Текст книги "Дочь времени. Дело о похищении Бетти Кейн (сборник)"

6

Грант еще не успел как следует насладиться «Рейбийской Розой», как ему доставили пакет от Марты с достойнейшим из достойных развлечений, ибо именно так определял историю причисленный к лику святых сэр Томас Мор.

К книге была приложена записка. Знакомый Гранту размашистый почерк.

«К сожалению, сама зайти не могу, очень занята. Кажется, М. М. сдается, и я получу роль леди Блессингтон. В магазинах Томаса Мора нет. Я пошла в библиотеку. Не понимаю, почему никто не пользуется библиотеками. Наверное, думают, что там книги рваные и грязные. Эта чистая и почти новая. Ее дали ровно на четырнадцать дней. Звучит похоже: «Присуждается к…» Хочется верить, что Горбуну удалось притупить иголки. До скорого. Марта».

Книга действительно была «почти новой», но не новой. Гранту сразу не понравился шрифт, а солидные параграфы едва не испугали. Но он пересилил себя и отважно приступил к штурму первоисточника «по делу Ричарда III».

Опомнился он примерно через час, ощущая странную неловкость, и причиной тому были не новые факты, а неожиданное для Гранта изложение событий.

Он плохо спал по ночам, долго не засыпал, все время что-то обдумывая, но, бесконечно утомленный заботами, изредка все же забывался дремой. Не знающее покоя сердце то замирало, то бешено стучало в висках, то, мешая дышать, подкатывало к горлу, и тогда у него в голове возникали страшные картины самых гнусных его преступлений.

Все правильно. Но стоило Гранту прочитать, что Томас Мор «узнал сие от постельничего», как на него повеяло запахом сплетни. Самодовольный комментатор, сам того не ведая, заронил в сердце Гранта пока еще слабую симпатию к истерзанному ночными кошмарами человеку. Убийца будто бы возвысился над тем, кто решился писать о нем.

А такого быть не должно.

В самом деле удивительно. Ну какая неправда может быть в сочинении Томаса Мора, уже четыре столетия почитаемого за свою честность?

Ричард, чей образ воссоздал Томас Мор, был как раз таким, вспомнил Грант, каким он представлялся старшей сестре – человеком с истощенной нервной системой, одинаково способным на великое зло и великое страдание. «Он не знал покоя и тогда, когда чувствовал себя в безопасности. У него были бегающие глаза, одежда монарха прикрывала доспехи воина, из рук он не выпускал кинжал, а выражение лица и любое движение тела выдавали в нем человека, постоянно ждущего нападения».

Потом Грант отыскал драматическую, если не сказать историческую, сцену, которую помнил еще со школы и которую наверняка знают все. Речь о совете в Тауэре, когда Ричард впервые заявил о своих притязаниях на корону. Он вдруг спросил Гастингса, что грозит человеку, замыслившему убийство лорда-протектора. А потом, словно лишившись рассудка, заявляет, что жена Эдуарда и его любовница (Джейн Шор) заколдовали ему руку. В ярости он ударил кулаком по столу, а на самом деле подал сигнал своим вооруженным помощникам, которые ворвались в зал и арестовали лорда Гастингса, лорда Стэнли и Джона Мортона, епископа Илийского. Гастингса выволокли во двор и отрубили ему голову на первой попавшейся колоде, едва дав время исповедаться случайно оказавшемуся поблизости священнику.

Несомненно, это портрет человека, который сначала действует, побуждаемый яростью, страхом, местью, а потом глубоко раскаивается.

Однако Томас Мор не отрицает, что Ричард был способен и на продуманные поступки. Например, это он настоял, чтобы двадцать второго июня в соборе Святого Павла состоялась служба, в которой участвовал преподобный Шоу, брат лорда-мэра, и произнес следующее: «Случайный побег не имеет корня». Это объясняют так: Эдуард и Георг рождены герцогиней Йоркской от неизвестного отца, тогда как Ричард – единственный законный сын герцога и герцогини Йоркских.

Это показалось Гранту столь неправдоподобным, столь абсурдным, что он перечитывал это место еще и еще раз. Нет, все правильно. Желая извлечь выгоду, Ричард выставил на позор свою мать.

