Текст книги "По прихоти судьбы"

2

Входим в комнату Лауры и останавливаемся посередине. Дэниел обводит медленным взглядом розово-кремовые стены, изображения сказочных медвежат в рамках, нежно-салатовые шторы на окнах и этажерку с книгами и игрушками.

– Отлично. – Он одобрительно кивает и потирает руки. – Светло, чисто. Просторно.

– Старую мебель мы заранее перенесли в сарай Брэда, – объясняю я. – Чтобы не мешала.

Дэниел кивает.

– А хозяйка где?

– Лаура? Ее забрали… гм… бабушка с дедом. – Я хотела сказать: родители моего мужа, но снова почувствовала некий внутренний протест и нашла другие слова. – Их хлебом не корми, дай побаловать внучку. Я не возражаю: это очень хорошо, когда ребенка так любят.

Ричард был единственным сыном у своих родителей. Лаура – его частичка, и у нее такие же, как у отца, синие глаза и черные густые ресницы. Отворачиваюсь к окну и как можно незаметнее вздыхаю.

– Это она? – до странного тихо, будто угадав, о чем мои мысли, спрашивает Дэниел. – На фотографии? – Он приближается к этажерке, глядя на снимок в рамке, украшенной разноцветными сердечками.

– Да, это моя Лаура, – говорю я, чувствуя, что уже скучаю по своей неугомонной выдумщице и шалунье дочери. – Осенью пойдет в школу. Спит и видит себя первоклассницей.

Дэниел берет рамку и всматривается в изображение с неподдельным интересом. Меня переполняет материнская гордость.

– Красавица, – бормочет он.

Счастливо улыбаюсь.

– По мнению ее детсадовского жениха, она «красивее всех на целой земле».

Дэниел смеется.

– Должно быть, женихов у нее хоть отбавляй.

– Любимый – один. Остальные «не в ее вкусе».

– Это она так говорит?

– Ага.

Глаза Дэниела светятся теплом.

– Ишь ты! По-видимому, дамочка основательная и серьезная.

– Серьезнее некуда.

Он ставит рамку на место и нечаянно задевает пластмассовый кукольный кофейник. Тот падает, и прямо на бежевый джемпер Дэниела выплескивается почти черная жидкость.

Ахаю и прижимаю руку к губам. Дэниел смотрит на уродливое пятно в полной растерянности.

– Что это?

– Не знаю, – лепечу я. – Может, настоящий кофе или разведенная в воде краска для рисования. В любом случае надо будет застирать. – Подхожу к нему ближе, немного наклоняюсь, поджимаю губы. – И на джинсы немного попало… Снимай-ка ты все.

Дэниел медленно качает головой и прижимает руки к груди, будто боится, что я сейчас сама брошусь его раздевать.

– Н-нет… Я, хоть и не страдаю особенной стеснительностью, не могу так сразу…

Меня разбирает смех.

– Думаешь, я тут же стану к тебе приставать?

– Мм… Не думаю, но мне как-то неловко.

Отмечаю, что, когда Дэниел растерян, он еще более мил. Что это со мной? Неужели настала пора задуматься, что, хоть Ричарда больше нет, на свете есть много других, живых мужчин и не грех с одним из них сблизиться и вновь зажить полноценной жизнью? Внутренне содрогаюсь и, придавая своему лицу почти беспечное выражение, спешу прочь из комнаты.

– Раздевайся! – кричу, уже направляясь к своей спальне. – Я принесу тебе какую-нибудь одежду, походишь пока в ней, чтобы не умереть от неловкости!

– Свой пеньюар? Или ночнушку? – громко спрашивает Дэниел.

Смеясь, вхожу в спальню и правда подумываю, не предложить ли ему шутки ради свою шелковую розовую пижаму в белый цветочек. Рассеянным жестом берусь за ручки нижнего комодного ящика и, лишь наполовину его выдвигая, сознаю, что я делаю. Пальцы холодеют, будто в них закачали ледяной воды, сердце замирает.

