Текст книги "Новые центурионы"

2. Стресс

– Чего психую – ума не приложу, – сказал Гус Плибсли. – Небось для того и предупредили заранее насчет этого собеседования, чтоб мы завелись.

– Не бери в голову, – сказал Уилсон. Он стоял, прислонившись к стене, и курил, тщательно следя за тем, чтобы не испачкать пеплом свое курсантское хаки.

Ослепительный глянец на черных уилсоновских ботинках приводил Гуса в восторг. Прежде Уилсон служил в морской пехоте. Кто-кто, а он умел заставить обувь блестеть, а курсантов – подчиняться на строевой своим приказам. По мнению Гуса, командир отделения обладал многими полезными качествами из тех, что можно приобрести только в армии. Кабы я был ветераном войны с должным опытом за плечами, пожалуй, мне не пришлось бы так нервничать, думал Гус. Наверняка бы не пришлось. Хоть он и был лучшим в классе по физподготовке, но сейчас совсем не поручился бы, что у него хватит сил ворочать языком во время собеседования. Еще в школе, всякий раз, как нужно было делать устный доклад, его заранее бросало в дрожь. А в колледже однажды, перед тем как произнести трехминутную речь на уроке по ораторскому искусству, он влил в себя полпинты разбавленного шипучкой джина. Тогда он вышел сухим из воды. Хорошо бы справиться с волнением и теперь! Да только на сей раз ему держать экзамен перед офицерами полиции. Перед профессионалами своего дела. Им-то ничего не стоит учуять спиртное по запаху или понять все по его глазам, говору и даже походке. Их на мякине не проведешь.

– Да у тебя поджилки трясутся! – сказал Уилсон и предложил Гусу сигарету. Пачку он достал из носка, как и подобало бывшему вояке.

– Нет-нет, большое спасибо, – промямлил Гус, отказавшись от курева.

– Послушай, этим гадам только и нужно вывести тебя из себя, – сказал Уилсон. – Я тут болтал с одним парнем, он еще в апреле отсюда выпустился. Так вот, на собеседованиях они попробуют малость попарить тебе мозги. Ну там, спросят про твои успехи по физподготовке или стрельбе или, может, про то, как тебе живется в академии. Пощупают, как ты подкован в теории. Но, черт возьми, Плибсли, с тобой ведь все в порядке, а что касается физкультуры – так тебе здесь и равных нет. К чему же они смогут придраться?

– Не знаю. Понятия не имею. Вроде бы не к чему.

– Взять, к примеру, меня, – продолжал Уилсон. – Стреляю так хреново, что скорее угожу в цель, если просто швырну в нее пистолетом. При случае меня им всегда есть за что четвертовать. Только не надо мне заливать, что они решатся признать меня непригодным из-за того, что я лишний раз не явлюсь на стрельбище, а предпочту хорошенько закусить. Все это чушь и дерьмо. Я даже не беспокоюсь. Разве ты не понял, как срочно требуются этому городу легавые? А через пяток-другой годков дело вообще будет дрянь. Парням, что заступили на эту службу сразу после войны, пора будет уходить на пенсию. И попомни мои слова: прежде чем мы сами распрощаемся с полицейским управлением, всем нам успеют нацепить капитанские нашивки.

Гус внимательно оглядел Уилсона. Коротышка, еще меньше меня, и даже волосы короче. Должно быть, тянулся на цыпочках, чтобы ростомер показал необходимые по минимуму пять футов и восемь дюймов, размышлял Гус. Зато крепыш. Мощные бицепсы и борцовские плечи, сломанный нос – колоритная внешность. Как-то на занятиях по самообороне он боролся с Уилсоном и с удивлением обнаружил, что уложить его на лопатки и прижать к земле не так уж и трудно. Уилсон был сильнее, много сильнее, однако Гус оказался проворнее и умел быть упорным.