Так утверждает Томас Мор. А кому же еще верить, как не Томасу Мору? У кого еще учиться строить наиболее правдоподобную версию, как не у Томаса Мора, лорда-канцлера Англии?

Мать Ричарда, по словам того же Томаса Мора, очень горевала из-за клеветы, обрушенной на нее сыном. Что ж, понятно, подумал Грант.

А вот богослова, брата лорда-мэра, замучили угрызения совести, да так, что он «совсем зачах от переживаний, не прошло и недели». Наверное, его хватил удар, подумал Грант. И неудивительно. Какие же нервы нужны, чтобы вот так встать и солгать всему Лондону?

О принцах, заключенных в Тауэре, сэр Томас рассказывал то же, что и Амазонка, правда, в его рассказе было больше мелких подробностей. Ричард намекнул Роберту Брэкенбери, констеблю Тауэра, что было бы совсем неплохо, если бы принцы исчезли, но Брэкенбери не захотел в этом участвовать. Тогда Ричард, совершая поездку по Англии после коронации, остановился в Варвике и оттуда послал в Лондон Тиррела, дав ему разрешение требовать у Брэкенбери любые ключи. В ту же ночь два головореза, конюх Дайтон и тюремщик Форрест, задушили мальчиков…

Пришла Пигалица с обедом и забрала у Гранта книгу. Жуя картофельную запеканку, Грант размышлял о лице человека со скамьи подсудимых. Преданный младший брат – и вдруг такое чудовище.

Когда Пигалица вернулась за тарелкой, Грант спросил ее:

– А вы знаете, что Ричард III был довольно популярен в свое время? Естественно, до того как стал королем.

Однако ее взгляд не выразил ничего, кроме осуждения.

– Он всегда был змеей, если вас интересует мое мнение. Проныра. Вот он кто. Проныра. Ждал своего часа.

«Ждал своего часа», – повторял про себя Грант, пока шаги Пигалицы не стихли вдалеке. Но откуда было ему знать, что его брат умрет в сорок с небольшим? И как он мог предвидеть (даже если вспомнить об их необыкновенной близости в детстве), что дети Георга будут лишены всех прав, в том числе права престолонаследия? Какой смысл ждать своего часа, если нечего ждать? Благонравная красавица с золотыми волосами, несмотря на свой неизлечимый непотизм[11]11
  Протекция родне, семейственность, проталкивание «своих людей».


[Закрыть], оказалась замечательной королевой и родила Эдуарду много здоровых детей, в том числе двух мальчиков. Все они, включая Георга с его сыном и дочерью, стояли между Ричардом и троном. Непостижимо. Человек, занятый управлением Северной Англией или кампанией (на редкость успешной) против шотландцев, к тому же еще и проныра!

Но почему же он так изменился, да еще за немыслимо короткий срок?

Грант взял «Рейбийскую Розу» посмотреть, что пишет мисс Пейн-Эллис о страшной метаморфозе, происшедшей с младшим сыном Сисели Невилл. А она слукавила и не довела рассказ до конца. Ей хотелось написать добрую книжку, ведь доведи она ее до логической развязки, получилась бы трагедия. Вот она и закончила ее мажорным аккордом, выпустив в последней главе на сцену Елизавету, старшую дочь Эдуарда, и умолчав о мученической смерти братьев Елизаветы, о поражении и гибели Ричарда.

Мисс Пейн-Эллис завершила «Рейбийскую Розу» описанием дворцового бала, на котором раскрасневшаяся, счастливая Елизавета в новом белом платье и жемчугах танцевала, пока не стерла до дыр свои туфельки, подобно принцессе из волшебной сказки. Были тут Ричард с Анной и маленьким болезненным сыном, приехавшие из Миддлхема. А вот Георга с Изабеллой не было. За несколько лет до этого Изабелла умерла в родах, забытая всеми и не оплаканная Георгом, который спустя некоторое время тоже умер, обретя долгую посмертную славу.

Вся жизнь Георга состояла из невероятных приключений. Родственники, верно, говорили: «Да, хуже не бывает. Даже Георг – и тот такого бы не выдумал». И все-таки каждый раз Георг умудрялся удивить всех. Его шутовские способности граничили с гениальностью.

