Текст книги "Давай вместе"

Джози ЛЛОЙД, Эмлин РИЗ
Давай вместе

Нашим сестрам, Кэтрин и Кристи, – с любовью.

1
ДЖЕК

ИДЕАЛ

Допустим, ты – девушка. Допустим, что ты – девушка, и ты сейчас на вечеринке, в клубе или в пабе. Допустим, что ты – девушка, и ты сейчас на вечеринке, в клубе или в пабе, и вот я к тебе подхожу.

Допустим, раньше ты меня не видела.

Кое-что тебе станет понятно сразу. Ты увидишь, что ростом я почти метр восемьдесят, среднего телосложения. Если мы пожмем друг другу руки, ты заметишь, что у меня крепкое пожатие и чистые ногти. Ты обратишь внимание, что мои карие глаза вполне гармонируют с темно-русыми волосами. И еще ты заметишь шрам, рассекающий левую бровь посередине. Ты сможешь догадаться, что мне не меньше двадцати пяти и не больше тридцати лет.

Допустим, то, что ты увидела, тебе понравилось и ты не прочь со мной заговорить.

Мы поболтаем и, если все пойдет нормально, познакомимся получше. Я сообщу тебе, что зовут меня Джек Росситер. А если ты спросишь, откуда У меня шрам, я расскажу, что мой лучший друг Мэтт Дэвис подстрелил меня из пневматического пистолета, когда мне было двенадцать лет. Еще я скажу, что мне тогда очень повезло, и я не лишился глаза, но моя мать после этого целый год не пускала Мэтта к нам на порог. И добавлю, что сейчас Мэтт намного спокойней и теперь вполне безопасно обитать с ним под одной крышей. Я расскажу тебе, что Мэтт работает в юридической фирме в Сити, но умолчу о том, что дом, в котором мы живем, принадлежит ему, а я плачу за жилье. Ты спросишь, что наше обиталище из себя представляет, а я отвечу, что это здание бывшего паба в западной части Лондона, которое мы переделали под жилье. Да – мы не тронули бильярдный стол, доску для дартса и барную стойку, и нет – мы отказали в посещении заведения буйным алкоголикам, которые раньше угрюмо сидели в углу бара. И еще я скажу тебе, что у нас большой и заросший сад.

Ты спросишь меня, кто я по профессии и чем зарабатываю на жизнь. Отвечу, что я – художник, и это будет чистая правда, и что на жизнь зарабатываю своим ремеслом, а вот тут я совру. Не стану я тебе говорить, что три дня в неделю горбачусь в небольшой художественной галерее в Мэйфейр и моих заработков едва хватает на то, чтобы свести концы с концами. Ты посмотришь на мою одежду, которую я наверняка позаимствовал у Мэтта, и подумаешь, что я богат, и ошибешься. А поскольку за все время нашего разговора я не упомяну о своей девушке, ты подумаешь, что подруги у меня нет и я холостяк, и будешь абсолютно права. Я не стану интересоваться, есть ли у тебя парень, но присмотрюсь к безымянному пальцу, чтобы убедиться в отсутствии обручального кольца.

Допустим, в конце вечера мы решим пойти домой – к тебе или ко мне.

Там мы займемся сексом, и, если повезет, нам это даже понравится. А если понравится, то, быть может, мы даже займемся этим еще раз. А потом заснем. На следующее утро – если мы у тебя дома – я наверняка тихонько уйду, пока ты еще спишь. И не оставлю свой телефонный номер. А если мы у меня дома, то ты поступишь так же. И ты не поцелуешь меня на прощанье. В любом случае тот, кто спит в своей постели, утром проснется и обнаружит, что остался один. И это хорошо, потому что так и было задумано.

* * *

Чистосердечное признание No 1:

Контрацепция

Место действия: туалет между вагонами В и С, электричка Бристоль-Лондон, следующая в 14.45 с вокзала Паркуэй до вокзала Пэддингтон.

Время действия: 15 мая 1988 года, 15.45.

В туалете юнец семнадцати лет стоит перед зеркалом, со спущенными до щиколоток штанами, и держит в одной руке презерватив «новинка: с ароматом карри», а в другой – эрегированный пенис – свой пенис.