Он прекрасно усвоил слова Рэндольфа и верил, что, если быть выносливее противника, бояться нечего. Наставление инструктора по физподготовке пока что неизменно подтверждалось. Но как поведет себя с ним какой-нибудь Уилсон в настоящей драке? Никогда прежде Гусу не доводилось ударить человека. Никогда! Чего будет стоить его выносливость, когда такой же вот крепыш сунет ему в живот увесистый кулак или, чего доброго, залепит ему в челюсть? Бегать он начал давно, еще в школе входил в команду спринтеров. Но контактных видов спорта сторонился всегда: не хватало агрессивности. Какого же черта он вбил себе в голову, что может стать полицейским? Конечно, платят им совсем неплохо; опять же – страховка и пенсия. В своем банке такое ему и не снилось. Тамошнюю рутинную работу за гроши он просто возненавидел и чуть в голос не хохотал, когда старший кассир принимался его заверять, что лет через пять он будет получать столько же, сколько он, старший кассир, получает сейчас; сумма эта была меньше, чем оклад начинающего полицейского. Потому-то он и пришел сюда. И продержался здесь восемь недель. За восемь недель они его так и не раскусили. Но, может статься, собеседование все расставит на свои места, тогда-то они и поймут, что он из себя представляет…

– Одно только меня и беспокоит, – сказал Уилсон. – Не догадываешься что?

– Нет, – ответил Гус, вытирая о форменные брюки потные ладони.

– Скелеты. Болтают, будто иногда во время собеседования они громыхают костями. Не случайно же эти собеседования прозвали «стрессами». А ты не слыхал – все кругом говорят, – что стоит тебе поступить в академию, как они недели напролет роются в твоем грязном белье и разнюхивают, кто ты да откуда?

– Да ну?

– Так вот, болтают, будто бывает и так, что на собеседовании парню сообщают: непригоден. Ну, например, говорят: «Нашим сотрудником установлено, что какое-то время вы состояли членом нацистской организации в Милуоки. Ты не подходишь нам, мальчуган». Короче, что-нибудь в том же роде.

– Что касается моей подноготной, то тут вроде нет причин для беспокойства, – слабо улыбнулся Гус. – Всю жизнь прожил в Азусе, никуда особо и не высовывался.

– Эй, Плибсли, только не вздумай мне говорить, что ты чист, как стеклышко. У любого парня из нашего класса хоть одно пятнышко в биографии, да отыщется. Какая-нибудь мелочь, о которой он очень не хотел бы, чтобы узнали в управлении. И я отлично помню тот день, когда инструктор сказал: «Мосли, марш к лейтенанту!» И больше класс Мосли не видел. А после так же исчез Рэтклифф. Что-то удалось про них разузнать, и от них тут же избавились. А потом – тишь да гладь, словно их никогда и не было. Читал «1984» Оруэлла?

– Нет, но знаю, о чем там речь, – ответил Гус.

– Здесь тот же принцип. Для них яснее ясного, что ни один из нас не открылся им до конца. У каждого есть своя тайна, свой скелет в шкафу. Они знают, где этот шкаф, да только, прежде чем его отпереть, им надо помотать тебя как следует. Так что главное – сохранять спокойствие и не разболтать ничего ненароком…

Дверь в кабинет, где сидел капитан, отворилась, и у Гуса упало сердце. Из нее вышел, чеканя шаг, курсант Фелер, высокий, подтянутый, как всегда, уверенный в себе. Гус не сразу вник в слово, которое тот произнес:

– Следующий.

Уилсон подтолкнул Плибсли к двери. Проходя мимо сигаретного автомата, он в зеркальном отражении увидел свои глаза – кроткие, голубые, но худое и бледное лицо показалось ему чужим. Соломенные волосы он тоже узнал, но совсем не помнил тонких, без кровинки губ. Одолев дверной проем, он увидел перед собой за огромным длинным столом трех инквизиторов, взиравших на него. Двое из них, лейтенант Хартли и сержант Джекобс, были ему хорошо знакомы. Но главным тут был третий, капитан Смитсон, тот, что выступал с приветственной речью вдень зачисления их в академию.

