Текст книги "В тесной комнате"

Джудит О'Брайен
В тесной комнате

Глава 1

Главная причина, почему я, Николь Ловетт, решила не посещать импровизированного мемориального собрания, посвященного предполагаемой смерти моей коллеги, была простой. Весьма велика была вероятность того, что виновницей этой кончины стала я. Да, весьма вероятно, что я оказалась ее убийцей.

Конечно, речь не идет о преднамеренном убийстве, хотя, признаюсь, мотив, притом серьезный мотив, желать ей смерти у меня был. Но позвольте мне начать с самого начала, чтобы вы поняли, как произошла вся эта путаница.

Прежде всего вам будет нелишне узнать, что втайне я весьма честолюбива. Ну, не столь честолюбива, как Эдди Хаскеллnote 11
  Здесь и далее упоминается множество американских актеров, режиссеров и деятелей телевидения, как правило, неизвестных российскому читателю.


[Закрыть], просто я из тех людей, кто постепенно, шаг за шагом, карабкается к вершине, достижимой для людей моего круга. Я была одной из лучших учениц, если не самой лучшей, в средней школе, а позже одной из лучших в колледже.

Обычно мои успехи были неожиданными для всех, кроме меня самой. Если бы я могла превратиться в одного из персонажей басен Эзопа, то, несомненно, стала бы медлительной черепахой из басни «Черепаха и заяц», а если вспомнить о старых фильмах, то я самой себе напоминаю незабвенную хитроумную Еву Арден из фильма «Все о Еве», наперсницу великой актрисы, одетой в изысканное атласное платье.

Должна вам сказать, что это не значит, что я серая мышка. Но если вам двадцать восемь и у вас красно-рыжие волосы, голубые глаза, нос осыпан веснушками и часто, если не всегда, в понедельник утром вы являетесь на работу с коленками, ободранными после катания на роликовых коньках или в результате того, что перелетели через руль велосипеда, вы едва ли можете рассчитывать на то, чтобы считаться роковой женщиной.

Вот почему на телевидении все были так удивлены, когда я обратилась с просьбой о предоставлении мне места постоянной ведущей в лучшее эфирное время субботы и воскресенья. Чтобы развеять ваше недоумение, позвольте мне кое-что объяснить.

С момента получения диплома бакалавра я обреталась в Чаттануге, где неизменно способствовала процветанию дела телекоммуникации. Там я получила квалификацию «мастера на все руки»… Там меня и нанял канал Восемьдесят девять, посулив оклад вдвое больше моего прежнего. Само собой разумелось, что я приложу все силы, чтобы запустить на этом канале новую оригинальную программу.

Вот куда я попала. В Саванну из Чаттануги, где я ведала вопросами связи с общественностью. Наниматели были впечатлены моими пробными роликами из Чаттануги и пришли в восторг оттого, что человек с таким опытом готов взяться за дело при столь низкой оплате.

Телестанция в Чаттануге только-только становилась на ноги и не брезговала ничем. Несмотря на атмосферу доморо-щенности, я ценила то, что мне было предоставлено право заниматься решительно всем – от составления документов и подачи их на подпись до установки камер. Иногда в студии мне случалось быть диктором в рубрике «Прогноз погоды». Я указывала пальцем на улыбающееся солнце или на веселые, бодрящих жизнерадостных цветов, зонтики. Большую часть своего эфирного времени я проводила на свежем воздухе, в том числе во время ураганов и наводнений. Именно меня вы могли видеть в желтом дождевике, старающейся перекричать дождь и пытающейся держаться прямо во время торнадо и грязевых оползней.