Эту сцену я могу описать очень подробно. Не потому, что я в это время торчал у туалета в вагоне С, пялясь на табличку «занято» и размышляя, сколько еще протянет мой мочевой пузырь, прежде чем взорвется, и пытаясь понять, каким же нужно быть эгоистом, чтобы оккупировать общественный толчок на двадцать минут. И не потому, что на подъезде к Редингу вагон так затрясло, что я не выдержал и пинком открыл дверь туалета, самолично увидев, что происходит внутри. А потому, что этим юнцом в сортире был я. Ладно, теперь можно предположить, что я:

а) извращенец;

б) любитель карри;

в) псих.

Или же все сразу.

Исходя из приведенной выше информации, все эти предположения вполне логичны. И любой суд наверняка признал бы меня виновным по всем трем пунктам. Хотя обвинение в пристрастии к индийской специи можно было бы оспорить – если учесть, что я с трудом могу дотянуться ртом до колена, не говоря уже о других частях моего тела.

Так что ведите адвоката.

Семнадцатилетние юнцы – странные существа. Это может подтвердить любой мужчина, с радостью оставивший позади эту стадию своего развития. Застрявшие между пубертатностью и зрелостью, обуреваемые потоком гормонов, в этом возрасте они познают себя, мучаются множеством вопросов, на которые необходимо найти ответы, а процесс самопознания у них сопровождается бесконечной мастурбацией. Я в этом возрасте ничем от них не отличался. Меня занимали обычные вопросы. Есть ли Бог на свете? Возможен ли мир во всем мире? Почему волосы на лобке не растут до бесконечности и не поддаются фигурной стрижке, как деревья? Почему «высокопоставленный член» означает вовсе не то, что сразу приходит в голову? Я тщетно ждал ответов. А в ожидании их – мастурбировал.

Много.

Вряд ли даже в племенном стаде нашлись бы рекордсменки, чьи надои превышали мои (но, учитывая тот факт, что коров доят только дважды в день, это не удивительно). В среднем-то есть исключая пожары, потопы, землетрясения и прочие форс-мажорные обстоятельства – я занимался этим делом трижды в день. Действо всякий раз отличалось только остротой ощущений – в зависимости от декораций. Над раковиной в ванной; на заднем сиденье автобуса; под пуховым одеялом; в церкви, когда вся паства пела гимны, – я все время дрочил, рукоблудничал, тянул кожух, гонял шкурку, тер морковку.

Но за весь период своих онанистских экспериментов я так и не попробовал «отгяг с шиком».

Для тех, кому этот термин не знаком, объясняю, что «оттяг с шиком» – это акт мастурбации с надетым презервативом. Не уверен, что мне доподлинно известно, почему именно эта разновидность считается шикарной. Могу только предположить, что так развлекались люди, отягощенные избытком свободного времени (или избытком чего-то еще). Однако мне 15 мая 1988 года в обстановке, лишенной всякого эротизма, а именно в туалете между вагонами В и С Британской железной дороги, сей предмет нужен был для совершенно других целей. Меня интересовал сам презерватив, а не то, что он должен был в себя вмещать по окончании акта.

Все просто – до этого я ни разу не надевал эту штуку. Раньше мое знакомство с резиновыми изделиями ограничивалось восторженным наблюдением за одноклассником Кейтом Ролингсом, когда тот показывал на вечеринках свой легендарный трюк. Он натягивал презерватив себе на голову и носом надувал его до тех пор, пока тот не увеличивался до размеров дирижабля и не повторял судьбу «Гинденбурга»<Легендарный немецкий дирижабль, совершавший трансатлантические перелеты из Берлина, взорвался в 1937г. – в Нью-Йорке, во время торжественного причаливания. – Здесь и далее примеч. ред. >, взрываясь под гром восторженных аплодисментов. Хотя я понимал, насколько впечатляет подобное представление, в тот день я не собирался изумлять своим умением благородное собрание очередной вечеринки. Нет, я намеревался покорить Мэри Райнер, девушку, с которой познакомился в выходные на тусовке у Мэтта. Она жила в Лондоне и пригласила меня погостить у нее, пока родители отдыхают на Майорке. Иначе говоря, это была девушка, которая, как я надеялся, окажется достаточно милосердна, чтобы избавить меня от девственности. Отсюда и презерватив с ароматом карри. В туалете. В электричке.

