Текст книги "Нематериальное наследие. Карьера одного пьемонтского экзорциста XVII века"

12 сентября Аппендино допрашивает Эмануэля Маррукко, своего прихожанина, по совету знакомых доставившего в Сантену свою больную лошадь, «подозревая, что она заговорена». Это случилось в июле «на праздник святых Иакова и Анны», но дом Джован Баттисты Кьезы окружала столь многочисленная толпа, что хозяину лошади пришлось ждать весь день и всю ночь, пока до него дойдет очередь. Наконец, на следующий день он дождался приема, Кьеза осмотрел лошадь и нашел, что на нее наведена порча. Он благословил ее святой водой, затем благословил целое ведро, из которого надо было поить лошадь, и еще дал Эмануэлю латинскую записку, чтобы повесить ее на шею животному на восемь дней; «но видя, что лошади не становится лучше, я потом ее снял»[14]14
  В тексте записки, написанной на латыни, говорится: «Вот Крест Господень; бегите чумы, недруга Христа, сына Божия. Милосердие нам ради пяти ран Христовых, по заступничеству Блаженной Приснодевы Марии, святых апостолов Петра и Павла и других апостолов. Избавь тварей раба твоего от всякой заразы и притеснения Злого Духа. Аминь» (AAT, 19, 154, Atti criminali, Del Fisco Arcivescovile. P. 16).


[Закрыть]. Кьеза отказался от денег, которые Маррукко ему предлагал.

Через два дня Аппендино допрашивает другого местного крестьянина, Бартоломео Феа из Изолабеллы. У того тоже заболела скотина, на сей раз осел, «и не будучи уверенным, что болезнь естественная», 20 июля по совету друзей он отвел осла в Сантену. Манипуляции были те же: святая вода, благословение, записка. Однако и в этом случае, «несмотря на названную записку, названная моя скотина по сей день хворает». Кьеза не взял денег, но Феа все равно сделал «пожертвование человеку, который служил ему секретарем».

После дополнительного разыскания следствие было окончено, и 16 ноября на основании вышеприведенных свидетельств было составлено обвинительное заключение, в соответствии с которым проводился допрос Джован Баттисты. Инквизиционный трибунал делом непосредственно не занимался, хотя наблюдал за ним и доносил о нем в Рим. Церковный суд Туринского диоцеза пытался решить проблему на административном уровне, мягко и не поднимая шума: случай оказался сомнительным, и речь шла скорее о противозаконном злоупотреблении практикой изгнания бесов, без видимых признаков ереси. Административные меры были приняты, конфискована «Книга избавлений от порчи, совершенных в 1697 году», то есть тетрадка, в которой Кьеза подробно перечислял места и случаи исцелений. На тот момент суд ограничился запрещением практиковать экзорцизм и освобождением от обязанностей о попечении душ в Сантене, без существенного стеснения личной свободы.

3. Теперь, однако, стоит вернуться немного назад и проанализировать документы о деятельности викарного настоятеля Сантены. В его книжечке содержатся имена, места жительства и названия болезней 539 человек, над которыми он проводил обряды с 29 июня по 15 августа 1697 г., что позволяет нам проследить за его быстрыми перемещениями и его нараставшей активностью.

Понятно, что проповедь Джован Баттисты Кьезы не была изначально сосредоточена вокруг его прихода и не распространялась из него; она развивалась в прямо противоположном направлении, и Сантена оказалась затронутой ею лишь на пике его деятельности. Сведения о занятиях Кьезы, предшествовавших тем, о которых сохранились записи в тетрадке, также указывают, что он практиковал, в сущности, за пределами местечка, где был священником[15]15
  Деятельность Кьезы находит аналогию в так называемых местных культах, религиозных феноменах среднего радиуса действия, которые выходят за рамки отдельных общин, но сохраняют локальный характер и характеризуются особой топографией. При этом социальные барьеры в конкретном местечке оказываются преодолены, но связь с местными порядками как таковыми не рвется: зачастую главный герой начинает действовать поблизости от своей деревни, но не в ней самой, хотя и использует прежние социальные каналы. Ср.: Regional Cults / Ed. by R. P. Werbner. New York, 1977, в частности: P. IX–XXXVII. См. также: Turner V. W. Dramas, Fields and Metaphors. Symbolic Action in Human Society. Ithaca, 1974, однако типологическая направленность этой работы заставляет автора пренебречь сомнительными случаями, подобными тому, что описан здесь.