Это была неплохая работа, разумеется, для первой работы в жизни. Чаттануга – мой родной город, и мои родители до сих пор живут там. Всем было известно, что я жила дома, у них под крылышком, и мои мама и папа отвозили меня на работу почти каждое утро. Моя репутация серьезной журналистки страдала от того, что мне приходилось звонить маме и просить ее забрать меня в конце рабочего дня после эфира. Однако сочетание ничтожного заработка, необходимости выплачивать какой-то его процент в счет ссуды за высшее образование, оплаты отправки моих пробных роликов на другие телестанции и вложений в будущую роскошную сказочную свадьбу не оставляло мне другого выбора. У бакалавра искусств Николь не было возможности снять квартиру хотя бы пополам с подругой даже на окраине Чаттануги.

Итак, ко времени, когда мне поступило предложение работы из Саванны, я вполне созрела для поисков нового и меня привела в восторг перспектива работы в месте, не связанном с неприятными воспоминаниями. Даже по истечении всех этих лет мне еще было больно проезжать мимо отеля, где мы праздновали мою помолвку, или приходить в церковь и садиться в том ряду, мимо которого я шла по проходу в своем сверхдорогом свадебном платье. Настало время начать новую жизнь с чистого листа. К тому же Саванна таила для меня особое очарование: там я могла жить, не платя за квартиру. На центральной площади находилось одно из довоенных зданий. Еще несколько месяцев назад дом. принадлежал моей двоюродной бабушке Адели Ловетт. Ловетты были одной из семей старожилов в Саванне, а теперь из них не осталось никого и дом опустел. Жить там стало некому, если, конечно, не считать меня. Тетя Адель покинула этот мир, не оставив завещания. Поэтому дом отошел к моему отцу. До того как меня пригласили работать в Саванну, он подумывал о том, чтобы продать его. Родители были в восторге, когда я получила новую работу. Это избавляло их, по крайней мере на время, от забот о старой развалюхе, доме тети Адели. Мое новое жалованье давало мне возможность купить машину. И все, таким образом, складывалось как нельзя лучше.

Неудивительно, что телецентр в Саванне как две капли воды походил на телецентр в Чаттануге. Здесь только приступали к телевещанию и начинали делать передачи местных новостей и ток-шоу.

И все же на хлеб с маслом сотрудники зарабатывали за счет мыльных опер и рекламы. Сначала меня взяли на работу в качестве выпускающего продюсера, а позже сценариста и организатора съемок. А потом, когда Брин Суон, девушка, постоянно работавшая диктором в рубрике «Погода», а иногда и телеведущей, перестала демонстрировать различную продукцию, начальство обратило свое благосклонное внимание на меня, Николь Ловетт. В течение двух лет я усердно резала лук с помощью чудо-ножей, драила грязные полы самовыжимающейся губкой, расхваливала домашние курсы для зубных техников, мастерила кукол-марионеток и выдерживала шквальные порывы ветра в своем желтом дождевике. И в течение этих двух лет я лелеяла надежду на то, что Брин Суон позвонит и скажется больной и отменит съемки. Ну хотя бы раз. Тогда я смогла бы заменить ее и потрясти менеджера телецентра, редактора новостей и телезрителей своей особенной манерой читать программу новостей.

И вот это случилось. Была среда, и студийный косметолог как раз покрывала мои ноги пастой для сведения волос. И именно в это время в студию ворвался режиссер.

– Ты появишься в пятичасовом выпуске новостей, Николь! – закричал он. – Брин сегодня не может. У нее аллергическая реакция на клей для накладных ресниц.

– Да ты шутишь!

– Неужели я похож на шутника? А ну-ка быстренько гримируйся, замажь свои веснушки!

И тут меня осенило! Это был мой великий шанс, мое везение! Я вспомнила одну из расхожих легенд старого шоу-бизнеса. В студию входит дитя, а выходит из нее звезда. Наконец-то мне подфартило!

За две минуты я покончила с гримом и уселась за стол. Я была собранной и готовой ринуться в бой. До эфира оставалась минута, еще минута и…

– Я здесь! Я здесь! – огласил студию несравненный голос Брин.