– Садитесь, Плибсли, – сурово скомандовал лейтенант Хартли.

С минуту все трое шептались и рылись в стопке бумаг, что лежала перед ними. Затем лейтенант, лысый, с лиловыми губами, широко осклабился и сказал:

– Ну что ж, Плибсли, пока дела у вас в академии идут неплохо. Не мешает, пожалуй, немножко поднажать в стрельбе, а вот в теории вы зарекомендовали себя с наилучшей стороны, да и по физподготовке молодцом, отметки самые высокие.

Гус заметил, что капитан и сержант Джекобс тоже заулыбались, но заподозрил неладное, когда капитан задал ему вопрос:

– Ну, так о чем поговорим? О себе рассказать не желаете?

– Так точно, сэр, – ответил Гус, стараясь подладиться под это неожиданное дружелюбие.

– В таком случае приступим, Плибсли, – сказал сержант Джекобс с довольным видом. – Расскажите нам о себе. Мы все – внимание.

– Расскажите о вашей учебе в колледже, – предложил капитан Смитсон, переждав несколько затянувшееся молчание. – В личном деле сказано, что вы посещали колледж с двухгодичным курсом обучения. А спортом вы там увлекались?

– Никак нет, сэр, – прохрипел Гус. – То есть я пробовал бегать. Но не хватало времени, чтобы работать над этим всерьез.

– Держу пари, вы были спринтером, – улыбнулся лейтенант.

– Так точно, сэр, пытался бегать и с барьерами, – сказал Гус, силясь выдавить ответную улыбку. – Но мне приходилось еще подрабатывать и сдавать пятнадцать зачетов, сэр. Я вынужден был уйти с дорожки.

– Какая у вас была специализация? – спросил капитан Смитсон.

– Деловое администрирование, – ответил Гус и пожалел, что не добавил «сэр». Ветеран вроде Уилсона никогда бы так не оплошал. Он бы нашпиговал «сэрами» каждое предложение. Сам же Гус покамест не привык к своему полувоенному положению.

– А чем вы занимались перед поступлением к нам? – поинтересовался Смитсон, листая папку. – Работали в почтовом отделении, не так ли?

– Никак нет, сэр. В банке. Работал в банке. Четыре года. С тех пор как окончил школу.

– Что же привлекает вас в работе полицейского? – спросил капитан, подперев карандашом загорелую морщинистую щеку.

– Высокая зарплата и социальные гарантии, – ответил Гус и поспешно добавил: – И, разумеется, сама профессия. Это настоящая профессия, сэр, и я пока что в ней нисколько не разочаровался.

– Не такие уж и щедрые у полицейских оклады, – сказал сержант Джекобс.

– Для меня это лучшая возможность, сэр, – признался Гус, решившись быть откровенным. – Четыреста восемьдесят девять долларов в месяц. Раньше я и думать не мог о таких деньгах. А ведь у меня двое детей да еще один на подходе.

– И это в двадцать два года! – присвистнул сержант Джекобс. – Как вам удалось?

– Мы поженились сразу после школы.

– А колледж заканчивать вы не намерены? – спросил лейтенант Хартли.

– О да, сэр, конечно, намерен, – сказал Гус. – Собираюсь переключиться на полицейскую науку, сэр.

– Деловое администрирование – прекрасная специальность, – сказал капитан Смитсон. – Если вам она и в самом деле нравится, ни в коем случае не забрасывайте учебу. Толковые специалисты по деловому администрированию нашему управлению очень пригодятся.

– Так точно, сэр, – ответил Гус.

– Ну тогда закончим на этом, Плибсли, – сказал капитан Смитсон. – Продолжайте упражняться в стрельбе. Там у вас еще есть резервы. И, пожалуйста, пригласите следующего.