[Закрыть]. Таким образом, благодаря этим записям начиная с конца июня мы можем проследить его наступательную стратегию, в которой Сантена играет роль центра, из которого Джован Баттиста отправляется в свои проповеднические набеги. В последних числах июня он находится в сельской местности между Карманьолой и Раккониджи, на равнине, где изгоняет бесов из двадцати с лишним человек; со 2 по 7 июля с противоположной по отношению к Сантене стороны, на холме, он действует в Момбелло, Монтальдо, Риве и вокруг Кьери. 17 июля, после первого перерыва в практике, он оказывается в Караманье, куда был официально приглашен советом коммуны, а затем, 20 июля, в Вилланове и в Феррере нелль’Астеджана. Только после этой даты появляются первые вылеченные сантенцы и документы говорят о скоплении людей у его дома. В Сантене он остается с 20 по 22 июля, но затем снова расширяет границы своих действий на склоне холма, обращенном к Асти, и после 22‐го находится в Дузино и Виллафранке. Потом он остается в Сантене на протяжении трех дней, в доме, днем и ночью осажденном толпой, которая стекается из соседних деревень. Однако затем он сразу отправляется в путь и спускается на равнину южнее Турина, в сторону Пинероло; здесь он останавливается на два дня по приглашению приходов Ноне, Айраски и Скаленго, в центре более обширной зоны, многие жители которой собираются для лечения или из любопытства. Потом, в продолжение этого маятникового движения, он отправляется в Сан-Дамиано и в Чистерну, в сторону Асти, чтобы немедленно вернуться в Ноне и Виново, где остается на пять дней, а затем еще раз отправляется в Сан-Дамиано. 14 августа круг замыкается в Соммариве и в Черезоле, родной деревне Кьезы, и наконец, на следующий день, который стал последним в его свободной практике, он, по всей видимости, появляется в Сантене, где изгоняет бесов из четырех женщин из Гассино, нищего из Лангедока и солдата из Роккафорте в Монрегалезе.

В процессе прохождения по запутанному маршруту, избранному, возможно, из желания быть менее уязвимым для контроля со стороны епископа, а возможно, и из стратегических соображений, Кьеза регистрирует излечение 270 женщин и 261 мужчины (пол еще 8 человек установить невозможно), прибывших из группы селений, окружавших его приход. Однако примечательно, что он ни разу не остановился ни в одной из деревень, непосредственно соседствовавших с Сантеной, и действовал в зоне, включавшей Вольверу (5 пациентов), Айраску (6), Ноне (23), Виново (12), Карманьолу (30), Раккониджи (6), Караманью (2), Соммариве Боско (22), Черезоле (5), Монта’ (9), Чистерну (8), Сан-Дамиано (24), Виллафранку (7), Пойрино (6), Феррере (10), Вилланову (20), Риву (18), Момбелло (15), Монтальдо (16), Пино (6), Печетто (7), Монкальери (15), Трофарелло (5), Кьери (50). В Сантене, Вилластеллоне и Камбьяно, составляющих центр этой зоны, излечений было сравнительно мало; соответственно 27, 10 и 8.

График I. Изгнания бесов, проведенные Джован Баттистой Кьезой с 29 июня по 15 августа 1697 г.