Кто-то одним махом столкнул меня со стула, в следующую секунду я уже увидела Брин Суон со слегка опухшими глазами, но с победоносным видом, готовую к своему явлению в эфире, готовую, как всегда, вещать о важнейших событиях дня и никогда не забывавшую придать своему лицу трагическое выражение, если речь шла о смерти или расчленении человеческого тела, или воссиять улыбкой, если в новостях сообщалось о счастливом спасении кошки, снятой с высокого дерева.

– Прости, Николь, – промямлил оператор. – Накладка!

– Черт возьми! Тебе почти что повезло! – сказал кто-то за моей спиной.

Меня дружески похлопывали по спине и качали головами, выражая сочувствие по поводу упущенной возможности.

– Скоро у тебя появится новый шанс, – с улыбкой пообещал режиссер. – Ведь приближается сезон ураганов!

Я бросила на него убийственный взгляд.

Это был печальный опыт. Но несколькими неделями позже случилось чудо. Брин Суон объявила, что уходит со студии. Ее контракт закончился, и она собралась перебраться во Флориду. Не успела эта весть слететь с ее уст, как я уже принялась строчить заявление, в котором просила предоставить мне ее место. Пока я его писала, мои губы непроизвольно складывались в улыбку. Это заявление было простой формальностью. Конечно, я заменю Брин. Я проявила такое ангельское терпение, держалась таким молодцом! Немногие женщины могли бы примириться с необходимостью демонстрировать по телевидению кошачьи туалеты.

Наконец-то настал мой час.

Ребята со студии угощали меня выпивкой, и никто не сомневался в том, что это место станет моим. Они, правда, были несколько удивлены моей прыткостью, тем, что я так быстро представила свое заявление менеджеру телестудии. На следующее утро я проснулась, страдая от похмелья, окруженная целой батареей огромных сувенирных стаканов из-под напитков… и узнала, что освободившееся место предоставлено не мне. На это место приняли женщину с «именем». Это была бывшая «Мисс Джорджия». У нее не было никакого опыта, если не считать умения отбивать такт жезлом под музыку Джона Филиппа Сузы. Но главным было то, что я знала ее с девятого класса средней школы.

Наша студия пригласила на это место Марту Кокс. Они сумели найти моего школьного врага, сыгравшего в этом случае роль Немезиды. Они нашли женщину, сманившую и отнявшую у меня жениха. И не было ничего удивительного в том, что скоро я стала причиной ее смерти.

Теперь вы понимаете, почему я не могла произнести речь по случаю поминальной службы.

Глава 2

В каждой средней школе, должно быть, есть своя Марта Кокс. Хотя прошло немало лет, но один только звук ее имени вызывает у меня неконтролируемую дрожь. Вот почему многие не посещают вечера выпускников средней школы, если у них нет уверенности в том, что их «Марты Кокс» на этом вечере не будет. Когда я была в старшем классе средней школы, Марта Кокс сидела прямо передо мной во время общего собрания, вертела головой и непрерывно хлестала меня по лицу своими прекрасно уложенными волосами. И в последующие четыре года она продолжала хлестать меня волосами по лицу.

Когда меня пробовали на роль Лори в «Оклахоме», роль, разумеется, досталась Марте. Вместо Лори мне пришлось играть тетушку Эллер. Что и говорить! Роль благородная, но большей частью героиня занимается тем, что сбивает масло на террасе, хлопает себя по бедрам и отпускает замечания по адресу «молодежи». В конце концов я косолапо удалялась со сцены.

Дальше все продолжалось в том же духе. Она получила роль Шерли Джонс, я – Уолтера Бреннана. На следующий год меня пробовали на роль Сары Браун в «Парнях и куколках». Люди до сих пор с восторгом вспоминают о том, как Марта сыграла эту роль.

Дело было не в том, что она играла так хорошо. И не в том, что Марта была бесспорной красавицей. Это было вовсе не так. У нее был очень забавный вздернутый детский носик, будто кто-то засадил в него мячом, слегка при этом расплющив. Однако, похоже, мужчины этого не замечали, как и того, что она без конца вертела головой и трясла волосами. Они просто находили ее красивой – и все тут.