Вероятно, зерно было посеяно во время его первого отступничества в компании с тестем, когда Варвик сделал Георга наследником безумного короля-марионетки Генриха VI, которого Варвик же водрузил на престол, чтобы позлить кузена Эдуарда. Однако надежде Варвика увидеть дочь королевой и претензиям Георга пришел конец в ту самую ночь, когда Ричард отправился в лагерь Ланкастеров и поговорил с Георгом. И все-таки то первое ощущение собственной значительности не было забыто природным сластеной. В последующие годы все так или иначе были заняты тем, что предотвращали его неожиданные выходки, не говоря уж о последней.

Он был абсолютно уверен, что Изабеллу отравила одна из служанок, а новорожденного сына – другая. Эдуард счел дело достаточно серьезным, чтобы передать его в Лондонский суд, о чем и написал Георгу, который уже успел осудить обеих при помощи местного суда и даже повесить. Эдуард был взбешен этим самоволием, однако Георг заявил, что произошла судебная ошибка. Он еще много раз повторял это во всеуслышание с поистине королевским пафосом.

Потом Георг захотел вновь жениться, и, естественно, на самой богатой невесте в Европе, юной Марии Бургундской, падчерице Маргариты. И Маргарита, добрая душа, уже мечтала, как хорошо будет жить рядом с Георгом, но Эдуард отдал предпочтение Максимилиану Австрийскому, отчего Георг несколько растерялся.

После провала бургундской интриги вся семья ожидала хотя бы временной передышки, ведь Георг владел все-таки половиной земель Невиллов и не нуждался в женитьбе ради денег или продолжения рода. Но Георгом завладела новая идея. Ему захотелось взять в жены Маргариту, сестру Иакова III Шотландского.

Его folie de grandeur[12]12
  Здесь: чрезмерная самоуверенность (фр.).


[Закрыть] привела к тайным, на свой страх и риск, переговорам с иностранными дворами о подтверждении парламентского акта, объявлявшего Георга наследником Генриха VI. Это, конечно же, не могло сойти ему с рук, и он предстал перед парламентом, который на сей раз оказался куда менее сговорчивым.

Сие судилище было замечательно главным образом непристойным скандалом, разгоревшимся между Эдуардом и Георгом. Однако после принятия акта о предании Георга смерти с предварительным лишением его гражданских и имущественных прав все ощутили некоторую растерянность. Одно дело – лишить имущества, и это никого не смущало, ибо все жаждали покоя, совсем другое – казнить.

Шли дни. В конце концов палата общин напомнила о принятом акте, а на другой день было объявлено, что Георг, герцог Кларенс, умер в Тауэре.

В Лондоне шептались: «Утонул в бочке с мальвазией». Этот комментарий горожан по поводу смерти пьяницы вошел в историю и сделал имя ничтожного Георга бессмертным.

Итак, Георга не было в финальной сцене романа мисс Пейн-Эллис. Описывая бал в Вестминстере, главное внимание она уделяет, конечно же, Невилл, но, как ни странно, в качестве бабушки многочисленных внуков. Пусть Георг умер опозоренным собственными аферами, но у него остался сын, юный Варвик, хороший крепкий мальчик, да и на личике десятилетней дочери Георга уже проступает незаурядная красота Невиллов. Милый Эдмунд погиб в семнадцать лет и не оставил потомства, но, словно бы для равновесия, вырос и возмужал хрупкий мальчик, которого она не мечтала поднять, и у него уже есть сын. Ричард перешагнул порог двадцатилетия, но все еще выглядит так, будто в любую минуту может сломаться пополам, хотя на самом деле он тверже верескового корня, и, дай Бог, чтобы его слабенький на вид сынишка вырос таким же жизнерадостным и сильным мужчиной. И наконец, высокий белокурый Эдуард, красоту которого портит некоторая грубоватость, зато семь его отпрысков взяли себе все лучшее, что есть в обоих родах.

Бабушка с гордостью смотрит в зал. Мать английских королей с уверенностью глядит в будущее. Корона в надежных руках Йорков.