Менее чем через два часа меня могли всерьез попросить воспользоваться резинкой.

И вот момент, к которому я готовился морально и физически, заодно разработав и укрепив мускулатуру правой руки, почти настал. И что же я сделал? Я сделал то, что и положено нормальному, уверенному в себе семнадцатилетнему юноше, – испугался. Не на шутку. Я сидел в вагоне С, барабанил пальцами по своему бумажнику и думал о трех презервативах, которые поспешно купил в автомате в пабе. А что, если они мне не подойдут? А вдруг они малы или, что еще хуже, велики? А вдруг они порвутся или спадут, что тогда? Тогда я буду лежать рядом с Мэри, дико извиняясь, – вот что тогда! И если такое произойдет, вряд ли Мэри даст мне еще один шанс. И я останусь девственником. Боже правый, я могу даже умереть девственником! Я заерзал на сиденье, представляя эпитафию на своей могиле: ОН УМЕР В ВОЗРАСТЕ СТА ЛЕТ, ТАК И НЕ СУМЕВ ТРАХНУТЬСЯ. ПОКОЙСЯ ВЕЧНЫМ ДЕВСТВЕННЫМ СНОМ.

Поэтому я взял свой бумажник и прошел в туалет, дабы устроить репетицию перед премьерой.

Вот и все мое оправдание. Адвокат отдыхает.

Мэри тем не менее, и мне приятно об этом говорить, не отдыхала – она была неутомима. С того момента, как мы дошли до спальни, споткнулись и рухнули на кровать, об отдыхе она и не помышляла. Тогда я впервые испытал чувство, которое позже стал называть «погружение». Я погрузился. Сначала мы погрузились в постель, и вскоре я погрузился в нее. Чувство погружения наполняло меня до тех пор, пока не излилось наружу.

НАЧАЛО

Утро, пятница, июнь 1998 года. У меня проблема.

Она вздыхает, бормочет что-то во сне, поворачивается лицом ко мне, обнимает меня за талию, и я чувствую жар ее руки. Смотрю на будильник: 7.31. Потом смотрю на нее: густые пряди темно-русых волос закрывают все лицо, виден только нос. Вполне симпатичный носик. Я снова устремляю взгляд в потолок, обуреваемый противоречивыми мыслями.

С одной стороны, ситуация выглядит совсем неплохо. Я, молодой неженатый гетеросексуал, лежу в постели рядом с обнаженной девушкой, которая – судя по моим пьяным воспоминаниям и форме ее носа – весьма недурна в постели и хороша собой. Насколько я помню, ничего слишком странного или неприятного вчера не произошло: никаких наручников, истерик или признаний в вечной любви. Мы познакомились в клубе, танцевали, флиртовали, а под утро приехали сюда на такси.

Секс удался. По полной программе – со вздохами и стонами. Двигались мы вполне ритмично, особенно если учесть, что вместе делали это впервые. Молча. Иногда мне даже нравится такой секс. Никакого взаимодействия – ни словами, ни мыслями. Все просто, как голая правда. Мы оба понимали, что это всего лишь физическое влечение. А потом мы сидели рядом, пытаясь отдышаться, и пили сырую воду из больших стаканов. Она по-прежнему была Идеальной Женщиной. И не сделала ни одного неверного шага, то есть она НЕ:

а) сжимала мою руку;

б) смотрела на меня влюбленными глазами;

в) спрашивала меня, как же мне не одиноко жить одному, без девушки;

г) пыталась подчеркнуть интимность отношений, затягиваясь от моей сигареты, как будто это наш общий косяк;

д) предлагала встретиться снова.

Наоборот, она:

а) держала руки при себе;

б) смотрела в потолок;

в) сказала мне, что самое лучшее в случайных связях – разнообразие, и все парни ведут себя по-разному;

г) сама прикурила себе сигарету;

д) рассказала, что уезжает путешествовать в Австралию на три месяца.

Потом мы затушили свои сигареты, я выключил свет, и мы уснули.

Пока все шло хорошо. Нормальная связь на одну ночь. Несколько минут назад, проснувшись, я прекрасно себя чувствовал. Лучше сказать, я был горд собой. Мои «холостяцкие страхи» улетучились. Я еще не разучился «клеить» и способен затащить девчонку в постель. Значит, не утратил навыков.