Надо отдать ей должное. В ней был определенный шарм. Она всегда смеялась, очень мило и красиво хлопала ресницами и позволяла мальчишкам носить свои книги. Однажды я уронила свою связку книг и сказала своему приятелю, что они слишком тяжелы для меня. Но он не понял намека и посоветовал мне носить их в ранце за спиной.

Должно быть, она гипнотизировала их. До последнего класса Марта Кокс просто раздражала меня, пока не украла моего мальчика, а это была уже новая фаза. И я стала первой ее жертвой.

В тот год было решено, что на самом большом балу девочки будут приглашать на танец мальчиков. Я пригласила Марка, и… дайте-ка подумать… Не вспомню его фамилии. Как бы то ни было, я его пригласила. С моей стороны это было всего лишь учтивостью, бесхитростной и чистой. Казалось, он был слегка удивлен, потому что был еще только сентябрь, а танцы должны были состояться в середине декабря. Пригласить Марка на танец в сентябре было все равно что спросить малыша, начинающего ходить, когда он уходит на пенсию. Но следует запомнить, что он ответил «да». После нескольких часов, проведенных вместе в библиотеке, мы с ним познакомились ближе и подружились. Это был странный малый. Он был помешан на истории Джека Потрошителя и имел обыкновение писать мне записки, притворяясь, что он и есть Джек Потрошитель на распутье между двумя убийствами. Когда я вспоминаю о его причудах, сдается мне, что он был немного не в себе, но кто отличается здравомыслием в шестнадцать лет?

В последнюю неделю перед балом я почувствовала, что что-то случится. Марк больше не писал мне записок, реже виделся со мной, а в довершение всего признался мне, что встречается с Мартой. Она пригласила его на танец. И он, конечно, сказал «да». «Надеюсь, ты не в претензии?..»

По правде говоря, я была в претензии, и даже очень. Всю дорогу, пока я бежала домой из школы, из глаз моих лились слезы. Я готовилась к этому танцу в течение всего года. И платье мое было готово. Моя мать даже перенизала заново свою нитку жемчуга, и когда я вошла в гостиную, то увидела, что мое синее, как полуночное небо, платье разостлано на диване, а на нем лежит нитка жемчуга. Все вместе выглядело потрясающе. Но теперь у меня не было кавалера, и я уподобилась тем бедным девочкам, кто публикует свои предложения в колонке «Объявления» журнала «Семнадцатилетние». Из-за Марты Кокс я оказалась в числе этих несчастных, вызывающих у добрых людей сострадание, а у злых удовлетворение.

В конце концов я пошла на бал с другим парнем, и должна признаться, что мы прекрасно провели время. Знаменательным моментом этого вечера была прилюдная размолвка Марты и Марка, но все сказанное достаточно убедительно.

На следующий год был подобный случай с Оле, приехавшим по обмену из Норвегии, потом с Рики Дэйлом Симпсо-ном. И наконец мне удалось полностью освободиться от обременительного общества Марты Кокс. Мы закончили среднюю школу, и Марта поступила в университет штата Джорджия, где позже и стала Мисс Джорджия. Мисс Джорджия участвовала в различных церемониях, перерезала ленточки во время открытия новых торговых центров, произносила вдохновенные речи в средних школах.

Вскоре после этого она переманила моего жениха. И теперь вот эта самая Марта Кокс снова появилась в моей жизни и снова перебежала мне дорогу. Казалось, что этого не могло случиться. Марта Кокс была бичом моей жизни. Из-за нее я теряла роли в школьных спектаклях, работу, мужчин и самоуважение. Несколько недель перед появлением Марты походили на ожидание стихийного бедствия. Я уже подумывала о том, чтобы найти себе другое место. Я ломала голову, как мне выйти из этой неприятной и постыдной для меня ситуации. Возможно, мне следовало разослать свои ролики и резюме в другие телестудии. Если бы я нашла новую работу, это дало бы мне возможность гордо удалиться. Но я любила свою работу. Это была моя почва, моя территория, мое призвание. И люди, работавшие на телестудии вместе со мной, стали мне больше чем друзьями. Они стали моей опорой. Мы так много значили друг для друга. Мы пережили вместе столько взлетов, падений и каждодневных встрясок! Я знала, что с ними не пропаду. Они были моими друзьями и в горе, и в радости.