Медленно, будто приходя в себя после гипнотического сна, кладу руки на выстиранные и сложенные аккуратными стопками мужские рубашки, футболки, джинсы и поглаживаю их, как спинку ласковой кошки…

После того как Ричарда не стало и мы с Лаурой вернулись в свой нью-йоркский дом, я долгое время хранила одежду мужа такой, какой она была еще при его жизни. Две рубашки лежали в корзине для грязного белья, футболка и темно-синие шорты, в которых он ходил вечером накануне отъезда в Вашингтон, висели на спинке стула. Быть может, следовало тогда же выстирать их, погладить и убрать. В этом меня безуспешно пытались убедить подруги, а мама спустя три месяца даже предложила все сделать вместо меня. Близкие люди чуть ли не в голос твердили: главное, память, тряпки ничего не значат… И все в таком духе. Не исключено, их рассуждения более верные и логичные… Только в моем положении не оказывался никто из них.

А душа у меня в груди оглушительно кричала: не троньте! Пусть как можно дольше хранятся на этой земле, в нашем доме следы его жизни, последние напоминания о том, что он тоже дышал, носил обычную одежду. Сердце не слышало разумных объяснений и здравых доводов, не могло их понять.

Лишь полгода назад, когда на рубашках уже стали появляться желтые пятна, я вдруг почувствовала, что Ричардово тепло улетучилось до последней капли, выстирала всю его одежду, заботливо перегладила ее и сложила в этот ящик.

На джинсы падает слезинка, и я сознаю, что плачу. Нет! – велю я себе, качая головой и плотнее сжимая губы. Хватит распускать нюни! Будь веселой и бодрой. Жизнь продолжается. Ты обязана жить.

Машу перед лицом рукой, чтобы скорее высохли слезы, вспоминаю про Дэниела, заставляю себя широко улыбнуться, беру футболку в тонкую сине-зеленую полоску и те самые шорты, задвигаю ящик и решительно выпрямляюсь.

Тряпки. По сути, это действительно просто тряпки. Даже здорово, если они сослужат службу кому-то еще. А мне, наверное, будет отчасти грустно, но отчасти и приятно увидеть их на Дэниеле…

Больше ни о чем не задумываясь, чтобы снова не раскиснуть, выхожу из спальни. Ричард был немного выше Дэниела и примерно такого же сложения. Наверняка шорты и футболка окажутся моему гостю впору.

Подхожу к детской, громко стучу по косяку и, не заглядывая внутрь, протягиваю руку с одеждой. Меня внезапно охватывает странное чувство: кажется, что Дэниел замер и сильно напрягся, хоть я и не вижу его. Во всяком случае, он не торопится взять ни шорты, ни футболку, будто на них высветилась надпись: «Это вещи хозяина, покойного Ричарда Монтгомери».

По моим рукам бегут мурашки. Чтобы отделаться от неприятного ощущения, как можно задорнее кричу:

– Ну что же ты?! Решил отбросить стеснение и пощеголять передо мной в трусах?

– Нет, – тихо отвечает Дэниел, забирая одежду.

В первые минуты я стараюсь не смотреть на Дэниела, чтобы привыкнуть к мысли, что он в футболке и шортах Ричарда. Потом начинаю поглядывать на него боковым зрением и наконец осторожно поворачиваю голову. Сердце больно сжимается, но слез, слава богу, нет.

Мы снова на кухне. Дэниел молча сидит у стола, а я опять грею чай и ставлю на стол чашки и блюдца. Почему он так притих? Может, раздумывает, чью одежду я ему дала, прикидывает, не заявится ли в самую неожиданную минуту ревнивец муж? Не вздумает ли намылить ему физиономию, хоть между нами и ничего не было? Или просто чувствует мое напряжение, как я ни стараюсь казаться улыбчивой?

Надо окончательно прогнать хандру. Нехорошо это, по прошествии столь немалого времени на каждом шагу погружаться в омут скорби.