Если бы кто-нибудь сказал ей тогда, что не пройдет и четырех лет, как не станет ни Йорков, ни Плантагенетов, она сочла бы этого человека безумцем или изменником.

Надо отдать должное мисс Пейн-Эллис – она показала, как много Вудвиллов собралось на балу в Вестминстере.

Сисели обвела взглядом зал и пожалела, что жену ее сына Елизавету Бог наделил слишком добрым сердцем и слишком большой родней. Вудвиллы устроились куда лучше, чем можно было предположить в свое время. Правда, Елизавета – прекрасная жена, но все остальное… Воспитанием мальчиков все-таки, наверное, займется ее старший брат. Пусть Райверс и нувориш, и хвастун, и честолюбец, но он достаточно образован и благовоспитан, чтобы руководить наследниками, пока они будут получать образование в Ладлоу. Что же до остальных – четырех братьев, семи сестер и двух сыновей от первого брака, – то их могло бы быть и меньше на ярмарке женихов и невест.

Минуя взглядом играющих в жмурки детей, Сисели нашла глазами взрослых, которые окружили стол с закусками. Анна Вудвилл вышла замуж за наследника графа Кента. Элеонора Вудвилл – за наследника графа Арундела. Кэтрин Вудвилл – за герцога Букингемского. Джекетт Вудвилл – за лорда Стрэнджа. Мэри Вудвилл – за наследника лорда Герберта. Джон Вудвилл (постыдился бы!) женат на вдове Норфолка, которая вполне могла бы быть его бабушкой. Неплохо время от времени производить вливание свежей крови, такое случалось и раньше, однако нехорошо, если ее много и течет она из одного источника. Так можно дожить и до лихорадки. К тому же никто не знает, как сложатся отношения с другими странами. Сие неумно и прискорбно.

Ничего. Пройдут годы, все уладится. Новая сила, теперь единая, рассеется, успокоится, перестанет быть опасной. Эдуард, несмотря на все свое внешнее благодушие, проницателен и расчетлив и еще долго твердой рукой будет вести свой корабль, как ведет его уже почти двадцать лет. Никто никогда не управлял Англией столь уверенно и в то же время изящно, как ее умный, ленивый и женолюбивый сын.

Пусть ничего не меняется.

Сисели уже хотела встать и присоединиться к спору своих родственников о засахаренных фруктах (никто не должен знать об ее мыслях), но тут из толпы вынырнула раскрасневшаяся и запыхавшаяся Елизавета и опустилась в кресло рядом.

– Нет, эти игры уже не для меня, – сказала она, с трудом переводя дыхание. – Так и платье можно порвать. Бабушка, вам нравится мое платье? Я просила, просила папу, а он говорил, что сойдет еще и то, атласное. Помните, я была в нем, когда мы встречали тетю Маргариту? Ужасно иметь отца, который замечает, что на тебе надето. Он слишком хорошо разбирается в платьях. А вы знаете, дофин в меня влюбился! Папа сердится. А мне нравится. Я даже поставила десять свечек святой Екатерине. Все деньги истратила. Не хочу уезжать из Англии. Хочу жить тут. Бабушка, вы никому не расскажете?

Сисели со смехом покачала головой.

– Старая Анкарет, та, которая предсказывает судьбу, сказала, что я буду королевой Англии. Но я не знаю принца, который бы женился на мне и… Не знаю. – Она немного помолчала, а потом прошептала чуть слышно: – Она сказала «королевой Англии», но мне кажется, она была чуть-чуть навеселе. Я знаю, она любит вино.

Со стороны мисс Пейн-Эллис нечестно и даже безвкусно намекать таким образом на будущее Елизаветы, которая станет женой Генриха VII. Особенно если автор не желает копаться в предыстории. Сообщить читателям, что Елизавета выйдет замуж за первого короля из династии Тюдоров, – значит сообщить об убийстве ее братьев. Мисс Пейн-Эллис, решив закончить роман праздничной сценой, все же не удержалась, чтобы не добавить в рассказ каплю дегтя.

Ничего, решил Грант, она все равно хорошо поработала, по крайней мере если судить по тому, что он узнал в последнее время. Может быть, ему захочется еще раз вернуться к ее роману и перечитать те места, мимо которых сейчас прошло его внимание.