3. Интеллектуал

Рой Фелер был вынужден признать: когда во время перекура в шепоте одноклассников он уловил свое имя, это доставило ему удовольствие. Он услышал, как один из курсантов пробормотал: «Интеллектуал», и ему показалось, что это было сказано с уважением. Впрочем, чему тут удивляться? Разве не он, Рой Фелер, только что получил высший балл за составление отчета на уроке Уиллиса? Теория давалась ему легко, и, если бы все шло так же гладко на стрельбище да хватало выносливости на спортплощадке, он бы наверняка стал первым среди курсантов этого набора и получил бы «смит-вессон», которым по традиции награждается лучший выпускник. Будет ужасно, подумал он, если этот приз достанется какому-нибудь Плибсли, лишь за то, что тот быстрее бегает и более метко стреляет.

Томясь нетерпением, он ждал, когда же наконец в классе появится сержант Харрис и начнется трехчасовое занятие по уголовному праву. Преподавателем Харрис был вполне заурядным, но сам предмет оказался жутко интересным. Пожалуй, самым интересным во всей учебной программе. Рой даже купил и за последние пару недель дважды перечел книгу Фрика по уголовному праву штата Калифорния. Несколько раз он вступал с Харрисом в полемику, расходясь с ним в трактовке того или иного параграфа закона, и ставил себе в заслугу, что сержант, опасаясь подвоха со стороны чересчур дотошного и осведомленного новичка, в последнее время сделался бдительнее, добросовестнее и аккуратнее.

Внезапно класс затих. Сержант Харрис встал перед ними, разложил на кафедре свои конспекты и зажег первую сигарету из тех, что он выкурит в течение лекции. Физиономия его походила на ноздреватый бетон, однако форма была ему к лицу. Сшитый на заказ синий шерстяной мундир как-то особенно ладно сидел на высокой и стройной фигуре. Любопытно, подумал Рой, а как я буду смотреться в синей форме, подпоясанной черным Сэмом Брауном?

– Продолжим разговор об обысках и сборе улик, – сказал Харрис, почесав плешь на рыжей макушке. – Кстати, Фелер, вчера вы не ошиблись, заявляя, что для доказательства наличия состава преступления достаточно неподтвержденного свидетельства соучастника. Но для вынесения приговора этого мало.

– Совершенно верно, – Рой кивком выразил сержанту благодарность за это признание. Однако в том, что тот действительно приветствовал удачно поставленные вопросы-головоломки, он сомневался. Рой умел завести класс. Он научился этому от профессора Рэймонда, который заинтересовал его криминологией в тот самый момент, когда он бесцельно кидался в поисках призвания с одних общественных дисциплин на другие, не в состоянии окончательно определиться. И не кто иной, как профессор Рэймонд, уговаривал его не бросать колледж. За три года учебы под руководством этого добродушного толстяка с горящими карими глазами он многого добился. Но колледж ему опостылел, и даже занятия с профессором Рэймондом стали ему докучать. Как-то бессонной ночью, когда уже от одного присутствия рядом беременной Дороти на душе делалось невыносимо тягостно, он вдруг отчетливо осознал: лучший выход – уйти из колледжа и на год-другой (покуда он не узнает о преступниках и преступности нечто такое, чего никогда не постичь, корпя над книжками, криминологу) записаться в полицейские.

На следующий день он уже был в здании муниципалитета и мучился вопросом, звонить отцу немедленно или же переждать до присяги, которую он примет месяца через три, если, разумеется, достойно пройдет полное тестирование и благополучно переживет – а он переживет, с этим проблем не будет – проверку на личные качества. Отец расстроился ужасно, а старший брат Роя Карл не преминул напомнить, что обучение младшего Фелера уже обошлось семейному бюджету более чем в девять тысяч долларов; что он, Рой, не удосужился хотя бы дотерпеть до окончания колледжа – ему приспичило жениться; да и вообще, какая польза их делу, связанному с ресторанными поставками, от криминолога? Рой заверил Карла, что вернет им все до последнего гроша. Так он и собирался поступить, однако прожить на начальное жалованье полицейского оказалось совсем не просто: на руки он мог получить куда меньше обещанных четырехсот восьмидесяти девяти долларов в месяц. Из этой суммы нужно было вычесть пенсионный налог, отчисления для оплаты пособий по безработице, в Лигу социальной защиты полиции, в Полицейский кредитный союз, из фондов которого оплачивались обмундирование и подоходный налог, финансировались медицинские программы. Но он вернет отцу с Карлом все до последнего гроша. Он дал клятву. И всем назло окончит колледж и станет криминологом. И пусть никогда ему не сделаться богатеем, зато счастлив он будет несказанно больше Карла.