С другой стороны, ничего хорошего в этой ситуации нет. Сегодня пятница, и – я снова смотрю на будильник и вижу, что двух минут как не бывало, – у меня есть дела. Эх, поваляться бы рядом еще немного и даже взять ее за руку, изображая некое подобие интимности… Но уже пора вставать – труба зовет.

Осторожно, чтобы не разбудить ее, я сажусь на кровати, снимаю с себя ее тяжелую руку и опускаю на простыню. Так, вот ее одежда – лежит кучкой рядом с кроватью. Выждав для верности еще пару секунд, я выскальзываю из-под одеяла и прощупываю ее одежду. Бумажник в кармане жакета. Надеваю шорты, тихо выхожу из спальни и иду в кухню.

Мэтт уже тут – одет, обут, влажные после душа волосы причесаны, – склонился над тарелкой сухих завтраков и чашкой кофе. Он открывает рот, чтобы заговорить, но я прижимаю палец к губам. Сажусь за стол напротив него и отпиваю из его кружки большой глоток кофе.

– Так она что, еще там? – шепотом спрашивает он.

– Aгa.

– Эта… как ее там… Соседка Хлои?

Хлоя – девушка, с которой мы вместе ходили в школу, но никогда вместе не «ходили». А поэтому из потенциальной подружки она превратилась в настоящего друга.

– Да, именно эта Как-ее-там.

Он кивает, приняв информацию к размышлению, а потом спрашивает:

– Хороша?

– Потянет.

– Шумная, – ухмыляется он.

– И не говори, – улыбаюсь я в ответ. – Кстати, с днем рожденья. – Я салютую его кружкой с кофе.

– О, не забыл? Спасибо, друг.

– Даже подарок приготовил.

– Какой?

– Вечером увидишь.

– То есть ты его еще не купил.

– То есть, может, подождешь до вечера? – Я отдаю ему кружку. – И кто сегодня придет?

Он зажигает сигарету, затягивается.

– Как обычно плюс еще кое-кто.

– Кое-кто хорошенький и не замужем?

– Возможно.

– А подробнее?

– Может, и ты подождешь до вечера?

– Значит, психи и шлюхи.

Но из Мэтта и слова не вытянешь, если он не захочет.

– Как будто ты из-за них передумаешь и не придешь… Может быть, они самые. А может, ни те ни другие. Что, амнезия? – спрашивает он, указывая на бумажник у меня в руках.

Я открываю бумажник и просматриваю документы.

– Нет, уже прошла.

– Ну и?..

– Что «ну и»?

– Ну и как эту Как-ее-там зовут?

– Кэтрин Брэдшоу, – читаю я. – Родилась в Оксфорде шестнадцатого октября 1969 года.

Я вытаскиваю проездной на метро и внимательно изучаю фотографию. Потом показываю фото Мэтту:

– Сколько дашь по десятибалльной системе?

– Семь. – Он всматривается в фотографию и меняет оценку: – Нет, шесть, она вчера лучше выглядела.

– Да, вечером они всегда симпатичнее, но…

– Фотографии не врут, – заканчивает он мою мысль.

– Точно.

– Если я не ошибаюсь, кажется, сегодня к тебе должна зайти Мечта Мазохиста?

Мечта Мазохиста – прозвище, которое Мэтт дал Салли Маккаллен. Он считает, что при ее появлении я теряю волю.

– Да, в десять. Он смотрит на часы, присвистывает:

– А время летит.

Я иду к термостату, ставлю его на максимум.

– План А, – говорю я и, подойдя к холодильнику, наливаю себе стакан воды из запотевшей бутылки. – Пора выпаривать ее отсюда.

– А если не получится?

– Всегда получается. – Я залпом выпиваю воду и обтираю губы.

Но все в жизни однажды случается в первый раз.

На часах 8.46. Отопление уже больше часа работает на полную мощность. Единственный вывод, который я могу сделать: документы Кэтрин Брэдшоу поддельные. Она родилась не в Оксфорде, а в Бомбее. Летом. В сезон засухи. В полдень. Рядом с раскаленной печью. Мой трюк с холодной водой не удался. Под палящими лучами солнца, при закрытых окнах и закипающей воде в батареях комната стала больше напоминать сауну. По лбу стекают ручьи пота. Подушка под головой превратилась в водяную грелку, а пуховое одеяло – в большую электрическую грелку. Кэтрин тем временем дышала холодной невозмутимостью. И бровью не повела. Ни разу не попросила открыть окно или принести стакан холодной воды. Никаких признаков дискомфорта – спокойное и ровное дыхание крепко спящего человека. Снежная королева, да и только.