7

Грант уже почти засыпал, когда чей-то голос произнес у него в голове: «Томас Мор – это Генрих VIII». Сна как не бывало. Грант включил свет.

Голос, конечно же, не пытался внушить ему, что Томас Мор и Генрих VIII одно и то же лицо, но если систематизировать персонажи, взяв за основу правление того или иного монарха, то Томас Мор принадлежал ко времени Генриха VIII.

Грант лежал, глядя на светлое пятно от лампы на потолке, и пытался привести свои мысли в порядок. Если Томас Мор был лордом-канцлером при Генрихе VIII, тогда, значит, он жил при Генрихе VII и при Ричарде III. Что-то Гранту не нравилось, и он опять взялся за «Историю Ричарда III» Томаса Мора. В предисловии, которое он не удосужился прочитать раньше, коротко рассказывалось о жизни Томаса Мора, и теперь Грант открыл его, чтобы узнать, каким образом Мор мог одновременно быть историографом Ричарда III и лордом-канцлером Генриха VIII. Сколько лет было Мору, когда Ричард стал королем?

Пять.

Томасу Мору было пять лет, когда Ричард устроил безобразную сцену в Тауэре. И восемь – когда Ричард погиб при Босуорте.

Все в его истории недостоверно.

Если кто-то думает, что полицейский видит и понимает больше других, особенно когда речь идет о свидетельских показаниях, он ошибается.

В раздражении Грант бросил книгу на пол, забыв, что она взята в библиотеке и дана ему во временное пользование, и то из любезности.

Мор не знал Ричарда III. Он был еще маленьким, когда к власти в стране пришли Тюдоры, и эта книга, которая стала библией историков, изучавших время Ричарда III, которой пользовались и Холиншед, и Шекспир (пусть даже Мор верил в то, что писал), – эта книга оказалась не правдивее солдатских баек. Его кузина Лора называла такие истории «снегом на ботинках». Столь же «истинное, как в Евангелии», событие происходило не на глазах автора. Пусть Мор обладал критическим умом и замечательной честностью, это не делало его «Историю» надежным свидетельством. Множество других замечательных людей верили, что русские войска прошлись по Англии. Грант слишком долго сталкивался со способностью человека верить в чей-то пересказ чьего-то рассказа о том, что кто-то третий видел сам, а может, слышал еще от кого-то.

Гранту стало противно.

При первой же возможности он должен прочитать современную запись событий короткого правления Ричарда III. А библиотека может хоть завтра забрать обратно своего Томаса Мора.

Несомненно, сэр Томас Мор был гением и мучеником, но какое Гранту до этого дело? Лично он, Алан Грант, знает, что гений – самый доверчивый человек из всех людей на земле и может принять за чистую монету такие вещи, что любой дурак покраснеет от стыда. Некий великий ученый, с которым Гранта свела судьба, был убежден, что старая тряпка – его двоюродная бабушка София, потому что так сказал безграмотный медиум с задворок Плимута. Другой великий авторитет в изучении эволюции человеческого мозга был начисто обворован ловким мошенником. Потому что «все знал сам» и не желал слушать полицейских. Кому, как не Алану, знать, что нет никого легковернее и глупее гения. И он, Алан Грант, аннулирует, отменяет, зачеркивает Томаса Мора и с утра начинает все сначала.

Размышляя так, он заснул, а проснувшись, продолжил свои размышления.

Стоило Амазонке появиться в дверном проеме, как он крикнул, словно обвиняя ее в своем открытии:

– Вам известно, что ваш сэр Томас Мор ничего не знал о Ричарде III?

Амазонка удивилась, но, кажется, не столько его вопросу, сколько горячности, и готова была расплакаться от обиды.

– Он должен был знать! Он жил в то время! – попробовала она защитить Томаса Мора.

– Когда умер Ричард, ему исполнилось восемь лет. – Грант был безжалостен. – Он знал только то, что ему рассказали. Как вы или я. Не верьте ни одному слову Мора. Его «История» – набор сплетен.

– Вы хорошо себя чувствуете сегодня? – встревожилась Амазонка. – Какая у вас температура?