– Вчера мы говорили с вами о знаменитых процессах – делах Кэхана, Рошена и других, – сказал сержант Харрис. – Заходила речь и о процессе «Мэпп против штата Огайо», о котором каждому новичку следует помнить как о деле, где были допущены ошибки и применены незаконные методы при обыске и задержании. Я также упоминал о том, что порой полицейским кажется, будто суд только и ждет такого рода дел, дабы еще сильнее ограничить возможности полиции. И поскольку вы стали – или почти стали – сотрудниками нашего управления, придется вам проявлять интерес к определениям суда, выносимым по произведенным полицией обыскам, предварительному расследованию, задержанию и сбору улик. По большей части вам суждено огорчаться, конфузиться и делать в штаны, вам придется выслушивать жалобы коллег, что самые эпохальные судебные решения принимались с перевесом в один голос, что глупо ожидать от рядового полицейского, чтобы он в пылу борьбы действовал нестандартно, да еще при этом сумел угодить весталкам с Потомака. Нытья и чуши вы наслушаетесь вдоволь. Но, коли хотите знать мое мнение, подобная болтовня – это добровольная капитуляция. Мы имеем касательство только к Верховному суду США, к Верховному суду штата Калифорния да к паре апелляционных судов. И совершенно излишне переживать да биться головой об стенку, если какой-то крючкотвор выносит идиотский приговор. Даже если это приговор по делу, которое вы самолично вели и которое так желали выиграть. Очень скоро кто-то попадется с поличным, тогда-то и появится шанс расквитаться. Судья – царь и бог только у себя, в зале заседаний, а за стенами здания Правосудия вам уже никто не запретит завести новое дельце… Вчера, когда мы затронули вопросы, связанные с обыском, приводящим к законному аресту, вы испытали большую неловкость. Итак, право на обыск мы имеем… когда?

Горящая сигарета сержанта Харриса описала ленивую траекторию и нацелилась в класс.

– Когда на руках есть соответствующий ордер или разрешение, когда вы заручились согласием подозреваемого лица и когда характер происшествия подразумевает возможность законного ареста.

Оглядываться, чтобы увидеть, кто дал ответ, Рою не понадобилось: голос принадлежал Сэмюэлу Айзенбергу, единственному из курсантов, кто мог составить ему конкуренцию в учебе.

– Верно, – сказал Харрис, выпуская из ноздрей облачко дыма. – Да только доброй половине из вас за всю свою карьеру так и не доведется получить ордер на обыск. Львиная доля из двухсот тысяч арестов в год производится или на основании чисто умозрительных заключений о том, что совершено преступление, или по той причине, что совершено оно прямо на глазах у должностного юридического лица, то есть полицейского. Да-да! О преступления спотыкаешься, в преступников утыкаешься носом и глохнешь от пальбы над собственным ухом!.. Вам это еще предстоит. Как предстоит шевелить задом, а не просиживать его по шесть часов, чтобы получить ордер на обыск. По этой самой причине мы и не станем отвлекаться на разговоры об обыске по ордеру. На сегодня я припас кое-что другое и, на мой вкус, куда более занятное – спонтанный обыск, приводящий к законному аресту. Если когда-нибудь суду вздумается лишить нас полномочий на проведение подобной разновидности обысков, мы попросту окажемся не у дел.