– Итак! – провозглашаю я, доставая противень с пирогом и ставя его на рабочий стол. – Прошу вас, мастер расчленять подгоревшие кулинарные опусы!

Дэниел секунду-другую смотрит на пирог рассеянным взглядом, будто не помнит о нем или слишком задумался о чем-то постороннем, потом шлепает себя по колену ладонью, с готовностью встает и просит:

– Дай мне самый большой в доме нож.

– Самый большой валяется в сарае, – говорю я. – Со сломанной ручкой.

– Со сломанной ручкой не пойдет, – по-деловому заявляет Дэниел. – Давай поменьше, желательно не из сарая.

Достаю столовый нож с длинным широким лезвием.

– А такой?

– Такой в самый раз. – Дэниел с уверенностью берет нож и так ловко, будто делает это далеко не впервые, аккуратно и быстро отрезает черное дно моего кулинарного творения. Я ставлю на стол большое блюдо, и Дэниел со знанием дела перекладывает на него пирог. – Вот и все! – Он с довольным видом отряхивает с рук мелкие крошки.

Подбочениваюсь и качаю головой.

– Ну и ну! Ты, оказывается, мастер на все руки!

– Так точно, – с мальчишеской важностью отвечает Дэниел, возвращаясь на место. – Имей это в виду. Если что понадобится – прикрутить, склеить или там расколотить, – обращайся.

Сглатываю подкативший к горлу комок горечи, старательно сохраняя внешнее спокойствие и даже улыбаясь. Ричард тоже все умел, во всяком случае мог в два счета уладить любую проблему.

– Непременно обращусь, – полушутливым тоном говорю я. – По какому телефону звонить? Ноль-ноль-ноль?

– По «ноль-ноль-ноль» меня вряд ли застанешь, – с серьезным видом отвечает Дэниел. – Лучше звони по одному из этих.

Он берет джинсы, которые принес с собой и положил на табуретку у входа, и протягивает мне визитку. На ней его имя, какой-то адрес и несколько телефонных номеров.

Киваю.

– Договорились.

Наконец садимся пить чай. Дэниел нахваливает пирог. Мне, хоть я и делаю вид, что не верю ему, ужасно приятно. Даже, как ни странно, хочется, несмотря на то что катастрофически не хватает свободного времени, научиться готовить вкуснее и разнообразнее.

Убираю со стола, мою чашки и застирываю пятна на одежде Дэниела, а он переносит доски в комнату Лауры, берет из ниши, где хранятся инструменты Ричарда, все необходимое и приступает к работе.

На улице морось, поэтому я вешаю джемпер и джинсы на батарею в ванной, потом возвращаюсь на кухню, наливаю в две кружки шоколадного молока и поднимаюсь наверх.

Вообще-то я планировала закупить сегодня продукты в супермаркете и сделать небольшую перестановку в спальне. После трагедии с Ричардом я передвигаю мебель каждые пару месяцев, всякий раз тщетно надеясь, что так будет легче зажить несколько иной жизнью. С одной стороны, я прекрасно понимаю, что все это нелепо: хранить невыстиранные рубашки и без конца переставлять кресла и столики. С другой же – не понимаю ровным счетом ничего.

С закупками можно и потерпеть, решаю про себя. Все равно машина в ремонте, а таскать тяжести… Усмехаюсь, вспоминая слова Дэниела. Верно он говорит: не женское это дело!

Приостанавливаюсь на пороге и стучу в раскрытую дверь.

– Не помешаю?

Дэниел, удерживая рукой стенку шкафа, поворачивает голову.

– Конечно нет. Даже наоборот.

– Шоколадное молоко, – говорю я, приподнимая руку с одной из кружек. – Будешь?

– Холодное? – с улыбкой спрашивает Дэниел.

– Из холодильника.

– Тогда буду. С удовольствием.