– Температура – не знаю, а вот давление…

– Ах, бедненький… – Амазонка явно восприняла его слова буквально. – А все шло так хорошо. Сестра Ингхэм очень расстроится. Она очень вами гордится.

Для Гранта явилось откровением, что Пигалица гордится им, но и это известие не доставило ему радости. Теперь он хотел, чтобы температура действительно повысилась, – надо осадить возгордившуюся Пигалицу.

Однако визит Марты отвлек его от эксперимента, который должен был доказать, что разум сильнее материи. К тому же если Пигалица гордилась его быстрым физическим выздоровлением, то Марта считала себя причастной к его выздоровлению душевному. Она была довольна, что ее с Джеймсом поход в магазин оказался столь эффективным.

– Ты уже что-нибудь придумал насчет Перкина Варбека?

– Нет. К черту Варбека. Лучше скажи, зачем ты принесла мне портрет Ричарда III? Ведь за ним тайн не числится, не так ли?

– Так. Кажется, мы взяли его как иллюстрацию к истории Варбека. Нет. Подожди. Вспомнила. Джеймс вот так повертел его и сказал: «Самый знаменитый убийца всех времен с лицом святого».

– Святого! – вскричал Грант и осекся. – В высшей степени честное!

– Что?

– Да нет, ничего. Просто вспомнил свое первое впечатление. Тебе тоже кажется, что это лицо святого?

Марта взглянула на фотографию, прислоненную к стопке книг.

– Свет плохо падает, и я ничего не вижу, – сказала она и взяла фотографию в руки.

Только тут Грант вспомнил, что для Марты так же, как для сержанта Уильямса, изучение лиц – занятие профессиональное. Изгиб бровей, линия рта говорили Марте о характере человека не меньше, чем сержанту. Более того, она не могла сыграть роль, не придумав себе сначала лица.

– Сестра Ингхэм считает, что он очень мрачный. Сестра Даррелл видит в нем злодея. Хирург уверен, что у него был полиомиелит. Сержант Уильямс сказал, что он прирожденный судья. Старшей сестре он кажется мучеником.

Марта довольно долго молчала.

– Знаешь, странно. На первый взгляд он показался мне злобным и подозрительным. Вздорным. А потом первое впечатление стерлось. Он совершенно спокоен. Да-да, у него умиротворенное лицо. Вероятно, Джеймс именно это имел в виду, говоря, что у него лицо святого.

– Нет, не думаю. По-видимому, он говорил о совестливости.

– Может быть. Но это настоящее лицо! Не соединение органов слуха, дыхания, поглощения пищи. Замечательное лицо. Если его немножко изменить, будет Лоренцо Великолепный.

– А может, это и есть Лоренцо, просто вы спутали портреты?

– Ну нет. Почему тебе пришло в голову?

– Потому что лицо не соответствует характеру исторической личности! А? Взяли и перепутали портреты?

– Такое, конечно, возможно, но это портрет Ричарда. Оригинал, как сказал Джеймс, находится в Виндзорском замке и включен в опись, сделанную еще при Генрихе VIII. Так что ему лет четыреста, не меньше. В Хэтфилде и Олбери есть копии.

– Значит, все-таки Ричард, – нехотя смирился Грант. – У меня нет ничего, за что можно было бы уцепиться. Ты никого не знаешь в Британском музее?

– В Британском музее? – переспросила Марта, не отрывая глаз от фотографии. – Нет, кажется. Не помню. Я и была-то там всего один раз, смотрела египетские украшения, когда играла Клеопатру с Джеффри… Ты видел Джеффри в роли Антония? Благородного Антония? Почему-то я боюсь туда ходить. Сосуд времен. Все равно что смотреть на звезды. Чувствуешь себя маленькой и ничтожной. А что ты хотел в БМ?

– Мне нужна какая-нибудь информация о хрониках, которые писались во времена Ричарда. Так сказать, отчеты современников.

– Значит, сэр Томас тебя не устроил?

– Да он просто-напросто старый сплетник, – не без злости ответил Грант. Он уже почти ненавидел всеми обожаемого Мора.

– Ладно-ладно. А тот человек в библиотеке, который дал мне книгу, говорил о нем с благоговением. Житие Ричарда III в изложении святого Томаса Мора, и все такое.

