовало избавить всех и самого себя от лишних хлопот и по возвращении домой просто начать есть и пить все подряд – фалафель закусить сосисками, заполировать все это дело курицей карри, щедро залить пивом и множеством стаканчиков виски «на сон грядущий», а потом вырубиться по дороге в туалет и заснуть прямо в инвалидном кресле с электроприводом? Казалось, так дела и обстоят. Но нет. Всегда нужно помнить, сколько интересного может предложить этот город человеку, пытающемуся небездарно провести вечер. Например? Например, кино. В Нью-Йорк привозят все лучшие ленты. А еще лучше – сходить на бродвейский мюзикл. Сделать это можно только в Нью-Йорке. Но постойте, ведь сегодня пятница! Сколько народу, по-вашему, пытается чем-нибудь себя занять в пятничный вечер? Не говоря уж о туристах, которые хотят за неделю испытать все, что только можно испытать в Нью-Йорке? Билеты на лучшие спектакли давно распроданы. Да и чтобы попасть на сам Бродвей, надо несколько недель морально к этому готовиться – знаете, какие на Тайм-сквер толпы? Наконец вы попали к театру, у входа тоже страшная толпа, вы проталкиваетесь внутрь, высиживаете бесконечный первый акт… и тут наступает антракт. Свет загорается, зрители вскакивают со своих мест, потягиваются, обсуждают увиденное и гадают, почему ты торчишь тут один-одинешенек в пятницу вечером. Нет уж, не хочу я проводить пятничный вечер под пристальными взглядами незнакомцев. В этом смысле четверги никогда не доставляли мне никаких хлопот. А вот пятницы, субботы, воскресенья, понедельники, вторники и среды – регулярно. В эти вечера я превращался в машину для потребления пищи. Ничего другого город мне предложить не мог, а раз даже этот город не может ничего предложить, представьте, как обстоят дела в городах поменьше, или в пригородах, или в деревнях, где половина жителей – продавцы, половина – фермеры? Неудивительно, что мы превратились в нацию разжиревших алкоголиков и врачей, которые их лечат. Мы неспешно шагаем по улицам, едва передвигая ноги. Складки жира потихоньку превращаются в новые органы, названий которым еще не придумали. Мы потребляем себя заживо, и гротекскные наросты на наших телах увеличиваются прямо пропорционально дефициту федерального бюджета и количеству дисконтных оружейных магазинов. Всей стране нечем заняться, кроме как есть, пить и стрелять, а если уж власти города ограничили твою деятельность только потреблением еды и напитков, почему бы заодно не посмотреть бейсбол по телевизору? Этим я и занялся. Как обычно – взял навынос курицу с рисом и посмотрел бейсбол. Не самый плохой расклад, между прочим. Я на время отвлекся от мыслей о сайте, созданном против моей воли, и почти забыл о своей беспомощности перед веб-мастерами «СеирДизайна». В тот вечер мы играли против «Тампа бей рейс», и я изо всех сил пытался сосредоточиться на игре. Самое трудное было выбросить из головы все другие увлекательные занятия, каким я мог бы предаться, если б сегодня решил не смотреть бейсбол. Занятия, предполагающие непосредственное участие других людей и меня. Чуть ли не каждый вечер меня звали на какие-нибудь профессиональные сборища – часто неформальные. Но неужели кто-то хочет провести пятничный вечер на профессиональном сборище? «Меньше всего мне хочется тусоваться в компании очкастых стоматологов», – думал я, получая очередное такое приглашение и тут же отвечая отказом. Но потом наступал вечер этого сборища, я вновь обнаруживал себя дома, в полном одиночестве, еда заказана, и делать совершенно нечего – только смотреть бейсбол. Тут-то я вспоминал о встрече: она представала уже в совсем ином свете. В отличие от меня, у очкастых стоматологов есть занятие поинтересней, чем просмотр игры регулярного чемпионата. В отличие от меня, эти стоматологи сейчас увлеченно болтают друг с другом, или знакомятся с незнакомками, или просто узнают о какой-нибудь новой методике, позволяющей облегчить участь пациентов. Уже одно это наполнило бы мой вечер смыслом.