– Эй, когда эта крошка здесь появится? – спросил оператор Бен.

Я усмехнулась. Бен был потрясающим парнем. Ему было за тридцать. Он был женат, имел четверых детей, и каждодневная борьба была для него все равно что табачная жвачка. Бен постоянно приносил мне трофеи своей охоты, которой увлекался по воскресеньям, – подстреленную им дичь, и я регулярно выбрасывала мешки из оберточной бумаги с его дарами в мусорный ящик на задворках студии. Главным было то, что он помнил обо мне и старался сделать мне приятное. Он даже пригласил меня на рождественский вечер в офисе. Он и правда был славным малым.

– Эй, Бен, я здесь!

Я постучала костяшками пальцев по козырьку его бейс-болки.

– Да нет, я имею в виду не тебя. Я говорю о нашем новом «кадре» из Джорджии.

Марта. Ее магия уже действовала. Она гипнотизировала свою добычу, даже еще не появившись в студии. Меня, к счастью, спасали планы на будущее. Я старалась сконцентрировать свои мысли на всем хорошем, что было в моей жизни. Например, на том, что на случай, если бы я встретила подходящего человека, у меня уже было бы готово свадебное платье. Да, оно висело в пластиковом мешке на молнии в моем платяном шкафу. Оно еще не было ни разу надето мной, но все изменения в соответствии с требованиями моды были в этот туалет внесены. И это было для меня большим утешением. К тому же при мне было мое отменное здоровье, а я всегда относилась к здоровью серьезно. Все мои друзья были счастливы, а родные довольны.

Но как я ни пыталась утешить себя этими мыслями, как ни старалась держать в голове только их, на заднем плане маячила неприятная перспектива встречи с Мартой Кокс, этим проклятием моей жизни.

В понедельник я оделась тщательнее обычного. В этот день Марта должна была выйти на работу. Я не хочу сказать, что мне не была свойственна манера хорошо одеваться. Но, откровенно говоря, на этот раз я превзошла самое себя. Мои волосы были причесаны безупречно. В моем костюме благородно сочетались деловой и игривый стили. Моя косметика была верхом искусства. Ею мог бы гордиться сам да Винчи, если бы я вышла из-под его рук.

Когда я вошла в помещение студии, присутствие Марты чувствовалось там настолько сильно, что я готова была повернуться и убежать. Но я не могла этого сделать. Наступал решающий час в моей жизни.

– Эй, привет, Николь! – сказал Стюарт, ассистент продюсера. Потом он остановился и оглядел меня с головы до ног. – У тебя что, интервью? Ты встречаешься с новым работодателем?

– Нет. Она уже здесь? – спросила я как можно небрежнее, пытаясь обмануть самое себя.

– Кто? Мэри Клэр? Да, она уже…

– Нет! Марта Кокс!

Вот! Я это сделала! Я произнесла ее имя вслух, и меня не поразили гром и молния. И потолок не обрушился мне на голову.

– Марта Кокс? Нет! Разве ты не слышала? Она в Париже, на съемках или каком-то подобном мероприятии. Поэтому задержится на пару дней. Выйдет на работу в среду.

Отсрочка в два дня была лучше, чем ничего. Я выпрямилась, расправила плечи и гордо вошла в студию, где, продемонстрировав свою шикарную оболочку, теперь могла наслаждаться предвкушением сорокавосьмичасовой отсрочки.

Глава 3

Тетя Адель была из тех родственников, которых видят не чаще раза в год, обычно на День благодарения. И все же остальные одиннадцать месяцев и еще три с половиной недели она не давала нам забыть о себе. Розовый шарфик в универсальном магазине напоминал моей матери о тете Адели, как и какой-нибудь сувенир, замеченный где-то на отдыхе, который подошел бы ей и сочетался с ее обстановкой. Невозможно было представить тетю Адель в отрыве от ее дома, потому что он, образно выражаясь, был продолжением ее личности.