Айзенберг поднял руку, и сержант Харрис кивнул, сделав могучую затяжку. Едва начатая сигарета превратилась на глазах в жалкий окурок и обожгла ему пальцы. Он загасил ее, и Айзенберг сказал:

– Не могли бы вы, сэр, заново рассказать об обыске помещений, находящихся на расстоянии в девяносто пять футов от жилища обвиняемого?

– Чего я и боялся. – Харрис улыбнулся, пожал плечами и прикурил новую сигарету. – Зря я касался этих вопросов. Я сделал то, за что сам критиковал некоторых полицейских. Я стал жаловаться на спорные процессы, поддерживать расхожие представления о нашей службе, предрекать оправдательные приговоры. Итак, я сказал, что до сих пор точно не определено, что означает выражение «под контролем обвиняемого» применительно к обыску помещений при аресте. Премудрый суд, руководствуясь собственными предположениями на сей счет, установил, что арест обвиняемого в девяносто пяти футах от его жилища не дает права входить к нему в дом с тем, чтобы произвести там обыск. Я также сослался на другой аналогичный случай, когда расстояние в шестьдесят футов не помешало признать, что автомобиль находился «под контролем» субъекта. И, наконец, я упомянул третий случай, когда полиция арестовала нескольких букмекеров в их собственной машине в полуквартале от конторы и суд счел, что обыск автомобиля и помещения был правомочен.

Но беспокоиться из-за всей этой муры нет никакой нужды. Так или иначе, мне не следовало касаться данной темы хотя бы потому, что в душе я оптимист. Всегда приму полупустой стакан за наполненный на целую половину. Встречаются полицейские, пророчествующие, что в итоге суды вообще лишат нас права на предварительный обыск, но такое решение нас бы попросту парализовало. Не думаю, что это произойдет. Скорее, в один прекрасный день Главный Вашингтонский Чародей соберет к себе восьмерку своих маленьких колдунят, и они будут заседать вместе до тех пор, пока не доведут закон до ума.

Класс прыснул со смеху, и Рой почувствовал раздражение. Харрис не может не пройтись по адресу Верховного суда, с неудовольствием подумал он. Ни один инструктор, обсуждая закон, еще не обошелся без того, чтобы не выпустить нескольких стрел в Верховный суд. В том, что говорил Харрис, конечно, был резон, но Рой не мог избавиться от чувства, что тот еще и играл роль. Все процессы, о которых читал Рой и которые вызывали столь острое неприятие в стане инструкторов, казались Фелеру проведенными четко и разумно. Главенствующим принципом суды считали признание гражданских прав и свобод, так разве справедливо утверждать, что выносимые ими приговоры бестолковы и оторваны от требований реальности?

– Ну хватит, ребята, нечего меня отвлекать да сбивать с толку. Мы как будто собирались говорить о спонтанных обысках, способствующих последующему законному аресту. Что вы скажете по поводу такой вот истории: парочка полицейских наблюдает, как такси останавливается перед отелем, нарушив при этом правила парковки. Пассажир – мужчина, сидевший рядом с водителем, – покидает автомобиль. Из отеля выходит женщина и располагается в такси на заднем сиденье. К машине подходит еще один мужчина и подсаживается к женщине. За этой сценкой следят двое полицейских и решают выяснить, в чем тут дело, шагают к автомобилю и приказывают пассажирам выйти из такси. Они замечают, что мужчина вытаскивает руку из щели между подушкой и спинкой сиденья. Тогда они снимают заднее сиденье и обнаруживают три сигареты с марихуаной. Мужчина осужден. Вопрос: утвержден приговор или обжалован апелляционным судом? Есть желающие поделиться своими мыслями на сей счет?

– Обжалован, – сказал Гумински, худой тип лет тридцати с жесткими, как проволока, волосами, самый старший, по мнению Роя, курсант во всем классе.