– Тоже мне житие, – буркнул Грант. – Он жил при Тюдорах и писал о Плантагенетах то, что ему рассказывали, потому что самому ему было тогда пять лет.

– Пять лет?

– Пять.

– Да-а-а. Ничего себе первоисточник!

– Вот так. Точность как у букмекера. К тому же он по другую сторону. Слуга Тюдоров – это слуга Тюдоров, когда речь идет о Ричарде III.

– Да-да. Понимаю. Ну а что ты хочешь узнать о Ричарде, ведь за ним не числилось никакой тайны?

– Например, что за человек он был. Для меня он – загадка посложнее любой, с какой мне приходилось когда-либо сталкиваться. Что заставило его перемениться едва ли не за одну ночь? До смерти брата не было человека благороднее и преданнее.

– Может быть, чем ближе к трону, тем больше искушений?

– Может. Но он-то до совершеннолетия наследника должен быть регентом. Протектором Англии. Если знать его жизнь, то и этого не так уж мало. Подумай сама, ему не за что было жаловаться на судьбу.

– Представь себе, Ричард не любил мальчишку и хотел «проучить» его. Странно, но мы всегда думаем о жертвах почти как об ангелах. Не люди, а подобия Иосифа. Допустим, наследник был несносен и заслужил, чтоб его посадили в темницу. Или сам попросил, чтоб его тихонько низложили.

– Их было двое, – напомнил Грант.

– Ну конечно. Все это слова. Ужасно, ужасно. Бедные пушистые овечки. Ой!

– Что «ой»?

– Не знаю. Наверно, пушистые овечки…

– Что?

– Нет, не скажу. Вдруг не выйдет? Я побежала.

– Ты уже совсем очаровала Маделин Марч? Она согласилась написать пьесу?

– Думаю, идея ей нравится, но пока контракт не подписан… До свидания, дорогой. Скоро увидимся.

Марта направилась к двери и, увидев зарумянившуюся Амазонку, резко ускорила шаг, а Грант и думать забыл о пушистых овечках вплоть до следующего вечера, когда обнаружил у себя в палате существо в роговых очках, которые как будто усиливали его сходство с пушистой овечкой. Грант находился в состоянии полудремы и ощущал полную гармонию в своих отношениях с окружающим миром, чего уже давно не было. История, как совершенно справедливо предвидела старшая сестра, великолепным образом способствовала обретению перспективы. Вдруг в дверь постучали, но так неуверенно, что Грант решил: «Померещилось». В больничные двери всегда надо стучать уверенной рукой. Однако на всякий случай он сказал: «Войдите» – и увидел такую не вызывающую сомнений «пушистую овечку», что долго не мог прийти в себя от смеха.

Молодой человек смущенно улыбнулся, поправил очки, кашлянул несколько раз и сказал:

– Вы мистер Грант? Я – Каррадин. Брент Каррадин. Надеюсь, вы уже не спали?

– Нет-нет, мистер Каррадин. Рад вас видеть.

– Марта… мисс Халлард… она… она прислала меня к вам. Сказала, что я могу быть вам полезен.

– А она не сказала, в чем именно? Да вы садитесь. Вон там у двери стул. Несите его сюда.

Брент Каррадин был высоким юношей с белокурыми волнистыми волосами, венчающими высокий лоб, одетым в слишком широкое твидовое пальто, спадавшее небрежными складками. Сразу видно, американец. Он принес стул, сел, и твидовое пальто тотчас обрело сходство с благородным королевским одеянием. Юноша смотрел на Гранта добрыми карими глазами, чудесное сияние которых не могли скрыть очки в толстой роговой оправе.

– Марта… мисс Халлард… она сказала, что вам надо помочь в каких-то розысках.

– Вы сыщик?

– Нет, здесь, в Лондоне, я занимаюсь научной работой. Точнее, историей. Вот она и сказала о вашем интересе… Мистер Грант, мне будет очень приятно, если я смогу быть вам полезен.

– Очень мило с вашей стороны. Очень мило. А над чем вы работаете? Какая у вас тема?

– Крестьянское восстание.

– О, да это Ричард II!

– Да.

– Вас интересуют отношения классов?