Ладно, тогда – план Б.

– Кэтрин, – говорю я, присаживаясь на постель. – Кэт? Кэти? – зову уже громче, пытаясь отгадать, на какое имя она отзовется, и трясу ее за плечо. Наконец в ответ слышу:

– Мммммм?

– Пора вставать. Тебе пора уходить. Я уже опаздываю.

Она трет кулаками глаза, смотрит на свои часы и жалобно стонет, натягивает на себя одеяло:

– Еще нет и девяти. Ты же вчера сказал, что сегодня не работаешь… Я думала, мы устроим выходной… Помнишь, мы же договорились.

Это правда. Под этим предлогом я привел ее сюда из клуба.

– Я помню, – говорю я, а дальше вру напропалую, – но только что звонили из галереи. Один американский коллекционер заинтересовался моими работами. Он хочет встретиться со мной. Сегодня утром. Днем улетает обратно в Лос-Анджелес, так что выбора у меня нет.

– Ну хорошо, – ворчит она и садится на кровати. Когда Кэт Брэдшоу приняла душ и оделась, часы уже показывали четверть десятого. Она прошла на кухню. Там сижу я, делая вид, что внимательно рассматриваю кухонный стол. Он и впрямь достоин внимания. Сделан из вывески паба – придумка Мэтта. Жаль, что мы не смогли оставить ее висеть над входом. Просто некоторые из бывших завсегдатаев паба «Войско Черчилля» не отличались большим умом и приходили к нашим дверям посреди ночи в поисках заснувших и забытых собутыльников. Я по-прежнему пялюсь на стол. Уинстон Черчилль смотрит на меня неодобрительно. «Никогда в истории человеческих взаимоотношений…» Ладно, ладно. Пора действовать.

Я не предлагаю ей:

а) выпить кофе;

б) подвезти ее домой;

в) поболтать.

Вместо этого отталкиваю свою кружку и встаю:

– Пошли.

По дороге к двери стараюсь вспомнить, что прочитал в ее документах. Слышу, как она цокает по плиткам у меня за спиной. Так, живет она в Фулхэме, значит, может доехать на метро.

– Метро отсюда в двух минутах ходьбы, – говорю я, как только мы выходим из дома.

Я запираю дверь, и мы проходим метров двадцать вниз по улице, где стоит навороченная тачка Мэтта.

– Твоя? – спрашивает она, видя, как я кладу руку на крышу машины.

– Да, – отвечаю я, быстро проходя дальше. – Короче, в конце улицы свернешь налево. От поворота еще метров четыреста, и ты на станции.

Вместо того чтобы попрощаться, уйти из моей жизни и вернуться в свою, она смотрит через дорогу, и взгляд ее задерживается на автобусной остановке.

– Знаешь, – говорит она, – я поеду на автобусе. Так будет быстрее.

– Хорошо, – соглашаюсь я, хотя прекрасно понимаю, что быстрее так не будет. – Увидимся.

– Да? – Она неуверенно смотрит на меня. – Я оставила свой номер у тебя в комнате. На пачке сигарет. На столе у кровати.

– А ты что, не едешь в Австралию?

– Еду, но через шесть недель.

– А…

Несколько секунд мы стоим в неловкой тишине, оглядываясь по сторонам.

– Ну так что, ты едешь? – спрашивает она.

– Конечно. Сейчас. – Растерянно подергав ручку двери машины, изображаю на лице недовольство. – Ключи забыл.

Махнув ей на прощанье и стараясь не смотреть в глаза, говорю:

– Пока, увидимся еще.

– Как скажешь.