Она жила в мире, где ей было удобно, в мире духов, шифона и воспоминаний о далеком прошлом. В доме тети Адели, казалось, и время течет по-другому. Большие часы тикали не спеша. Фотографии мужчин в крахмальных воротничках и женщин, затянутых в корсеты, в платьях, украшенных оборками и рюшечками, смотрели из помпезных рамок. Массивные комоды красного дерева были покрыты шотландскими шалями, напольные лампы украшали абажуры с кистями. А полы покрывали богатые ковры с яркими узорами. Ее дом всегда казался утопающим в мягком свете. Она не любила ярких ламп и закрывала их пестрыми шарфами, благоухающими ее специфическими, остро и сладко пахнущими духами.

И в то же время в ней не было ничего скучного и бесцветного. В ней была живость, которую, казалось, было можно потрогать. Она сопротивлялась возрасту с поразительной яростью и одевалась так, как ей нравилось, вне зависимости от моды и времени года, невзирая на то что ее туалет, возможно, не соответствовал случаю. Волосы ее тоже были чем-то особенным. Они оставались одного цвета не дольше шести месяцев. Иногда они были красными, как ее губная помада и ногти. Иногда она отдавала предпочтение розовому оттенку, а порой сине-лиловому, как лаванда. Каждый раз, собираясь в Саванну, мы гадали, какого цвета будут ее волосы на этот раз. Иногда мои родители даже спорили на деньги, и отец или мать торжественно выкладывали долларовую бумажку, как только тетя Адель открывала нам дверь.

Случалось, что не выигрывал никто, потому что невозможно было вообразить какой-нибудь оранжево-красный цвет или переливы пурпурного и бирюзового. И потому тетя Адель всегда оставалась для меня тайной, загадкой, человеком, которого я видела, но никогда не знала. Ребенком я не испытывала желания познакомиться поближе с этой пожилой тетушкой в странных одеяниях.

Иногда она устремляла на меня пристальный взор и улыбалась. Улыбка ее не была недоброй. В ней было нечто заговорщическое, будто мне была известна тайна, которой она пожелала поделиться только со мной. По лицу ее скользила тень печали, и я инстинктивно чувствовала, что, чем бы ни была вызвана эта печаль, она не имела никакого отношения к настоящему. Ее печаль и боль коренились в прошлом, и ничто не могло их развеять, потому что ничто не могло изменить этого прошлого.

Было в тете Адели и еще что-то, что я скорее чувствовала, чем замечала. Она смущала мою мать. Что бы ни случалось с тетей Аделью или что бы она ни делала, моя мать старалась при этом не присутствовать. Когда мне было лет десять или чуть больше, я в первый раз услышала ее историю, пересказывавшуюся шепотом. Мало-помалу с течением времени я сложила вместе услышанные обрывки разговоров, хотя многого в них и недоставало. На самом деле история была довольно простой. Где-то в конце двадцатых годов, когда тетя Адель была еще молодой женщиной, она встретила человека, что насторожило ее родителей, так как он оказался коммивояжером и, кроме того, был не из Саванны, а откуда-то с севера. В молодости Адель Ловетт была, судя по отзывам, красива. Вероятно, она была похожа на тех многочисленных стройных молодых женщин с тонкой талией, которых мне доводилось видеть на старых фотографиях.

Молодой коммивояжер с севера взял ее штурмом, фигурально выражаясь, сбил ее с ее маленьких ножек.