Он берет кружку свободной рукой, делает несколько глотков, отставляет молоко в сторону и продолжает работу. Я сажусь на невысокий детский стульчик у окна, и на душе при виде мужчины, который занимается домашним делом, становится теплее.

– Когда возвращается Брэд? – спрашивает он, немного сдвинув брови.

– Скорее всего, сегодня. Или завтра. Его мать живет в Тоттенвилле. Ей восемьдесят один год – дышит на ладан.

– Диванчик можно перенести с ним, – говорит Дэниел. – Он не откажется?

– Брэд? – Смеюсь. – Да он для нас с Лаурой готов горы свернуть. Только мне не очень-то удобно дергать его по каждому пустяку.

– Разве это пустяк? – спрашивает Дэниел. – Где девочке спать, если в комнате нет ни дивана, ни кровати?

Пожимаю плечами.

– Со мной.

По лицу Дэниела скользнула едва уловимая тень. Впрочем, когда я присматриваюсь к нему внимательнее и задумываюсь об этом, решаю, что мне это опять всего лишь примерещилось.

– Ребенок должен спать на своем месте, в собственной комнате, – говорит он.

– У тебя тоже есть дочь или сын? – интересуюсь я.

– У меня? – Дэниел смеясь морщит высокий лоб. – Разве я похож на папашу?

Склоняю голову набок и задумываюсь, могут ли у такого, как он, быть дети.

– Если бы ты сказал, что ты отец, я бы не удивилась.

Дэниел качает головой.

– Нет уж, увольте. – Он кривится. – Роль воспитателя не для меня. Я вообще человек не семейный. Со мной только мучались бы – и жена, и дети.

– Ты что, никогда не был женат? – Делаю глоток молока.

– Был, даже дважды. Но не официально – жил с подругами гражданским браком. И первая, и вторая сбежали от меня, не выдержали и года.

– Верится с трудом, – говорю я, наблюдая, как искусно и легко он собирает детский шкафчик. – Ты сам говоришь: я мастер на все руки. Холостяку и противнику семейной жизни это ни к чему.

– Ошибаешься. Даже у противников семейной жизни есть матери, сестры, братья, у которых, что называется, не оттуда растут руки. Когда надоедает все – любимая работа, встречи с друзьями и со случайными людьми, – милое дело что-нибудь приколотить или, скажем, покрасить.

– Тем более если без этого зудят руки, – с улыбкой добавляю я.

– Вот-вот! – Дэниел кивает.

– Что-то тут не то… – задумчиво бормочу я. – Такое чувство, что ты просто обманываешь – и себя и других. И с ролью воспитателя прекрасно справился бы. Когда ты рассматривал фотографию Лауры, я заметила у тебя во взгляде…

– Давай поговорим о чем-нибудь другом, а? – резковато перебивает меня Дэниел.

Удивленно хлопаю глазами, решаю про себя, что эта тема для него почему-то мучительна, незаметно вздыхаю и киваю.

– Конечно.

По-видимому, он, хоть и сыплет шуточками, тоже носит внутри и пытается заживить некие сердечные раны, размышляю я, следя за его быстро и уверенно работающими руками. Может, это связано с теми подругами. И, не исключено, он, чтобы не мучиться, дал себе зарок больше ни с кем не сходиться, тем более не обзаводиться детьми. Слишком это больно – прикипеть к кому-то душой и внезапно остаться одному, уж я-то знаю…

Делается грустно. Наклоняю голову над кружкой и смотрю на светло-коричневую жидкость.

– А Лаура? – прежним бодрым голосом спрашивает Дэниел. – Когда она вернется? Сегодня?

Поднимаю на него глаза.

– Должна сегодня. В противном случае я не пекла бы пирог. Сама я к выпечке и сладостям равнодушна.