Молодой человек странно хмыкнул:

– Нет. Мне надо было быть в Англии.

– А что, нельзя быть в Англии и не заниматься научной работой?

– Можно, но так проще. Мне нужно алиби. Папочка хочет, чтоб я продолжил его дело: мебель, продажа, заказы по почте, по каталогам. Только не поймите меня неправильно, мистер Грант, наша мебель очень хорошая. Это вечная мебель. Но она меня совершенно не интересует.

– Следовательно, если считать Северный полюс, то Британский музей второе по надежности убежище?

– Здесь теплее. К тому же мне правда интересно заниматься историей. Я и раньше изучал ее. Но, откровенно говоря, мистер Грант, я приехал сюда из-за Атланты Шерголд. Помните немую блондинку с Мартой… Я хотел сказать, в пьесе с мисс Халлард. Она играет немую, а на самом деле она вовсе не немая.

– Ну конечно, нет. Очень способная актриса.

– Вы ее видели?

– Думаю, вряд ли найдется в Лондоне человек, который ее не видел.

– Я тоже так думаю. Этому спектаклю конца нет. Мы-то рассчитывали на пару недель, поэтому она уехала. В начале месяца она должна была вернуться, а когда все так затянулось, мне пришлось самому ехать в Англию.

– А Атланта – это не алиби?

– Для моего папочки? Что вы! Моим родственникам Атланта не нравится и больше всех папочке. Если он никак не может обойтись не назвать ее, говорит: «Эта твоя знакомая актриса». Понимаете, мой папочка – Каррадин Третий, а отец Атланты в лучшем случае Шерголд Первый. У него маленькая бакалея на Мейн-стрит, но он очень хороший человек, если уж на то пошло. Атланта тоже не очень-то многого добилась у нас в Штатах. В театре, конечно. Это ее первый большой успех, и она ни за что не разорвет контракт. По правде говоря, я думаю, что теперь ее вообще трудно будет увезти домой, ведь американцы не сумели оценить ее талант.

– А вы решили заняться наукой?

– Мне пришлось придумать нечто такое, что возможно только в Лондоне. Кстати, у меня и в колледже была эта тема, поэтому Британский музей не фикция. Ну вот, убиваю двух зайцев: занимаюсь тем, что мне интересно, и берегу покой папы.

– Понятно. Ваше алиби мне нравится. А почему все-таки крестьянское восстание?

– Время интересное. И папочке это должно было понравиться.

– Он интересуется реформами?

– Нет. Он ненавидит королей.

– Каррадин Третий?

– Смешно, правда? Я бы не удивился, если бы узнал, что у него есть корона и он иногда достает ее, идет в «Гранд-отель» и примеривает там в туалете. Я вас не утомил, мистер Грант, а то сижу тут, болтаю, и все о себе? Я же пришел не за этим. Я пришел…

– За чем бы вы ни пришли, вас прислало ко мне само небо, так что, если вы не спешите…

– Я никогда не спешу, – заверил молодой человек и стал так усердно вытягивать ноги, что в конце концов добрался до тумбочки, она покачнулась, и портрет Ричарда III оказался на полу. – Ой, извините. Я не хотел. Никак не привыкну к тому, что у меня такие длинные ноги. А вы считаете, что человек к двадцати двум годам мог бы уже привыкнуть к себе? – Брент поднял фотографию, рукавом стер с нее пыль и с интересом стал вглядываться в запечатленное на ней лицо. – Richardus III. Ang. Rex[13]13
  Ричард III. Король Англии (лат.).


[Закрыть], – прочитал он вслух.

– Вы первый человек, который заметил, что здесь написано, – сказал Грант.

– Ну, для этого надо всего лишь заглянуть на обратную сторону. А вот я впервые встречаю человека, который любуется портретом этого короля.

– Что, некрасивый?

– Не знаю, – помедлив, ответил Брент. – У него хорошее лицо. Похож на одного профессора из нашего колледжа. Он ел только висмут и пил молоко, поэтому был немного желчный, но добрее его я никого не видел. Так вас заинтересовал Ричард III?

– Он самый. И от вас мне не нужно ничего сверхъестественного. Всего лишь выяснить, кто из историков жил в его время.