На первый взгляд, невозможно уточнить, к каким социальным слоям принадлежали лица, прибегавшие к описанной терапии: к Кьезе обращались богатые и бедные, крестьяне и нищие. Сама краткосрочность практики, по-видимому, не позволяет выявить в массе приверженцев Кьезы какую-либо форму социальной поляризации, повторяющую параболу растущего одобрения его деятельности, а затем ее пресечения и изоляции. Впрочем, он говорит о толпах калек и нищих, шедших за ним в Турин в июле. И похоже, что он это делает не только ради пущего театрального эффекта, но скорее потому, что обращение к нему за помощью на первом этапе, особенно для многих нотаблей, вероятно, отличалось от поддержки его действий после первого ареста, которая означала бы публичное одобрение вопреки запрету архиепископа. В результате подробного анализа событий в рамках более длительного периода, как мы увидим, станет понятен истинный смысл позиций отдельных групп и будет обрисована четкая картина мнений. Разумеется, мы не сможем полностью охватить целые деревни: похоже, что возраставшее недоверие, заметное в показаниях приходских священников, отличается от настроений, с которыми принимали Кьезу в тех приходах, куда он отправлялся. Канал, по которому распространялась слава Кьезы, – это рассказы друзей и знакомых, будоражившие и разлагавшие сельскую повседневность. Толпа жаждущих излечения являет пеструю картину пациентов, страдавших от насилия, ревматизма, слабоумия, паралича, потери зрения и слуха. В общем, это ситуация, которая не столько укрепляет, сколько разрушает структуру отдельных крестьянских общин и которая не свидетельствует, за краткое время своего существования, об образовании локальных ритуалов и групп, их институционализации и сохранении. В процесс втягиваются индивиды и их связи, но не возникает новой солидарности, которая могла бы заменить прежнюю, общую для всех и не защищавшую от личных неудач. Однако я постараюсь показать, что если здесь и нет соответствия между символическими представлениями и социальным миром, то поведение участников этой вспышки локальной войны с бесами вытекает из насыщенного контекста копившихся годами страстей и конфликтов, а не только из сиюминутного всплеска нового культа.

Места рождения тех, кто подвергся процедуре изгнания бесов

Не всегда недуги, беспокоившие пациентов заклинателя бесов, описываются достаточно точно, чтобы мы могли создать о них определенное представление. В частности, относительно 98 человек неизвестно, от какой болезни они избавились; 225 человек охарактеризованы как «одержимые или пострадавшие от порчи», или «от колдовства», или как «обуянные нечистыми духами». Из оставшихся 210 человек 109 увечных, паралитиков, заговоренных, калек, хромых, больных ишиасом, одна вся покрытая паршой, 18 слепых, 13 глухих, 5 чахоточных, 10 страдающих от водянки, у 4 падучая, у 9 опухоли на руках или ногах, у 8 подагра, у 3 больна селезенка, у 4 желудок, 3 немых или заик, у 2 больные почки, у 20 другие недуги, плохо описанные, у 2 огнестрельные раны: очевидные физические повреждения, нанесшие сильный вред здоровью. Лишь некоторые просили излечить их от болезней, вызванных определенной порчей, и редко кто описывает недуг более подробно, «одержимость демоном Тау, который мучил его на протяжении тридцати лет», или «почти закрытые глазные впадины, лишавшие его зрения до избавления от нечистых духов».

Итак, это толпа людей с изуродованными суставами, нарушениями в органах чувств, с палками и костылями. Их мнения не выслушивают; по-видимому, от них невозможно получить внятных свидетельств, тем более что их сложно разыскать среди сельских жителей или в сборище маргиналов. Таким образом, суд не берет их в расчет, если не считать допроса Джованны Бруеры. И Джован Баттиста не обращается к ним за доказательствами излечения, хотя именно эти несчастные составляли процессию, сопровождавшую его в Турин после первого ареста, осаждали архиепископство, вызывали удивление и беспокойство у каноника Бассо и у церковных властей столицы.

4. Еще до решительного вмешательства епископа 16 августа Джован Баттиста Кьеза должен был осознавать значимость своей проповеди и озабоченность, которую она вызывала у властей диоцеза, о чем свидетельствует не только избранная им стратегия перемещений. В самом деле, 7 августа он приступил к сбору более подробной документации, чем тот простой список, который он вел в своей тетрадке: это были доказательства излечения за истекшее время, и он заверил их у нотариуса. Он собирался представить их «любому церковному или светскому судье». Кьеза начал с Кастаньоле делле Ланце, куда он вернулся, чтобы потребовать у Пьетро Бальбиса, неграмотного крестьянина из Пинероло, клятвенно подтвердить в его присутствии и в присутствии нотариуса Антонио Кане, что за день до того на границе Сан-Дамиано он подвергся обряду изгнания бесов и получил благословение. «На протяжении примерно 30 лет я не имел сил вести свою жизнь, а в последние шесть лет был вынужден пользоваться костылями, чтобы передвигаться», теперь же он мог ходить свободно. Стремясь подтвердить свидетельство крестьянина, два священника, дон Паоло Франческо Ардиццоне и дон Джузеппе Антонио Вальсания, подписали акт, объявив, что они присутствовали при излечении.