Быстрым шагом я направляюсь обратно к дому, закрываю за собой дверь. Смотрю на часы: двадцать минут десятого. Крадучись обхожу дверь в гостиную и перебегаю за барную стойку, которая идет вдоль задней стены. Из-за своего прикрытия выглядываю в окно. Кэтрин Брэдшоу стоит на автобусной остановке прямо напротив нашего дома. Я опускаюсь на колени и поднимаю взгляд на ряд пустых бутылок с дозаторами. Черт! Как я устал! Выдохся. Салли Маккаллен, девушка, о которой я грезил последние две недели, должна быть здесь через полчаса. А Кэтрин Брэдшоу стоит на остановке, где автобусы проходят реже, чем кометы над Землей. Ей даже нечем заняться, пока ждет автобус: нет с собой ни журнала, ни газеты, ни плейера, и она развлекается тем, что зырит на дверь нашего дома, ожидая, когда я оттуда выйду, сяду за руль чужого кабриолета и поеду на встречу с несуществующим американским коллекционером.

Мой внутренний голос бубнит: «Ну и что? Допустим, ты не выйдешь и подтвердишь ее предположения, что вся эта ерунда с галереей и коллекционером – всего лишь уловка, чтобы избавиться от нее. И что с того, если она все еще будет торчать на улице, когда ты выйдешь встречать Салли Маккаллен? Вы только что познакомились и не собираетесь продолжать отношения. Почему вообще не сказать ей правду? Что тут такого ужасного? Мог бы просто выразить ей сердечную благодарность за милый секс. Было клево. Дверь направо. Жизнь стала бы намного проще».

Но тут вступают в разговор и другие голоса.

Эгоист внутри меня говорит: «Она – соседка и подруга Хлои, а Хлоя – твой друг. Кинуть Кэтрин – все равно что кинуть Хлою. Валяй, продолжай в том же духе, и круг твоих друзей сузится до собственной персоны».

Тут вступает Трус: «Ты же не хочешь, чтобы она решила, что ты – грязная свинья, да еще и другим об этом рассказала?»

Честный парень: «Ты – хороший парень, а хорошие парни не унижают и не обижают хороших девушек».

Каждый из голосов по-своему прав, но ни один из них не прав на все сто процентов. В самом деле, истина не имеет ничего общего с этими рациональными размышлениями и умничаньем. Все элементарно. Просто меня так воспитали, я так запрограммирован. Я не думаю, правильно поступаю или нет, а действую инстинктивно.

Легко уверять себя, что, избавившись от постоянной подруги, ты вернешь себе свои холостяцкие привычки. Я расстался с Зоей Томсон где-то между шестью и девятью часами вечера в субботу 13 мая 1995 года. То есть после того, как вернулся от матери, где провел выходные в душевных муках и тяжких думах, но до того, как приехал отец Зои, чтобы забрать ее из нашей арендованной квартиры, которую на протяжении предыдущих 15 месяцев мы пытались сделать своим домом. Мы встречались с ней чуть больше двух лет. В последующие месяцы в моих привычках произошли кое-какие перемены:

A. Я бросил использовать кондиционер для белья и стал с удивлением замечать, что в моих носках образуются дыры.

Б. Перестал менять зубную щетку каждые три месяца, и она стерлась до состояния старой циновки.

B. Научился подравнивать ногти на ногах руками вместо ножниц.

Г. Стал переворачивать простыню на обратную сторону каждые две недели вместо того, чтобы стирать ее.

Д. Перестал мучиться чувством вины, общаясь с «ненадежными» представителями противоположного пола («надежными» считались девушки моих друзей, мои давние подруги, с которыми смогла подружиться Зоя, или Зоины подруги).

Е. Стал заниматься сексом в презервативе.

Ж. Стал спать в обнимку с подушкой вместо подружки.

3. По воскресеньям просыпался с желанием снова увидеть рядом женщину, с которой захотелось бы провести весь выходной.

Однако другие привычки и навыки, привитые мне Зоей, стали частью меня самого. В их числе:

A. Привычка спать на правом краю постели, хотя теперь все двуспальное пространство было в моем распоряжении и я мог спать хоть по диагонали.

Б. Мытье посуды после каждого приема пищи вместо обычных блицтурниров по мытью гор посуды каждые выходные.

B. Любовь к овощам и салатам вместо прежней уверенности в том, что в наше время их можно заменить витаминами в таблетках.

Г. Привычка опускать после себя сиденье унитаза.

Д. Привычка смотреть сериалы.