– Понятно. Вы, ребята, рассуждаете уже как заправские полицейские, – усмехнулся Харрис. – Вас даже не надо убеждать, что суды то и дело выкручивают нам руки. Только в данном случае догадка неверна. Приговор утвердили. Но было там нечто такое, что повлияло на принятое решение и чего я не упомянул. Как по-вашему, что же это может быть?

Рой поднял руку и, поймав кивок Харриса, спросил:

– А в какое время это случилось?

– Неплохо, – сказал сержант. – Как и следовало ожидать, время было необычным. Что-то около трех ночи. Ну и на каком же основании они обыскивали такси?

– Происшествие, требующее незамедлительного ареста, – ответил Рой, не дожидаясь кивка Харриса.

– И кого они арестовывали? – поинтересовался Харрис.

Рой пожалел о своем поспешном ответе. Он понял, что угодил в ловушку.

– Не обвиняемого и не женщину, – произнес он, растягивая слова. Мысль его напряженно работала. – Водителя такси!

Класс взорвался смехом, но Харрис, взмахнув пожелтевшей от никотина кистью, успокоил курсантов. Затем обнажил, ухмыляясь, прокуренные зубы и сказал:

– Продолжайте, Фелер, на чем основано ваше заявление?

– Они могли задержать таксиста за неправильную парковку, – ответил Рой. – Это нарушение, а потому возможен и обыск с последующим арестом.

– Неплохо, – сказал Харрис. – Приятно, когда вы, ребята, шевелите мозгами. Даже когда ошибаетесь.

Рою показалось, что Хью Фрэнклин, широкоплечий новобранец, сидевший с ним рядом (столы были расставлены в алфавитном порядке), рассмеялся громче, чем требовалось. Рой был уверен: Фрэнклин не любит его. Этот заядлый спортсмен, каких полно по всей Америке, судя по их беседам в первые дни пребывания в академии, еще со школы стал обрастать дипломами да грамотами. Потом – три года во флоте, где он, вполне собой довольный, играл в бейсбол и мотался по странам Востока. А теперь, когда он остался за бортом профессионального спорта, не попав в низшую бейсбольную лигу, – полицейское ведомство…

– Где допустил ошибку Фелер? – спросил Харрис у класса, и Рою сделалось не по себе при мысли, что этим вопросом сержант провоцирует всех скопом накинуться на его ответ. «Почему Харрис, вместо того чтобы выслушивать, как все курсанты по очереди будут громить мою версию, сам не объяснит, в чем моя оплошность? Неужто старается меня смутить?» – размышлял Рой. А может, его совсем не радует присутствие новичка, не гнушающегося самостоятельно изучать уголовное право и отказывающегося слепо принимать то толкование закона, что выгодно полиции?

– Пожалуйста, Айзенберг, – произнес Харрис, и на этот раз Рой все-таки обернулся, дабы вновь убедиться в том, до чего же раздражает его айзенберговская манера отвечать на вопросы.

– Сомневаюсь, что обыск такси и последовавший арест правомерно объяснять тем, что водитель не там припарковал машину, – осторожно начал тот. Черные глаза из-под темных век забегали от Харриса к Рою и обратно. – Да, водитель нарушил правила уличного движения и, конечно, заслуживал повестки в суд, что с чисто технической стороны вполне может пониматься как арест, но разве дает это полномочия обыскивать такси на предмет контрабанды? С нарушением правил уличного движения это не имеет ничего общего. Не так ли?

– Вы что, меня спрашиваете? – вскинул брови Харрис.

– Никак нет, сэр. То был мой ответ.

Айзенберг застенчиво улыбнулся, и Роя чуть не стошнило от его притворной скромности. Такое же отвращение вызывала в нем показная робость Плибсли, в которую тот впадал всякий раз, стоило кому-либо восхититься его выносливостью и физической удалью. В тщеславности их обоих Рой нисколько не сомневался. Вот вам еще один экспонат, демобилизовавшийся из армии, – Айзенберг. Хотелось бы знать, сколько их – тех, кто идет в полицию лишь оттого, что просто ищет работу, – и как много (а может, скорее, мало?) таких, как он сам, у кого на то имеются причины посерьезнее?