В действительности это была единственная мера предосторожности, принятая Джован Баттистой перед Феррагосто[16]16
  Праздник Успения 15 августа. – Прим. ред.


[Закрыть]. Сбор доказательств продолжился лишь впоследствии, но, вероятно, скорее неофициальным образом: он уже не присутствует при получениях свидетельств, хотя все они явно проводятся по его просьбе. Благодаря помощи младшего брата Габриеле, который будет объезжать деревни в поисках наиболее подходящих очевидцев, Кьеза обеспечит наличие достаточного количества показаний в свою защиту.

13 октября два аптекаря из Кьери отправляются по просьбе Джован Баттисты к нотариусу Франческо Джузеппе Молинери. Синьор Джузеппе Маттео Монтефамельо рассказывает, что «две мои малолетние дочери у меня в доме тяжело заболели, по всем признакам и по мнению знающих лиц, которые их посетили, на них была наведена порча». Он пригласил Кьезу, и тот их вылечил.

Второй аптекарь, Джованни Антонио Канавезио, рассказывает, что «в марте тяжко захворал синьор дон Бальдассаре Гинарелла, каковой во время своей болезни принимал различные лекарства, прописываемые ему синьорами врачами и посланные мной из моей аптеки. Но видя, что они ему не помогают, я заподозрил, что он подвергся порче». Был призван Кьеза, и дон Бальдассаре выздоровел.

К двум свидетельствам прибавляются и другие: в июне Кьеза излечил сына Джованни Андреа Руски, дочерей Орацио Приериса и Джованни Томмазо Молинаро, а также синьору Маргериту Пастору. Все они заявляют, что он отказался брать плату: «я хотел дать ему серебряный скудо, – говорит Канавезио, – для возмещения причиненного неудобства, но он с негодованием его отверг, сказав, что занимается лечением не ради заработка, а только из милосердия, дабы помочь ближнему и к вящей славе Божией». Все остальные утверждают, что «знали и знают вышеназванного преподобного синьора Кьезу, настоятеля Сантены, как достойного и набожного священнослужителя, и в указанных нами случаях они присутствовали и участвовали в заклинаниях бесов, совершенных им с помощью названных молитв, и не замечали, чтобы эти молитвы и заклинания были против нашей Святой Католической Веры».

Между 20 и 23 октября Габриеле направляется в Соммариву, чтобы собрать показания местных нотаблей. За некоторое время до этого адвокат Томмазо Гери привез в Сантену для лечения своего сына Баттисту, поскольку «за последние три дня названный сын не мог пить молоко и испражняться»; после лечения Кьезы «я убедился, что ему стало лучше, что он пил молоко, а на следующий день облегчил кишечник». В дальнейшем мальчик стал постоянным клиентом сантенского настоятеля, поскольку «он не мог владеть левой рукой», в которой, по-видимому, сосредотачивались духи до того момента, как Джован Баттиста излечил его полностью.

В Соммариве же к Кьезе обращались целые семьи: в первый раз его пригласил и принял в своем доме синьор Карло Франческо Аллазия, муж тетки маленького Баттисты. Кьеза излечил жену Карло Франческо, «подвергшуюся порче, как полагали и некоторые другие духовные лица». Кроме того, в Соммариве он избавил от лихорадки жену Андреа Боето Аличе, от почечных болей – Марию Катарину Рокку. Вознаграждение он всегда отвергал.