Все вышесказанное выдавало во мне замкнутого, ограниченного и зашоренного человека. Всякий раз, получая приглашение на встречу стоматологов, я тут же отвечал отказом, если в этот вечер должны были играть «Ред Сокс». Я никогда ничего не планировал на такие вечера, хотя всегда мог пересмотреть записанную игру позже. Но нет, эти вечера были для меня священными, а если бы я предал одну святую вещь, то что мне стоило предать все остальные принципы – и кем бы я тогда стал? Любое искреннее увлечение – это болезнь. И если б моя преданность бостонской команде дрогнула после их исторической победы в чемпионате 2004 года, по-настоящему исторической и практически невозможной, ведь сначала они успели проиграть три матча, но потом все-таки победили – и кого! «Нью-Йорк Янкиз»! Самую непроходимо тупую и часто поносимую команду в истории спорта, с этим их омерзительным логотипом из переплетающихся букв «N» и «Y», красующимся на развалах с майками и бейсболками по всему миру, символом столь узнаваемым и режущим глаза, что сравниться с ним может только свастика (при этом «Янкиз» по-прежнему воспринимается некоторыми как нечто безобидное, заслуживающее восторга и даже поклонения, что, несомненно, наглядно демонстрирует склонность человечества к массовым заблуждениям) – если б моя преданность «Ред Сокс» дрогнула после оглушительной победы над «Янкиз», прервавшей восьмидесятишестилетний период засухи, значит, мое тридцатилетнее увлечение бостонской командой яйца выеденного не стоило и никогда не было истинным самопожертвованием, граничащим с болезнью и даже неотличимым от нее. Поэтому, разумеется, я ответил отказом на приглашение и вновь уселся в кожаное кресло, прихватив со стола бутылку пива и тарелку с курицей карри. Мы играли против «Рейз». Это была игра регулярного чемпионата, да к тому же против «Рейз» – самой низкопробной и заурядной из команд. Исход игры не имел абсолютно никакого значения (если бы, конечно, не случилось что-то из ряда вон). Словом, самый обыкновенный бейсбольный матч, один из тысяч, просмотренных мною за много лет, не заслуживающий никаких финансовых и эмоциональных вложений. Спросите любого человека, который не фанатеет по бейсболу, что значит для него обыкновенная игра регулярного сезона, и он ответит: ничего. Ничегошеньки. Стоило мне в пятницу вечером только подумать о количестве людей с богатым досугом, не фанатеющих по бейсболу, как огромный мир парализовывал меня своим многообразием и заманчивыми возможностями. Я недвижно сидел в кресле, парализованный, а перед глазами неспешно, один за другим, сменяли друг друга скучные иннинги. Но потом на поле что-нибудь происходило – да хоть простой дабл-плэй, – и в груди вновь вспыхивал былой огонь, вновь начинал бить непостижимый фонтан восторга, совсем как в детстве, когда я пяти-шестилетним мальчиком наблюдал за отцом: тот не сводил глаз с черно-белого телеэкрана, а все краски передавали комментаторы по бакелитовому радио. Сидел он в мягком удобном кресле, однако пристраивался на самом краешке, словно наблюдая за сложной посадкой космического корабля. Меня он называл «Поли». «Поли, сбегай-ка на кухню, принеси мне пива». «Поли, не спи, шестой иннинг начался! Смотри и рассказывай мне, что происходит на поле!» «Мы проиграли, Поли, очередное поражение, мать его, вот так всегда с этими говнюками, они берут и подводят, берут и проигрывают, сволочи!» В начале игры я всегда сидел у него на коленях, но уже к концу первого иннинга он начисто забывал о моем существовании. Я же, напротив, тонко чувствовал каждое движение его души и тела, каждый визг пружин его драгоценного кресла. Пружины эти были замученные и несчастные, как старые побитые клячи, но по-прежнему безотказные: снова и снова они воспевали гимн его невыносимому напряжению, его невыносимому отчаянию. Все происходящее он записывал на специальную карточку, которая лежала на плоском подлокотнике кресла. Пот стекал по пивной банке на дешевый ковер. Отец как будто сам был на поле, столько физических сил он вкладывал в просмотр игры. Встал, сел, встал, сел, меряет шагами комнату: противоестественно выкрутил кисть и грызет большой палец; стоит неподвижно и сыплет грязной бранью (от этого я всегда вжимал голову в плечи); упал на колени и уставился в телевизор. Я украдкой наблюдал за отцом, копировал выражения его лица, старался подогнать собственный отклик под его настроение и степень душевного накала, когда какое-нибудь событие поднимало на ноги весь стадион. Его неукротимая энергия обволакивала меня с головой. Что такое «Бостон ред сокс»? Что такое мир? Каждая подача – дело жизни и смерти, каждый замах – шанс исполнить мечту. А мы тут с вами о чем? Обыкновенная игра регулярного сезона… которая ничего, ничегошеньки не значит. Как я любил этого страшного человека. Он был для меня воплощением всего удивительного и хорошего, что есть в мире, пока однажды не вышиб себе мозги в ванной, предусмотрительно запахнувшись шторкой.