– Так было все же основание для проведения обыска или нет? – спросил Харрис.

– Нет, не думаю, – сказал Айзенберг, нервно прочистив горло. – Не думаю, что кто-то был под арестом в тот момент, когда полицейский обнаружил контрабанду. Принимая во внимание необычные обстоятельства и ночное время, он мог, как было в деле Гиске против Сэндерса, задержать и опросить водителя и пассажиров, и я не думаю, что приказ всем покинуть машину был ничем не обоснован. У полицейских возникло совершенно естественное подозрение, что там творится нечто странное. А когда обвиняемый стал шарить за сиденьем, то это могло быть истолковано как поступок, направленный на сокрытие улик.

Голос изменил Айзенбергу, и несколько курсантов, включая Роя, вскинули руки.

Харрис не замечал никого, кроме Роя.

– Продолжайте, Фелер, – сказал он.

– По-моему, полицейские не имели права приказывать им выйти из такси. И вообще, когда же их арестовали? Когда нашли наркотики? А что, если б те, покинув машину, попросту сбежали? Имели бы полицейские право их останавливать?

– Что скажет на это Айзенберг? – спросил Харрис, щелкнув потертой серебряной зажигалкой и прикуривая новую сигарету. – Могли полицейские запретить им бежать, прежде чем обнаружили контрабанду?

– Хм-м, пожалуй, да, – ответил Айзенберг, следя за Роем. Тот перебил его:

– Выходит, к тому времени они уже находились под арестом? Ведь они должны были находиться под арестом, если уж полицейские могли воспрепятствовать их побегу. А коли так, коли под арестом они уже находились, в чем же их преступление? На поиски марихуаны ушло никак не меньше нескольких секунд, и все это время они уже находились под арестом.

Желая показать Айзенбергу и Харрису, что он вскрыл ошибку без всякой задней мысли, Рой снисходительно улыбнулся.

– Загвоздка только в том, Фелер, что под арестом они не были, – сказал Айзенберг, впервые обратившись к Рою напрямик. – У нас есть полное право останавливать людей и допрашивать их. Каждый обязан назваться и объяснить, что он тут делает. Чтобы заставить его повиноваться, мы имеем право прибегнуть к любому средству. Несмотря на то, что не успели арестовать его за какое-либо преступление. А отпустим мы его, только когда он вразумительно ответит на наши вопросы. По-моему, так и надо понимать дело Гиске против Сэндерса. Тут то же самое: полиция останавливает подозреваемых, допрашивает и находит во время расследования марихуану. И вот тогда – и лишь тогда – их берут под арест.

По довольному виду Харриса Рой понял, что Айзенберг прав. Не в силах совладать с резкими нотками в голосе, он все же спросил:

– А как доказать, что марихуану под сиденье не подбросил кто-то другой?

– Моя вина. Нужно было предупредить вас. Таксист показал, что незадолго перед тем наводил на заднем сиденье порядок: вечером там рвало какого-то пассажира, – сказал сержант. – И после, покуда не появились женщина и обвиняемый, там никто не сидел.

– Это, конечно, меняет дело, – сказал Рой, взывая к Харрисовой уступчивости.

– Ну, я бы не придавал этому обстоятельству такого значения, – сказал Харрис. – Я лишь хотел, чтобы на примере данного дела вы выяснили, что предшествовало аресту. Айзенберг со своей задачей справился превосходно. Теперь всем все понятно, не так ли?

– Так точно, сэр, – ответил Рой, – но ведь дело могло обернуться совсем иначе, если бы таксист не показал, что чистил заднее сиденье тем же вечером. Очень важная деталь, сэр.

– Будь по-вашему, Фелер, – вздохнул сержант Харрис. – Отчасти вы были правы. Мне следовало упомянуть и эту деталь, Фелер.