Того же 23 октября Габриеле перебирается в Кастаньоле ди Пьемонте, житель которого Микель Пинардо сообщает, что 6 или 7 августа он отправился к Джован Баттисте в Ноне, «потому что у меня опухла правая ступня и лодыжка, и от боли я не мог стоять и должен был ехать верхом… И прежде чем отправиться к вышеназванному, я показывал свою распухшую ногу многим хирургам в Кастаньоле, и два хирурга сказали мне, что не могут распознать мою болезнь и что нужно сделать надрез, но я, скорее всего, останусь калекой». Джован Баттиста Кьеза, «обнаружив на мне порчу», излечил его, так что тот «свободно добрался до дома пешком».

5. Итак, 15 августа Джован Баттиста Кьеза был освобожден от исполнения своих обязанностей, как законных, так и не совсем законных, но не арестован. Он направился в Сантену, в приход, где он жил вместе со своей сестрой: настоятель Брондзини, приходской священник, не связанный обязательством личного присутствия, сделал его своим местоблюстителем 5 сентября 1689 г. Кьеза похоронил трех усопших, 20 и 28 августа и 2 сентября, но с 15 октября по распоряжению Брондзини его заменил пресвитер Джованни Гаспаре Асти.

Конечно, настоятель Брондзини был озабочен развитием ситуации, поэтому он отправил в Сантену сына своей сестры, Джованни Андреа Амброзини, под предлогом ревизии приходской фермы, но на самом деле он прибыл для поисков викария. «В доме я застал только его сестру, – сообщит он в своих показаниях, – которая на мои расспросы отвечала, что он в отъезде вот уже восемь дней и она точно не знает, где он. По слухам, он был в Канале, но некоторые говорили, что он поехал в сторону Чистерны».

Молодой Амброзини продолжил поиски. От него мы узнаем о последней попытке Джован Баттисты продолжить свою деятельность, прибегнув к покровительству епископа Асти в надежде еще раз продемонстрировать свои необыкновенные способности под давлением толпы поклонников: «в субботу, в День святого апостола Варфоломея (24 августа), вышеупомянутый, по просьбам разных людей, желавших подвергнуться обряду заклинания, – по слухам, их было много – в связи с тем, что монсеньор епископ Асти совершал визитацию и находился в Кастаньи, Кьеза вместе с архипресвитером Канале приехал туда же… И в Кастаньи он приступил к изгнанию бесов в присутствии Монсеньора и других каноников». Разумеется, Кьеза понимал, что его положение безнадежно: «он говорил, что надеется всех излечить с помощью великой веры в могущество Божье… и всех призывал твердо верить в то, что Господь их исцелит».

Епископ в происходящее не вмешивался: некоторое время он наблюдал, окруженный священниками из его свиты. Затем, после недолгого совещания с другими духовными лицами, «он воспретил [Кьезе] совершать обряды экзорцизма в своем диоцезе, исходя из запрета, уже наложенного монсеньором архиепископом».

Потерпев поражение, Джован Баттиста возвращается в свой дом в Сантене в обществе архипресвитера Канале, но его слава еще жива. «Часто говорят о том, – заключает молодой Амброзини, – что он излечил много увечных, сотворив явные чудеса».

6. Пока Габриеле собирал свидетелей защиты, 16 ноября каноник Джован Баттиста Бассо при содействии дона Джованни Франческо Леонетти, главного налогового прокурора Туринской курии, приступил к допросу Джован Баттисты Кьезы, на которого уже был наложен штраф «in facto proprio» (за его собственные действия) в размере 100 лир. Судя по всему, арестован он не был.

Прежде всего ему было предъявлено изъятое у него Manuale parochorun et exorcistarum («Пособие для приходских священников и заклинателей бесов»), к которому были добавлены две рукописные страницы с перечнями излечений. Впрочем, в протоколах суда нет ни этой книги, ни этих страниц; там есть только «бумажный дневник на 15 исписанных страницах, начатый 29 июня и завершенный 15 августа», с содержанием которого мы уже знакомы.

Непосредственно Кьезой заполнена лишь малая его часть; в основном это записи двух его соратников, дона Витторио Негро и клирика Бьяджо Романо из Сантены.