В тот вечер мы проигрывали. В общем зачете на данный момент «Ред Сокс» занимали первое место, опережая «Янкиз» на полторы игры, но сегодня мы проигрывали второсортным «Рейз». С одной стороны – плохо, а с другой – так и должно было быть. Это давало нам возможность неожиданно рвануть вперед и надрать всем задницу – только такие победы меня и радовали. Однако победы не случилось. 15 июля 2011 года мы продули со счетом 5:6 каким-то несчастным «Рейз». Я с отвращением вырубил телик. Нажал «стоп» на видаке, перемотал кассету, вытащил ее, подписал и убрал в шкаф. Затем лег в постель.

Проснулся я без четверти три. Невероятно! Почти четыре часа непрерывного сна! Ну, если быть точнее, три с небольшим, но цифра «четыре» мне нравилась больше. Такого долгого непрерывного сна у меня не было уже… три или четыре недели? Я лежал в кровати счастливый и почти отдохнувший. Но потом мне пришлось решать: встать или снова пытаться уснуть? Раз в три-четыре недели мне удается заставить себя уснуть еще на часок-другой, что в сумме дает четыре-пять часов сна. Четыре-пять часов! Как мало! Но я предпочитал думать об этом иначе. Я приходил на работу и всем говорил: «Доброе утро, Эбби. Доброе утро, Бетси. Доброе утро, Конни!» Поэтому теперь я лежал в кровати, пытаясь уснуть, а в голову лезли всякие неприятные мысли: сначала об унизительном проигрыше дурацким «Рейз», затем о том, как бездарно я провел вечер. Отверг все приглашения, пренебрег всеми бесконечными вариантами и возможностями – только чтобы посмотреть очередную игру регулярного сезона. А теперь на часах без четверти три, и рыпаться уже поздно. За окном стояла тьма, и я начал думать о том, как похожа будет эта ночь на последнюю ночь моей жизни, когда в моем распоряжении не останется никаких вариантов. Ведь каждая моя ночь, в сущности, это ночь упущенных возможностей, закрытых дверей к новому и неведомому, к риску, к надежде, к жизни. Вот такие мысли крутились в моем мозгу, пока я тщетно пытался уснуть. В голове у меня разгорались войны, скрывались под водой долины, вспыхивали леса, разливались океаны, и буря уносила все сущее на дно моря; лишь считаные дни или недели оставались до того момента, когда весь мир, все милое, прекрасное и удивительное, что мы с ним сделали, канет в бездну и сольется с чернотой Вселенной. Разумеется, уснуть я не смог. Я вылез из постели. Проверил почту: от «СейрДизайна» ни ответа ни привета. Пожарил себе яйца и сварил кофе. Сидя на кухне, я снова ел и пил, ел и пил, чтобы набраться сил еще на несколько часов; вечно я ем и пью, чтобы набраться и сил, ем и пью, чтобы отвлечься от мыслей об абсолютной бесполезности всякого поддержания сил. Пусть я не один во всем городе бодрствовал в столь поздний час, я уж точно был один, кто отрубился сразу после бейсбольного матча и теперь не мог уснуть. Может быть, каким-то чудом в эту ночь тысячи других страдающих бессонницей людей обрели-таки сон, и теперь я бодрствовал один-одинешенек, сидя за кухонным столом за несколько часов до рассвета и гадая, куда себя деть. Я подумывал позвонить Конни, но для этого надо было взглянуть на я-машинку и увидеть, что от Конни нет ни пропущенных вызовов, ни сообщений, и тогда я начал бы гадать, чем она занята, когда не пишет мне эсэмэс и не пытается дозвониться. Я невольно пришел бы к выводу, что она не только не хочет выходить со мной на связь, но и, скорей всего, вообще не думает о моей персоне. То, что Конни в такой час почти наверняка спит, не имело никакого значения. Да и вообще, даже если бы я позвонил, что я мог ей сказать? Ничего. Все, что можно было сказать, уже давно сказано. Так что звонить Конни нельзя. Я все равно позвонил, но она не взяла трубку. Конечно, ночь ведь на дворе. Она наверняка спит. Я повесил трубку. Потом взял из шкафа кассету с последней игрой, вставил ее в магнитофон и до самого рассвета смотрел бейсбол, перематывая всякий мусор и вновь гадая, как мы умудрились проиграть дурацким «Рейз».