Е. Привычка менять тему разговора, если в компании, где присутствуют девушки, заходит речь о футболе.

Ж. Умение смотреть женщине в глаза, а не в декольте, разговаривая с ней.

3. Убежденность в том, что внутри другие люди столь же ранимы, как ты сам, какими бы они ни казались снаружи.

Как бы там ни было, я не Фрейд и не могу объяснить, почему некоторые из привитых Зоей привычек остались, а другие отмерли. Одно могу сказать точно: те, которые сохранились, теперь являются неотъемлемой частью моей личности, как отпечатки пальцев. В том числе и убежденность в хрупкости и ранимости других людей.

Конечно, есть шанс, что Кэтрин Брэдшоу будет рада распрощаться со мной на веки вечные не меньше моего. И вполне возможно, номер ее телефона, оставленный у меня в комнате, – всего лишь акт милосердия по отношению ко мне, или к себе, или к нам обоим. И может быть, если я ей позвоню, она прикинется, что незнакома со мной, и, едва узнав мой голос по телефону, вдруг обнаружит свою способность бегло изъясняться на китайском. Но все же есть шанс, что я ей небезразличен. А это значит, что, если я плохо с ней обойдусь, мне самому станет тошно. То есть нужно действовать наоборот: поступить с ней хорошо, чтобы потом было легко на душе. Эгоистично и альтруистично одновременно. Отличный рецепт по очистке совести.

К счастью, ключи от машины Мэтта приколоты дротиком к доске дартс в кухне, и через несколько минут я, помахав подружке через дорогу, загружаюсь в авто Мэтта и подстраиваю под себя сиденье и зеркало. Вставляю ключ зажигания. Объезжаю вокруг квартала и думаю: «Так, страховки у меня нет. Если Мэтт хотя бы заподозрит, что я брал его тачку, он отрежет мне яйца и заставит их съесть». Припарковавшись в переулке, подальше от автобусной остановки, выключаю двигатель и включаю радио.

Четыре песни, один дорожный обзор, один выпуск новостей и еще две сигареты. Наконец я решаюсь на риск. Вылезаю из машины и иду проверить, безопасна ли улица. Подходя к углу дома, замедляю шаг, чтобы выглянуть и удостовериться, что Брэдшоу покинула мою территорию. Но в этот самый момент мимо проезжает автобус. Я столбенею, взгляд мой прикован к окну автобуса, откуда на меня пристально смотрит Кэтрин Брэдшоу. Я вижу, как она качает головой и на прощанье показывает мне средний палец.

Иногда не нужно быть телепатом, чтобы угадать чужие мысли. Особенно когда тебя посылают.

* * *

Близится вечер. Я в своей мастерской, курю, прислонившись к стене, и рассматриваю холст, стоящий на мольберте. Я только что передвинул его к большим стеклянным дверям, выходящим в сад. Солнце заливает комнату светом, словно лампочка без абажура.

Моя мастерская расположена в дальнем конце дома. Белизна потолка и стен разбавлена набросками и пробами палитры. Дощатый пол не покрыт лаком. Переехав сюда, я первым делом содрал с пола старое, перепачканное пивом ковровое покрытие и тем ограничился. Мэтту было все равно – отчасти потому, что в этой комнате и раньше царил бардак – коробки и хлам, которые Мэтт так и не удосужился разобрать после переезда из Бристоля, отчасти еще и потому, что он знал: у меня нет денег на другое жилье. Теперь, когда мы содрали ковер и перекрасили стены, только бильярдный стол напоминает о былой славе заведения «Войско Черчилля».

Единственное, о чем я не соврал вчера Брэдшоу, – это о том, что по пятницам я не работаю. По крайней мере на своей основной работе. В галерее Поли я появляюсь по вторникам, средам и четвергам. Поли называет меня своим управляющим, но, поскольку я единственный его сотрудник, большой гордости от этой должности я не испытываю. Работа моя заключается в том, чтобы сидеть за столом у входа в галерею, читать журналы или романы и ждать, когда зазвонит телефон (что происходит крайне редко, и обычно это звонит сам Поли из какого-нибудь бара на Средиземном море, проверяя, на месте ли я). Иногда кто-нибудь зайдет из любопытства, задаст мне пару праздных вопросов о картинах. Еще реже, раза два-три в месяц, картины покупают. Тогда я открываю кассу, выбиваю чек и организовываю доставку покупки. Но в основном я сижу, читаю, рассматриваю улицу из окна, разглядываю прохожих.