– А я нет, – с полуулыбкой говорит Дэниел. – В каком-то смысле все никак не расстанусь с детством. У родителей я третий ребенок, младший. Когда изредка появляюсь у мамы, она обращается со мной, как с мальчишкой лет двенадцати. До сих пор не может поверить в то, что я взрослый мужчина, что повидал такое, о чем детям лучше слыхом не слыхивать. – Он мрачно усмехается, а я задумываюсь, что значат его последние слова. Что довелось ему повидать? Какого хлебнуть горя? – Опять мы обо мне! – восклицает он. – Причем я сам же перевел разговор на себя.

Пожимаю плечами.

– И хорошо.

Дэниел качает головой.

– Болтать обо мне не интересно.

– Не интересно для тебя, а мне весьма и весьма любопытно, что за человек добровольно убивает выходной на мебель моей Лауры.

Дэниел бросает на меня быстрый многозначительный взгляд, но я не понимаю, что за чувства он выражает, и слегка хмурюсь.

– Этот человек не представляет собой ничего особенного, уж поверь. Лучше расскажи о себе. И о своей дочери.

– Гм… – Его поведение немного озадачивает. На миг задумываюсь, в самом ли деле он оказался на нашей улице случайно, но тут же отбрасываю бредовую идею. – Лаура… знает все буквы и цифры, для своего возраста неплохо рисует и лепит, в компьютерных играх весьма и весьма разборчива, но привыкла побеждать и вечно затевает что-нибудь немыслимое. – Мои губы при мыслях о малышке Лауре сами собой растягиваются в счастливой улыбке. Порой я представляю, что было бы, если бы я осталась совсем-совсем одна, без единой частицы Ричарда, и от ужаса блекнет весь мир вокруг.

Замечаю краем глаза, что Дэниел тоже улыбается какой-то странной задумчивой улыбкой, и присматриваюсь к нему внимательнее. Он ловит на себе мой взгляд и поводит бровью. Выражение его лица мгновенно меняется – становится несерьезно веселым, почти ироническим.

– А ты? – спрашивает он.

– Я? – Напрягаю память, вспоминая, о чем мы только что беседовали, и смеюсь. – Я рисую и леплю гораздо хуже Лауры. К компьютерным играм равнодушна. А затеять немыслимое… впрочем, тоже могу, но куда реже, от случая к случаю.

Дэниел покатывается со смеху, крепко вцепляясь в стенки шкафа, чтобы они не рухнули.

– Спасибо, что предупредила, – говорит он, насилу успокаиваясь. – Надеюсь, сегодня не такой случай и я уйду из этого дома целый и невредимый.

– Боишься, что мне взбредет в голову попускать петарды, прямо здесь, в этой комнате? – спрашиваю я, вертя в руках кружку.

Дэниел вновь от души смеется.

– Представляю! – Качает головой. – Если честно, я совсем не то имел в виду. О тебе мне хотелось бы узнать другое. Успешно ли ты лепишь из пластилина динозавриков, меня не очень интересует.

– Серьезно? – с наигранным удивлением спрашиваю я. – А что же интересует очень?

Дэниел пожимает плечами.

– Ну… где ты работаешь, чем любишь заниматься в выходные – так сказать, гораздо более приземленные вещи.

Медленно киваю. Разглагольствовать о своей работе у меня нет ни малейшего желания. Я устроилась в эту благотворительную организацию просто потому, что туда меня из жалости позвал отец одного товарища Ричарда, а сил и времени на поиски более приличного места у меня тогда не было. Пока нашу семью не постигло несчастье, я сидела дома и по всем правилам воспитывала дочь. Когда Ричарда не стало, нам понадобились деньги. Мне пришлось пойти работать, а Лауре – отправляться в садик.

Кривлюсь, тяжко вздыхаю и улыбаюсь извинительной улыбкой: поведать ничего занятного, увы, не смогу. Дэниел поглядывает на меня лишь время от времени и ни на минуту не забывает о деле.

– С работой мне, с одной стороны, повезло, – бодро начинаю я. – А с другой… – морщу нос, – не очень.