Адель была уже девушкой в возрасте, и ее родители скрепя сердце дали ей благословение на брак, хотя сначала усиленно пытались отговорить свою единственную дочь от этого шага. Но Адель проявила стальную, несгибаемую волю. Ей было плевать на увещевания родителей. Она собиралась за него замуж, и этим все было сказано. Предполагалось, что свадьба будет скромной. Адель была уже далеко не юной. То, что родители Адели дали согласие на брак, вовсе не означало, что коммивояжер завоевал их сердца. Это значило только, что Адель, как никогда прежде, была полна решимости не сдаваться.

Свадьба намечалась на воскресное утро. В церкви собралось несколько близких друзей да члены семьи. Я так никогда и не узнала, в какой именно церкви должно было состояться это торжественное событие. И так как время, назначенное для церемонии, наступило и прошло, гости, пожимая плечами, начали потихоньку расходиться, и по прошествии времени всем стало очевидно, что коммивояжер не появится. Брат Адели, мой будущий дед, отправился в пансион, где остановился и жил жених, и ему сообщили, что коммивояжер отбыл рано утром в неизвестном направлении.

В тот момент Адель не сказала ничего, но после несостоявшейся свадьбы покрасила волосы хной в ослепительно рыжий цвет, чем шокировала всю Саванну. Это был первый шаг к тому, чтобы стать тетей Аделью, которую мы знали.

Она так и не вышла замуж, хотя многие считали, что могла бы, если бы на то была ее воля. Но ее это не интересовало. А потом произошло самое странное событие в этой саге о жизни тети Адели. А именно – появился фруктовый кекс.

В первое же Рождество после того, как Адель была так обманута и опозорена, она испекла фруктовый кекс (только один!), тщательно упаковала его в коричневую бумагу и отправила куда-то на север. И это стало для нее ежегодным ритуалом. Фруктовый кекс в оберточной бумаге отправлялся на север. И вот однажды посылка с кексом вернулась. Поперек наклейки с именем и адресом красными чернилами было написано: «Адресат скончался». После этого тетя Адель ввела новый ритуал – она по-прежнему пекла на Рождество фруктовый кекс, упаковывала его и отсылала только затем, чтобы по истечении двенадцати дней получить посылку обратно. Никто ее не спрашивал, зачем она это делает, если предполагаемый получатель уже усоп. По мере того как тетя Адель становилась старше и люди, посетившие ее несостоявшуюся свадьбу, умерли один за другим, оказалось, что никто уже не помнит и имени коммивояжера. А Адель не имела намерения обсуждать это. А потом, как это бывает в маленьких городишках, начали распространяться слухи. Сначала говорили, что тетя Адель все-таки вышла замуж за своего коммивояжера и что сценарий с несостоявшимся венчанием был придуман ею самой, чтобы избежать трений в семье. Поэтому ее супруг жил в подвале и выходил на Божий свет только тогда, когда старшие Ловетты уезжали в одну из своих частых поездок. А фруктовые кексы были знаком внимания к новообретенным родственникам, которых Адель никогда не видела, потому что они отказывались покинуть свой городок или ферму, а Адель не желала покидать Саванну.

Позже распространился слух о том, что Адель убила своего коммивояжера и закопала его труп в подвале, а чтобы не забыть этого места, оставила там образец чемодана, которые коммивояжер продавал. Но с этим слухом было покончено раз и навсегда, когда однажды подвал затопило и чемодан при этом не всплыл, к огромному разочарованию многих жителей Саванны.

Вскоре после этого и вплоть до смерти Адели Ловетт начал циркулировать еще один слух: якобы Адель Ловетт, эта мисс Хэвишемnote 22
  Персонаж романа Чарльза Диккенса «Большие надежды». Была брошена женихом в день несостоявшейся свадьбы.


[Закрыть] Саванны, отравила своего заблудшего жениха фруктовым кексом и продолжала посылать отравленные фруктовые кексы на север и после его ужасной смерти в надежде на то, что эти смертоносные подарки прикончат и остальных членов его семьи. Но раз уж он был коммивояжером и северянином, никто в Саванне о нем не сокрушался. Просто все сторонились Адели Ловетт и уступали ей дорогу, если встречали ее на улице.