Джован Баттиста начинает свою историю: он сын Джулио Чезаре, скончавшегося несколько лет назад. Сам он из Сантены, но «случилось так, что родился в Черезоле». Ему около сорока лет, и последние десять лет он был священником в Сантене, но не владеет, а только «управляет» приходом в качестве викария, поскольку титулярным попечителем является синьор настоятель Брондзини, живущий в Кьери и в Турине. 5 сентября 1689 г., пройдя проверку у синодальных экзаменаторов, он получил грамоту от архиепископа и назначение викария настоятеля. Никто из его предков не был экзорцистом «и тем более не был одержим бесом»; но около двух-трех лет назад он начал благословлять лихорадочных по Римскому обряду, «и больные говорили мне, что хворь прекратилась. Это известие передавали из уст в уста, и из окрестностей стал стекаться народ», пока к Кьезе не пришла подвергшаяся порче девушка, уже прошедшая обряд изгнания бесов в Кьери и в других местах, но не излечившаяся; и он избавил ее от страданий. Это событие подтолкнуло его к освоению заклинания демонов. «И когда ко мне для благословения от лихорадки пришел некий юноша, служивший в Камбьяно, родственник покойного настоятеля местечка Пистоно, я попросил его поискать, не осталось ли у наследников настоятеля, который был искусным экзорцистом, какой-нибудь книги о сем предмете, и он принес мне упомянутую книгу Manuale exorcistatum («Пособие для заклинателей бесов»), каковой я пользовался последние девять-десять месяцев. И я начал проводить обряды над некоторыми моими прихожанами, хотя и без разрешения своего начальника, и мне казалось, что я могу и даже обязан это делать, в соответствии с наставлением учебника: „Parochus tenetur“ („Настоятелю дóлжно“)».

Кьезе сразу задали вопрос, были ли лица, поименованные в списках, «излечены и известно ли ему об их состоянии здоровья до настоящего времени». «Полагаю, – сказал он, – что многие из них по своей вере в Бога остались свободными… Другие же не сохранили свободу после первых обрядов экзорцизма, поскольку, вероятно, их вера была недостаточной».

Защита Кьезы строится на трех пунктах. Прежде всего, на полном соответствии практики и используемых им формул тому, что написано в учебнике в отношении как «произносимых» заклинаний, так и «записок», которые подвешивали на шею животным. Посохом он пользовался «для опоры, поскольку я был так слаб, что не мог стоять на ногах», а на скрипке «если я играл, то для развлечения; я играл на скрипке и на других инструментах частным образом, в своей комнате, и не совмещал такого рода отдых с экзорцизмом».

Вторым пунктом обвинения выступало получение дохода от его деятельности: «я никогда не просил денег или чего-либо другого за изгнание бесов и занимался им из чистого милосердия. Мне казалось, что я, как приходской священник, обязан проявлять милосердие… Другие священники и общины, которые приглашали меня с этой целью, могут подтвердить, что я получал от них только пищу и говорил им, что принимаю их из любви к Господу».

Третье обвинение касалось неповиновения приказам, полученным от архиепископа в двух направленных Кьезе письмах. Он всегда старался подчиниться, отвечает тот, и даже его отъезд из Сантены в августе был вызван желанием «уклониться от встречи со множеством народа, стекавшегося в Сантену для излечения».

Однако обвинения были многочисленны, а защита, как видим, малоправдоподобна и сомнительна. Впрочем, Кьеза не собирался давать бой в суде и не думал кого-то убеждать. Вероятно, он понимал, что его дело проиграно, и хотел лишь смягчить грозившее ему наказание: «Моей целью не было стяжание славы и одобрения или выставление себя великим человеком; совершая сии поступки, я действовал со смирением. Я называл себя великим грешником и призывал всех препоручить себя Господу и уверовать в него, дабы получить облегчение; если же я провинился, то прошу прощения у Бога и у своего начальства». Через три дня настоятель Сантены был вызван для подписания показаний. Он прибавил только, что после первого допроса в Турине архиепископ «лично приказал мне продолжать заклинания бесов и чтобы я проявлял милосердие к тем, кто этого просил, так что я и продолжил».