– Почему? – спрашивает Дэниел, как будто из приличия, но я улавливаю в его голосе нечто такое, что заставляет меня насторожиться. Или мне это снова лишь кажется?

– Повезло потому, что обязанностей у меня не так много, – опять как можно более жизнерадостно произношу я. – И потому, что среди сотрудников есть очень порядочные и добрые люди… – Умолкаю.

– А не повезло? – интересуется Дэниел, сосредоточенно вкручивая винт.

Опять вздыхаю.

– А не повезло… потому, что зарплата довольно низкая, перспектив никаких… К тому же, как выяснилось, благотворительность – это не совсем то, что я думала. Надеюсь, такие неприглядности творятся далеко не в каждой подобной конторе… – Делаю очередной глоток молока и взмахиваю рукой. – Ничего, когда-нибудь обязательно наступят другие времена.

– Зачем тянуть резину? – спрашивает Дэниел, не поворачивая головы.

– Что? – Смотрю на него в полной растерянности.

Дэниел бросает на меня серьезный и выразительный взгляд.

– Зачем держаться за работу, если она не доставляет удовольствия, и ждать у моря погоды? Не разумнее ли целенаправленно поискать что-то более подходящее?

Криво улыбаюсь.

– Все не так просто.

– Может, и не так сложно? – не унимается Дэниел.

– Ты не понимаешь, – бормочу я, борясь с желанием поднести ко рту руку и погрызть ногти. Работа, материальное положение – это моя больная тема.

– Наверное, действительно не понимаю, – говорит Дэниел. – Что тебе мешает? Пожалуйста, объясни.

– Как это – что?! – гневно восклицаю я, вновь заводясь с пол-оборота, но тут же приказывая себе остыть. Дэниел просто интересуется моей судьбой, может чувствует, что мне ой как несладко, и ни в чем не повинен. – Прости… – Смущенно усмехаюсь. – Иногда я сильно горячусь, даже стыдно. Но это только последние два года, после некоторых событий… – Прикусываю губу, боясь, что Дэниел начнет задавать вопросы, но он ни о чем не спрашивает, даже не смотрит на меня. С облегчением вздыхаю и добавляю куда более спокойно, даже с оптимизмом: – Это пройдет. Я себя перевоспитаю. А насчет того, что мне мешает найти другую работу… Понимаешь, у меня дочь. Ее нужно кормить и одевать, потом я регулярно плачу за садик… Вот начнется школа – и тогда…

– Тогда надо будет платить за школу, – говорит Дэниел. – Снова помеха. А родители? Они тебе не могли бы помочь в этом вопросе?

– Не хочется их обременять, – бормочу я, слегка втягивая голову в плечи. – И вообще быть обузой.

– Но ведь это только на время и для пользы дела.

Прищуриваюсь и едва заметно улыбаюсь.

– А почему тебя это так сильно волнует? Ты всего лишь ехал мимо, решил помочь с мебелью. Еще немного – и меня снова начнут одолевать подозрения.

– На кой черт знать грабителю, устраивает ли хозяйку дома, в который он задумал вломиться, ее работа? – спрашивает Дэниел с кривой улыбкой на губах.

Допиваю молоко и ставлю кружку на подоконник.

– Теперь мне в голову полезут другие мысли. Не о грабителях.

– О ком же?

– О каких-нибудь… маньяках. – Слово, невольно слетевшее с моих губ, отдается в сердце приступом боли и ярости. Вспоминаю о проклятом безумце, убившем моего мужа, и невольно прижимаю к лицу ладони. Стук сердца гремит в ушах так громко, что кажется, будто я сейчас оглохну. Надо срочно успокоиться. Подумать о чем-нибудь другом.

Делаю несколько глубоких вдохов и выдохов, представляю улыбающееся личико дочери, заставляю себя поверить, что впереди нас ждет море света и тепла, и медленно опускаю руки. Дэниел как будто несколько напряжен, но, удивительно, продолжает работать так, словно ничего не заметил.