К тому времени, когда я въехала в ее дом, эти упорные слухи укоренились и обрели статус реальности в умах всего населения Саванны. На ее похороны пришли немногие, и стыдно признаться, но меня там не было. Я даже не знала, где она похоронена. К тому времени она была так стара и прошло столько лет с тех пор, как я видела ее в последний раз, что мне казалось, что она давным-давно отошла в мир иной.

Я вошла в ее дом, испытывая некоторое чувство вины за то, что вторглась в мир тети Адели и нарушила ее покой. И странно было находиться там одной, окруженной вещами, любимыми ею и определяющими стиль ее жизни. В первый день, который я там провела, я ощутила и «благоухание» плесени и остро-сладкий запах ее цветочных духов. Открыв буфет в столовой, я обнаружила там не менее дюжины упаковок, очевидно, с кексами. На всех красовался обратный адрес, а имя и адрес получателя были аккуратно и тщательно вырезаны. Я нерешительно развернула одну упаковку, страшась того, что могла увидеть в картонной коробке. В голове у меня промелькнула ужасная мысль, что там могут оказаться части тела коммивояжера. Но вместо этого я обнаружила высохший фруктовый кекс. Всего только старый фруктовый кекс. В этом одиноком кексе было нечто очень печальное. Без обертки он казался нагим и беззащитным. Я понимаю, что с моей стороны было глупо предаваться таким чувствам. И все же я не могла просто выбросить его, и мне даже было не важно, если он был отравленным. Я вытащила хрустальное блюдо и поставила его в столовой в центре обеденного стола. Все было так, но чего-то все-таки не хватало. Поэтому я принялась копаться в бельевом шкафу среди аккуратно сложенных стопок белья, нашла кружевную скатерть, расстелила ее на столе и поставила на нее блюдо. Вот оно! Теперь все было так, как надо. И после этого я забыла об этом высохшем фруктовом кексе.

Для меня одним из труднейших дней стал тот понедельник, когда должна была появиться Марта Кокс. Я вернулась домой со студии совершенно другим человеком, благодарным судьбе за то, что у меня есть пристанище. За истекшие два года я пришла к мысли о том, что тетя Адель прочила этот дом мне. Теперь он не был для меня просто одним из огромных домов на площади, и я не чувствовала своей вины в том, что он оставался таким запущенным. Скорее в этом была виновата тетя Адель. У меня не было столь значительных средств, чтобы восстановить его былую роскошь.

Небольшие преобразования, доступные мне, носили скорее косметический, а не радикальный характер. В интерьере я не стала ничего менять – ни убирать старые фотографии, к которым я еще кое-что прибавила, ни расписные шотландские шали, ни лампы времен славы Глории Свенсон. Я привыкла к этому дому, полюбила его, и как ни дико это прозвучит, но мне казалось, что и он тоже ко мне немного привязался.

Я даже постепенно постигла тетю Адель. Как это ни странно, но, оказывается, вы можете узнать человека после его смерти. Читали вы когда-нибудь чью-нибудь автобиографию? Или хорошо написанную биографию? Прочитав, вы откладывали книгу с таким чувством, будто обрели нового друга. Вы знаете подробности жизни автора, притом такие подробности, о которых не знали даже его ближайшие друзья, потому что только вам открылись его странности и фантазии. Вот так, мне казалось, я узнала тетю Адель.

Я обнаружила еще одну особенность в поведении тети Адели, а именно то, что она оставляла по всему дому короткие записки, что-то вроде памяток себе самой. Я находила их в самых разных местах. Иногда на этих лоскутках бумаги были записаны цитаты вроде этой: «Один шаг, сделанный вовремя, экономит силы» или: «Кто рано ложится и рано встает, здоровье, богатство и ум наживет». Некоторые памятки носили загадочный характер и, как я подозреваю, были образцами ее собственного творчества. Были и попросту странные изречения вроде следующего: «Опасайся незнакомцев на высоте». Я так и не смогла уразуметь, имела ли она в виду лифты или высокие каблуки.