Это последние дошедшие до нас слова Джован Баттисты: в деле отсутствует приговор, если таковой вообще был вынесен. Ни Registra causarum («Перечни дел»), ни Registra sententiarum («Перечни приговоров»), ни архиепископские Provvisioni («Распоряжения») о нем больше не упоминают. Не сохранилось никаких следов ни в нотариальных или приходских актах Сантены, ни в его родном Черезоле, ни в Боргаро, где священником был его дядя по отцу, ни в Мартиненго, где жила его сестра Виттория, жена врача Джован Баттисты Массиа, ни в Канале, где обитал его друг архипресвитер, ни в Турине, куда после второго брака переехал другой его брат Франческо Маурицио. Лишившись должности, он, вероятно, уехал туда, где никто его не знал, и только благодаря счастливой случайности мы сможем получить какие-то сведения о нем – нам не известна ни дата его смерти, ни его участь, ни новые потенциальные знакомства. Как следствие, мы способны восстановить его историю, только двигаясь в обратном направлении и задавая вопросы о том, кто он был, откуда происходил, кем были его друзья и близкие, почему он стал целителем и обрел популярность.

7. История Джован Баттисты не является чем-то необычным для тогдашней деревни. Ее исключительность – в той тщательности, с которой он вел журнал исцелений, предоставляющий нам количественные данные о его деятельности, равно как и имена, местожительство, болезни злополучных поселян. До этого момента я только излагал факты, не выдвигая гипотез и не комментируя; этот рассказ послужит основой для анализа социальной жизни Сантены. Он, разумеется, будет дополнен другими элементами, будут упомянуты иные события и описана та культурная система, внутри которой рассказанная история не выглядит удивительной.

Структура этой истории, которую мы можем выстроить с помощью точного воспроизведения фактов, даст нам возможность приблизиться к пониманию конкретных поступков во всей их сложности и двусмысленности в контексте многочисленных и противоречивых норм. Тем не менее уместно выдвинуть некоторые предположения о связи между проповедью Кьезы и энтузиазмом его адептов.

С течением времени представления о том, что такое здоровье и что такое болезнь, каковы пределы нормального и ненормального физического (и конечно, психического) состояния, о том, как далеко простираются реальные возможности медицины, сильно менялись. Действительно, существуют две культуры, а условность медицинских понятий параллельна условности понятий магии и религии.

В случае с Джован Баттистой мы должны задаться вопросом: какие представления о болезни и какая этиология кроются в разнообразной череде печальных историй, излагавшихся толпами крестьян, осаждавших его в каждой деревне? Объяснения, строящиеся на сопоставлении сегодняшней науки и науки прошлого или благоприятной, привычной естественной среды и враждебной, неконтролируемой среды доиндустриального общества, склоняются к эволюционистской точке зрения. В некотором смысле они выглядят плеоназмом (наука постепенно накапливает знания), оставляя без внимания проблему наличия иной, нелинейной концепции возникновения болезней. Более удачным представляется разделение этиологий на персоналистские и натуралистские. Разумно допустить одновременное присутствие элементов тех и других в каждом обществе, различая степень и оттенки восприятия преобладающих и переплетающихся каузальных факторов в зависимости от времени, места и социальной группы.

Под персоналистской системой мы понимаем культурные представления, согласно которым болезнь может быть результатом более или менее активного и намеренного вмешательства осмысленного агента (будь то бог, сверхъестественная сила или человек). В этом случае больной будет рассматриваться как объект агрессии (иногда и агрессии, направленной на самого себя) или наказания в отношении конкретного лица. В такой системе вопрос ставится не только о диагнозе, но и о том, кто и почему заболел. В натуралистских системах, напротив, недуг объясняется в безличных терминах, как будто составляющие тело физические элементы приходят в беспорядок, в неравновесное состояние, и причину нарушения можно полностью описать в природных терминах[17]17
  Эта классификация находится в работе: Foster G. M., Anderson B. G. Medical Anthropology. New York, 1978. Она воспроизводится и обсуждается в: Worsley P. Non-Western Medical Systems // Annual Review of Anthropology. Vol. II (1982). P. 315–348. Ср. также: Culture, Disease and Healing. Studies in Medical Anthropology / Ed. by D. Landy. London, 1977; Social Anthropology and Medicine / Ed. by J. B. Loudon. New York, 1977.


[Закрыть].