Но по пятницам – по пятницам и понедельникам – я сам себе хозяин. В такие дни я стараюсь не выходить из дома, если в том нет острой нужды, – например, в сигаретах или пепси, которые продаются в дешевом супермаркете на углу, или в прощении, которое нужно вымолить у банковского клерка за перерасход денег на счету. Я пытаюсь проснуться в обычное время, как если бы собирался на работу в галерею к десяти часам, принимаю душ и, если Мэтт дома, иду поболтать с ним, пока он завтракает. Потом иду в мастерскую, включаю радио, чтобы не было скучно, закуриваю, выбираю нужную кисть и начинаю работу с того места, где остановился. Но частенько все мои благие попытки оказываются тщетными: встаю поздно, и потом весь день коту под хвост.

Я по-прежнему смотрю на холст. Не считая утреннего недоразумения с Брэдшоу, день был плодотворным. С десяти до четырех, включая час на обед, все шло по плану. За исключением радио, поскольку скучно не было, и это часть другого моего плана.

– Ну как? – спрашивает Маккаллен, возвращаясь в мастерскую и встав между мной и мольбертом, закрывая мне обзор. – Ты доволен?

Маккаллен стройная, ростом чуть выше метра семидесяти. У нее светлые и прямые как солома волосы ниже лопаток. И смех у нее притягательный.

– Не знаю, – отвечаю я. Во-первых, она закрывает мне обзор, а во-вторых, я слишком долго концентрировал внимание на картине. Сейчас нужно отвлечься, отдохнуть, прежде чем я смогу объективно оценить работу. – А ты что скажешь?

– Мне нравится, – говорит она, повернувшись ко мне лицом.

Я польщен. Мне она тоже нравится. Очень.

Мы познакомились две недели назад на вечеринке у моей сестры Кейт в честь ее двадцатилетия. Кейт учится в университете, изучает историю и испанский язык. А ее парня зовут Фил. Он в том же университете изучает французский. Она познакомилась с Маккаллен на первом курсе, они подружились, умудрились сохранить дружеские отношения и в прошлом году сняли вместе дом. Кейт с Маккаллен стали подругами. Так судьба свела нас вместе в кухне Кейт.

Кейт уже успела ей много обо мне рассказать, а кроме того, моя картина, которую я подарил ей на день рождения, висела у нее в гостиной. Так что завязать разговор не составило труда. Маккаллен спросила меня о картине. В школе она изучала живопись и до сих пор проводит выходные за рисованием. Я спросил, почему она бросила рисовать, и она ответила, что из-за родителей. Они считают, что живопись может быть просто хобби, а тем временем ей следует приобрести достойную профессию. Я рассказал, что больших успехов пока не добился – продал всего три картины и удостоился положительных отзывов после того, как пару месяцев назад тайком устроил свою выставку в галерее Поли. Она спросила меня, над чем я в данный момент работаю. Я был пьян, она была прекрасна, и, поскольку до сих пор ей удавалось уклониться от моих приставаний и она явно не собиралась ехать ко мне домой, я сказал, что планирую сделать серию рисунков с живой натуры. Потом попросил ее позировать и очень, очень, очень молил о согласии.

И о чудо! Она сказала «да».

Точнее, она сказала:

– Сколько?

А я ответил:

– Если откровенно, я надеялся, что ты согласишься позировать бесплатно.

– Еще чего! – ответила она.

– Двадцать фунтов? – предложил я.

– Тридцать.

– Договорились.

И вот, пожалуйста, я только что ее рисовал.

Маккаллен идет к дивану, открывая мне вид на холст. Я перевожу взгляд с нее на картину и обратно. Как-то они не сопоставляются. Не потому, что портрет не похож. Просто в течение нескольких часов я пытался перевести ее изображение из трехмерного в двухмерное, и она перестала для меня быть единой личностью, а представлялась лишь сочетанием контуров, теней и света. Теперь, когда в моих глазах она обрела обычные формы, вернулась и ее личность. Она уже была не объектом изучения, а объектом желания, и мне хотелось к ней прикоснуться. Очень хотелось.