Понятно, что приведенная классификация – это всего лишь абстракция. На самом деле этиологические системы в целом являлись или являются плодом более или менее налаженного симбиоза элементов обеих систем, различающегося в зависимости не только от принадлежности к определенному времени и культуре, но и от различия позиций отдельных групп и индивидов в рамках одного общества и одной ситуации. Исчезновение описанной в этих терминах многофакторной системы сверхъестественных элементов, подчеркивание роли бессознательного в персоналистской этиологии или противостояние более натуралистской позиции науки и более персоналистской позиции здравого смысла существенно не меняют формальной состоятельности данной модели. Она исходит из целого ряда факторов, выступающих в качестве причин болезней, а не из представления о переходе от персоналистской к натуралистской модели, как более соответствующей научному взгляду на мир[18]18
  Несмотря на многие оговорки, особенно в части выводов, классический труд: Thomas K. Religion and Decline of Magic. London, 1971 (итал. пер.: Milano, 1984) написан в эволюционистском духе, от которого мы здесь стараемся отойти.


[Закрыть].

Разумеется, приведенные соображения не сводятся лишь к попытке избежать, путем усложнения модели, упрощенных выводов, вытекающих из идеи о смене систем. Ведь если переключить наше внимание с содержания медицинских знаний на понимание причин болезни и на общие принципы понимания причинности, можно будет ответить на вопрос, почему проповедь Кьезы имела такой успех. Существовали и другие целители, лечившие болезни природными средствами или прибегавшие к сверхъестественному. Кроме того, нельзя объяснить популярность нового врачевателя только проведенными им успешными исцелениями или надеждами на выздоровление пациентов, разочаровавшихся в предшествовавших попытках. Не стоит и сводить наблюдаемый феномен к обычному проявлению господствующей культуры.

В самом деле, представления людей о возможных манипуляциях и лечении вытекают из более или менее обширного перечня вероятных причин болезни – не только с точки зрения различных представлений о приемах лечения и о пригодных для него врачевателях, но и с точки зрения общего ощущения безопасности и веры в полезность лечения и социальный авторитет данного типа лекарей. Одно дело – приписывать болезнь множеству разных причин, не выстраивающихся в строгую иерархию (общественные отношения, природа, сверхъестественное), и совсем другое – приписывать ее единственной причине или упорядоченной иерархии ряда возможных причин.

Итак, различие между натуралистской и персоналистской этиологией заключается также в форме каузальной структуры[19]19
  Ср.: Horton R. African Traditional Thought and Western Science // Africa. Vol. XXXVII (1967). P. 50–71, 155–187 (в особенности: P. 169–170); а также: Wittgenstein L. On Certainty. Oxford, 1969 (итал. перевод: Torino, 1978).


[Закрыть]. В первом случае это простая схема: Природа → нарушение равновесия → болезнь; во втором – сложные связи:

Первый вывод состоит в следующем: хотя методика Кьезы подразумевала язык и объяснения персоналистской этиологии, тем не менее из‐за явного акцента на уникальности заболеваний (подтверждаемого процентным соотношением 90 случаев из 100) по своей структуре она схожа с методикой натуралистской медицины, сводя все к одной причине и отвергая идею множественности причин, по всей видимости весьма распространенную в том обществе. Здесь и кроется разгадка его успеха.

Сантена в конце XVII в. переживала сложный период, что было связано с войной и ее последствиями[20]20
  Между 1690 и 1696 гг. Пьемонт принимал участие в войне против Франции на стороне Испании и других членов Великого альянса.


[Закрыть]: резким сокращением сбора урожая зерна и винограда из‐за мародерства солдат и, соответственно, растущей смертностью; все это сопровождалось социально-психологическим кризисом, вызванным новыми опасениями, усложнением контроля механизмов межличностных отношений, невозможностью предвидеть развитие событий, а также управлять ситуацией и выстраивать собственное поведение. В атмосфере нараставшего беспокойства перед лицом бедствий, обрушившихся на село, Кьеза предлагал простое объяснение, предлагавшее – по крайней мере в его расширенном виде – новое и неизвестное прежде истолкование: так происходил переход от многофакторной модели к однозначной связи. Значительность сана священника придавала силу скудной в теоретическом отношении проповеди Кьезы.